Шарп собирался идти в полночь, но во тьме, густой, как дёготь, ни Фредериксон, ни другой счастливый обладатель часов не разглядел бы циферблата. Температура падала, люди могли совсем закоченеть, поэтому майор решил выступить раньше срока.
Покинув расщелину, отряд брёл по заросшему приземистыми колючими деревцами склону, что возвышался над монастырём с севера. Вспомнив свою недавнюю боязнь заблудиться, Шарп усмехнулся: уж это им не грозило. Вне лощины мрак оказался не столь однородным. Край долины впереди подсвечивало рассеянное зарево горящих внизу огней. Теперь Шарпа начало тревожить иное: не окажется ли склон впереди слишком обрывистым для спуска ко входу в монастырь?
Солдаты шли в бой налегке – только оружие и боеприпасы. Рюкзаки, сумки, одеяла, фляги – всё было сложено на дне оврага. До утра. Серые шинели стрелки тоже снимут перед атакой. Сегодняшней ночью ничто не должно скрывать зелёную форму, ведь она – опознавательный знак. Прощение грешным.
Шум впереди заставил Шарпа приостановиться. От мысли о секрете, выставленном дезертирами у края спуска, бросило в пот. Но нет. Рёв, пьяные выкрики, гогот. Рождество.
Ничего не скажешь, выбрал же сын Божий времечко народиться на свет, думал Шарп. Середина зимы. Запасы еды переполовинены. Волки подбираются ближе к человеческому жилью. Может, конечно, в Палестине потеплей, и пастухи, лицезря ангелов, не беспокоились насчёт хищников, рыщущих вокруг, да только зима, она и в Палестине зима. Та же Испания Шарпу всегда представлялась жаркой, как печка. Так оно и было летом, когда солнце выжигало равнины дотла, но лето сменялось осенью, а осень вела зиму, стылую, морозную. Каково лежать сейчас в яслях, где гуляют сквозняки, задувающие в щели между досками?
Маленький отряд достиг края долины. Косогор был не столь пологим, как хотелось бы, но, с учётом растительности, за которую можно цепляться, позволял спуститься к монастырю без риска сломать шею. Монастырь, деревня, сторожевая башня и форт сверкали огнями. Настороживший Шарпа гам, свидетельствовавший о бурном праздновании, шёл оттуда. Во дворе замка видны были шаткие силуэты резвящихся вокруг костров негодяев.
Майор повернулся к стрелкам и шёпотом скомандовал:
– По порядку рассчитайсь!
– Первый!
Харпер.
– Второй!
Росснер, сержант-немец.
– Третий!
Томас Тейлор.
Приблизился Фредериксон. Он молча прислушивался к перекличке. Никто не отстал. Шарп тронул одноокого за плечо и указал вниз:
– Ждите сигнала там, в кустах.
Фредериксон кивнул. От обозначенного Шарпом места, где поросль редела, но была ещё достаточно густой, чтобы скрыть вторую группу, расстояние до двери монастыря составляло около пятидесяти метров. Фредериксон должен был последовать за штурмовой командой спустя пятнадцать минут, если до того из пределов обители не донесётся выстрел из семистволки Харпера или трескотня мушкетов, означающая, что дезертиры сумели организовать отпор (отдельные выстрелы не стоило принимать во внимание. Праздник…Спиртное.)
Фредериксона и в сумраке трудно было бы с кем-то спутать. Выдавала повязка на глазу.
– Как настрой, капитан?
– Ребятам не терпится повеселиться, сэр.
Майор повёл своё крохотное войско вниз. На миг запнувшись, он бросил мимолётный взгляд вправо. Скопление светлячков, похожее на выгнутую алую звезду – далёкая Португалия, и череда огоньков чуть ближе – граница.
Спуск был крутым. Сыплющаяся с неба мокрая взвесь с помощью морозца превращала униформу в подобие холодного панциря и оковывала ледяной бронёй каждый камешек, каждую песчинку на склоне. Кто-то из стрелков поскользнулся и кубарем скатился в колючие дебри у подножия. Все обмерли. Громко трещали ветки, пока бедняга, ругаясь шёпотом, выпутывался из их шипастых объятий.
Из-за полуоткрытой монастырской двери выбивалась полоска света. Внутри гуляли чересчур громко, чтобы обращать внимание на то, что творится снаружи. Женские голоса мешались с мужскими, хохот с визгом, однажды зазвенело разбитое стекло. Шарп брёл вниз, осторожно переставляя ступни. Сердце грело предвкушение скорой отплаты за унижение первой поездки сюда.
Вдруг дверь распахнулась полностью. Шарп застыл, и его стрелки позади тоже. На крыльце появились два дезертира. Один из них, очевидно, часовой, не особенно церемонясь, вышвырнул второго на дорогу. Тот встал на четвереньки и начал блевать, перекрыв ненадолго звуки веселья, доносящиеся из обители. Мороз донимал караульного, он притоптывал, дышал в сложенные ладошки. Опустошив желудок, пьяный поднялся на ноги и нетвёрдо поплёлся обратно. Парочка скрылась за дверью.
Откос стал более пологим и Шарп рискнул оглянуться. Боже! Как их можно было не заметить?! На каменистом косогоре отряд был, как на ладони. Тем не менее, ни в монастыре, ни в долине никто не всполошился. Рождественское волшебство действовало.
Убедившись, что все спустились, майор подозвал двух стрелков, Тейлора и Белла.
– Сэр?
– Ни пуха, ни пера!
– К чёрту, сэр!
