Положение Чарльза Джексона было ничем не лучше. Один из самых стойких людей с годами утратил свою невозмутимость. Однажды в 1873 году, спустя пять лет после смерти Уильяма Мортона, на бостонском горном кладбище Оберн стареющий провокатор наткнулся на могилу своего покойного соперника с эпитафией:
Уильям Т. Г. Мортон.
Изобретатель ингаляционного общего наркоза.
Он уничтожил боль, сопровождавшую хирургию.
До него во время хирургического вмешательства всегда возникала агония.
Благодаря ему наука получила контроль над болью.
Прочитанные на камне слова окончательно надломили хрупкие остатки здравого смысла Джексона. Он был госпитализирован в приют McLean в Белмонте штата Массачусетс, где и провел последние семь лет своей жизни в полной невменяемости. Он умер 28 августа 1880 года в возрасте семидесяти пяти лет, одержав единственную победу над своими соперниками, дожив до преклонных лет.
У всех четырех претендентов на корону открытия жизнь после начала полемики была весьма нелегкой, но судьба Кроуфорда Лонга, хотя тягостная и горькая, по крайней мере, не закончилась трагедией. Он был особенным среди конкурентов не только потому, что спор из-за авторства общего наркоза не уничтожил его, но он также был единственным, кто вышел из этой ситуации с честью. О его заслугах, забытых в информационном шуме, созданном остальными участниками конфликта, вновь напомнил в 1877 году гинеколог Дж. Мэрион Симс из Южной Каролины, опубликовав подробный анализ его самобытных идей в медицинском ежемесячнике Вирджинии. Появление этой статьи оказало значительную эмоциональную поддержку стареющему Лонгу, к тому времени сильно утомленному заботами о толпе пациентов, обнищавших в результате Гражданской войны и долгой оккупации янки.
Даже смерть Кроуфорда Лонга стала свидетельством его самоотречения и также была тесно связана с анестезией. 16 июня 1878 года шестидесятидвухлетний практикующий врач, только что принявший ребенка у роженицы под действием наркоза, почувствовал приближение обморока. Прежде чем погрузиться во тьму, он успел передать младенца в руки ассистента с предупреждением: «Сначала позаботьтесь о матери и ребенке». Он рухнул поперек кровати своей пациентки и несколько часов спустя скончался от обширного инфаркта.
Через несколько десятилетий память о Лонге обрела форму памятников, мемориальных досок, портретов и восхваляющих речей. Самый узнаваемый и широко известный монумент находится в скульптурном зале Капитолия Соединенных Штатов. Лонг и его сокурсник из колледжа Франклина Александр Стивенс (который впоследствии стал одним из наиболее важных политических деятелей Юга), были выбраны легислатурой почетными сынами штата, чьи скульптуры должны представлять самые выдающиеся достижения обитателей Джорджии. Это был достойный выбор.
В ходе этого повествования было рассказано о людях, сделавших самый значительный вклад в развитие ингаляционной анестезии. Такого рода история – далеко не единственная в анналах научных открытий, подобное происходит чаще, чем может показаться на первый взгляд. Андреас Везалий стал профессором анатомии в Падуе на следующий день после окончания медицинской школы в 1537 году; в возрасте двадцати восьми лет он создал свою монументальную работу De Humani Corporis Fabrica («О строении человеческого тела») и навсегда изменил методы научной оценки признаков заболеваний. Триста лет спустя знаменательные открытия в области анестезии были сделаны группой людей настолько молодых, что бо́льшая часть из них едва успели определиться с направлением своей будущей деятельности. В наши дни при сегодняшних технологиях для подготовки современного исследователя требуется настолько более долгий строк, что вряд ли люди в возрасте двадцати лет когда-нибудь снова станут ведущими деятелями науки. Время от времени то тут, то там великие открытия будут совершаться мужчинами или женщинами, чье обучение еще не завершено, но это будут особые случаи и необычные люди.
Однако, несмотря на длительный период подготовки, тот факт, что кипучие молодые умы подвержены жгучему любопытству и страстным устремлениям, неизменно приводит к тому, что научный прогресс в значительной степени неизбежно будет развиваться благодаря открытиям молодых сотрудников, сделанным в первом десятилетии после окончания их обучения. Нашим нынешним Мортонам и Дэви за тридцать, и их можно поставить в один ряд с двадцатилетними учеными девятнадцатого века. Хотя не вполне серьезное предложение Уильяма Ослера отправлять людей старше сорока на пенсию было скорректировано временем и здравым смыслом, мир открытий по-прежнему принадлежит молодым, и так будет всегда.
