В 1821 году книгу Лаэннека перевели на английский язык и в 1822 году на немецкий. Разрекламированная обзорами и рецензиями, напечатанными в американских, голландских, итальянских, русских, испанских, польских и скандинавских медицинских журналах, а также учениками, обращенными Лаэннеком в свою веру, его концепция стала широко известной и, в конечном итоге, была признана во всем западном мире. Положение дел, возможно, лучше всех описал в 1828 году автор рецензии для журнала Glasgow Medical Journal («Медицинский журнал Глазго»): «В 1821 году новый вид обследования стал привлекать внимание медиков этого города. Хотя поначалу он вызывал подозрения и насмешки, а иногда подвергался обвинениям в помпезном шарлатанстве, постепенно новый метод завоевал доверие врачей… Те, кто раньше насмехался, теперь со стыдом вынуждены признать свое невежество, которое теперь стало для всех очевидным». Место Лаэннека в истории не вызывало сомнения у рецензента: «Никто не посмеет отрицать, что он написал самый полный трактат о заболеваниях грудной клетки, который сегодня переведен на все языки мира».
Работа над De l’Auscultation Mediate была изнурительной для ее болезненного автора. Вместе с неослабевающим потоком больных неотложное обязательство по завершению рукописи легло на его узкие плечи невыносимым бременем, с которым он не мог справиться без потерь. В течение последних трех недель лихорадочного письма он отказывался от всех новых пациентов, а старых передал одному из коллег. Он не появлялся в Неккер в течение последних семи безумных дней. Написав последнюю строку своей книги 6 августа 1818 года, он рухнул без сил.
Лаэннек мог бы подумать, что причина – в нервном истощении, но он не мог игнорировать обострение старой «астмы», которая терзала его последние несколько месяцев. Впервые он начал допускать возможность, что может стать жертвой болезни, которая забрала жизни многих его коллег, а также его матери и брата. Тем не менее он, кто знал о симптомах и патологии этого заболевания больше, чем кто-либо другой среди живущих, продолжал отрицать, по крайней мере перед другими, что он, возможно, страдает от туберкулеза. Он предпочитал диагностировать у себя случай депрессии, современного эквивалента сегодняшнего нервного срыва.
Поскольку Лаэннек не мог возобновить практику и работу в больнице, он взял продолжительный отпуск и отправился в свою любимую Бретань. От семьи отца ему достался в наследство старый загородный дом под названием Керлуарнек, что в переводе с его родного бретонского диалекта означает «лисья нора». Именно в это маленькое поместье он теперь приехал, чтобы восстановиться после своих нелегких трудов и оправиться от одышки. Через несколько месяцев состояние его легких улучшилось, настроение стало менее подавленным, и он почувствовал готовность вернуться к работе. Навестив сначала отца, а затем дядю Гийома, в ноябре он вернулся в Париж.
По мнению коллег, он выглядел не намного лучше, чем в тот день, когда их покинул. Он оставался худым до измождения, и часто казалось, что он на грани обморока. Более того, заботы, к которым он вернулся, были не менее изнуряющими, чем те, что он оставил три месяца назад. Больных, как всегда, было много, а учебная нагрузка только возросла. Хотя ему больше не приходилось терзаться муками творчества, но теперь он должен был редактировать и корректировать свою рукопись. Каким-то образом ему удалось довести книгу до печати, но к нему вернулись проблемы с дыханием и общее состояние депрессии.
Наконец, тянуть дольше было нельзя: ему нужно было проститься либо со своей карьерой, либо с жизнью. Примерно за месяц до публикации книги он писал Гийому:
Я надеюсь попрощаться с Парижем самое позднее в конце августа. Многие люди на моем месте были бы в отчаянии… но я не способен продолжать, не подвергая опасности свою жизнь, поскольку степень напряжения умственной концентрации, необходимой для подготовки занятий, и мои нервы заставили бы меня отказаться от них или сделать работу плохо в двадцати случаях из сорока… Я никогда не взял бы на себя такую задачу, если бы не мог выполнить ее с честью. Я предпочитаю уехать и делать ровно столько, сколько смогу в Керлуарнеке. В конце концов, пока мне удастся сводить концы с концами, я буду там счастлив.
Он оставил свой больничный пост, подарив свои патологические образцы и несколько своих книг библиотеке. Распродав остальные и избавившись от домашнего скарба, 8 октября 1819 года он покинул Париж в черном кабриолете, в котором так часто ездил навещать своих пациентов.
