[80] – этот гимн написал методист Уэсли, но англиканская церковь, тем не менее, включила его в молитвенник. Эта мелодия и напомнила Шарпу об Англии.
Рассвет обещал чудесный день. На востоке разгоралась заря, она медленно просачивалась в долину, освещая покрытый стелющимся туманом пейзаж. Замок и монастырь стояли двумя сторожевыми башнями у входа в залив, наполненный белесой дымкой, медленно стекающей с перевала и расползающейся по большой чаше долины на западе. У Господних Врат все было белым, призрачным, молчаливым.
Атаки со стороны Пот-о-Фе не последовало. Дважды часовые стреляли в ночь, но оба раза это была ложная тревога: не слышно было ни топота ног в темноте, ни стука самодельных лестниц, приставляемых к стенам. Фредриксон, обеспокоенный бездействием противника, умолял дать ему сделать вылазку в долину, и Шарп разрешил ему уйти. Стрелки немного поохотились на часовых в замке и на дозорной башне, вызвав у тех злость и панику, и Фредриксон вернулся довольным.
После возвращения патруля Шарп пару часов поспал, но с рассветом, когда серые сумерки исчезли, он, как и весь гарнизон, был на ногах и во всеоружии. Облачка пара от дыхания клубились возле лица. Было холодно, но теперь ночь кончилась, заложницы освобождены, а фузилеры, должно быть, уже начали свой долгий путь. Успех – приятная штука. На стенах замка виднелись часовые Пот-о-Фе: они не покинули свои посты, и оставалось только гадать, что помешало им сбежать перед лицом того, что должно обрушиться на них. Солнце тронуло горизонт красным золотом и окрасило белесую дымку в розовый: в Адрадос пришел день.
– Смена! Смена! – пронеслись над крышей крики сержантов. Шарп машинально повернулся в сторону ведущего наверх наката, построенного Кроссом, и подумал, что было бы неплохо позавтракать и побриться.
– Сэр! Сэр! – позвал его стрелок шагах в двадцати. Он указывал на восток, точно в сторону сияющего новорожденного солнца. – Всадники, сэр!
Черт возьми, из-за солнца ничего не рассмотреть. Когда Шарп попытался взглянуть сквозь растопыренные пальцы, ему показалось, что он видел силуэты всадников на краю долины, но уверенности в этом не было.
– Сколько их?
Один из сержантов Кросса клялся, что трое, другой сказал – четверо. Шарп снова глянул в ту сторону, но всадники уже исчезли. Кто они? Люди Пот-о-Фе, разведывающие пути к отступлению на восток? Возможно. Пленные говорили еще о партизанах, мечтающих отомстить на Адрадос, и это тоже было возможно.
Шарп еще постоял на крыше, надеясь, что всадники вернутся, но никакого движения на востоке больше не наблюдалось. Позади слышались предупредительные окрики: люди таскали кипяток из самодельных кухонь. Те, кто не стоял на посту, брились, желая друг другу счастливого Рождества, и задирали женщин, решивших остаться со своими покорителями и смешавшихся со стрелками, как будто так было всегда. Отличное утро для солдата – если не считать несчастного взвода, отправленного обратно в овраг за ранцами и всю дорогу ворчавшего.
Шарп поглядел им вслед, повернулся и увидел во дворе внешнего клуатра странное зрелище: группа стрелков привязывала к голому стволу молодого граба, пробившегося сквозь каменные плиты, белые ленточки, нарезанные из драных простыней. Стрелки были в отличном настроении, смеялись и шутили; один влез на плечи товарищу, чтобы привязать особенно длинную ленту к верхней ветке. На голых ветвях блестел металл – наверное, пуговицы, срезанные с мундиров пленных. Шарп не мог понять, зачем все это. Он подошел к ведущему на крышу накату и окликнул Кросса:
– Что это они делают?
– Немцы, сэр, – меланхолично ответил Кросс, как будто это могло разрешить все затруднения Шарпа.
– И что с того? Делают-то они что?
Кросс не был Фредриксоном. Он был медлителен, глуповат и ужасно боялся ответственности. Но своих людей он всегда защищал отчаянно, и сейчас решил, что Шарп не разрешит так странно украшать дерево.
– Это немецкий обычай, сэр. Совершенно безобидный.
– Разумеется, безобидный! Но что, черт возьми, они делают?
Кросс нахмурился:
– Ну, это же Рождество, сэр! Они всегда так делают на Рождество.
– Они что, каждое Рождество привязывают на деревья белые ленточки?
– Не только, сэр. Они привязывают все, что угодно. Обычно предпочитают вечнозеленые деревья, сэр: тащат к себе на квартиру и украшают. Всякие мелкие подарки, ангелочки из бумаги – разные штуки.
– Зачем? – Шарп все еще наблюдал за компанией у граба – как, впрочем, и все солдаты его роты, ни разу не видевшие подобного.
Похоже, Кросс никогда не задавался вопросом, зачем это делается. Но тут из внешнего клуатра поднялся Фредриксон, с готовностью ответивший на вопрос Шарпа.
– Языческий обычай, сэр. Старые германские боги жили в деревьях. Это часть праздника зимнего солнцестояния.
– Вы имеете в виду, они поклоняются старым богам?
