Еще раз подчеркну: ситуация была настолько серьезной, что министр Императорского двора В. Б. Фредерикс, несмотря на противодействие императрицы Александры Федоровны, настоял на том, чтобы начали печататься бюллетени о состоянии здоровья наследника. И первой под ними, наряду с подписями лейб-медика Е. С. Боткина и почетного лейб-медика педиатра С. А. Острогорского, стояла подпись С. П. Федорова. А. А. Вырубова в мемуарах упоминала о том, что «на консультации они (С. П. Федоров и В. Н. Деревенко. – И. З.) объявили состояние здоровья наследника безнадежным».[857]
Начальник Канцелярии Министерства Императорского двора А. А. Мосолов упоминал о разговоре, состоявшемся у него в Спале с С. П. Федоровым в те критические для наследника дни. В этом разговоре Федоров обозначил свою особую позицию по поводу перспектив развития болезни цесаревича, который был уже объявлен врачами безнадежным. По его мнению, следовало «применить более энергичные средства», которые, однако, были более опасны. Вместе с тем Федоров выразил готовность взять на себя ответственность за их применение. Он спросил Мосолова: «“Сказать мне об этом императрице или сделать помимо ее ведения?” Я ответил, что не берусь давать советы, но, конечно, тотчас после его ухода передал этот разговор министру двора».[858]
Первый бюллетень был составлен вечером 8 октября 1912 г. В нем осторожно сообщалось, что «после случайного ушиба в левой подвздошной области появилось кровоизлияние, вследствие которого стала постепенно подниматься температура».[859] Его подписали почетный лейб-хирург С. П. Федоров, лейб-медик Е. С. Боткин и почетный лейб-медик С. А. Острогорский. Телеграмма с текстом бюллетеня была сдана в «Правительственный вестник» ночью. Позже, с 10 октября, бюллетени подписывал и лейб-педиатр К. А. Раухфус.
9 октября Е. С. Боткин писал в письме к родным: «Я ничего не в состоянии делать, кроме как ходить около него».[860] Николай II записал в дневнике: «Оставался в комнате Алексея до 2 ч., когда он начал успокаиваться и засыпать. День провел в общем хорошо и часто спал, темп. опять 39,5. Утром недолго погулял с дочерьми. После завтрака поиграл в теннис. Сидел у Алексея попеременно с Аликс. Вечером была штреке.[861] Осмотр трофеев сопровождался музыкой, и между другими два моих оленя – с охоты 6-го октября и вчерашней».[862]
В газетах напечатали первый бюллетень о состоянии здоровья наследника. Реагировали на газетное сообщение по-христиански, с огромным сочувствием. В городах служились молебны, в самой Спале устроили палатку, куда сходились окрестные крестьяне, которые с глубокой скорбью молились о здоровье цесаревича. Вместе с тем во многих газетах высказывалась мысль о том, что информации об этом важнейшем для страны событии поступает из Спалы крайне мало. Так, в газете «Новое время» в заметке под названием «Народная тревога» указывалось, что читатели «хотели бы знать подробности: точную житейскую картину… как и при каких обстоятельствах ушибся наследник, что он перенес, как мучился? Все это не праздное любопытство».
