Да тут книгу писать можно, «Как мы закрывали глаза знаменитостям». Жаль, издать не дадут еще лет десять. Зато при перестройке ушлые товарищи откроют заслонку в канализации, потоком попрут кремлевские жены и любовницы генсеков. Но из ЦКБ вроде никто скандальных мемуаров не писал. Или я их не помню просто?
– Да, дома у него. Смерть до прибытия. Мы пока домчались, поздно было. Одна домработница была.
– Сколько же стукнуло ему? – спросил я.
– Восемьдесят шесть, – ответил Валентин.
– А жена? – не унимался Авис Акопович. – Он же женился в прошлом году буквально, говорят, из загса домой к нему ездили.
– Не, не было никого. Может, вышла куда. Да мы и недолго были, смерть зафиксировали и уехали.
Мужик на вызове представлял собой студенческое пособие. Вот так – один раз увидел и на всю жизнь запомнил. Он сидел, бледный, покрытый крупными каплями пота, со вздутыми венами на шее, и пытался вдохнуть. А у него почти ничего не получалось. Понятное дело, губы синие, руки трясутся. Вокруг курсировала, скорее всего, домработница. Уж очень непохожа она была на контингент, не видно в ней чувства собственного величия. Впрочем, иной раз клиент и вовсе как забулдыга выглядит, а на стене портрет с таким количеством наград, что и Ильичу завидно стать может.
– Поскользнулся Кирилл Дмитриевич, упал, – объяснила она. – Вроде и несильно, а вон как заплохело. А я же предупреждала, что пол мокрый, что осторожно… Ой, беда… А я «скорую»…
Ее уже никто не слушал. Все и так понятно: при падении разорвалось легкое, сейчас воздух из него в плевральную очередь фигачит. Пневмоторакс называется. И чем больше он пытается вдохнуть, тем хуже, потому что легкое спадается сильнее с каждым вдохом.
Мы с Валентином в четыре руки быстро сняли рубашку и майку. Ну вот она, ссадина на правом боку. Вроде даже и перелома нет. Хотя в таком возрасте… Иной раз и делать ничего не надо, особенно если эмфизема есть. Вдохнул чуть глубже, и получай. Давление упало, девяносто на пятьдесят, наверное, точно я не усмотрел, а устно мимо ушей пропустил. Зато пульс сам посчитал, ровно сто двадцать в минуту.
– Дренаж? По Петрову? – сказал я Геворкяну, доставая шприц-двадцатку и новокаин.
Авис Акопович вдруг наклонился и тихонечко спросил:
– Сам сделать можешь? Потом объясню.
Я кивнул. Ничего сложного нет, если знать, что и куда совать. Я знал.
Поехали. Нашел третье межреберье, как раз над соском. Некоторые делают это чуть выше, во втором, но мне не нравится, тут свободы действия больше, что ли. И методика это не запрещает. Помазал кожу спиртом двумя шариками, такое добро экономить нельзя. Кстати, пить медицинский спирт можно только с глубокой безнадеги, потому что это технарь в чистом виде, и никто его на содержание метанола и сивухи не контролирует.
А дальше всё просто: новокаин под кожу, клиент тощий, у него это сразу за более глубокие слои пошло. Подождать бы пару минут, пока подействует, но некогда, мужик реально задыхается. Потерпит. Втыкаю иголку перпендикулярно к коже и по верхнему краю ребра. Прошел пару сантиметров буквально, и вот оно, чувство проваливания. На месте. У нас дренаж не стационарный, только до больницы довезти. Так что обычной инъекционной иглой делаем, этого хватит. Теперь подсасывай воздух и выпускай, заткнув пальцем отверстие канюли. И эффект прямо на глазах наступает.
Раздышался дед, порозовел даже слегка. Вены на шее спались чуток. Пульс пореже, а давление – сто на шестьдесят. Можно и везти.
Сдали пациента в приемное, вышли на улицу.
– Спасибо, Андрей, – сказал Геворкян.
– Да не за что, – ответил я. – Нормально всё.
– Просто у меня как-то на установке подключички катетер легкое продырявил. Давно, на старой работе еще, – начал объяснять доктор. – Замяли, решили, что не виноват. С тех пор прямо сам не свой, если в грудную клетку лезть приходится. Головой понимаю, а руки ходуном ходят.
– Да не стоило и переживать, вместе же работаем.
От выездной комиссии я ничего плохого не ждал. Не, ну не пустят меня, и как это будет выглядеть на награждении? Лауреат не приехал, потому что не знал имена членов ЦК компартии ФРГ? Шутка, в этой стране компартия отсутствует. То появляется, то исчезает. Последний раз два года назад распустили. Но про какого-нибудь Карла Либкнехта и Вильгельма Телля, тьфу ты, Эрнста Тельмана, могут спросить. Смотрел я, конечно, про всех этих ленинских дружбанов, но очень по верхам. Расслабился.
Мероприятие в актовом зале ЦКБ организовали. Саму комиссию я не видел, когда подошел, они внутри уже сидели. Поздоровался с Морозовым, раскланялся с шапочно знакомыми докторами, выжидающими своей участи. Больница большая, ученых здесь обильно, откуда еще по заграницам ездить, если не отсюда?
