«Житомирский в своих рисунках отражает жизнь городов, их развитие, воздух, личность. Каждый его рисунок – открытие, его мотивация, нередко тайная, связана с душевным приключением, душевной встречей», – так писал о работе «уличного художника» автор изданной в Румынии солидной, богато иллюстрированной монографии искусствовед Джордже Потра.
Однажды я встречал отца, возвратившегося из дальней поездки. В машине он делился еще не улегшимися впечатлениями. Опять я натыкался на экскурсантов, стайкой ходивших за гидом, говорил он. Некоторые, лишь мельком бросив взгляд на дивный храм, утыкались в блокнот и со скоростью стенографистки фиксировали все, что им говорил гид. Другие, щелкнув фотоаппаратом, стремительно шли дальше. А ведь они лишали себя многого, и прежде всего счастья свидания с великими творениями прошлого. Ему так и хотелось сказать им: не спешите, не лишайте себя радости!..
Отец не скрывал, что испытывает мгновения счастья, бродя по незнакомому или даже уже виденному городу с карандашом, фломастером, бумагой. Когда рисуешь, делился он, легко представляешь рабочие руки строителей, которые в отсутствие современной техники на века сложили эти камни. Рисуя, легче оцениваешь фантазию, чувство ритма, вкус и гений архитекторов. Легче замечаешь удивительную симфонию цвета, представшую перед тобой: розовые фасады домов, красную черепицу крыш, серые камни храмов, позеленевшую медь куполов. А если выйти рано утром, то все это еще окутано сиреневой дымкой…
Надо признать, цветовая гамма, доступная глазу художника, не всегда ощутима обычным человеком. Равно как и вроде бы второстепенные детали, в итоге и формирующие образ – старинной церкви, древнего храма или убегающей узкой улочки. Но оттого стоит, наверное, более пристально вглядываться в окружающиеся красоты, не спешить отметить увиденное «галочкой» в путевом блокноте, довольствоваться мимолетным фотокадром. В своих публичных выступлениях, в напечатанных по итогам поездок заметках он мягко призывал к этому.
«Иногда меня спрашивают: почему вы так любите рисовать архитектуру? – говорил художник. И отвечал на этот вопрос: – Для меня архитектура – портрет страны. Она раскрывает тебе душу народа»… «Портреты-то все рисуют. А вот дома нарисованы изумительно», – так на одной из персональных выставок в моем присутствии отозвался о его «уличной» графике художник Борис Ефимов.
Мы всей семьей ездили в Суздаль, Владимир, Ростов Великий. Я видел, как точными линиями и штрихами отец делал рисунки, которые потом не раз печатались в прессе, экспонировались на выставках. Так же, как «портреты» Баку и Риги, Кутаиси и родного Ростова-на-Дону, Праги и Амстердама, Берлина и Эдинбурга, Алжира и Брюгге, множества других городов. Очень остро он чувствовал характер Ленинграда. Здесь он единственный раз позволил себе некую «авторизацию»: величественный собор с куском набережной был запечатлен не только на самом рисунке, но и в меньшем масштабе на листе, который, видимо, держит в руках автор работы.
Много дней он трудился над московской серией. Скромные арбатские улочки и солидный Новый Арбат. Большой театр с еще не вырубленной сиренью в сквере перед ним. Неоготика ЦУМа и суматоха торговых залов ГУМа. Уцелевший московский ампир и противоположная ему в своей помпезности ВДНХ. Трогательные дворики и необходимые для комплекта «производственные мотивы». Красная площадь с кремлевской башней сквозь нависающую на переднем плане изысканную кладку Собора Василия Блаженного… Последний рисунок дался не без труда. Будучи уже в преклонном возрасте, он в дни пленэра от одного объекта к другому ходил пешком. Придя на Красную площадь, он выбрал точку – ступени Собора. Присев на них и достав лист бумаги из папки, стал работать. Подошел милиционер: «Не положено, гражданин!» – «Рисовать не положено?» – «Нет, рисовать можно, но только стоя». Членский билет Союза художников СССР и даже служебное удостоверение главного художника главного иллюстрированного журнала не возымели действия. Заканчивать рисунок он был вынужден стоя. Несмотря на усталость, сделал еще один вариант.
Художник и муза вместе прошли путь в 55 лет
Звонок из прошлого. Шутливый фотомонтаж к собственному юбилею
С внучкой Ксеней у кактуса
Автошарж: художник в образе охотника за черепами Гитлера, Геринга, Геббельса. 1945 год
Группу рисунков из московской серии он объединил названием «Есть такая страна – Арбат». Во время работы над одним из них произошла встреча, о которой он так вспоминал:
«В Плотниковом переулке, что входит в сеть арбатской паутины, на пустыре я высмотрел большой камень и на этот раз рисовал сидя, можно сказать, “с комфортом”. Возле меня стояла девочка и неотрывно следила за появлением рисунка. “Как тебя зовут?” – “Женя”. – “Ну вот и хорошо, а то я вчера рисовал девочек в арбатском дворике, все Маши”. Женька была местным Фигаро, она все знала. Возле нас время от времени останавливались люди, мужчины и женщины. “Женя, не видала, где мой Витька?” – “Пошел в школу, в шахматный кружок”. – “Женя, не видала мою?” – “Она пошла за хлебом в булочную”. Моя маленькая приятельница знала все, что происходило в Плотниковом переулке. Вдруг она сказала такое, что я едва не свалился с камня: “Вы сделали красивый рисунок, у вас оригинальная манера рисовать”. – “Сколько тебе лет, Женька?” – “Восемь”».
