Потому младший княжич оставался себе верен.
Слыл молчаливым, холодным, угрюмым.
Наверное, именно это равнодушие и непрошибаемость по отношению к красавицам и привлекала к Тверду девиц, где бы он ни появлялся.
Выходить в свет, на люди — приходилось — княжич продавал выделанные шкуры. Его так и кличали — охотник! Жить отшельниками было хорошо, они с наставником сами добывали себе пропитание и даже штопали вещи. Но ткань приходилось покупать, как и заказывать у мастера добротную обувь. Тем более, когда на носу зима. По снегу выходить не решались — вдруг кто проследить возжелает… Потому старались запастись необходимым по весне и осени. Так как Богдан был приметен и узнать его могла каждая собака, вот и приходилось заметно окрепшему, возмужавшему Тверду брать продажу и покупку на себя.
— Здрав будь, Ярополк! — обрадовалась охотнику Маришка, дочь самого богатого боярина села Углич, где младший княжич продавал больше всего шкур. Нужно признаться, как раз из-за неровно воздыхающей по парню молодой боярышни. Она была единственной дочерью, не считая старшего брата, и батюшка ей ни в чем не знал отказа. Не то чтобы Тверд мечтал с ней столкнуться и искал встречи, но упускать возможность быстрее избавиться от товара и вернуться в хижину — приятно грела душу. Тем более, вот-вот холода настанут, да снег выпадет. По ночам уже морозит, иней землю сцепляет.
— И тебе не хворать, Маришка! — кивнул охотник. Сегодня как раз был базарный день. Младший княжич на прилавке раскладывал принесенные на продажу шкуры, делая вид, что не замечал боярышню, прислонившуюся к бревенчатому столбу, подпирающему ветхую крышу длинного ряда раздельных прилавков.
— А ты волчью шкуру привез? — не унималась девица, глазами следя за размеренными движениями Тверда. — Батюшка обещал мне шубу, — без хвастовства, но чтобы напоминать о себе.
Тверд молча выложил перед боярыней серую шкуру. Волк был крупный и матерый.
— Вот хороший мех. Но к нему бы я еще вот эти предложил, — чуть в связке шкур покопошился и выудил две — волков потемнее. — На отделку пойдут и на жилет хватит.
— Яр, ты и правда сам их убиваешь? — испуганно, но вместе с тем восхищенно прошептала Маришка. Тверд недовольно поморщился — обожание в серо-зеленых глазах боярышни раздражало.
— Сам, — отрезал безлико, вновь занявшись шкурами.
Зазвенели монеты.
— Держи, — чуть подавленный голос Маришки резанул по совести. Девчонка хорошая, просто приставучая. Да и выручает тем, что скупает много, даже если не нужно… — Хватит? — с надеждой заглянула в лицо, а на ее так и читалось: «Ну же… Заговори, предложи!».
— Пойдет, — шмыгнул носом, сворачивая покупку туго и веревкой сцепляя.
— Яр, а давай после ярмарки сходим куда-нибудь, — робко подала голос, краснея от собственной решительности.
— Это еще зачем? — нахмурился Тверд.
— Погуляем, — смутилась Маришка.
— Ага, — хмыкнул иронично младший княжич, — и ежелио том прознает твой батюшка, он будет не против?..
Маришка заметно сникла, в глазах обида и растерянность застыли.
Слава об охотнике в Угличе ходила разная. Кто-то молвил, что из него вышел бы жених отменный для местных девиц — серьезен, спокоен, молчалив, обособлен, охотник знатный. Стало быть мужем хорошим станет, отцом. Потому девицы и матери их приценивались, приглядывались. Другие же шептались, что поганец уже не одну девицу попортил. Какая глупыха с ним встретится, потом слезы жалостливо льет и не потому, что руку поднял, словом обидел или принудил к чему-то непотребному, а потому, что влюблялись без оглядки… А он — один раз погуляет, а потом внимания не обращает, будто незнакомы вовсе.
Эх, столько разбитых девичьих сердец в одном селе отродясь не бывало! А девицы, зная о славе охотника, все равно липли, стоило ему появиться на улице.
— Тверд, — поучал его Богдан, — женщины нужны нам не только для души, но и для здоровья. С ними можно познать много интересного, и твой возраст позволяет тебе перешагнуть эту грань. Только слишком уж породистых не порть, чтобы потом проблем не было с их отцами, — не требовал, а глубиной мудрости своего возраста советовал наставник. — А может скоро влюбишься… — задумчиво поглядывая на Тверда, будто сам с собой разговаривал Богдан, при этом ловко иглой управляясь — чиня дубленку к зимним морозам. А стужа в этих местах знатная, вьюги дикие, снега буйно-разухабистые.
— Отец, прошу, — недовольно качнул головой Тверд. Младший княжич точно знал, что не влюбится никогда и ни за что! Ошибки кровного отца не совершит. Это уж точно! Влюбиться, чтобы потерять?.. Или влюбиться, чтобы испытать горечь предательства? Нет! Это точно не для него. Да и о любви, нежности, ласке толком не ведал — неоткуда было знать. Воспитан в суровых условиях, в мужском братстве… С младенчества не познал материнской любви. Ни нянек, ни служанок…
Потому запала в душу обида на молодую жену Радомира.
