Вскоре об Игнаце Земмельвейсе в Вене вспоминали только с осуждением. Большой ошибкой со стороны Рокитанского, Шкоды и Гебры было то, что они не попытались добиться торжества истины, открытой им их сбежавшим вздорным коллегой. Хотя, что они могли сделать? Каждый из них был занят собственными исследованиями, которые, без сомнения, казались им намного более важными, чем доказательство доктрины Земмельвейса, особенно если учесть, что никто из них еще не понимал, где она может быть применена, кроме акушерского отделения, которым тогда руководил Карл Браун, заменивший Земмельвейса на должности помощника Клейна и занявший в 1856 году место последнего после его смерти. В 1855 году Браун написал книгу, где перечислил тридцать возможных причин возникновения послеродовой лихорадки, из которых двадцать восемь не были связаны с «трупной инфекцией», что указывало на то, что, как и многие другие, он абсолютно неверно понял своего оппонента.
Браун не только не воспринял идею Земмельвейса, он испытывал к нему глубокую неприязнь и использовал для нападения на него каждый удобный случай. Когда один из будапештских ассистентов Земмельвейса опубликовал статью о послеродовой лихорадке в венском медицинском еженедельнике в 1856 году, вероятно, именно Браун написал комментарий от редакции:
Мы полагали, что теория обеззараживания хлором давным-давно умерла; опыт и статистические данные по большинству лежащих в больницах пациенток свидетельствуют против изложенного в этой статье мнения: в настоящее время наши читатели не должны позволить ввести себя в заблуждение этой теорией.
После отъезда Земмельвейса в первом подразделении восстановились высокие показатели смертности. Браун, возможно, был упрямым ослом, но он не был убийцей. Став руководителем акушерского отделения, он действовал, придерживаясь сформулированного в своей книге принципа: хотя трупные частицы не являются причиной послеродовой лихорадки, ни один студент, чьи руки пахли трупом, не допускался к осмотру рожениц. Таким образом он игнорировал справедливость доктрины Земмельвейса, отказываясь признавать истинную основу улучшения собственных результатов.
Трудно сказать, что заставило Игнаца Земмельвейса начать, наконец, публично высказываться и писать о своей работе. Возможно, он осознал, что если он четко не изложит свои наблюдения и выводы, его теория никогда не достигнет широкого понимания и распространения. В любом случае, спустя почти восемь лет после возвращения в Венгрию он обратился к медицинскому обществу Будапешта с обращением под названием «Этиология послеродовой лихорадки» и опубликовал свою лекцию на венгерском языке в медицинском журнале Orvosi Hetilap («Медицинский еженедельник»). Это было его первое сочинение, посвященное своему открытию.
В течение следующих двух лет Земмельвейс писал письма известным европейским акушерам, интересуясь их мнением о представленной им теории. Их ответы редко удовлетворяли его, задевая его самолюбие, и так сильно пострадавшее в Вене. Одобрение или неприятие его идеи всегда были неразрывно связаны в его сознании с восприятием себя как принятого или отвергнутого, и к 1860 году его самооценка, по-видимому, стала полностью зависеть от отношения других к его работе. Свое разочарование Земмельвейс выразил в книге, которую он опубликовал в августе того же года, «Этиология, понятие и профилактика послеродовой лихорадки», его Hauptwerk, его magnum opus, главный труд, которым он намеревался уничтожить свою оппозицию. Следующая цитата из краткого введения явно свидетельствует о его смирении с обстоятельствами и экзальтированном состоянии ума, что предполагает опасный шаг в сторону безумия.
Судьба уполномочила меня раскрыть истину, которая содержится в этой книге… Я больше не должен думать о собственном покое, помня о жизнях, которые могут быть спасены, в зависимости от того, выиграю я или мои противники… Многие часы, проведенные в горьких размышлениях, не послужили предостережением; я выжил; моя совесть поможет мне перенести все страдания, уготованные мне в будущем.
В первой части книги он в бессвязной манере, с частыми повторениями излагает суть своей теории. Во второй части, несмотря на заявления о предрасположенности к миру и покою, Земмельвейс разворачивает продолжительную полемику, не только отвечая на возражения всем своим главным недоброжелателям, но и яростно атакуя их позицию. Его аргументы часто сопровождаются всплесками брани и оскорблений. Некоторое представление о стиле письма Земмельвейса дают слова Фрэнка П. Мерфи, который в 1941 году взялся выполнить первый английский перевод его противоречивой книги:
Из перевода несложно понять, почему работа никогда не была раньше опубликована на английском языке. Стиль изложения отличается многословностью и частыми повторениями; аргументы излагаются бессистемно, не выстраиваясь в логическую цепь, которая приводила бы к определенному выводу: автор эгоистичен и агрессивен. Очевидны признаки умственной аберрации Земмельвейса и мания преследования. Многие считают, что мания преследования возникла из-за враждебного приема книги автора, но сама книга является свидетельством паранойи. Если бы Земмельвейс посвятил больше времени четкому изложению своих взглядов и меньше их доказательствам, его книга была бы вдвое лучше и вдвое короче! Но это был бы уже другой Земмельвейс.
