И их ожидания оправдались. Благодаря De Sedibus врачи узнали, что симптомы их пациентов указывают на внутренние источники болезни. После публикации работы Морганьи было уже недостаточно просто выслушать историю пациента, осмотреть его, проверить пульс и взглянуть на мочу. Отныне врачи будут искать новые жалобные крики страдающих органов, крики не столь очевидные, требующие большего внимания, чтобы быть услышанными. Выучив уроки De Sedibus, целители стали составлять более подробные истории болезни и задавать пациентам наводящие вопросы, чтобы получить дополнительную информацию, не лежащую на поверхности. Это самый деликатный элемент искусства диагноста, искусства физического осмотра, которое берет свое начало не в безвозвратно утерянных навыках Гиппократа, а в техниках, разработанных после выхода в свет работы Морганьи. Используя знания трехмерной анатомии, врачи стали проводить пальпацию более тщательно; перкуссию, выстукивание для выявления различий в плотности ткани, описал в 1761 году немецкий врач Леопольд Ауенбруггер, но его работа не была оценена по достоинству, поэтому эту методику пришлось заново открывать ученику Морганьи французу Жану-Николасу Корвисарту. Но самое сакраментальное событие в развитии физической диагностики произошло в 1816 году, когда Рене Лаэннек изобрел стетоскоп, вдохновив врачей к дальнейшим открытиям в методологии медицинской экспертизы.
Репутация Морганьи и до 1761 года была впечатляющей, а после опубликования De Sedibus на него стали смотреть как на ведущего ученого в области медицины. В своем журнале Джеймс Босуэлл рассказывает забавную историю о Сэмюэле Джонсоне, предложившем ему написать в Падую письмо и попросить профессора произвести вскрытие скорпиона, чтобы разрешить биологический спор между ними. Босуэлл предпринял грандиозный тур на континент для встречи с Морганьи, которого он описал в своих воспоминаниях за 27 июня 1765 года как «прекрасного достойного человека в летах», считавшего, что он посвятил научным исследованиям слишком много времени из своих восьмидесяти трех лет: «Я провел свою жизнь среди книг и трупов». Фредерик Поттл, биограф Босуэлла, писал, что молодой шотландец отправился в Падую с целью «отчасти встретиться со знаменитым ученым, отчасти получить профессиональный совет» относительно постоянно возобновлявшейся гонореи, которая преследовала его после частых любовных интрижек. Морганьи посоветовал ему не употреблять алкоголь, делать легкие физические упражнения и прекратить спринцеваться. Ни к одной из рекомендаций Босуэлл, похоже, не прислушался. Отношение профессора к медицине и к жизни иллюстрируют слова, сказанные им британскому гостю: «Врач учится у природы, которая действует поступательно, шаг за шагом, без рывков и ограничений». Порывы и ограничения были в стиле Босуэлла, так что он был обречен на долгую и глубокую связь со своей капающей болезнью.
За год до консультации Босуэлла Морганьи посетил ранее упомянутый доктор Джон Морган, один из основателей факультета Филадельфийского колледжа – учреждения, ставшего впоследствии первой медицинской школой Америки. В своем журнале 24 июля 1764 года Морган описал свое впечатление о старом анатоме: «Пошел выразить свое уважение и вручить письмо от доктора Серрати из Болоньи знаменитому Морганьи. Он принял меня с величайшей обходительностью, какую только можно вообразить, и благосклонно оказал мне массу любезностей. Ему сейчас 82 года, но он все еще читает без очков и бодр, как пятидесятилетний». Дальше Морган рассказывает трогательную историю, произошедшую, когда гостеприимный хозяин показывал ему рисунки своих предшественников, выставленные в Падуанском музее анатомии. Среди них были два портрета красивых молодых женщин, выполненных пастелью. На вопрос, кто они, Морганьи ответил, что это его младшие дочери. Восемь из его дочерей ушли парами в четыре разных монастыря. Две последние выбрали строгий орден францисканцев, где требовалось всегда ходить босиком и скрывать лицо за вуалью. «Перед тем, как они отгородились таким образом от жизни, известная художница Розальба, подруга Морганьи, втайне от него нарисовала эти портреты и подарила ему. Поскольку другие, менее строгие ордена позволяли оставлять лица открытыми, поводов для создания портретов остальных дочерей не было». Итак, среди научного снаряжения и сувениров, собранных за долгую жизнь, проведенную «среди книг и трупов», висели портреты двух горячо любимых юных дочерей, Маргариты и Луиджии Доменики Розы, устремивших взгляды на своего обожаемого отца так же, как когда он смотрел в их лица в последний раз.
Непоколебимый нежный союз Джованни Морганьи и его верной жены Паолы закончился с ее смертью 2 сентября 1770 года. Престарелый вдовец ненадолго задержался на этой земле после ухода свой половины. Тот, чья работа пролила свет на патологическую основу инсульта, теперь умер от кровоизлияния в мозг, так же, как его учитель Вальсальва и учитель его учителя Мальпиги. Он умер в своем доме под номером 3003 по улице Via S. Massimo, где он жил со своей семьей, где и сейчас можно увидеть мемориальную доску с простой надписью «Дж. Б. Морганьи, основатель патологической анатомии, умер здесь 6 декабря 1771 года».
