Вот только почему Лукошников скрывал свою дружбу с молоденькой санитаркой? Не хотел делиться душевной тайной? Стеснялся? Или причиной тому преследующие старика провалы памяти?
А если здесь бывал вовсе не Лукошников? Валенки с галошами – это еще не особая примета.
– Как он хоть с вами разговаривал? – поинтересовался Донцов. – Хамил, наверное, на каждом слове?
– Какие могли бытье ним разговоры! Он ведь немой. Только кивал головой да дыбился. Он с фронта такой, после контузии. Квартирантка меня об этом сразу предупредила.
Вот так номер! Представить себе Лукошникова немым, да еще и улыбающимся, было весьма и весьма затруднительно. Тем не менее дворника (теперь, наверное, уже экс-дворника) нужно обязательно прощупать. Уж очень любопытная фигура.
И тут Донцова осенило! На одной из фотографий, позаимствованных в клинике, присутствовал и Лукошников, по-видимому, угодивший в кадр чисто случайно. И как он мог забыть про это! Да, с головой в последнее время что-то явно не в порядке…
Стоило только Донцову вытащить бумажник, как Таисия Мироновна сразу оживилась (что ни говори, а власть вещей над людьми велика!), но каково же было ее разочарование, когда вместо вожделенных купюр на свет божий появились обыкновенные фотографии, реальной коммерческой стоимости не имеющие.
– Посмотрите, нет ли здесь человека, который навешал вашу квартирантку. – Донцов стал поочередно передавать хозяйке снимки, безымянный автор которых и предположить не мог, что со временем они будут использованы для опознания потенциального преступника.
– Да вот же он, касатик! – Таисия Мироновна немедленно ткнула кривым пальцем в скорбную фигуру Лукошникова, весьма контрастирующего с общей оптимистической атмосферой снимка. С края стоит, пригорюнился.
– Вы не ошибаетесь?
– Как можно! Я хоть и инвалид по зрению, но такую рожу среди тысячи других узнаю. И вот это я тоже видела!
– Что? – Голова Донцова сблизилась с головой Таисии Мироновны, словно на популярной в свое время открытке «Люби меня, как я тебя».
– Вот эти загогулинки. – Палец Таисии Мироновны елозил по намалеванному на стене третьего корпуса загадочному символу, ради которого, собственно говоря, эти снимки и были конфискованы из архива клиники.
– Где вы их видели? – За мгновение до того, как это было сказано, что-то словно толкнуло Донцова изнутри.
– Кто-то из них двоих намалевал. Или пень глухой, или квартирантка. Я этот рисунок в мусорной корзине нашла. На скомканной бумажечке. Еще, помню, удивилась – какой ерундой взрослые люди занимаются.
(В квартире осуществлялся, мягко сказать, тотальный контроль, и надо полагать, что Таисия Мироновна искала в мусорной корзине не скомканные бумажки, а нечто более существенное – использованные презервативы, например.)
– Бумажку ту вы, конечно, выбросили, – вздохнул Донцов.
– Нет, хранить такое дерьмо буду! – брезгливо скривилась всевидящая инвалидка по зрению.
– Ну что же, и на том спасибо. А по поводу погашения долга вам следует обратиться в суд. Вменить, так сказать, гражданский иск. Не знаю, какими средствами располагает ваша бывшая квартирантка, скорее всего никакими, но вы надейтесь, надейтесь…
В тот же день, узнав через адресное бюро координаты Лукошникова, Донцов отправился к нему с визитом. Увы, времена наступили такие, что гость облачался не в визитку, а в бронежилет, и брал с собой не бутылку шампанского, а пистолет с досланным в ствол патроном.
Лукошников проживал в доме, который пятьдесят лет назад по праву считался элитным, но из прежних преимуществ сохранил нынче только высокие потолки, художественную лепнину (частично), и нестандартную планировку.
Элита, вселившаяся сюда в первые послевоенные годы, успела последовательно пройти, по крайней мере, два новых престижных уровня быта – модерновые башни семидесятых годов и коттеджи девяностых, – а тот, кто здесь задержался, числился уже не элитой, а так, плебсом.
Лифт в этом доме хоть и напоминал музейный экспонат, но функционировал вполне нормально, что несказанно обрадовало Донцова, которого, как всегда, ожидал один из самых верхних этажей.
Лестничная площадка была так просторна, что какая-нибудь неприхотливая семья вполне могла жить на ней, используя вместо туалета мусоропровод, а вместо душа – водосточную трубу. Да, все здесь было просторно, основательно и даже художественно, но какая-то печать древнего запустения лежала на каждой вещи, на каждом архитектурном элементе. Это был не жилой дом, а развалины античного Колизея.
Дверь, ведущая в квартиру Лукошникова, целиком и полностью гармонировала с общей атмосферой запущенной архаичности, и даже обита была не банальным дерматином, а выцветшей от времени кожей, в свое время, наверное, составлявшей часть интерьера какого-нибудь прусского замка.
Однако долгие звонки и даже стук в эту дверь оказались безрезультатными. Замок, правда, был простенький, поддался бы даже кривому гвоздю, но нарушение неприкосновенности чужого жилища, гарантированное Конституцией, не входило в планы Донцова. Во-первых, особо не приспичило, а во-вторых, мешали люди, постоянно шаставшие вверх и вниз по лестнице.