Фредриксон кивнул:
– Никогда не знаешь, откуда что берется, а? – он улыбнулся. – Священники говорят, дерево символизирует крест, на котором будет распят Иисус, но это полная ерунда: просто старомодное приношение старым богам, вот и все. Так делают еще с доримских времен.
Шарп взглянул на дерево:
– А что, мне нравится. Выглядит красиво. Что там дальше? Не полагается принести в жертву девственницу?
Он говорил громко, чтобы люди услышали его и посмеялись. Они, в свою очередь, были очень довольны: суровому майору Шарпу настолько понравилось их дерево, что он даже пошутил. Фредриксон проводил взглядом Шарпа, уходящего во внутренний клуатр. Одноглазый капитан знал то, чего не знал Шарп: он знал, почему эти люди сражались ночью вместо того, чтобы сбежать к жирующему врагу. Они гордились тем, что сражаются рядом с Шарпом, а значит, соответствуют его высоким требованиям. И пока соблюдение этих требований ведет к победе, люди будут стремиться следовать им. Помоги Господь британской армии, думал Фредриксон, если офицеры станут презирать солдат.
Шарп устал, замерз и не успел побриться. Он медленно прошел верхним клуатром, спустился по лестнице и вошел в большой холодный зал, отведенный Фредриксоном для размещения раздетых догола пленных. Их сторожили трое стрелков. Шарп кивнул капралу:
– Проблемы?
– Никаких, сэр, – капрал сплюнул в дверной проем табачную жвачку. Дверь вышибли во время штурма, и три стрелка наблюдали за пленными через баррикаду из обугленных деревянных балок. – Один тут очень расстроился, сэр, часу не прошло.
– Расстроился?
– Точно, сэр. Кричал тут, сэр, разорялся, бузил. Хочу взад одежу, грит. Мы не скотина, грит, ну, и всякое такое, сэр.
– И что?
– Да капитан Фредриксон пристрелил его, и вся недолга, сэр.
Шарп с интересом взглянул на капрала:
– Вот так просто?
– Ага, сэр, – счастливо ухмыльнулся тот. – Он ерунды не любит, капитан-то, сэр.
Шарп улыбнулся в ответ:
– Да и тебе не стоит. Если кто еще будет шуметь, сделай так же.
– Сделаем, сэр.
Похоже, Фредриксон, основательно потрудившийся ночью, до сих пор старался поучаствовать во всем происходящем, о чем возвестил радостный крик солдат его роты, занявшей крышу внутреннего клуатра. Шарп снова поднялся по лестнице, потом по накату, ведущему из верхней галереи. Оттуда он увидел, что вызвало такую радость.
Над монастырем взвился флаг. Он был закреплен на самодельной треноге, наскоро сколоченной из досок. Поскольку в это холодное рождественское утро стоял полный штиль, Фредриксон распорядился прибить к флагштоку поперечину, чтобы флаг был расправлен. Теперь фузилеры поймут: спасательный отряд преуспел, перевал можно пройти. Шарп считал, что флаг просто вывесят на стене здания, но флагшток оказался куда более ценной мыслью.
Фредриксон подошел к Шарпу и полюбовался флагом с другой стороны крыши.
– Как-то не так выглядит, сэр.
– Не так?
– Чуток по-ирландски.
Когда был подписан Акт об Унии[81], неразрывно соединивший в единую нацию Ирландию с Англией, к союзному флагу добавили диагональный красный крест. Но и через одиннадцать лет для многих новый флаг выглядел непривычно, а кое-кого, например, Патрика Харпера, оскорблял.
Шарп взглянул на капитана:
– Слышал, вы пристрелили пленного.
– Я был неправ?
– Нет. Избавили трибунал от вынесения абсолютно такого же приговора.
– Это их слегка утихомирило, сэр, – объяснил Фредриксон мягко, как будто оказал пленным услугу.
– Вы спали?
– Нет, сэр.
– Идите вздремните. Это приказ. Позже вы очень понадобитесь.
Шарп и сам не знал, почему сказал это. Если все пойдет по плану, фузилеры прибудут через считанные часы, и работа стрелков будет окончена. Но он инстинктивно чувствовал неприятности: может, виноваты были странные всадники на рассвете, а может, просто никак не мог привыкнуть к внезапно свалившейся ответственности за две сотни людей. Он зевнул, поскреб щетину и потуже запахнул шинель.
По усеянным трещинами плитам крыши гулял, старательно огибая скрючившихся за низким парапетом стрелков, кот. Он прошелся по границе плит, уселся и начал умываться. Тень его протянулась по розовым плитам до самого края крыши.
Через всю долину к замку точно так же тянулась тень дозорной башни. Два строения разделяло пять сотен ярдов; сама башня была добрых ста пятидесяти футов в высоту, а между ними приютилась заросшая терновником лощина с крутыми склонами. Туман как раз покидал ее, обнажая колючий кустарник, подернутый инеем, и небольшой ручеек, журчащий на дне. Как ни странно, замок и дозорная башня по-прежнему охранялись – неужели Пот-о-Фе считает, что его враги, освободив заложников, просто уйдут прочь?
Золотые лучи солнца тронули холмы на западе, в Португалии, но долины, подернутые белесой дымкой, все еще оставались темными; ночь царила до самого горизонта: в дальних ущельях еще даже не наступили сумерки. Пейзаж выглядел смятым какой-то гигантской рукой, его хотелось расправить, пробудить к жизни.