В течение двух лет Лаэннек жил жизнью добропорядочного фермера, пытаясь восстановить свое здоровье. В те дни, когда он не занимался делами в Керлуарнеке, он неторопливо гулял по лесу со своими собаками или отправлялся верхом в продолжительную спокойную поездку. Он занимался лечением фермера, арендующего у него жилье, и всех, кто нуждался в его услугах, что давало ему возможность продемонстрировать местным врачам стетоскопы, которые он изготавливал на своем токарном станке как никогда искусно. Лаэннек проводил бесчисленные часы, совершенствуя свою бретонскую речь. Каждое воскресенье с четками в руке он присоединялся к торжественному шествию крестьянок и рыбаков, снявших головные уборы, к местной деревенской церкви. Он стал во всех отношениях бретонским деревенским сквайром.
Несмотря на неторопливый ритм жизни, силы Лаэннека возвращались очень медленно. Когда его кузен Кристоф написал в январе 1821 года, что может предложить ему место на факультете медицины, он не поддался искушению. Дядя Гийом, который не понимал, насколько далеко зашла болезнь у его племянника, написал ему, что только психопат не воспользовался бы такой возможностью. Одной строкой ответного письма молодой человек описал, как тяжело ему справляться с ежедневными заботами. «Я похож на Аякса, – писал он. – Все, что мне остается, – это доблестно сражаться каждый день».
Однако со временем Лаэннек начал задумываться о своем возвращении. Окончательное решение он принял в конце лета 1821 года. В начале октября в сопровождении своего племянника Мерьедека Лаэннека который тоже был врачом, с многочисленными остановками он отправился в Париж. Вскоре после прибытия, 15 ноября, он возобновил практику и вновь начал читать лекции по клинической медицине. Лаэннек не посещал больных на дому, но консультировал много пациентов, среди которых было значительное число состоятельных людей, так что его доход вскоре снова стал весьма существенным. Еще раз благодаря влиянию и связям, при всей недостойности подобных методов, один из самых уважаемых врачей Франции получил вполне заслуженную высокую должность. По королевскому указу Людовика XVIII в феврале 1816 года конкурсы были отменены, и профессора стали назначаться правительством. Приятель Лаэннека, бретонец, министр Корбьер, позаботился о том, чтобы 31 июля 1822 года профессором и королевским преподавателем Французского колледжа стал его друг. В начале следующего учебного года назначение королем своего казначея главой университета вызвало ряд незначительных студенческих выступлений в знак протеста против этого решения. Правительство воспользовалось возможностью обвинить в беспорядках профессоров, чьи либеральные наклонности его давно не устраивали. Королевским указом от 21 ноября 1822 года профессорско-преподавательский состав факультета был распущен. С помощью этой очевидной уловки министры избавились от нежелательных для них людей и заменили их другими, чьи политические и религиозные взгляды были более приемлемыми. Лаэннек, который придерживался надлежащих ортодоксальных религиозных убеждений и был хорошо известен как роялист, был одним из немногих, кто выиграл от студенческих волнений. Он стал членом небольшого комитета, учрежденного для реорганизации факультета, в результате которой он стал единственным профессором медицины во Французском колледже. Вскоре последовали и другие отличия. В январе 1823 года он был избран действительным членом медицинской академии, а в августе 1824 года он получил звание рыцаря ордена Почетного легиона.
Больница Шарите была подходящим местом для профессора медицины Французского колледжа. Теперь Лаэннек занимался клинической работой там, где он провел свои студенческие дни, в старых зданиях на улице Сен-Перес. Здесь начались дни его истинного триумфа как преподавателя. Он учил других так же, как постигал медицину сам, сопоставляя симптомы и результаты физикального обследования пациентов с данными, полученными при вскрытии. В наше время патология – это отдельная специализация, а в те дни она была продолжением клинической медицины. В преподавательской и исследовательской деятельности патология была самой важной и полезной частью. В пять больничных палат, находившихся под руководством Лаэннека, сотнями стекались иностранные студенты, привлеченные не столько его высокой квалификацией клинициста, сколько чтением его книг, переведенных на многие языки. Даже в большей степени, чем прежде, Париж стал главным мировым центром изучения медицины, и его ядром был Рене Лаэннек.
За исключением того, что свои показательные обходы в клинике он начинал позже шести утра, как было принято в те дни, в остальном Лаэннек действовал так же, как другие ведущие врачи и хирурги Парижа. В десять часов, сопровождаемый кортежем из молодых врачей, студентов и иностранных гостей, он отправлялся на осмотр больных в палатах Шарите. Весь обход, за исключением опроса пациентов, проводился на латыни для удобства иностранцев, не знающих французского языка. Лаэннек останавливался у постели каждого нового больного, выслушивал его жалобы, а затем демонстрировал надлежащий порядок выполнения соответствующих этапов физикального осмотра. Некоторым из студентов, французам и иностранцам, позволялось провести освидетельствование того же пациента самостоятельно и обсудить полученные результаты с профессором. После окончания процедуры вся группа удалялась в амфитеатр, где Лаэннек читал лекцию на тему, связанную с заболеваниями, которые они только что диагностировали.