– Такой шашлык не едали даже французские короли!
– И французские королевы тоже, – серьезно добавил Алешка. – И Эйфелева башня.
Морковкин еще думал, а Матвеич уже хохотал. А тетушка Тильда мило улыбнулась и протянула:
– Прелее-е-е!.. Очарова-а-а!.. – И вдруг бодро добавила: – Супер-пупер.
Матвеич хмыкнул, Алешка разинул рот до ушей. А что говорить – его школа. Тетушка Тильда вольно или невольно, как актриса, подхватывала его словечки. И радостно их выдавала.
Один раз они даже поспорили. Алешка стал объяснять ей разницу между выражениями: «До лампочки» и «От фонаря». Тетушка его внимательно выслушала, но продолжала путаться: «Мне – от лампочки, а тебе – до фонаря»…
– Готово! – Морковкин переложил шампуры на блюдо и поставил его на столик. – В атаку! Шашлык нужно есть горячим.
Мы с Алешкой, конечно, не были большими специалистами по шашлыку. Нет, поесть шашлычка до икоты мы были мастера, но готовил его всегда папа, а мы только помогали. Правда, шашлык мы делали в лесу, над костром, нанизывая его на рябиновые прутики. Простенько все так получалось, без всяких плясок и приговорок. Но вкусненько. До сытой икоты.
А сейчас, конечно, все звезды надуются и попадают.
Но они не попадали. Даже не показались. Шашлык у Морковкина получился разный. Одни кусочки мяса остались сырыми, другие пригорели до корочек, а лучок, который колечками висел между кусочками, вообще обуглился.
Но мы, конечно, все старательно ели и приговаривали, как все изуми-и-и-тельно вкусно. Прав Алешка: такой шашлык даже железная Эйфелева башня есть не станет.
Зато тетушка Тильда была в восторге:
– Прелее-е-е!.. Изуми-и-и!.. В своей жизни я только однажды наслаждалась таким шашлыком. Не помню, в какой стране, на приеме у премьер-министра. Это было восхити-и-и!..
По Алешкиным глазам я понял, что ему до слез жалко этого премье-е-ера.
Мы с Алешкой поблагодарили за королевский шашлык и отпросились на рыбалку. Матвеич дал нам ключи, Алешка забежал в дом за удочками, мы отнесли ключи обратно и пошли на озеро.
– Правильно, Дим, – ворчал Алешка по дороге. – После такого шашлыка нужно поскорее поесть ухи, а за ухой – жареной рыбки…
– И куриный компот на третье, – усмехнулся я.
Лодка была на месте, мы отвязали ее и поплыли вдоль берега на свое любимое место. Алешка про него говорил, что оно у нас как магазин: пришли, набрали рыбки сколько надо и пошли домой.
Но тут получилось иначе. Невдалеке какой-то дядька в дюралевой лодке с мотором выбирал из воды сеть.
Завидев нас, он нам помахал и крикнул:
– Подсобите, хлопцы. А я рыбкой с вами поделюсь.
Мы, не раздумывая, подплыли к нему. Дядька был вылитый рыбак. С огромной черной бородой, в которой местами светились белые нити, в шляпе-зюйдвестке и в резиновых сапогах до пупка. Как у Окаянного Ганса.
– Я, значит, сеть выбираю, а вы, значит, рыбку из нее выпрастывайте и в лодку кидайте.
Выпрастывать рыбку было не просто. Она, видно, билась в сети и так запуталась, что мы еле-еле управлялись. Но зато здорово было – в сеть кто только не набрался: и окуни, и лещи, и подлещики, один линь, один судак и даже две щуки.
– Со щучкой осторожно, хлопцы, – все время предупреждал нас рыбак. – Тяпнуть может. А зуб у нее коварный.
Наконец мы справились с делом, и Алешка сказал:
– А сетью ловить нельзя. Вы браконьер, что ли?
Дядька не обиделся:
– Не, хлопцы, я лодочник, с того берега. Мне можно сеть ставить. Мне это дело рыбнадзор поручает. Они рыбе учет ведут. Для них отлавливаю, для счета. Держите! – И он перебросил в нашу лодку с десяток крупных окушков, двух лещей и одну щучку. – А вы кто будете?
– А мы у Матвеича гостим, – ответил я.
– Да ну? У самого полковника? – с уважением удивился Лодочник. – Тогда я вам еще подброшу, судачка. Ценная рыбка, вкусная. А вы ему кто будете? Внучки, племяши?
– Я – дядя, – хихикнул Алешка. – А Димка – дедушка.
– Во дает! – расхохотался Лодочник и блеснул сквозь бороду стальными зубами. – Как тебя звать-то?
– Алекс. А вас?
– А так и зови – Лодочник. Меня все здесь так кличут. Так что давайте дружиться. Ежели что надо – рыбки там или лодку с мотором – я запросто. Как покличете, так я уже тут. Ну, бывайте.
Лодочник пересел на корму, дернул заводной шнур мотора и умчался к своему берегу.
– Класс! – сказал Алешка. – Вот это мы с тобой наловили! И на уху, и на жаренку, и на рыбий компот хватит. И тетушке отнесем. Только ты, Дим, не проговорись про Лодочника. Давай лучше похвалимся, что это мы сами наловили.
Не проговорюсь. Еще и потому, что мне эта широкополая шляпа на бородатом Лодочнике что-то напомнила. Что-то такое туманное. В тумане, точнее. Не его ли мы тогда видели ночью на озере? Он выплыл из тумана, стоя в лодке и подгребая одним веслом, а потом снова скрылся в тумане. И почему с веслом? Хотя в такой туман, да еще ночью, под мотором не больно-то поплаваешь. Да еще в такой шляпе, чем-то похожей на капюшон.