С ней и жил. С такими мыслями и с девицами отношения строил. А рассуждения наставника ставили в тупик и огорчали. Страшили… Тверд всячески избегал чувств, сильных эмоций и привыкания. То, что плоть требовала — научился быстро смекать, в прочем и как утолить ту жажду. Благо, девицы разные попадались. А вот углубляться и желать большего, чем снятие напряжения, ублажения мужского желания — не тут-то было!
— Знаешь, что делает девица, которая любит? — как-то вернувшись из Угличей, поинтересовался у наставника, глядя на костер. Богдан задумчиво мотнул головой. Тверд усмехнулся: — Да ничего особенного! Она просто отдается, несмотря на положение, возраст, внешность. Этим и исчерпывается ее любовь, ведь она больше ничего подарить не может, — самого коробило открытие, но оно засело в голове и разъедало душу пуще обычного. — Только тело. Оказывается, все бабы одинаковые…
— А мужчина? — сухо уточнил Богдан, не сводя узких глаз с подопечного.
— А что мужчина? — нахмурился Тверд, подбрасывая веток в костер, — жизнь мужчины — жизнь его духа! Каков дух, таково и тело! — задумчиво почесал подбородок. — Захочет дух полюбить — полюбит и тело, доставляя удовольствие обоим. Не захочет дух любви — тело доставит удовольствие только себе.
— Тебе не нравится доставлять удовольствие женщинам? — поразился Богдан. — Нравится причинять им боль?
— Я не люблю причинять боль слабым и глупым существам, — дернул плечом Тверд и насупился сильнее, — но и стараться ради гусыни не намерен. Чего жаждет мое тело, то я и делаю. А нравится девицам али нет, меня не волнует.
— А Маришку? — улыбнулся в седую бороду наставник. За последнее время он очень сдал. Некогда смоляные волосы и борода — посеребрились, на лице все больше залегло морщин. — Почему же ты ее не трогаешь? — не пытался уколоть или подцепить, наставник ковырялся в сути и выискивал истину. И откуда он обо всем ведал? Ведь в Углич с Твердом наставник ни разу выходил. — Она готова подарить тебе самое дорогое, что у нее есть…
— Маришка хорошая, — нехотя признался младший княжич и скривился собственным словам. — Не хочу копнуть глубже и обнаружить гниль. Не хочу разочароваться еще и в ней… Пусть будет мне сестрой, а не женщиной на раз, — отрезал, вставая и всем своим видом показывая, что не желал продолжать разговор.
— Мда, — кривой усмешкой все же поддел его наставник, — а взгляд тебя выдает. Может, будешь честным хотя бы перед самим собой? — в спину уходящему к хижине Тверду, но не оглядываясь — кидая через плечо.
— Отец, — опасливо качнулся голос младшего княжича, Твердомир затормозил на подступе к ступеням, — не лезь не в свое дело!
— Я тебя услышал сын, — примирительно кивнул Богдан, — просто бывают такие сложные моменты, когда жажда плотского оказывается сильнее рассудка. Страсть. Животная, необузданная, неуемная… Что будешь делать, если она тебя настигнет?
— Страсть я уже научился тушить. И ни разу еще не оказалась она неуемной… — упирался княжич, рассудив по своему житейскому опыту.
— Так то просто похоть, — мягко пояснил наставник. — А я про ту, что съедать изнутри будет. Разум травить. Кровь кипятить, да сердце разрывать. Про ту, которая ломать будет, крутить… сводить с ума…
— Не нужна мне такая, — дрогнул голос Тверда. Впервые княжич испугался услышанного. Уж лучше в бой супротив дюжины воинов, супротив нечисти или зверя лютого, чем вот так… подыхать от чувств и желания. И к кому? К бабе? Они все! Все как одна — лживые! Ну уж нет! Ежели и случится такое повстречать, уж он-то обуздает плоть, совладает с дурными наклонностями, глупыми порывами, не позволит себе погубить собственную душу и сердце.
— Сказал же — не будет в моей жизни женщины, которая станет дорога. Значит не будет! И точка! — поспешил ретироваться, дабы не продолжать разговора, который все больше загонял в ловушку.
Тверд завалился на лавку в хижине, руку за голову закинул и задумался.
Маришка…
Ее пухлые губы манили, теплые серо-зеленые глаза обещали покорность. Тонкие пальцы, задумчиво поглаживающие шею или накручивавшие на палец выбившийся из косы локон, казалось, кричали о блаженстве, которое могут дать лишь прикосновением…
Переспать с ней, что ли?
Неутешительные мысли подоспели, терзая душу.
Может пройдет тяга к девице. И так… что только ни делал. И с подругой Маришки — Ладой — переспал. Причем так подстроил, чтобы боярышня застала… И гнал от себя злым словом. И другим внимание уделял, нарочно делая ей больно. А она все равно, как гибкая веточка, выпрямляется и тянется обратно, прощая и мечтая…
Но это не любовь!
Возможно та самая страсть. Желание. Неутоленное, но никак не чувства! Чувств к женщине нельзя допустить. Женщины — самое страшное зло, которое существует в этом мире. Зло, способное дать быстрое удовольствие.
ГЛАВА 10
4 года назад
Твердомир Минской
Уже по следующей весне Тверд, как обычно, в Углич со шкурами на ярмарку прибыл. Зима выдалась хорошая, зверья побил добро. Продажи конечно не будут такими знатными, как по весне, перед зимой, но кожа и мех в быту нужны, потому младший княжич не сомневался, что за пару дней продаст если не все, то большую часть.