Тем не менее мы не должны недооценивать пользу размышлений, занимающих умы многих исследователей, когда они достигают самого плодотворного периода своей жизни. Опыт, мудрость и тщательно отшлифованная способность оценивать эволюцию идей позволяют обрести перспективу и философский взгляд на вещи, в результате чего иногда рождаются концепции, потрясающие храм науки. В том же году, когда Везалий изменил ход медицинского прогресса, семидесятилетний Николай Коперник опубликовал De Revolutionibus Orbium Coelestium («О вращении (или вращениях) небесных сфер»), и мир изменился навсегда. Когда мы интересуемся судьбой наших уважаемых профессоров или с сожалением оглядываемся на стремительно промчавшиеся, полные трудностей, но самые яркие годы нашей профессиональной деятельности, нам легко увидеть внутренним взором далекий образ престарелого Коперника, получившего на смертном одре первую печатную копию одной из самых знаковых книг, когда-либо созданных интеллектом человека. Наука вечна, а вечность принадлежит всем нам.
11. Основополагающая единица жизни. Болезни клетки, микроскопы и Рудольф Вирхов
Как только мы узнали, что болезнь – это не что иное, как жизненный процесс в измененных условиях, концепция исцеления трансформировалась в проблему сохранения или восстановления нормальных условий существования.
Метафизики, идеалисты, биомеханики, биохимики, физиологи-экспериментаторы, философы-натуралисты, мистики, гипнотизеры, экзорцисты, галенисты, современные последователи теории гомункула Парацельса, шталианцы, гуморальные патологоанатомы, гастристы, инфарктисты, бруссеанцы, контрастимулисты, естественные историки, физиотерапевты, идеалисты-патологоанатомы, немецкие христианские теософы, шенлеанские эпигонисты, псевдошенлейнцы, гомеопаты, гомеобиотики, изопаты, гомеопаты-аллопатисты, псористы и скористы, гидропаты, электрики, последователи физиологии Хамбергера, гейнротианцы, саксианцы, кайзерианцы, хегелианцы, морисонианцы, френологи, биостатистики.
Только что вы прочитали составленный в 1840 году список различных научных направлений, на которые в то время была разделена теоретическая медицина. Каждая школа по-своему объясняла до сих пор неразрешенную загадку, почему болезнь возникает в организме человека и каковы наилучшие методы лечения. В работах Морганьи, Биша, Лаэннека и других ученых были идентифицированы и даже классифицированы многие из видимых изменений, вызываемых болезнями в тканях и органах, но по-прежнему никто не знал, как появляется патология. Каждая философская школа имела свою систему, основанную на конкретной оригинальной теории. Несмотря на их изобилие, причины нарушений природных физиологических процессов в организме оставались тайной.
Некоторые из создателей систем, например экзорцисты и мистики, явно выходили за границы рациональных доводов, а другие, такие как философы-натуралисты и гуморальные патологоанатомы, строили свои концепции на поддающихся объективным доказательствам свидетельствах, которые врачи наблюдали и изучали тысячелетиями. Адепты последней группы, являясь, по сути, наследниками теории о четырех гуморах, облачившими древние понятия в квазинаучные формулировки, искали ключ к болезни, принимая за аксиому существование неких гипотетических жидкостей, влияющих на состояние организма. Несмотря на то что гуморолисты девятнадцатого века имели в своем распоряжении гораздо больше данных о человеческом теле, чем длинная череда их предшественников, они по-прежнему продолжали использовать старые ошибочные методы интерполяции, экстраполяции и домыслы для интерпретации различных явлений. Возможно, они были просто слишком нетерпеливы: не имея информации для заполнения пробелов в своих знаниях, они стремились разобраться в сути вещей раньше, чем наука вырвала у Природы ее секреты. Апологетами систем естественной философии, гуморальной патологии и некоторых других течений были весьма многообещающие студенты, изучающие биологию и медицину. Они были одаренными, наблюдательными и искренними в своих намерениях, но их ошибка состояла в том, что они переходили от одного проверенного фактора к следующему, не проводя достаточно глубоких исследований.
Основную путаницу вызывали попытки каждого упорядочить нарастающее число беспорядочных научных наблюдений, пополняющих хранилище человеческих знаний, согласно собственным представлениям. Проблема решалась путем построения перечисленных выше разнообразных систем взглядов, которые на самом деле представляли собой не более чем различные взгляды на болезнь, позволявшие вписать новые факты в уже существующую теорию. Сторонники каждой системы полагали, что именно их концепция является той системой взглядов, благодаря которой накопленные знания станут фундаментом величественного храма для обитания медицинской науки.
До настоящего момента в повествовании этой книги рассматривались только локализация и диагностика очагов заболевания, а также последовательность развития патологических процессов. О лечении говорилось немного. Несмотря на достоинства метода физического обследования Лаэннека и глубину понимания Хантером процесса воспаления, ни один из них не мог предложить обращавшимся к ним больным людям эффективных методов лечения. Когда они выбирали оружие из своего терапевтического арсенала, им вновь приходилось прибегать к туманным представлениям о гуморах, потоках и изменчивых состояниях разбалансированности. Бо́льшая часть их мет