После появления первого бюллетеня в Спалу направляется огромное количество самой разнообразной корреспонденции. Телеграфировали ближайшие родственники, требуя подробностей заболевания цесаревича. О том же писали и крупные сановники. Всем им за подписью В. Б. Фредерикса направлялись телеграммы, в которых жестко заявлялось: «К бюллетеням о состоянии здоровья Его Высочества посылаемым два раза в день в Петербург в печать от себя прибавить ничего не могу».[863]
Множество писем от самых разных людей содержало разнообразные медицинские советы. Все эти письма поступали к Е. С. Боткину. Среди них было и послание известного гомеопата П. А. Бадмаева, который также предлагал свои услуги. Он писал в Спалу: «Ужас объял меня, когда прочитал сегодня вечером бюллетень о состоянии здоровья государя-наследника. Со слезами умоляю вас давать эти лекарства государю-наследнику в продолжение трех дней. Я убежден, что после трех чашек отвара, принятых во внутрь, и одной чашки отвара для компресса снаружи улучшит состояние государя-наследника и изменит температуру. Европа не имеет никаких средств против ушиба наружного и внутреннего, кроме льда, йода и массажа, особенно в острых случаях с высокой температурой».[864]
10 октября царь записал в дневнике: «Сегодня, слава Богу, наступило улучшение в состоянии здоровья дорогого Алексея, темп. опустилась до 38,2 после обедни, отслуженной законоучителем детей о. Васильевым, он принес св. дары к Алексею и причастил его. Такое было утешение для нас. После этого Алексей провел день совсем спокойно и бодро. Все воспряли духом… после чая отвечал на много сочувствующих телеграмм».[865]
Несколько ранее в этот день, когда казалось, что смерть цесаревича уже неизбежна, матери царь писал: «Мы решились причастить его утром, и сейчас же ему сделалось лучше, температура спала с 39,5 до 38,2°, боли почти прошли, и он заснул первым спокойным сном… Похудел он страшно».[866]
11 октября, как рассказывает П. Жильяр, «к полудню боли понемногу утихли, и доктора могли приступить к более полному обследованию больного, который до тех пор не позволял этого вследствие невыносимых страданий, которые он претерпевал».[867] Видимо, в этот же день «наконец наступил кризис, и ребенок начал выздоравливать, но это выздоровление было медленное».[868] Николай II бесстрастно зафиксировал в дневнике: «Алексей спал с перерывами, темп. была 38,0°. …Убил 3 оленей». Все-таки это поразительно! При знании всех особенностей «царской работы» как-то странно читать об очередной царской охоте буквально на следующий день после причащения умирающего наследника…
12 октября царь отметил: «Благодарение Богу, дорогому Алексею стало гораздо лучше, температура опустилась до 37,9 ° – его перенесли на диван, на котором он отлично поспал».[869] А далее – вновь об удачной охоте на оленей и количестве отростков на рогах убитых животных.
В этот день утром (по свидетельству М. Палеолога) произошел эпизод, который многие мемуаристы считают центральным в истории этой болезни. По словам М. Палеолога, утром «государыня в первый раз спустилась в гостиную… Я получила сегодня ночью от отца Григория телеграмму, которая меня совершенно успокаивает».[870]
Текст этой спасительной телеграммы в литературе приводится самый разный.[871] Также в историко-медицинской литературе приводятся различные версии,[872] связанные с преодолением кризиса в заболевании цесаревича. По одной из этих версий, состояние больного, находившегося в забытьи, было тесно связано с эмоциональным состоянием матери, и после того как Александра Федоровна, получив телеграмму Распутина, успокоилась и ее отпустило страшное эмоциональное напряжение, состояние ребенка начало улучшаться.[873] На мой взгляд, вторая версия, даже без ссылок на авторитеты, выглядит предпочтительнее, потому что вера императрицы в Распутина на тот момент была беспредельна, и он воздействовал прежде всего на эмоциональное состояние как царицы, так и наследника. Впрочем, следует учитывать и то, что эта пресловутая телеграмма пришла в Спалу уже после кризиса в развитии болезни.
Очевидец описываемых событий А. А. Мосолов писал: «В два часа дня врачи пришли ко мне, и первое, что они сказали, было о том, что кровотечение цесаревича остановилось. При уходе я спросил его (С. П. Федорова. – И. З.), применил ли он то лечение, о котором говорил. Профессор махнул рукою и сказал, уже стоя в дверях: „И примени я его, при сегодняшних обстоятельствах в этом не сознался бы“. Он поспешно ушел».[874] Мы можем только предполагать, какие методы лечения мог планировать профессор-хирург и применил ли он их на самом деле, но его досада, связанная с тем, что царская семья любое улучшение состояния наследника связывала только с Распутиным, совершенно очевидна. Однако, видимо, императрице запомнилась эта готовность врача рискнуть, когда все остальные медики расписались в своем бессилии, и этот эпизод только укрепил расположение императрицы к С. П. Федорову.
Так или иначе, но 13 октября «температура больного опустилась до 38,9. Через два дня опухоль в паху рассосалась».[875] Е. С. Боткин писал 14 октября: «Ему лучше… наследнику положительно стало лучше».[876] Николай II в этот день, среди прочего, записал: «Алексей спал хорошо; темп. Была 38,1 °», а затем вновь охота и убиты олени.
Записи в дневнике Николай II за 14–15 октября[877] рисуют картину устойчивой стабилизации в состоянии здоровья цесаревича, на фоне которого император совершал прогулки, активно охотился и играл в теннис. 16 октября в бюллетене сообщалось, что цесаревича перенесли в другую комнату, где он провел весь день, был в хорошем настроении и даже играл. Император в дневнике упоминает о некотором повышении температуры у цесаревича.