Тейлору и Беллу Шарп вынужден был поручить обезвреживание караульных. Именно вынужден, потому что охотнее сделал бы это сам с Харпером, но часовые могли опознать их с ирландцем.
Для такого деликатного задания не годились новички, поэтому выбор командира пал на американца и Белла – босяка из лондонских трущоб.
Выбравшись на тропинку, оба стрелка уже не таились. Неразборчивая речь, вихляющая походка – ни дать, ни взять: неплохо принявшие на грудь приятели решили проведать товарищей в монастыре. Белл вляпался в лужу рвоты. На его забористую брань выглянул караульный. Дверь открылась шире. Стала видна жаровня, чадящая в коридоре. Вышел второй, с мушкетом:
– Заходите, только побыстрее! Холодина, чёрт!
Вместо того, чтобы войти, Тейлор сел на нижнюю ступеньку крыльца и во всю глотку запел. Достав из-за пазухи припрятанную Шарпом для такого случая бутылку, американец помахал ею перед носом часовых, глупо рассмеялся и вновь заголосил. Белл чертыхнулся:
– Готов, пьянь! А пойло мы, вообще-то, несли вам!
Тот, что с мушкетом, потянулся к бутылке. Едва пальцы его правой руки сомкнулись на горлышке, Тейлор всадил ему в бок штык. В тот же миг Белл шагнул за спину второму, зажал рот и перерезал глотку.
Пока Тейлор с Беллом оттаскивали трупы в тень, майор с остальными парнями из ударной группы ринулся ко входу. Фредериксон за спиной начал отсчёт четверти часа.
Крыльцо было в крови жертвы Белла, и подошвы Шарпа оставляли на полу входного коридора тёмные отпечатки. Майор вышел во двор и осмотрелся. У водоёма в центре пылала ещё одна жаровня. Проход, куда водили стрелка с Дюбретоном полюбоваться на клеймение испанки, находился как раз напротив входа в монастырь. И решётка, и дверь стояли распахнутыми настежь. Добраться туда можно было через двор, что исключалось, или по боковым аркадам. В галерее справа чувствовалось какое-то шевеление, и Шарп решил идти по левой стороне, мимо часовни. Шаги полутора десятка мужчин гулко отдавались под сводами галереи. Дверь часовни тоже была открыта. Миновав её, Шарп ощутил на плече чью-то хватку. Молниеносно развернувшись для удара, стрелок в последний миг сдержал кулак. Перед ним, часто моргая, покачивалась женщина.
– Пойдём со мной, красавчик.
Пьяно улыбаясь, она потянула Шарпа в часовню.
– Пойди-ка ты проспись, милая.
Из церкви мужской голос требовательно прокричал что-то по-французски. Женщина пренебрежительно потрясла головой:
– Он влил в себя слишком много бренди, чтобы быть мужчиной.
Карапуз, годов трёх отроду, вышел из часовни, посасывая палец. Ухватив мать за подол, он с любопытством уставился на Шарпа. Взгляд женщины немного прояснился:
– А ты, красавчик, кто такой?
– Лорд Веллингтон.
Француз опять проорал что-то и, судя по шуму, побрёл возвращать даму сердца. Стрелок подтолкнул её к проёму:
– Давай, милая, обратно. Твоему кавалеру, похоже, полегчало.
Больше происшествий не было, разве что пара детишек выбежала на середину двора, громко хохоча, пока кто-то из кладовки сердито и сонно не приказал им утихомириться. Оставив стрелков в проходе, Шарп поднялся на балкон, с которого он и Дюбретон разговаривали с женой французского полковника. Зрелище того, что творилось на нижнем дворе, свело бы с ума Веллингтона: яркая иллюстрация последствий отхода от порядка и дисциплины, Содом и Гоморра. Посреди двора пылал огромный костёр. Кроме веток и стволов местной растительности, в нём горели выломанные переплёты высоких окон, разделявших дворик и холл. Окна шли от земли, сходясь в арки над верхней галереей. Без переплётов ничто не препятствовало дезертирам и их женщинам бродить между двориком и холлом.
Шарп сбежал из приюта, когда ему не исполнилось ещё и десяти лет. В тесных переулках Лондона смышлёному мальчонке занятие находилось без труда. Это был мир убийц, воров и грабителей; пьяниц, калек и продававших своё тело до последней степени разрушения от болезней и старости проституток. Надежда ничего не могла предложить обитателям Сент-Жиля. Покидали они родную помойку лишь в одном направлении: два километра на запад по Оксфорд-стрит, к трёхсторонней виселице у Тиберна. Даже пригороды тремя километрами севернее по Тоттенхэм-Коурт-Роуд казались далёким и неведомым раем. Хозяевами Сент-Жиля были нужда и голод, людишки же – временными гостями, что жили одним днём, стремясь урвать от жизни максимум возможных радостей. Кабаки, срамные дома, этажи с номерами; любая выпивка, плотские утехи на любой вкус: всё, чтобы забыться и не думать о будущем. Когда уходит надежда, приходит отчаяние.
Здесь Шарп видел то же самое. Не сегодня-завтра, самое позднее – весной, противоборствующие армии очухаются от зимней дрёмы и придут потребовать ответа. Осознание неотвратимости расплаты дезертиры заливали вином. Бутылки и бурдюки, порожние и полупустые, вперемешку с объедками изобильно усеивали испещренный канавками пол дворика. Пьяные мужчины и женщины без стыда совокуплялись друг с другом поверх этого месива, дети протискивались мимо пыхтящих пар, выискивая мослы с остатками мяса или бутылку, где пробка забита не очень туго. Те, что лежали бли