На одном из рисунков этой серии запечатлен вид из окна отцовского кабинета на Новый Арбат. На переднем плане высокий толстый кактус на подоконнике. Это флагман кактусовой флотилии, вытянувшейся вдоль широкого окна. Лет сорок назад небольшой колючий бугорок подарила наша знакомая-медик, делавшая много доброго людям и оттого звавшаяся в нашей семье «феей». Постепенно образовалось целое семейство разнообразных кактусов. Один напоминал небольшое ветвистое дерево, другой рос кустом, были те, что свои колючие отростки стелили по поверхности. Отец очень любил своих колючих друзей, поливал их, когда нужно, иногда добавляя в воду кровь от мяса, подкармливал удобрениями, изредка устраивал для них банный день – тогда я помогал относить их в ванну под душ. Кактусы, как могли, отвечали взаимностью. Один из них, круглый, похожий на ежа, только зеленого, давал два цветка в году. Но однажды летом сделал подарок – зацвел третий раз. Цветок на нем долго вызревал, потом появлялся сначала черный мохнатый, потом длинный зеленый, как мама говорила, «очень нахальный», бутон. Он взрывался белым нежным чудом с чуть сиреневатыми концами листьев, с крохотными желтыми шариками в чашечке, благоухая на всю комнату запахом магнолии. Спустя сутки этот удивительный спектакль, к которому кактус готовился несколько месяцев, кончался. Последний раз шар выбросил цветок в день смерти мамы. Прощался. Больше он не цвел ни разу.
Думаю, когда-нибудь ученые точно установят, какими волнами или флюидами кактусы обмениваются с человеком, который их очень любит и заботится о них. А как иначе объяснить поведение огромного древовидного кактуса, изображенного на рисунке? В своем горшке он чувствовал себя прекрасно, вымахав на метровую высоту и разросшись в толщину. Отец проникся к нему особым чувством, не раз рисовал и даже как-то попросил меня сфотографировать на его фоне себя с любимой пятилетней внучкой. На следующий день после ухода отца из жизни кактус, который в лучшем случае выпускал один цветок в год, дал прощальный салют – выбросил сразу пять огромных роскошных цветков. Он отдал все свои силы этому прощанию и больше никогда не цвел. Лишившись своего друга, стал сохнуть и со временем погиб, как и его собратья.
После ухода мамы отец сделал такую запись:
«Моя любимая, моя Эрика говорила: “Я никогда не перестану удивляться чуду: на белом листе, лежащем перед тобой, возникает черный прекрасный рисунок, в нем воздух и печаль, и радость – все то, что ты чувствовал, когда работал”. Родная моя, тебя нет, но ты, как игла от кактуса, в моем сердце. Ты мое счастье, ты моя радость, ты моя боль…»
Пережить трагедию помогала работа, те, кто окружал отца.
В последние годы он неожиданно взялся за цвет – стал писать гуашью, иногда акварелью. В основном писал цветы в вазах с натуры, но также и бытовые предметы – дымковские игрушки, которые он коллекционировал, даже домашнюю утварь. Он явно руководствовался старым правилом: не важно что, а важно – как. На больших картонах рождались замечательные натюрморты, колористике и композиции его все же обучал великий Илья Машков, входивший в объединение «Бубновый валет».
Новое направление в творчестве лишний раз подтверждает, что он был очень любознательным, ищущим человеком, успешно работал в разных областях изобразительного искусства. В детстве первое, что я видел, проснувшись утром, был огромный киноплакат: боксеры на ринге и крупное лицо девушки на переднем плане – реклама фильма «Первая перчатка». А в зрелом возрасте, уже будучи журналистом, придя для интервью к прославленному герою-летчику Алексею Маресьеву, неожиданно услышал: «А мы с вами прежде не встречались? Фамилия мне ваша знакома. Да и лицо кого-то напоминает…» Я понял, откуда такой вопрос: в 1946 году отец оформлял первое издание «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого. Во всю обложку был помещен рисованный портрет героя, который он делал с натуры. За это Полевой всегда называл художника соавтором знаменитой книги.
Кроме этого он делал экслибрисы, проспекты, буклеты. Был бессменным председателем секции художников печати в Союзе журналистов, делился опытом с молодыми коллегами, устраивал выставки и творческие обсуждения. Его работы хранятся во многих музеях мира. И графика, и фотомонтажи. Наверное, именно фотомонтаж привел к включению имени Александра Житомирского в список лучших художников мира XVIII–XXI веков. Хотя, возможно, и графики хватило бы для этого…
Главное, что позволяло ему достигать успеха, признания во всех сферах изобразительного искусства, где он трудился, было, как мне кажется, созданная им для себя иерархия ценностей. Талант, ум и порядочность занимали в ней одинаково высокое место.