Корвизар был одним из ранних представителей того периода, который можно назвать золотым веком французской медицины. С 1800 года начался переходный этап, который возглавили парижские врачи, делавшие принципиальный акцент на точности диагностики, основанной со времен Гиппократа, в первую очередь, на непосредственном всеобъемлющем наблюдении за больным. Это была эпоха младенчества той клинической медицины, которую мы знаем сегодня. Из Италии к северу свежие ветры несли на своих крыльях идеи Морганьи, стремительно разгоняя прежние причудливые теории о причинах возникновения заболеваний и вчерашние методы диагностики. Французы стали наследниками учения Морганьи, сосредоточив внимание на отдельных патологических процессах, следуя знаменитому падуанскому изречению, гласящему, что болезненные проявления и симптомы – это «крик страдающих органов».
Франция, как ни одна другая из всех европейских стран, была готова к освежающему бризу новых медицинских открытий. В конце концов, именно Франция была родиной великой революции. Результатом всех этих событий стали закрытие старых медицинских колледжей в 1789 году и широкое распространение во врачебной среде исследовательского духа, критерием которого оказались пристальное наблюдение и беспристрастная интерпретация данных. В этой атмосфере французские медики начала девятнадцатого века вдохновлялись примером Корвизара и некоторых других талантливых врачей, сосредоточивших свое внимание на поиске взаимосвязи между симптомами, проявлявшимися при жизни больного, и результатами аутопсии. Корвизар был не только одаренным целителем, но и опытным патологоанатомом. Он был основателем Французской медицинской школы, в которой каждый пациент проходил широкомасштабное трехступенчатое исследование: во-первых, определялись способы последовательного возникновения определенных групп симптомов, сопровождающих определенное заболевание, которое могло быть систематизировано в соответствии с общими принципами классификации болезней; затем выявлялись анатомические изменения, ответственные за проявившиеся симптомы; наконец, к описанию каждого заболевания добавлялся перечень результатов наблюдений, полученных врачом в процессе тщательного физического обследования. Таким образом, Корвизар оказал неоценимое содействие рождению современной клинической медицины.
Неудивительно, что в те дни иностранные гости, посещавшие французские больницы, писали домой своим коллегам о «чувственном» характере Парижской школы. С медицинской точки зрения, это слово подразумевало высокую оценку. Оно означало, что парижские врачи отказались от построения гипотетических теорий и вместо них использовали видимые, осязаемые, слышимые, вкусовые и даже определяемые по запаху характеристики, доступные их пяти чувствам. Гипотезы и догадки больше не считались предметом гордости в диагностическом арсенале, который, таким образом, стал скорее полезным набором инструментов, чем собранием трюков и уловок. Корвизар является олицетворением нового объективного подхода, смысл которого изложен в его широко известной книге «Очерк о болезнях и органических поражениях сердца и магистральных кровеносных сосудов», представляющей собой «работу, основанную исключительно на практических наблюдениях и опыте». На стене его лекционного зала было начертано предупреждение: «Никогда не делайте ничего важного, опираясь лишь на чистую гипотезу или поверхностное мнение».
Как и некоторые другие известные в медицинском мире личности, среди которых был и Везалий, Корвизар поддался очарованию и блеску придворной жизни; в 1804 году он стал врачом Наполеона, и его выход на пенсию совпал с окончательным поражением императора в 1815 году. Но прежде чем он позволил втянуть себя в мир подобострастия и грубой лести первому консулу, его неограниченное влияние на французскую медицину привлекло в его группу обучения выдающихся учеников. Ни один из них не прославил своих коллег-медиков и Францию так, как это сделал болезненный молодой британец, вошедший в историю науки благодаря изобретению стетоскопа, – Рене Теофиль Гиацинт Лаэннек.
Жизнь Рене Лаэннека (1781–1826) протекала сначала в лучшие и худшие периоды диккенсовской Англии, а затем в наполеоновские и постнаполеоновские времена. Это были весьма неспокойные годы для Франции – страны, проклятой и благословленной одновременно, что в полной мере можно отнести к жизни ее замечательного сына Лаэннека, туберкулезного гения, ставшего величайшим врачом начала девятнадцатого века.
Далеко на западной половине полуострова Бретань, лежащего южнее английского города Плимут, среди покрытых вереском и лесами холмов расположился очаровательный провинциальный городок Кемпер. В архиепархии Ренна недалеко от великолепного собора можно увидеть статую, установленную врачами Франции в честь Лаэннека. Здесь 17 февраля 1781 года его родила мадам Мишель Лаэннек, которая, вероятно, умерла от туберкулеза, когда мальчику было всего лишь шесть лет. Его отец Теофиль на протяжении всей своей жизни был тщеславным, несколько эксцентричным человеком, который мнил себя поэтом, но зарабатывал на жизнь незначительными политическими статейками. Оставшись один с Рене, его младшим братом Мишо и однолетней Мари-Энн на руках, он решил избавиться от бремени родительских обязательств. Девочку он отправил на воспитание к своей тете, обоих сыновей определил жить сначала с дядей, который был приходским священником, а через год в соседний город Нант на попечение другого дяди – доктора Гийома Лаэннека.
