Дома Анюта слушала «голоса». Причем не под одеялом, а прямо на кухне, ни капли не скрываясь, в процессе готовки.
– Любовь моя, а не слишком ли это? – поинтересовался я, чмокая в шейку. – Кот из дома – мыши в пляс?
– Это ты про Пилипчук? – Анечка призывно вильнула попкой.
Но я что-то прилично так подустал, поэтому ограничился поощрительным хлопком по пятой точке.
– Да, о ней. О чем хоть вещают враги?
– Сахаров новую голодовку объявил в Горьком.
– Против чего протестует?
– Прослушала. Симка звонила.
Нет, вот в этот разговор я не полезу. Ну его нафиг. Хуже диссидентов яма.
– Наверное, польские события. Или Афган.
Я просто видел, как Азимова лучится любопытством и желанием перетереть кости сестре. Нет, нет и еще раз нет!
– Но там академика жена накручивает.
– Боннер?
– Да. Очень резвая дамочка. Не дает общаться с детьми от предыдущего брака, везде себя и своих киндеров пропихивает.
– Зря она в политику полезла. Прилетит и детям.
– Не прилетит, – махнул я рукой. – Власть у нас добрая нынче, плюс за Сахарова академики хлопочут.
– Героя соцтруда-то у него отняли. Кстати, не знаешь почему? – Аня поставила передо мной кружку с дымящимся кофе, который оказался сильно хуже дыбовского. Мнда… Надо прикрепляться к какому-нибудь спрецприемнику. Впереди тяжелые времена. С продуктами будет совсем швах.
– Почему дали или отняли?
– Почему отняли. Почему дали, я и так знаю – папа рассказывал. За ядерную и водородные бомбы.
– Да, потрудился Андрей Дмитриевич для мира во всем мире. А отняли – тоже не секрет, те же голоса сообщали. Написал Брежневу, мол, не стоит реабилитировать Сталина, а потом еще добавил в американские газеты с осуждением чехословацких событий. Сталин – хрен с ним, думаю, нашему Ильичу Коба до фени, это дело прошлое. А вот одобрямс «пражской весны»… такое не прощают.
– Ты же в политику не полезешь? – Аня проницательно на меня посмотрела. – Небось, в ФРГ будут журналисты спрашивать…
– Сразу по прилете осужу строй и плюну в Чазова, – я зевнул, прихлебнул кофе. – Свободу выбирать надо не тайком, а ярко, на публику. Тогда будет выхлоп.
– Слу-ушай, Панов! – Азимова засмеялась. – А в тебе еврейских корней нет часом? Везде цимес найдешь.
– Не-а, тока хохляцкие, – сымпровизировал я. – Орел, это же, считай, всего три сотни километров до Неньки. Ладно, вижу, что тебя на самом деле волнует. Давай про сестру.
– Давай! Знаешь, что она мне сказала…
Я сидел в кафетерии телецентра «Останкино» и ждал, когда вернется Морозов. Игорь Александрович решил исследовать местный туалет и что-то застрял. Мне бы тоже туда сходить, но мы ждали какого-то ассистента режиссера или редактора, хрен его знает, кем тут числился жуликоватого вида юноша неопределенного возраста по имени Денис. Он нас встретил внизу, на входе, сделал вид, что помогает пройти через проходную, привел нас сюда – и скрылся. Сказал, что скоро вернется. Было это минут сорок назад.
Вокруг сновали крайне занятые люди, которые с самым серьезным видом обсуждали что-то очень важное. Где-то я читал, что большей частью это всякие осветители и прочие слесаря, но вид у всех был очень убедительный. У некоторых даже пижонские платочки на шее повязаны. Если честно, то идти сюда мне хотелось не очень. Знаем мы, как снимают эти передачи. На экране двадцать минут, в студии пять часов. В основном пересъем по десять раз одного и того же. Тоска, короче.
Вернулся Морозов, в туалет пошел я. Блин, как на вокзале, когда ходят по очереди, чтобы кто-нибудь оставался чемоданы сторожить. Естественно, когда я вернулся, то увидел нашего провожатого, пританцовывающего у столика.
– Быстрее, задерживаемся, где вы ходите?
– Дорогой товарищ, а вас где носило почти час? – начал строить его Морозов.
Денис ничего не сказал, только быстро пошел к лифтам, не оглядываясь на нас.
Друзья, ответственно заявляю: если возникнет угроза захвата нашей столицы, оккупантов можно нейтрализовать, просто заведя их в «Останкино». Это здание способно поглотить армию любой величины. Никто не выйдет наружу. Мы ходили по каким-то переходам, лестницам и коридорам, казалось, пробежали уже километра три, а до студии, где проходила съемка, так и не дошли.
Наконец, добрались и сразу попали в руки каких-то садисток, которые начали приводить наши лица и прически в порядок. Но и это вроде подошло к концу. Уже другой провожатый завел нас в студию и посадил на кресла в окружении камер и софитов. Рядом с нами сидела какая-то дама лет пятидесяти в очках, у которой мы явно заняли большую сумму, а теперь отказываемся отдавать. Ну, или убили ее дедушку. Любимого. Короче, смотрела на нас как на врагов.
– Шарлатаны, – прошипела она. – Тоже мне, нашли бактерию! Да там еще сотню найти можно! А что, активность у нее почему-то сезонная? Или фазы луны влияют?
Ну ясно, это восторженная поклонница. Я такую хрень уже слышал не раз. Лишь бы драться не полезла. Морозов на нее вообще внимания не обращал, сидел, перебирал листики с тезисами. Это даже очень хорошо, что пригласили такую эмоционально несдержанную оппонентшу. Сейчас она получит по самое некуда.