За восемь лет до смерти Морганьи отцы его родного города разместили в муниципальном зале мраморный медальон с изображением самого известного сына Форли. В стиле, типичном для маленьких городков, они перестарались с надписью на медальоне, определяющей место своего героя в истории человечества: «Джованни Баттиста Морганьи – дворянин Форли. В 1763 году горожане Форли возвели в его честь мраморный памятник, потому что он отличился перед своей страной и всеми людьми в мире своими открытиями и великолепными книгами. Деятели науки искренне убеждены, что Морганьи – самый выдающийся представитель человеческой расы». Не сохранилось никаких записей о сдержанной реакции Морганьи, когда он впервые прочитал эти слова. Скорее всего, благодушное стремление городских жителей прославить себя, восхваляя его, вызвало у него лишь снисходительную улыбку. Слишком тактичный, чтобы обидеть мэра, выразив неудовольствие высокопарным преувеличением, написанным на медальоне, он, вероятно, поблагодарил комитет, пожал всем руку, вернулся в свой экипаж и уехал в Падую, чтобы сделать очередное вскрытие.
7. Почему цвет листьев меняется осенью. Хирургия, наука и Джон Хантер
Ни одно природное явление невозможно изучить адекватно само по себе. Для должного понимания его следует рассматривать в связи со всей природой.
Фрэнсис Бэкон провозгласил основной постулат Евангелия от науки. Основополагающее единство всех природных явлений предполагает переплетение работы каждого ученого каждой дисциплины каждого периода истории с открытиями других мыслителей. Устанавливаются родственные связи между всеми, кто испытывает лишающее покоя любопытство к ускользающим от поверхностного взгляда тайнам природы, независимо от того, на что устремлены их глаза: на звезду или вглубь материи. Не существует мужчины или женщины, которые хоть однажды не поддались искушению заглянуть в сокровищницу матери-природы. Они наверняка оценили бы яркий образ, созданный современником Бэкона Уильямом Гарвеем: «допуск в ее хранилище секретов» вызывает не только чувство удовлетворения от сделанного открытия, но также ощущение единства со всеми неутомимыми искателями истины со времен предков Аристотеля и с самой природой.
В течение многих лет, пока Джованни Морганьи намеренно фокусировал свой взгляд на узком круге вопросов, чтобы заглянуть в тайник матери-природы, другие ее любознательные сыновья изучали ее подноготную, делая прямо противоположное. Джон Хантер выбрал в качестве области изучения все царство жизни. Он полагал, что сфера его компетенции включает все, что связано со строением живого организма и его функциями с момента зачатия до того мгновения, когда искра жизни затухает в нем навсегда. Он горел желанием узнать все: как работают структуры в здоровом состоянии, почему они ломаются и каким образом они противостоят силам, которые неизменно стремятся их уничтожить.
Невозможно описать неиссякающее любопытство Хантера, используя слова, применимые к другим людям. Только обратившись к концепции гениальности можно передать смысл его жизни и его достижений. В противном случае нам пришлось бы уверовать в такие неопределенные явления, как предвидение, везение и божественное озарение. Интеллектуальные и социальные барьеры, удерживающие нас в плену заурядности, не могут остановить таких людей. Теория о колоколообразной кривой, ограничивающей человеческие способности, не имеет к ним никакого отношения. Формальное школьное образование для Джона Хантера было совершенно излишним, и обычные методы приобретения знаний – лишь препятствие на пути развития его интеллекта. Нам не следует пытаться судить о других людях и разгадывать источники их вдохновения. Достаточно того, что мы можем извлечь пользу из их пребывания на этой Земле.
Джон Хантер был изобретательным художником медицинской науки, видным ученым с неортодоксальным подходом, создавшим собственные стандарты и нашедшим свой особый путь, указавшим новое направление развития когорте талантливых учеников, которые преобразовали не только искусство хирургии, но и образ врача в целом. Его интересовало все живое, и любопытство пробуждало в нем такое внимательное отношение к природе, что его проницательный взгляд видел то, чего никто другой не мог даже вообразить.
Так же как Везалий, Гарвей и Морганьи, Хантер игнорировал готовые решения предшествующих поколений и полагался исключительно на свои способности в определении важности проблем, их описании и сопоставлении данных больших групп тщательно выполненных исследований. Все эти ученые были наделены необычайной способностью отделять зерна от плевел. И хотя Хантер написал тысячи страниц, ему не удалось произвести на свет что-либо похожее на De Sedibus, De Motu Cordis и тем более на Fabrica. Он не создал ни одного выдающегося произведения, но посвятил всю жизнь непрерывному изучению базовых закономерностей здорового состояния и заболевания организма. Иногда он продвигался вперед небольшими шажками, а в отдельных случаях он достигал истины как скороход в волшебных туфлях и преодолевал огромные интеллектуальные расстояния в своем научном путешествии. Его величайшим шедевром была не книга, а он сам – человек, который гор