Гийом был не просто местным врачом. Он начал изучение медицины в Париже, позже перешел в один из немецких университетов, а степень получил в старинной школе в Монпелье. Увлеченный учением Джона Хантера, он перебрался в Лондон и попытался поступить на хирургическое отделение в больницу Святого Георгия. Когда его прошение было отклонено, в 1775 году он вернулся в Кемпер и, в конечном счете, поселился в Нанте, где его таланты были так высоко оценены, что не прошло и двух лет, как его назначили ректором факультета.
Таким образом, в 1788 году двух осиротевших мальчиков благосклонно приняли в доме одного из самых выдающихся горожан Нанта на воспитание вместе с их трехлетним двоюродным братом Кристофом, который однажды станет известным адвокатом. Мишо, умерший в возрасте двадцати семи лет, также делал большие успехи в этой профессии. Тому, что все три мальчика достигли таких внушительных результатов на выбранном ими поприще, в немалой степени способствовал пример Гийома. Будучи человеком с высоким интеллектом и обширными научными знаниями, он с энтузиазмом взял на себя ответственность за их воспитание и установил для талантливых ребят соответствующие академические стандарты.
Ни в революционном, ни в контрреволюционном движении, начавшемся в 1789 году, братья Лаэннеки не принимали участия до тех пор, пока в феврале 1793 года на западе не разразилась так называемая Вандейская война, охватившая часть Бретани. Она началась восстанием крестьян, протестующих против воинской повинности и налогообложения; распространение народных волнений привело к жестоким репрессиям со стороны республиканского правительства. «Вандея», другое название мятежа, по сути, была только предтечей куда большего движения, которое начиналось по всей стране. Недовольство указами Национального конвента, гнев, вызванный казнью Людовика XVI в январе 1793 года, и ухудшение военной ситуации привели к развитию контрреволюционного движения с некоторыми промонархистскими элементами по всей Франции. В результате Национальный конвент назначил печально известный комитет общественной безопасности, положив начало царству террора. В течение года, начиная с лета 1793 года, были казнены более сорока тысяч «врагов революции». Наконец, в июле 1794 года ультрареволюционеры свергли руководство радикальных робеспьеристов и приступили к ликвидации их завоеваний; в октябре 1795 года было учреждено новое правительство, утверждена консервативная конституция и исполнительная директория из пяти директоров.
В Париже террор отличался особой жестокостью, но Нант, где было казнено три тысячи граждан, также сильно пострадал от действий революционеров. Гильотина была установлена на площади де Буффай, на которую выходили окна Лаэннеков. Но гильотина была недостаточно быстрым орудием уничтожения, чтобы удовлетворить ревностных патриотов Нанта. Они решили, что можно убивать людей более эффективно посредством массовых утоплений в реке – квазисудебная форма казни, которая стала известной как «наяды Луары», с особенно унизительным вариантом le mariage (республиканская свадьба), когда обнаженных мужчин и женщин связывали вместе и бросали несчастную пару в воду. Практиковался также несколько более милосердный способ уничтожения – массовые расстрелы.
Хотя мальчиков старались держать в задней части дома, Рене увидел приблизительно пятьдесят голов, скатившихся в корзину гильотины. Скорее всего, он слышал о расстрелах и утоплениях и, весьма вероятно, даже тайно присутствовал на некоторых из них. В течение шести недель он жил в постоянном страхе за своего дядю, которого местное «правительство» бросило в тюрьму, заподозрив его в недостаточном сочувствии революции.
Однако даже в разгар убийств продолжали осуществляться некоторые обычные виды деятельности, создавая некоторое подобие нормальной жизни: среди них – обучение. Трое мальчиков Лаэннеков продолжали учиться, впитывая все, что не попадало под ограничения террора, и получали академические премии за достигнутые успехи.
На протяжении некоторого короткого периода Рене рассматривал карьеру в области техники, но благодаря увлечению природой и влиянию ученого дяди он выбрал менее престижную профессию медика. В месяц Вандемьера[12] (сентябрь) III революционного года (1795) в возрасте четырнадцати лет он поступил в Нантский университет, чтобы начать свое профессиональное обучение. Не сумевший установить эмоциональную связь со своими детьми отец Рене, женившийся на хорошо обеспеченной вдове и назначенный