Вроде как настрой у вершителей судеб хороший, долго никто не задерживался. Минут пять – и на свободу с чистой совестью. Я даже Игорю Александровичу анекдот рассказал для поднятия боевого духа. Когда парочка в аптеку пришла, просят вазелин и противозачаточные. Аптекарша им баночку вазелина дала, ищет в ящике таблетки. Найти не может никак, поворачивается и спрашивает: «А зачем вам противозачаточные хоть?»
Не к добру меня веселье разобрало, как чувствовал. Вызвали, зашел. В скромном костюмчике, белая рубашка, галстучек. Подстригся на прошлой неделе. Ничего не предвещало, короче. А комиссия… Их, блин, в кино снимать можно, в самой гнусной антисоветчине. Народ будет плеваться и ненавидеть нашу страну. Тетки в кримплене, старые коммунисты в потертых пиджаках со столь же древними орденскими планками, чекист с глазами убийцы, какой-то хрен неопределенного возраста с лицом сильно употребляющего, но зато с юбилейной медалькой «100 лет Ленину». Мне даже не по себе стало. Откуда их хоть собрали? Но ладно, не будем судить о людях по внешности. Других они быстро отпускали, и ничего.
– По комсомольской линии едет? Молодой какой, – сказала одна из кримпленовых дам.
Секретарь зачитала краткое резюме про меня. Это ожидаемо воодушевило народ. Особенно тот факт, что это уже третья капстрана за последний год. Да еще и премию какую-то давать собираются.
– Вы понимаете, молодой человек, в какое опасное место вы собрались? – прошамкал один из старых коммунистов. Этот был в синем пиджаке, остальные двое в коричневых.
Я сообщил, что понимаю и осознаю, но надеюсь на поддержку старших товарищей и представителей передового отряда нашей партии. Это я уже глядя на чекиста сказал. А тот сидел, будто не подключился еще, гипнотизировал какую-то точку в пространстве у меня над головой.
– А кто возглавил немецких коммунистов после предательского убийства товарища Карла Либкнехта? – никак не успокаивался дед.
– Клара Цеткин, – ответил я. Череда немецких тяжеловесных фамилий напрочь вылетела у меня из головы. Остальных товарищей я в упор не помнил.
– Хорошо. А еще кто? – любопытствовал событиями, происшедшими более чем шестьдесят лет, назад дед.
– Роза Люксембург, – вдруг неожиданно для себя вякнул я.
– Она была зверски казнена в один день с товарищем Либкнехтом! – стукнул сухоньким кулачком по столу любитель истории. – Как можно такое не знать?!
Старый козел демонстративно достал из кармана таблетки и вытряхнул одну себе в ладошку. Налил в стакан воды из казенного графина и выпил ее, шумно глотая, после чего победоносно осмотрел коллег. Знай наших, смогли прищучить!
Ветераны партийных заседаний тихо загудели на тему «посрамит» на своем полюсе стола, кримпленовые тетки молчали. И тут наконец-то включился представитель органов.
– Ну что же, товарищи, мы тут послушали Андрея Николаевича и пришли к выводу, что он является политически зрелым и достоин представлять нашу страну на международной арене.
И снова исчез из нашей реальности, оставив только немигающий аватар. Знаток немецкой истории обиженно засопел и потянулся к стакану.
– Очень хорошо, товарищи, что вопросов к товарищу Панову больше нет, – провозгласила дама, вначале впечатлившаяся моей молодостью. – До свидания, Андрей Николаевич.
И вот на хрена было это устраивать? С этими своими Кларой и Розой. Хорошее имя для женского дуэта, работающего в стиле кабаре. Как же вы мне надоели, честное слово!
Дождался Морозова. Его как раз про революционеров вообще не спрашивали. Как в анекдоте про экзамен. «Знаете, что была Вторая мировая война? Да? Ой как здорово, отличные знания, пять баллов!» Двинулись к Чазову. К тому времени у меня обида на старперов перегорела. Ведь главное – результат, так же? Вот и получили, что хотели.
Академик был занят. Что-то там у него решалось, куда-то звонила секретарша, с кем-то соединяла. Минут сорок, наверное. Только потом о нас сообщили. И то не сразу пустили.
Вот руководитель! Профессионал высокого класса! Только что из кабинета вопли доносились, строил по телефону кого-то, а тут – будто не было ничего. Спокоен, собран. Я бы осторожно добавил – похоже, доброжелательно настроен. Показал нам на стулья, мол, присаживайтесь. Мы седалища опустили, внимаем.
– Инструктаж еще не один будет, но я хотел бы в узком кругу, коллегиально, – доверительно начал Чазов. – Сами понимаете, событие не рядовое. Не хотелось бы опережать… но мы внесли предложение о наградах… – и он замолчал, давая нам возможность прочувствовать заботу и внимание.
Мягко стелет, гад. И тон неофициальный, прямо гордость берет, что такой человек с нами возится. Чего же взамен потребует? Деньги? Так сам сказал, что нам гроши достанутся. Выступить с осуждением израильской военщины? Так кому мы там нужны, чтобы нас слушать? Напишут о нас в местных газетках на пятой странице мелким шрифтом, а заявления и вовсе не упомянут. Не Нобелевка. Почетно, да. Но престиж не так велик.
– …поэтому еще раз обращаю ваше внимание: никаких несанкционированных контактов с прессой! – вырвал меня из раздумий голос Евгения Ивановича. – Даже если будут спрашивать совершенно невинные вещи. Понятно?