Преемники научного наследия Морганьи, опираясь на принципы, изложенные ученым в De Sedibus et Causis Morborum per Anatomen Indagatis, сформулировали основополагающие принципы всей современной клинической медицины. В 1894 году Рудольф Вирхов, благодаря блестящему таланту которого патологическая анатомия достигла наивысшего развития, отмечал, что только после появления De Sedibus медицина приобрела свое истинное значение. Говоря о влиянии Морганьи на методы научных исследований и преподавания медицины в девятнадцатом веке, он подчеркивал: «Зерна, посеянные Морганьи, дали богатые всходы в Лондоне и в Париже, в Вене и в Берлине. Поэтому мы можем сказать, что благодаря его работе догматизм старых школ был полностью разрушен, и именно Морганьи положил начало новой медицине». Исследователи девятнадцатого века, составляя свои программы, руководствовались ориентирами, намеченными кропотливыми наблюдениями и методами профессора анатомии в Падуе.
Невозможно переоценить масштаб заслуг Морганьи. В 1874 году, спустя столетие после публикации De Sedibus, У. T. Гайрднер, президент общества клинической патологии в Глазго, выступая перед ведущими представителями шотландской медицины, сказал:
Несмотря на то, что выдающиеся современные ученые опираются на последние достижения физиологии, гистологической [микроскопической] анатомии и органической химии, а также имеют возможность применять в своих исследованиях новейшие средства и приборы… все они являются последователями и полноправными наследниками трудов и методологии Морганьи… Ибо именно его методы и его образ мыслей составляют сущность отличия современного врача или хирурга… от человека, которого изобразил Мольер в знаменитой эпатажной карикатуре… Я утверждаю, что не только редкие признанные патологоанатомы, но также – и, пожалуй, в еще большей степени – почти все выдающиеся врачи и хирурги нашего и предыдущего столетий являются законными преемниками Морганьи и наследниками его научного метода… Диагностика была проведена точно, а статистические выводы представляют собой, возможно, просто результат буквального применения многими разнообразными умами принципов, которые в значительной степени ведут свое происхождение от трудов Морганьи.
Гайрднер имел в виду методологию Морганьи, которая в долгосрочной перспективе приобрела большее значение, чем наблюдения, которым она положила начало. Речь идет о научном методе: наблюдение, гипотеза, эксперимент, регистрация данных и осторожное умозаключение, основанное на результатах повторяющихся, воспроизводимых экспериментов. В своей работе ученый опирался на четыре конкретных источника: клинический, патологический, экспериментальный и книжный. Каждое из семисот его дел содержит подробную историю болезни и отчет о патологии, обнаруженной при вскрытии. В некоторых указано, что проводились соответствующие эксперименты, а также описан поиск материалов, имеющих отношение к предмету исследования в существующей литературе. Это модель формы преподавания, которую медики в будущем будут называть конференцией по клинической патологии, или ККП (CPC). Каждую неделю по всему миру в больницах, где проводится обучение и на страницах медицинского журнала Новой Англии (New England Journal of Medicine) проводится ККП, в ходе которой врач пытается поставить диагноз по клинической истории болезни, после чего его заключение подтверждается или опровергается отчетом патологоанатома о вскрытии, операции или биопсии. Спустя два с половиной века ККП по-прежнему остается одним из наиболее эффективных методов обучения в медицине. Это был один из непреходящих даров Джованни Морганьи своим последователям.
Конечно, Морганьи был не первым, кто связал проявления болезни с нарушениями в конкретных структурах. Даже Гален, чьи работы послужили ярко выраженным сдерживающим фактором развития научной медицины, выдвигал идею о такой корреляции. В своей книге On the Affected Parts («О пораженных органах») древнегреческий врач писал: «Существует очень немного базовых симптомов заболеваний, не указывающих на поражение какого-либо органа. Фактически изменения в функционировании органа непосредственно указывают на его поражение». То, что такие утверждения ученого были забыты, а вошли в анналы и преподавались только его гуморальные теории, является величайшим парадоксом Галена.
Даже если бы на эту анатомическую концепцию болезни, сформулированную Галеном, обратили внимание и запомнили ее, строгий запрет на вскрытие человеческого тела в Греции, а затем и в мусульманских странах, не позволил бы получить дополнительные разъяснения к утраченному тезису Галена. Только спустя тысячу лет после создания его манускриптов начинают появляться случайные описания аутопсии, среди которых встречаются даже такие, которые были сделаны специально с целью определения причины смерти. Для изменения ситуации положительную роль сыграла католическая церковь, дав в тринадцатом веке разрешение на вскрытие трупов, что оказало существенное влияние не только на исследование анатомии, но и на изучение болезней. Например, папа Климент VI не просто разрешил, а фактически обязал врачей проводить вскрытие тел жертв, погибших в результате эпидемии чумы, разразившейся в Сиене в 1348 году.
