– Ничего, все в порядке, – соврала я. Вот бы сходить сейчас в бассейн, расслабиться или, на худой конец, к этой Дашиной массажистке – дочура уверяет, что она прямо-таки чудеса творит.
– Не хотите выпить кофе? – предложил между тем Ван Хаас.
– Можно, – согласилась я. – И чего-нибудь съесть!
Мы спустились на лифте на первый этаж и устремились к выходу.
– Как вы относитесь к итальянской кухне?
– Отлично. А в ваши обязанности входит кормить и поить тех, кто участвует в рекламной кампании «Либе Фрау»?
Возраст, знаете ли, освобождает от условностей. Будь я лет на двадцать моложе, ни за что не задала бы такой неудобный вопрос, но в пятьдесят пять, я полагаю, бояться уже нечего, и пусть меня сочтут невежливой – плевать!
– Нет, – усмехнулся Ван Хаас. – Я поступаю так только в том случае, когда это доставляет мне удовольствие.
Он определенно пытается меня «клеить», подумала я и развеселилась. Бывает, мужчины пытаются подкатывать ко мне с комплиментами, но я обычно пресекаю такие попытки на корню. Дашка говорит, что у меня на лбу написано: «Руки прочь!» – что ж, похоже, Ван Хааса это не останавливает.
– Я вот подумал, – продолжал он, – когда вы рассказывали о своей семье, то ни разу не упомянули о муже, хотя много говорили о детях.
– У меня нет мужа. Я умудрилась родить троих, ни разу не сходив замуж.
– О, это большое достижение! Тогда, раз нет никаких препятствий, почему бы нам не сходить куда-нибудь вместе?
– Но мы же здесь, – недоуменно возразила я. – Вот, сидим в ресторане…
– Я имел в виду настоящее свидание.
Свидание? Слово показалось мне отголоском юности.
– Генрих, вы в курсе, сколько мне лет? – задала я вопрос, который неприятно резанул слух даже мне самой.
– При чем здесь это?
– И все-таки?
– Естественно, ведь в контракте вам пришлось указать паспортные данные – год рождения не ускользнул от моего внимания. Что вас пугает?
– Пугает? Да нет, не то… Понимаете, мне кажется, что я… вернее, мы оба не в том возрасте, чтобы…
– Мне пятьдесят два, – перебил Ван Хаас. – Я был женат дважды. Первый раз в ранней юности, и брак продлился всего год. Второй – десять лет, двое детей, теперь уже взрослых и вполне самостоятельных. Я не считаю, что жизнь кончена, и, полагаю, то же относится и к вам: в противном случае вы не смогли бы стать лицом «Либе Фрау». Вы – красивая женщина, умная, с чувством юмора и, как мне удалось выяснить, справедливости. Это последнее – большая редкость среди людей любого возраста, поэтому ваш вопрос, уж простите, Анна, кажется мне не совсем уместным.
– Извините, если обидела вас.
– Просто удивили: странно слышать от вас слова, присущие, как это… бабушкам в платочках, да? Сидящим на лавочках и распространяющих сплетни?
Я невольно улыбнулась, представив себя в пуховом платке на скамейке около дома.
– Я дала себе зарок, что никогда даже не присяду на такую лавочку, – сказала я.
– И правильно. Так как насчет моего предложения?
Если дети узнают, они меня на смех подымут – виданное ли дело, на шестом десятке на свидания ходить!
– Я театр люблю, – не ожидая от себя самой, вдруг выдала я.
– Отличная идея! – тут же поддержал Ван Хаас. – Оперу или балет?
– Больше драматический… Хотя и не против оперы.
– Значит, решено: я добуду билеты, и мы сходим – на следующей неделе, идет?
Генрих (я поймала себя на мысли, как легко мне произносить имя своего нового знакомого, хотя еще полчаса назад я называла его про себя только по фамилии) проводил меня до машины, и я отправилась в онкоцентр навестить Марину. Оля до сих пор держала ее там, хотя уже была обязана освободить койко-место.
– Хорошо, что вы пришли, Анна Демьяновна!
Этими словами Оля приветствовала меня прямо с порога.
– Я как раз собиралась вам звонить. Помните, я обещала посоветоваться со специалистом трансплантологом?
– Есть новости?
– Марину осмотрел профессор Лаврин – он авторитет в этой области. Ей я пока ничего не сказала, но он посоветовал попытаться найти ее отца. Иначе, боюсь, ничего с пересадкой не выйдет. Беда в том, что она не может ждать: состояние усугубилось, и теперь диализ потребуется чаще. У Марины очень мало времени, Анна Демьяновна, неужели нет никакой возможности найти этого человека?
– Возможно, есть один шанс…
– Вот и здорово!
– Не совсем. Понимаешь, Оленька, если отца Марины так тяжело найти, это может означать только одно: он не хочет быть найденным. Значит, может не пожелать помочь дочери. Что ни говори, операция серьезная, и не каждый даже любящий родственник решится фактически остаться инвалидом.
– Но надо хотя бы попытаться: в ее случае время решает все!
Оставшуюся часть дня я ломала голову над тем, как помочь Марине. Сейчас, когда Толик в изоляторе, только я могу что-то предпринять, но вот что? Чего я добилась? Поговорила с вдовой врача, который пытался бороться с системой. У меня находился его дневник, но я не представляю, что с ним делать! Отнести в полицию? Там и слушать меня не станут: что я им предложу – почитать записки доктора и попытаться обнаружить в них нечто… Что именно?
