Он скоро добежал до порта, тихой гавани Нового Карфагена. Размещение города было чрезвычайно выигрышным. Он расположился на далеко выступающем в Средиземное море мысу и со всех сторон был окружен водой. К востоку и югу лежало открытое море, а к северу и западу — большая лагуна, заполненная соленой водой. С сушей мыс соединяла лишь узкая полоска земли, теперь хорошо укрепленная, и взять город штурмом было практически невозможно. Неудивительно, что Новый Карфаген заменил Гадес на посту столицы Карфагенской Иберии.
Бостар пробежал мимо стоящих у причала кораблей. Вновь прибывшим приходилось швартоваться дальше. Как обычно, тут было полно народу. Пусть большая часть войска и отправилась в путь во главе с Ганнибалом, но новые войска и припасы прибывали каждый день. Грохотали дротики, которые складывали штабелями, блестели на солнце недавно окованные шлемы. Стояли запечатанные воском амфоры с оливковым маслом и вином, рулоны ткани и мешки с гвоздями. Деревянные ящики с глазурованной керамикой находились рядом с мешками с орехами. Болтающие между собой моряки сматывали канаты и мыли палубы освободившихся от груза судов. Рыбаки, вышедшие на промысел еще до рассвета, в поте лица выгружали улов на причал.
— Бостар!
Вытянув шею, молодой офицер принялся искать родных среди плотного леса мачт и снастей. Наконец, он заметил отца и Сафона на палубе триремы, которая была ошвартована через два корабля от него, вспрыгнул на палубу первого и побежал к ним.
— Добро пожаловать!
Спустя мгновение они встретились. Бостар поразился перемене отца и брата. С того времени, как он с ними расстался, они стали другими людьми. Холодными. С жесткими лицами. Безжалостными. Он поклонился Малху, стараясь не выказывать удивления.
— Отец… Как чудесно наконец увидеть тебя.
Жесткое выражение лица Малха слегка смягчилось.
— Что с твоей рукой?
— Царапина, не более. Глупая ошибка на тренировке, — ответил он. — И то к счастью, поскольку я остался тут только из-за нее. Пришлось каждый день ходить в храм Эскулапа, чтобы лечили.
Бостар повернулся к Сафону и удивился, что брат наблюдает за ним, не скрывая злобы. Надежды на примирение исчезли. Трещина, вызванная спором насчет того, отпускать ли Ганнона и Суниатона, ничуть не уменьшилась. Будто он и так не чувствует на себе вины, с печалью подумал Бостар. Вместо объятий он лишь поднял руку.
— Брат.
Сафон неуклюже повторил жест брата.
— Как в дороге?
— Вполне хорошо, — ответил Малх. — Римских трирем не видели, и то слава богам… — Его лицо дернулось от какого-то невысказанного чувства. — Ладно, хватит. Мы выяснили, что произошло с Ганноном.
— Что? — моргнув, переспросил Бостар.
— Ты слышал, — резко сказал Сафон. — Он и Суни не утонули.
— Откуда вы узнали? — спросил Бостар и открыл рот.
— Я никогда не терял веры в Мелькарта и не закрывал глаза и уши, — ответил Малх. — Нанял людей в порту, которые смотрели и слушали день и ночь. — Невесело усмехнулся, видя озадаченность Бостара. — Пару месяцев назад один из шпионов наткнулся на клад: подслушал разговор, который, как он думал, меня заинтересует. Мы арестовали и допросили этих моряков.
Бостар слушал рассказ отца не отрываясь. Узнав, что Ганнона и Суниатона захватили пираты, он принялся тихо плакать. Отец с братом не присоединились к нему, что еще сильнее его опечалило. Он еще больше отчаялся, узнав, что парней продали в рабство. «Я-то думал, что доброе дело делаю, позволив им отправиться порыбачить, — подумал он. — Как я ошибался!»
— Еще хуже, чем просто утонуть. Они могут попасть куда угодно. Кто угодно может их купить.
— Знаю! — рявкнул Сафон. — Их продали в Италии. По всей вероятности, в гладиаторы.
— Нет! — вскричал Бостар, и его глаза наполнились ужасом.
— Да, — жестко парировал Сафон. — И всё из-за тебя. Если бы ты их остановил, Ганнон сегодня был бы тут.
Бостар возмутился.
— Это уже слишком!
— Прекратите! — крикнул Малх, будто ударил хлыстом. — Сафон, ты и Бостар вместе пришли к такому решению, так ведь?
— Да, отец, — сдерживая ярость, ответил Сафон.
— Следовательно, вы ответственны за него оба, как и я, за то, что не обращался с ним помягче.
Малх не обратил внимания на удивление сына тем, что он тоже признал свою ответственность.
— Ганнона теперь нет с нами, и ругаться, вспоминая его, плохо для нас всех. Чтобы больше такого не было. Теперь наша задача — следовать за Ганнибалом и взять Сагунт. Если повезет, то боги даруют нам отмщение за Ганнона — позже, в бою с Римом. Все остальное мы должны оставить. Понятно?
— Да, отец, — пролепетали братья, не глядя друг на друга.
— Что вы сделали с пиратами? — не удержался от вопроса Бостар.
— Их кастрировали, переломали руки и ноги. А потом мерзавцев распяли, — спокойно ответил Малх. Не говоря больше ни слова, он выбрался на причал и пошел в город.
Сафон задержался, пока отец не оставил их одних.