По мере того как медики все чаще выполняли аутопсию с целью исследований в области анатомии, появлялось все больше описаний разнообразных патологий, но они всегда интерпретировались в контексте теории о четырех гуморах. Андреас Везалий был убежден в необходимости изучения пораженных заболеванием органов и писал о своем намерении опубликовать книгу, посвященную этому предмету. Несмотря на то что он собрал изрядное количество исследований на эту тему, его записи, по-видимому, были утеряны, и публикация так и не появилась на свет.
Во всех трудах Уильяма Гарвея также можно найти ссылки на его исследования в области патологической анатомии, которые он рассматривал как естественное продолжение наблюдения пациентов, лечившихся у него, пока они были живы. Такой подход вполне соответствует современной методологии, которая начала постепенно укореняться среди ведущих врачей великолепного семнадцатого века. В письме французскому врачу Жану Риолану Гарвей писал:
Я собираюсь поторопиться с манускриптом «Медицинская анатомия» или «Применение анатомии в медицине»… поскольку благодаря большому количеству вскрытий тел больных я могу рассказать о том, каким образом меняются внутренние органы при различных заболеваниях в размере, структуре, форме, консистенции и других возможных качествах по сравнению с их естественным состоянием, которое обычно описывается анатомами… Позволю себе заметить, что исследование одного тела умершего от чахотки или какой-либо другой болезни, от которой человек страдал долгие годы, приносит больше пользы, чем аутопсия десяти повешенных.
Обещанное Гарвеем издание постигла та же участь, что и сочинение Везалия – оно так и не было написано.
Еще до Гарвея Фрэнсис Бэкон, величайший философ семнадцатого века, в своей книге Advancement of Learning («Распространение образования») в 1605 году утверждал, что после смерти пациента необходимо выполнять аутопсию, поскольку «по изменению внутренних органов часто можно немедленно определить причины многих заболеваний». (Это высказывание согласуется с основным сформулированным Бэконом принципом, суть которого состоит в том, что следует узнать причины и предпосылки явления, чтобы понять его сущность.) И тот же доктор Николас Тульп, урок анатомии которого послужил сюжетом для одной из самых знаменитых картин Рембрандта, написал в 1641 году трактат Observationes Medicae («Книга монстров»), которая содержала не только отчеты по аутопсии, но и рисованные иллюстрации с изображением органов с патологией.
Однако, несмотря на все нарастающее число подтверждений клинико-патологических взаимосвязей, даже самые дальновидные врачи по-прежнему считали, что причиной заболевания является гуморальный дисбаланс в организме. Например, согласно отчету о вскрытии, сделанном в 1661 году, было установлено, что пациент умер от перфорированной язвы нижнего отдела тонкого кишечника, вызванного «избытком едкого испорченного желчного гумора». При этом патологом, выполнившим аутопсию, был не врач из захудалой деревеньки, а выдающийся датский анатом Томас Бартолин, один из ведущих исследователей века.
В конечном счете, открытие кровообращения Гарвеем стало оказывать влияние на интерпретацию результатов аутопсии. Описание реального процесса функционирования сердца и сосудов, приведенное в его работе, послужило стимулом, по крайней мере, для некоторых врачей для поиска анатомических доказательств, которые могли бы объяснить причину возникновения серьезных патологий, вызывающих смерть. Показательным примером можно считать швейцарского врача Иоганна Якоба Вепфера, убежденного в важности вскрытия трупов пациентов, которых он лечил до их смерти. На склоне лет Вепфер страдал от низкого нерегулярного пульса, болей в груди, отеков, похолодания ног и одышки, усугубляющейся в лежачем положении, – всех известных сегодня симптомов хронической сердечной недостаточности. Незадолго до смерти в возрасте семидесяти пяти лет в 1695 году, он попросил своего зятя Иоганна Конрада Бруннера провести вскрытие своего трупа. Бруннер опубликовал подробный отчет об истории болезни и аутопсии, в ходе которой было обнаружено увеличение сердца, наличие жидкости в груди и в брюшной полости, а также атеросклеротические бляшки в аорте и других крупных артериях. Изображение кровеносных сосудов, приложенное к отчету, является первой в мире иллюстрацией артериосклероза. Установив ярко выраженную корреляцию между клиническими наблюдениями и патологическими изменениями органов, Бруннер объяснил смерть своего тестя нарушением кровообращения и замедлением кровотока, или застоем крови. Публикация Бруннера не оставляет сомнений в том, что он был в курсе последних научных исследований: «Те, кто придерживается взглядов авторов древних медицинских трактатов, причиной смерти назвали бы поте