Когда мы вернулись, Матвеич был уже дома и пил чай с хлебом. Проголодался. После королевского блюда.
– Ай да ребята! – Он даже облизнулся машинально, когда увидел наш улов. – Вятские – хватские. А я-то, старый пенек, хлеба наелся.
– Ничего, – успокоил его Алешка. – Пока обед сготовится, вы опять проголодаетесь. Отдыхайте, Федор Матвеич, работайте. А я сейчас в самую большую кастрюлю воды наберу. А Димитрий рыбку ощиплет, картошечку почистит, лучок порежет – и мы с ним уху сварим.
– И рыбный компот на третье, – буркнул я.
Федор Матвеич сел отдыхать за письменным столом, а мы сходили к тетушке Тильде, отнесли ей рыбки.
– Это преле-е-е!.. – обрадовалась она. – Это сплошной фосфор. Я после этой рыбки-и-и буду светиться в темноте, как юная фея. Алекс, Димитрий, вы молодцы! А нам всем хватит этого улова? Клев был клевый?
– Клевее не бывает, – успокоил ее Алешка.
Вернувшись домой, мы пошли на камбуз. Алешка налил воды в кастрюльку и тоже сел отдыхать – уморился, бедняга, уху варить. А я занялся готовкой под Алешкину болтовню. И я не особенно к ней прислушивался. Алешка трещал, как воробей на ветке. И раскачивался на табуретке.
– …И я даже думаю, Дим, как бы он этот пистолет у Матвеича не скрал… – При этих словах он доигрался – табуретка грохнулась, Алешка ударился попой об пол.
– Не ушибся? – спросил я, пробуя кипящую уху.
– Какие-то табуретки у Матвеича кривые. Нестойкие.
Хозяин нестойких табуреток как раз зашел на камбуз.
– А чего ты на полу? – спросил он Алешку.
– Его табуретка сбросила, – объяснил я. – Горячая такая. Как конь-скакун.
– А я вас обрадую, – сказал Матвеич. – Сережа сейчас звонил, они завтра приезжают. На два дня.
Ни фига себе! Как время летит! Мы, оказывается, уже целую неделю здесь живем.
– А завтра какое число? – спросил Алешка. – Суббота, что ли?
– Четверг после дождичка. – Я снял кастрюлю с плитки и поставил на нее сковороду.
– Что ты нас все время рыбой кормишь? – выступил Алешка. – На мне уже чешуя растет. Чешется. Во всяких местах.
– После обеда купаться пойдем, – сказал я. – С мылом.
– После обеда про Окаянного Ганса будем рассказывать, – возразил Алешка. Для него мыло – страшнее понедельника. – Да, Федор Матвеич?
Он подумал и согласился:
– Ладно. Если только наш кок на третье порадует нас куриным компотом.
Алешка завял – куриный компот даже в сказках не бывает. Но он ошибся, я уже придумал. И когда они с Матвеичем ушли в комнату, чтобы поскорее сесть за стол, я быстренько этот компот соорудил. Это очень просто. Мама нас этим компотом баловала. Берешь несколько яиц, отделяешь белок от желтка, по отдельности взбиваешь, смешиваешь, добавляешь сахар – вот вам и куриный компот. Под названием гоголь-моголь.
Алешка, с ним расправившись, облизнулся и напомнил:
– А ты еще рыбный компот обещал.
– Он был на первое – уха с косточками.
Федор Матвеич кряхтел от удовольствия и поглаживал живот. От сытости. Если он сейчас задремлет, рассказа о Гансе нам не слыхать. И я пошел на камбуз, заварить покрепче чай.
Глава IXРыбалка в карьере
– Ну вот, – начал Матвеич. И напомнил: – Приехал наш Нюхач. На всякий случай доставили мы его в дом Ганса. Походил он по дому, заглянул в сарай, обошел весь участок и сказал: «Пустые хлопоты, ребята. Ничего здесь не прячется. Зря вы меня вытащили. Я ведь к вам прямо с рыбалки приехал – такой клев вы мне сорвали». «Ладно, – говорю, – исправимся. Поедем сейчас на речку, может, там тоже клев будет. И неплохой».
Сели в «уазик», приехали на берег реки. Нюхач вышел из машины, вдохнул речной воздух полной грудью, потянулся и как заорет:
– Чую! Чую, братцы! Есть! И судачок есть, и плотвица, и ерш колючий!
А нам разве это от него надо? Нам совсем другой клев нужен.
Матвеич налил себе еще чаю, сделал глоток.
– Но тут, смотрю, он зажмурился, стал головой вертеть и говорит: «Кое-что еще чую. Золотишко, камешки красивые, платина». Тут мы, конечно, заволновались, стали его теребить: «Где?» Он глаза открыл и показывает: «Вот от той отдельно стоящей сосны вдоль по реке до того отдельно стоящего дуба. Ищите!»
– Да… Ищите. А от сосны до дуба с километр, не меньше. Впору водолазов вызывать. Но речка неглубокая, где-то до колен, где-то по пояс. Ну что? Взял я сапоги у Гансова соседа и пошел бродить по реке. Вот Алешка сказал, что он скоро чешуей обрастет, – и у меня так же было. Вы, ребятки, не поверите, а бродил я по реке от сосны до дуба и обратно почти месяц. До конца сентября.
– И так ничего не нашли. – Алешка грустно, с сочувствием покачал головой.
– Ну как ничего? Нашел старинное пушечное ядро, самоварную трубу, кочергу, ухват без ручки, чугунок расколотый, две подковы, воспаление легких…
– Свое, что ли? – спросил Алешка.
– Конечно, не чужое. А когда уже температура моя зашкаливала, под крутым берегом, в промоине нащупал что-то мягкое.