— Это еще было слишком мало. Надо было и глаза им выдавить, — злобно сказал он.
Но, несмотря на внешнее воодушевление, ужас происшедшего, казалось, все еще стоял у него перед глазами. Сафон думал, что наказание, которому подвергли пиратов, освободит его от чувства облегчения, которое он испытал с исчезновением Ганнона. Но увидев снова среднего брата, он понял, что этого не произошло. «Главным буду я», — яростно подумал Сафон.
— Что ж, жаль, тебя там не было. Хотя вряд ли бы ты такое выдержал.
Несмотря на открытое сомнение в его отваге, Бостар сдержался. Он не собирался использовать свое звание в армии здесь и сейчас. Кроме того, он действительно не был уверен в том, как бы среагировал, окажись он в такой ситуации, имея возможность отомстить тем, кто обрек Ганнона на верную смерть. В глубине души Бостар был рад, что его там не было, но сомневался в том, что отец или Сафон поймут это. Мелькарт, взмолился он, пусть мой брат умрет достойной смертью и пусть мы, его родные, сможем преодолеть раздор. Молитва принесла ему слабое утешение, но это было все, что он мог сейчас сделать.
Помолиться и отправляться на предстоящую войну.
Проверив, нет ли поблизости Агесандра, Ганнон остановил мулов. Вспотевшие животные вовсе не возражали. Время было около полудня, жара в усадьбе стояла невыносимая. Ганнон глянул на одного из тех, вместе с кем он молотил пшеницу:
— Воды.
Галл тоже инстинктивно огляделся, ища взглядом сицилийца, положил вилы и взял кожаный мех, лежавший у сарая. Основательно отпив из него, заткнул мех и кинул Ганнону.
Юноша кивком поблагодарил его. Выпил с десяток глотков, но оставил достаточно, чтобы хватило остальным. Бросил мех Цингеториксу, другому галлу.
Напившись, тот вытер губы тыльной стороной ладони.
— Боги, какая жара, — произнес он на латыни, единственном языке, на котором его соплеменники могли общаться с Ганноном. — В этом проклятом месте, что, дождя не бывает? Вот дома…
— Знаем, — рыкнул Гальба, невысокий галл, чей торс, обгоревший на солнце, покрывали затейливые татуировки. — Дожди идут куда чаще. Даже не напоминай.
— Только не в Карфагене, — заметил Ганнон. — Там жарче и суше, чем здесь.
— Значит, ты здесь почти как дома, — мрачно улыбнувшись, сказал Цингеторикс.
Против воли Ганнон ухмыльнулся. Где-то пару месяцев после его появления галлы, с которыми он спал рядом, совершенно игнорировали его, переговариваясь только на своем гортанном быстром наречии. Юноша изо всех сил старался сойтись с ними, однако без толку. Перемены произошли, но постепенно. Ганнон не знал, было ли тому причиной излишнее и нежелательное внимание к нему со стороны Агесандра, но галлы протянули юному рабу руку дружбы, и теперь ему было немного полегче. Такой дух товарищества делал его здешнее существование хоть сколько-нибудь сносным. Это, а также новости о том, что железная хватка Ганнибала вокруг Сагунта сжимается. Очевидно, город падет еще до окончания года. Ганнон молился за успех карфагенского войска каждую ночь. А еще просил о том, чтобы ему когда-нибудь представилась возможность убить Агесандра.
Сейчас их было пятеро, и они продолжали работу, начавшуюся несколько недель назад, когда стали убирать урожай. Лето заканчивалось; Ганнон уже привык и к жизни в римской усадьбе, и к неустанной работе, которую ему приходилось выполнять каждый день. Работать было намного труднее из-за тяжелых железных кандалов на ногах, позволявших ему передвигаться не быстрее чем шагом, еле волоча ноги. Раньше Ганнон считал себя тренированным, но теперь усомнился в этом. Работать двенадцать, а иногда и больше часов на летней жаре в кандалах, полуголодному оказалось сложно, и теперь он стал тенью себя прежнего, но тенью крепкой и жилистой. Волосы висели длинными грязными прядями, обрамляя заросшее бородой лицо. Мышцы на торсе, на руках и ногах стали жесткими, как веревки, а кожа приобрела темно-коричневый оттенок. Галлы выглядели точно так же. «Мы словно дикие звери», — подумал Ганнон. Неудивительно, что Фабриция и его семью они видели редко.
Увидев вдалеке Агесандра, Ганнон свистнул условленным образом, чтобы оповестить товарищей. Мех мгновенно положили на место. Ганнон снова повел мулов вперед, и они потащили тяжелое бревно по сжатой пшенице, разложенной по плотно утоптанной земле. Галлы продолжили веять обмолоченные колосья, подбрасывая их вилами в воздух, чтобы ветер унес мякину. Эта работа была тупой и долгой, но ее надо было закончить, чтобы убрать зерно в телегу и отвезти в амбар, стоящий поблизости и выстроенный на сваях, чтобы уберечь урожай от грызунов.
Когда спустя несколько мгновений Агесандр подошел к ним, он встал в тени построек и принялся молча наблюдать за рабами. Они, обеспокоенные его приходом, усердно взялись за работу, стараясь не глядеть в сторону сицилийца. Вскоре их тела снова покрылись потом.
Каждый раз, разворачивая бревно, Ганнон ловил на себе безжалостный взгляд Агесандра, направленный на него. И не удивился, когда надзиратель пошел в его сторону.