Бони не кинулся мне навстречу с приветственным лаем, а чинно принес тапку и уселся на пол, помахивая пышным хвостом. Это означало, что я не первая, кто пришел домой этим вечером.
– Дашка? – позвала я.
– Ее нет, – раздался голос, который я никак не ожидала услышать. Из кухни вынырнула высокая, полная фигура Сергея.
– Господи, как ты здесь оказался?!
– Даша дала мне ключи – она должна была тебе сказать.
И все же это никак не объясняло то, что отец младшенькой находится в нашей квартире.
– Кто тот мужик? – спросил Сергей, принимая у меня пальто.
– Какой мужик?
– Брось, Анюта, не разыгрывай святую невинность – тот седой красавчик, с которым вы сегодня обедали.
– Ты что, следил за мной?! – возмутилась я.
– Ничего подобного! Просто я за тобой… приглядываю, понимаешь?
– Нет, не понимаю!
– Вы с Дашкой ввязались в серьезное дело, и я боюсь, как бы с вами чего не случилось. Поэтому поблизости время от времени толчется мой человечек – так, для страховки. Вот он-то и видел того мужика.
Наверное, мне следовало и дальше негодовать, однако я испытала облегчение от слов бывшего: значит, он страхует нас? Это вселяло оптимизм – все-таки мы не одни, а дело Толика и в самом деле может оказаться опасным, ведь два человека, Егор Артамонов и Илья Митрохин, мертвы.
– Так кто он? – повторил свой вопрос Сергей, пока я мыла руки в ванной.
– Знакомый, – уклонилась я от прямого ответа – тогда пришлось бы объяснять, при каких обстоятельствах мы познакомились с Ген… Ван Хаасом, а это пока что не входило в мои планы. – По работе.
– У тебя в больнице работают иностранцы?
– Если тебе и так все известно, к чему вопросы? – раздраженно спросила я, вытирая руки полотенцем.
– Мне действительно известно, кто такой Генрих Ван Хаас, но я хочу знать, какие у тебя с ним могут быть дела. Он что, твой бойфренд?
Ненавижу это слово. Слово «бой» предполагает кого-то юного, но в наше время, кажется, акценты сместились, и «бойфрендом» может считаться даже почтенный старец девяноста лет.
– Ну, что-то вроде, – нехотя согласилась я.
– А не ты ли говорила давеча, что твой возраст не предполагает романов?
Мне показалось, или в голосе Сергея прозвучала обида? В прошлый визит он попытался ко мне приставать, я отказала, а теперь, видите ли, нашелся тот, кому не отказывают?
– Мы просто друзья, – вздохнула я, не желая ввязываться в долгие споры. – Иногда вместе обедаем. Но у тебя нет права задавать мне вопросы о личной жизни!
– Ну, извини, – примирительно поднял руки Сергей. – Я ничего такого не имел в виду, просто ты мне небезразлична… Да и не надо забывать, где я работаю.
Это, конечно, все объясняет! Однако я не намеревалась ссориться.
– Ты ведь не за тем пришел, чтобы узнать о Генрихе?
– Версия «соскучился» не подойдет?
– Не-а.
– Тогда ладно, – вздохнул он. – Дашка просила меня кое-что выяснить о деле некоего Егора Артамонова. Она сказала, что это ты подкинула ей информацию?
– Нашел что-то интересное?
– Даже не знаю. Артамонов действительно попал под автомобиль, причем было это средь бела дня на оживленной улице. Он переходил ее по пешеходному переходу к машине, припаркованной на противоположной стороне. Горел «зеленый», но, по словам очевидцев, изложенным в протоколе, одна иномарка не пожелала дожидаться, когда цвет переключится, и рванула прямо на Артамонова.
– Водитель, разумеется, скрылся?
– Разумеется. Правда, машину к вечеру обнаружили за тридцать километров к югу от Питера на обочине.
– И кому она принадлежит?
– Взята напрокат. Клиент предъявил паспорт, оказавшийся фальшивым, – такого человека и адреса не существует в природе. Уголовное дело возбудили и тут же похоронили за недостатком улик: в салоне авто было стерильно, как в операционной.
– Вот это да!
– Сейчас ты спросишь, зачем я приперся, чтобы сказать тебе об этом, когда мог просто позвонить по телефону?
– Ну…
– Так вот, милая моя, я пришел, чтобы предупредить. К Дашке обращаться бесполезно – она закусила удила, а в таком состоянии ее не переубедить. Раньше я еще сомневался, что дело может принять опасный оборот, но теперь поменял мнение: не лезь хотя бы ты в расследование, раз уж Дашка все равно рвется защищать этого паренька! Она, по крайней мере, делает это профессионально, а вот ты можешь вляпаться по причине неумения.
– Значит, ты считаешь, что смерть Артамонова не случайна?
Сергей постучал пальцами по колену.
– Не факт, что она связана с вашим делом, но кому, скажи на милость, могло потребоваться брать напрокат машину по поддельным документам, чтобы просто покататься по городу? Может, этот твой Егор кому-то задолжал и они решили его наказать?