В соседних квартирах получить информацию о Лукошникове тоже не удалось. Если на звонок и отзывались, то двери не открывали и беседовать на отвлеченные темы отказывались. Люди здесь жили по большей части тертые, битые жизнью, и своих после пятьдесят третьего года уже не сдавали.
Пуст оказался и почтовый ящик Лукошникова. Полковнику (или генералу) никто не писал.
И тем не менее Лукошников оставался единственной перспективной фигурой, если, конечно, не считать профессора Котяру, неуловимого, как легендарный колобок.
В очередной раз услышав по телефону, что Донцов ищет встречи с его шефом, Шкурдюк натурально запаниковал:
– Что вы, что вы, это невозможно, профессор на днях отбывает в Осло на съезд Международного общества психиатров. Ему даже пришлось отложить встречу с представителями патриархии.
– Но с вами-то он видится?
– Не больше пяти – десяти минут в сутки.
– Вот и выделите из этих пяти-десяти минут одну для меня. Скажите, что следователь, занимающийся убийством Олега Наметкина, настаивает наличной встрече.
– Хорошо, я постараюсь.
– Примерно то же самое вы мне однажды уже обещали. А воз, как говорится, и ныне там. – Донцов, не прощаясь, оборвал разговор, демонстрируя тем самым Шкурдюку свое полное неудовольствие.
Следующий визит к Лукошникову тоже оказался безрезультатным, более того, волосок, приклеенный поперек дверной щели (старый сыщицкий трюк) остался неповрежденным.
– Ладно, – сказал сам себе Донцов. – Если человека нет дома, будем искать его на рабочем месте.
В клинике подтвердили, что Лукошников накануне получил полный расчет, откровенно высказал все, что он думает о людях в белых халатах, и ушел, хлопнув дверью.
С дворницким трудом было покончено, но существовало еще и основное место работы, ведь, по собственным словам Лукошникова, он «сторожует в научном заведении, где всякую дрянь космическую изобретают».
Благодаря Кондакову список организаций и учреждений, занятых разработками, связанными с космической тематики, был вскоре добыт. Состоял он без малого из пятидесяти наименований.
– «Опытная лаборатория Научно-исследовательского института мясомолочной промышленности», «Экспериментальные мастерские театрального общества», «Государственный протезный завод», – с расстановкой читал Донцов. – Какое, интересно, отношение они могут иметь к космосу?
– Самое прямое, – ответил Цимбаларь. – Лаборатория мясомолочной промышленности разрабатывает консервы для космонавтов. Чтобы легко усваивались и не порождали метеоризма, весьма нежелательного в условиях невесомости. Мастерские театрального общества делают парики для оплешивевших ветеранов освоения космического пространства. Ну а протезный завод оставляю без комментариев. Тут и дебил догадается.
– Вполне возможно, что ты, Саша, опять заблуждаешься, – глубокомысленно заметил Кондаков. – На протезном заводе могут монтировать посадочные опоры для спускаемых модулей космических аппаратов.
– Скорее всего, там изготавливают подарки для инопланетян, – вмешался Донцов. – Проблема в том, как найти человека, работающего в одной из этих контор.
– Садись за телефон и обзванивай всех по списку.
Донцова такое решение вопроса не устраивало.
– Во-первых, закрытые учреждения информацию о своих сотрудниках по телефону не дают. – Он для наглядности стал загибать пальцы. – Во-вторых, сторож, а я ищу именно сторожа, может и не состоять в штате, а числиться во вневедомственной охране или в частном охранном агентстве. А в-третьих, не исключено, что отдел кадров проявит гнилой либерализм и стукнет разыскиваемому о нашем звонке. Потом ищи-свищи этого типа.
– Что ты тогда предлагаешь? – поинтересовался Кондаков, так окончательно и не восстановивший водно-солевой баланс своего организма, о чем свидетельствовал графин с водой, опорожненный за несколько приемов прямо из горлышка.
– Придется объехать все эти конторы поочередно, предварительно составив оптимальный маршрут движения. Если на каждый из адресов потратить по десять минут, то получится около восьми часов, то есть полный рабочий день. Лично я надеюсь, что удача улыбнется нам не в учреждении под номером пятьдесят, а по крайней мере двадцать пять.
– Насчет удачи это ты к Цимбаларю, – замахал руками Кондаков. – Я здесь – пас. За долгие годы совместного существования мы с удачей друг другу успели опротиветь.
– Цимбаларь останется на хозяйстве. А в путь-дорогу придется отправиться нам с вами, Петр Фомич, – произнес Донцов сочувственным тоном.
– Где тогда транспорт взять? – Кондакову очень не хотелось сегодня покидать кабинет. – Не на такси же ездить. Разоримся вконец…
– Транспорт сейчас будет. Донцов набрал номер служебного телефона Шкурдюка. – Алло. Алексей Игнатьевич! Прошу вас срочно прибыть по известному вам адресу… Да, придется поработать… К концу дня, возможно, и не управимся… Опасность вам не грозит, это я гарантирую… Конечно, заправиться не помешает… Нет, продукты питания брать не надо… Хорошо, жду…