Подошла какая-то женщина лет тридцати пяти, выглядевшая немного загнанной лошадью. Может, ее отсюда уже пару месяцев на волю не выпускали, кто знает, что тут за порядки.
– Пожалуйста, не надо ругаться, – совершенно без эмоций сказала она, крепко держась обеими руками за планшет. – Меня зовут Елена, и я вам сейчас расскажу, как будет проходить передача. Юлия Васильевна будет сидеть здесь, – она показала на кресло посередине. – Я буду стоять рядом, если что понадобится, дайте знак. Говорить только по команде ведущей. Смотреть сюда, – она показала на камеры. – Всё понятно? – дождавшись, когда все кивнули, она продолжила: – Старайтесь излагать материал простыми словами, будто объясняете детям. У нас передача для обычных людей, не специалистов.
Белянчикова пришла минут через пять. Интересная тетенька. Сколько ей сейчас? Чуть за сорок? Открытое лицо, добрая улыбка. Невольно начинаешь в ответ улыбаться. Но работает жестко, никаких уходов в сторону не позволяет. Прогнали вкратце сценарий, определили очередность. Ну, и поехали.
Ведущей скрипкой был конечно же Игорь Александрович. Рассказал коротенько об исследованиях семьдесят четвертого года, показал на меня, как вдохновителя продолжения. Ну, тут настал мой звездный час. Белянчикова первым делом спросила, сколько мне лет.
– Всего двадцать один год? – удивилась она. – А начали вы над этим работать…
– Год назад, – ответил я.
– А это правда, что вы на себе изучали действие бактерии?
– Правда, – я выдал на лице чуток мученика. – Пришлось потом лечить гастрит.
Поговорили еще о язве и бактерии, причем Морозов как-то очень хитро вставил все возражения оппонентов как наше достижение. Мол, работаем.
Ругавшая нас дама, гастроэнтеролог из Питера Степанова, будто лимонов наелась. Особенно после того, как я выдал про свой гастрит. Похоже, весь ее боевой запал куда-то делся, и она просто не знала, чем ей крыть «шарлатанов». Так что, когда ей слово дали, она только и смогла выдавить из себя: «Как уже сказал профессор Морозов…» и дежурную фразу, что не всё так однозначно и требует дальнейших исследований.
Ну, а в конце еще и про премию объявили, добавив, что мы – первые советские ученые, ее получившие.
Напрасно я думал, что процесс будет долгим. Были, конечно, перерывы какие-то, что-то там гасло, потом зажигалось, но часа за полтора мы отстрелялись. Вышли на улицу вместе с питерской дамочкой.
– Ну что, Елена Андреевна, – обратился к ней Морозов, – пообедать с нами не желаете?
Юрий Геннадьевич позвонил почти сразу после того, как я зашел в квартиру. Пришлось даже на ходу штаны застегивать, чтобы не упали.
– Освободился? – вместо приветствия спросил он. – Давай, подъезжай, посмотришь нашего пациента.
И повесил трубку, гад. Хоть бы поинтересовался, могу я сейчас, не занят ли? Обозначил бы хоть теоретически мое право на свободное время. Ладно, переодеться не успел, зато в туалет сходил. Коту вот только еды дать, раз себе не получилось, и вперед. Вчера как знал, проверил свой чемоданчик, пополнил лекарствами.
И только при встрече мой куратор изволил поздравить с премией. Скупо так, холодно даже. Будто наши их каждый день по пять штук получают, а Нобелевку прямо надоело уже. Завидует, не иначе.
Деда я посмотрел, конечно. Вернулся в русло старый хрыч, будто и не испускал запах грунта совсем недавно. Кстати, хвалил небулайзер, сказал, что дал поручение Минмедпрому разработать и широко внедрить. Не на бумаге, понятно, но такой парень даже когда просто по телефону что-то рекомендует, то все бегать начинают как наскипидаренные. Вот гад, слов нет. Шприцы одноразовые похерил и не поморщился, а тут приборчик понравился, решил астматиков осчастливить. В следующий раз укол ему надо делать многоразовым шприцем, чтобы иголка скрученная в поросячий хер, и с заусенцем после заточки. Смотришь, и дойдет тогда.
– Как на телевидении прошло? – спросил Суслов, застегивая рубаху.
– Всё хорошо, спасибо, – ответил я. Понятно, откуда ветер дует. Все СМИ под пропагандой лежат. – Вот как раз сегодня утром программу «Здоровье» снимали.
– Это хорошо, – покивал Михаил Андреевич. – ФРГ когда?
– Через две недели. Фрак ищу вот.
И ведь не предложил помощь, промолчал. Не по чину.
Короче, смазанная какая-то встреча вышла. Не нашим и не вашим. Я шел к машине, оставленной на въезде, и опять пытался вспомнить, когда же должен умереть этот старпер. Восемьдесят лет, дорогие товарищи, будет Суслову в конце ноября. Что там юбиляру отвесят? Героя Труда? Хотя нет, Брежнев же на день милиции умрет, любимый населением концерт не покажут. А дед раньше. Но когда? От следующей мысли я даже остановился. А вдруг тогда должен был, в январе? И теперь по-другому всё? И я в этом виноват? Хотя я не припомню прорабов перестройки в газетных сообщениях. Специально не отслеживал, но ни Горбачева, ни Шеварднадзе, ни Яковлева… А где они хоть работают? Михаил Сергеевич на Ставрополье вроде. Или в Москве уже? А Эдуард Амвросиевич?