(На самом деле, некоторые врачи понимали истинную природу циркуляции крови между сердцем и легкими, так называемого малого круга кровообращения. Однако их теории не получили широкого распространения. Один из них, испанский врач Мигель Сервет, выдвинул в целом правильную идею малого круга кровообращения в своем трактате «Восстановление христианства» (Christianismi Restitutio), который церковь сочла еретическим, как и другие его произведения. В Женеве, столице кальвинизма, с попустительства самого Кальвина, Сервет был сожжен на костре в 1553 году, и его труды исчезли в огне вместе с ним.)
Человек, которому было суждено вывести медицину на уровень, недосягаемый для влияния теорий Галена и религиозной критики, родился 1 апреля 1578 года в городе Фолкстоун графства Кент на юго-восточном побережье Англии. Уильям Гарвей был самым старшим ребенком из семи сыновей и двух дочерей Джоанны и Томаса Гарвей. Его отец вел самостоятельный бизнес и занимался международной торговлей. Когда Уильям вырос, предприятия его отца процветали, но юноша никогда не стремился к роскошной комфортной жизни. Он был единственным из сыновей Томаса, которого не привлекал мир коммерции. Пятеро из них принадлежали к когорте иностранных торговцев, известных в Лондоне как турецкие негоцианты, поскольку они вели свои дела с восточными странами. Они заботились о том, чтобы их старший брат имел широкие возможности для развития своих талантов в медицине. Элиаб Гарвей, ставший, в конечном счете, самым богатым представителем семейного клана, даже взял на себя управление финансовыми делами Уильяма, чтобы на протяжении всей своей жизни ему не приходилось отвлекаться на обычные житейские проблемы.
Юный Уильям начал свое официальное обучение в возрасте десяти лет. Он был зачислен в Королевскую школу в Кентербери, устав которой требовал, чтобы «независимо от того, чем заняты ученики, уроками или играми, они должны говорить только на латинском или греческом языках». Таким образом, как и его предшественник Андреас Везалий, разрушивший учение Галена, Уильям Гарвей уже на раннем этапе жизни в совершенстве овладел произношением и нюансами языков древности. Когда ему было шестнадцать, он поступил в Гонвилл-энд-Киз-колледж в Кембридже. Последнее имя в названии этого учебного заведения принадлежит доктору Джону Кизу, который какое-то время арендовал жилье вместе с Везалием в Падуе. Неудивительно, что колледж Киза всегда привлекал студентов, заинтересованных в изучении медицины. Во времена учебы Гарвея для обучения анатомии ежегодно подвергали вскрытию тела двух казненных преступников, так что к моменту получения степени бакалавра в 1597 году у него было много вопросов, связанных с интерпретацией наблюдаемых анатомических структур.
В дальнейшем начинающий врач поступает, естественно, в Падую. По причинам, указанным в третьей главе, среди всех учебных заведений Европы в этом университете была самая открытая интеллектуальная атмосфера для изучения любой из четырех классических дисциплин: права, теологии, медицины и философии. Этот университет был самым безопасным академическим приютом для протестантов и иудеев, которым Пий IV, занимавший должность папы с 1559 по 1565 год, пытался папской буллой запретить присвоение научных степеней как представителям других религиозных конфессий, в ответ на что Венеция передала полномочия папы римского по предоставлению научных званий пфальцграфам[6]. Университет Падуи обладал и другими дополнительными преимуществами, которые заключались в его организационной структуре, дающей учащимся свободу самоуправления вплоть до найма преподавательского состава. Студенты из разных стран делились на группы, так называемые «Нации», каждая из которых выдвигала своего представителя – советника, и эти советники вместе с ректорами составляли исполнительный орган университета.
Но главным достоинством Падуи всегда была плеяда звездных преподавателей как в прошлом, так и в наши дни. Одним из величайших ученых в глазах Уильяма Гарвея был Иероним Фабриций, его еще называли Фабриций Аквапенденте, преемник столь же талантливого Габриэля Фаллопия, в честь которого названы тонкие трубы, через которые должны пройти свой путь на репродуктивное свидание яйцеклетки всех поколений. Тот факт, что Галилео Галилей был в университете профессором математики, кажется, не имел для Гарвея особого значения. Самым обожаемым учителем Уильяма был Фабриций; исследования эмбриона цыпленка и процесса формирования плода в значительной степени определили направление, в котором в будущем будет работать английский врач.
Возможно, наиболее важной предтечей обнаружения кровообращения является работа Фабриция, где он описал венозные клапаны. Годы спустя Гарвей скажет Роберту Бойлу, что понимание односторонней функции клапанов, направляющих кровь обратно в сердце, которое привело его в дальнейшем к главному открытию его жизни, пришло к нему благодаря анатомическим находкам его наставника и друга Фабриция.
В академической и социальной свободе Падуи разнообразные таланты Гарвея расцвели. Его избрали советником английской нации, что давало ему право иметь собственный герб или стемму, нарисованную на видном месте в Большом зале университета. Две из них, дизайн которых разработал лично Гарвей, можно по сей день увидеть на дугообразном потолке нижней лоджии, и еще одна была когда-то в старом анатомическом театре. Магистр и стипендиаты колледжа Киза восстановили ее вскоре после того, как были обнаружены ее следы в 1893 году. Они идентичны гербам на докторском дипломе, выданном университетом Падуи Уильяму Гарвею 25 апреля 1602 года.