Медицинский мир либо игнорировал «Этиологию», либо яростно критиковал. Некоторые не реагировали на его работу потому, что научное обоснование было настолько многословным и непоследовательным, что они просто не смогли уловить его суть. Те, кто нападал на нее, возмущались оскорблениями автора. Но больше всех был взбешен сам Игнац Земмельвейс. Ярость и отчаяние заставили его опубликовать серию открытых писем в адрес некоторых лидеров оппозиции. Ураган его негодования стал неуправляемым.
Несколько лет назад Ференц Георги и я сделали перевод и подготовили к публикации открытые письма Земмельвейса для библиотеки классиков медицины. Перед нами стояла та же дилемма, что и перед Фрэнком Мерфи. Должны ли мы преобразовывать запутанные фразы Земмельвейса в четкие утверждения, которые были бы понятны американским читателям, или нам следовало оставить их в том виде, каком они были написаны, с многословными формулировками и сложной риторикой, так чтобы в них сохранились очевидные признаки психического расстройства автора? Однажды мы решили обсудить нашу проблему на вечерней встрече с коллегами по бомонтскому медицинскому клубу, в котором состояли как любители, так и профессиональные историки медицины, доброжелательное разбирательство которых своего предмета напоминало дружеские посиделки старых бейсбольных полупрофессиональных команд на спортивной площадке. К концу дискуссии вердикт был ясен: только благодаря абсолютной точности воспроизведения каждого нюанса выражения, каждого повторения, каждого многословного рассуждения и каждого туманного отступления от логики аргументации наша работа будет иметь реальную ценность для специалистов, которые пожелают воспользоваться нашей работой в своих научных исследованиях. В предисловии к работе мы процитировали слова Джона Миллингтона Синга, ирландского драматурга, автора пьес для национального ирландского театра в Дублине: «Перевод – не перевод, если он вместе со смыслом слов не передает манеру и тон автора исходного текста». Ниже приведены некоторые примеры несдержанных оскорблений, взятых из открытых писем Земмельвейса, которые он написал в 1861 году нескольким наиболее уважаемым акушерам из немецкоязычных стран, которые публиковали статьи, направленные против его теории. Джозефу Спаету, профессору кафедры акушерства в Венском университете Джозефс-Акэдеми, он написал:
Господин профессор, вы убедили меня, что послеродовое солнце, взошедшее над Веной в 1847 году, не просветило вашего ума, хотя сияло так близко от вас… Высокомерное игнорирование моего учения и надменные насмешки над ошибками вынуждают меня сделать следующее заявление: в душе я уверен, что с 1847 года тысячи и тысячи умерших после родов женщин и младенцев остались бы живы, если бы я не молчал, а вместо этого исправил бы все неточности, закравшиеся в теорию о послеродовой лихорадке… А вы, господин профессор, были партнером в этой бойне. Эти убийства должны прекратиться, и для того, чтобы убийства прекратились, я буду на страже, и тот, кто посмеет распространять опасные заблуждения относительно послеродовой лихорадки, найдет в моем лице непримиримого противника. Чтобы положить конец этим убийствам, у меня нет других средств, кроме как безжалостно разоблачать своих противников.
Как и Фридрих Сканцони, профессор кафедры акушерства в Вюрцбурге, один из самых влиятельных врачей своего времени, Спает оставил это категоричное письмо без ответа. Некоторые из биографов Земмельвейса считают Сканцони злым гением в жизни их героя из-за его особенно откровенного противостояния его теории. Но он не был ни злым, ни глупым, он искренне заблуждался. Несмотря на значительный вклад, сделанный им в медицину в своей области, в историю этой науки он вошел благодаря одной серьезной ошибке – его противостоянию доктрине чистых рук.
Интересно, что в четвертом издании его учебника, написанном спустя много лет после смерти его соперника, он сдержанно похвалил Земмельвейса и даже признал обоснованность основных принципов его теории. Земмельвейс писал Сканцони:
Чтобы положить конец убийствам, я принял непреклонное решение неустанно противостоять всем, кто распространяет ошибочные суждения о послеродовой лихорадке… Ваше учение клеймит врача как турка, который в фатальном, пассивном смирении допускает этой трагедии поглощать женщин после родов… Я посвятил сто три страницы моей публикации о послеродовой лихорадке исключительно для опровержения всех ошибок и заблуждений, которые как заклятье мешают вам изменить свое отношение к этому заболеванию… Я публично сообщу вам необходимые инструкции… Но если вы, господин профессор, не опровергнув моей концепции, продолжаете рассказывать своим ученикам об эпидемической природе послеродовой лихорадки, я провозглашаю перед Богом и миром, что вы убийца и что «История послеродовой лихорадки» не будет несправедлива к вам, если увековечит память о вас как о Нероне в медицине в качестве расплаты за то, что вы первым выступили против моей спасающей жизни теории.