Сам диплом изобилует вычурными украшениями и содержит перечень специальностей и особых привилегий владельца, выполненный в восторженных выражениях, как было принято в те дни. Далее приводится образное описание церемонии окончания университета.
Тогда Иоганн Томас Минад также торжественно украсил благородного Уильяма Гарвея (который самым возвышенным образом попросил об этом, и его обращение было благосклонно принято) обычными символами отличия и эмблемами, принадлежащими доктору; затем он передал ему книги по философии и медицине, сначала закрытые, а спустя некоторое время – открытые; он надел на его палец золотое кольцо, а на голову шапочку доктора как символ венца добродетели и одарил его поцелуем мира с благословением Магистра.
Диплом вручал не имеющий религиозного звания пфальцграф Сигизмунд де Капилисти, назначенный венецианским сенатом. Именно в его дворце проходила церемония. Гарвей взял свое кольцо, шапочку и с воспоминаниями о схоластическом благословении Минада отправился домой в Англию. Там он обратился с просьбой принять его в члены колледжа врачей и, получив положительный ответ, вскоре начал играть активную роль в делах этого сообщества. В том же 1604 году он женился на Элизабет, дочери доктора Ланселота Брауна, в прошлом врача королевы-девственницы, а в то время выполнявший те же функции при короле Джеймсе I. По иронии судьбы, у Элизабет Браун был брат по имени Гален.
Об этом браке известно лишь то, что детей у супругов не было, что у миссис Гарвей был попугай и она умерла более чем на десять лет раньше своего мужа. К сожалению, сохранилось совсем немного информации об Уильяме, это касается как его личной жизни, так и его характера. Нам остается полагаться лишь на отрывочные сведения, которые можно обнаружить в современных источниках. Наибольшее число подробностей содержит относительно краткое биографическое эссе, написанное Джоном Обри, у которого завязались дружеские отношения с Гарвеем в 1651 году, когда автору сочинения было двадцать пять лет, а знаменитому врачу семьдесят три. Эссе было частью позже опубликованного двухтомника «Кратких жизнеописаний» Обри, в который входили также материалы, имеющие отношение к Шекспиру, Милтону и Гоббсу. Биография Гарвея в изложении Обри представляет собой ассорти из беспорядочных наблюдений, субъективных суждений и большого количества слухов, вызывающих сомнения в исторической ценности некоторых деталей. Поскольку он тесно общался с Гарвеем только на закате жизни великого доктора, информацию относительно личности героя своего эссе и его репутации врача за время его профессиональной карьеры Обри получал, по большей части, из вторых рук. Более того, в преклонные годы Гарвей, похоже, отличался некоторой желчностью характера, о чем свидетельствуют его комментарии о литературе. Сэр Джеффри Кейнс, автор всестороннего исследования работ Уильяма Гарвея, считал, что Обри «любопытный, доверчивый и безалаберный. Следует признать, что он часто допускал неточности, но никогда не писал неправду, что является большим достоинством при оценке достоверности описанных им событий». В письме Энтони Вуду, историку Оксфорда семнадцатого века, Обри прокомментировал свое отношение к созданию биографических произведений:
Здесь я открываю вам Правду, насколько мне позволяют мои способности, с таким же благоговением, как исповедующийся своему духовнику, ничего, кроме правды; обнаженная незамысловатая истина разоблачена здесь столь откровенно, как неприкрытый срам, давая много поводов залиться румянцем щечкам юной девы. Так что я должен выразить вам свое желание, чтобы после прочтения моего труда вы совершили некую кастрацию и нашили бы фиговые листки, чтобы стать моим Index Expurgatorious[7].
Хорошо это или плохо, но эссе Обри – это практически все, что у нас есть, так что мы вынуждены полагаться именно на его описание, согласно которому Гарвей «был очень маленького роста, с круглым лицом, похожим на восковую маску оливкового цвета, маленькими, очень темными, одухотворенными глазами; с когда-то черными как вороново крыло, но почти полностью поседевшими в последние двадцать лет жизни волосами». Насколько следует доверять этим деталям, можно судить по портретам Гарвея, написанным в его зрелые годы.
В отличие от Галена, Паре и Везалия, Уильям Гарвей не оставил после себя автобиографических заметок. Поэтому у нас нет возможности принять во внимание его слова, чтобы заполнить многие пробелы в дошедших до нас скудных, размытых описаниях и воссоздать близкий к реальному образ его личности. Обри уверял, что он был необычайно вспыльчивым: «Он обладал, как и все его братья, ярко выраженным холерическим темпераментом; и в дни своей молодости носил с собой кинжал… но этот доктор был готов вынуть из ножен свой кинжал при любой самой незначительной ссоре». Маловероятно, что Гарвей легко поддавался чувству гнева и хватался за свой клинок при малейшей провокации. Значительно более приемлемой интерпретацией этих слов можно считать, что он просто был нервным порывистым человеком. В письме друга Уильяма лорда Арундела есть подтверждение этому предположению: в нем аристократ характеризует товарища как «маленькое, вечно подвижное существо по имени доктор Гарвей». Если бы привычка часто хвататься за кинжал означала, что у него был буйный дерзкий нрав, можно быть уверенным, что ему не удалось бы дожить невредимым до восьмидесяти лет. Далее Обри рассказывает нам, что «он был весьма возбудимым, и поток мыслей часто не давал ему уснуть; он говорил мне, что если ему не спится, он поднимается с кровати и ходит кругами по комнате в одной рубашке, пока совсем не замерзнет, то есть