двойниками — свойствами вещи и содержанием соответствующего восприятия, второй растворяет без остатка вещи в восприятиях. Наивный реалист не сомневается в независимом от сознания существовании вещей, как он не сомневается и в их познанности, и убежден, что вещи сами по себе таковы, какими они непосредственно воспринимаются. Иначе он не был бы ни наивным, ни реалистом. Но он прекрасно различает восприятие и реальный объект восприятия, он не смешивает сновидения с явью, образа воображения — с представлением реального. Адлер прибегает к дешевому мошенничеству, подменивая наивно-реалистическую идентификацию свойств идеалистическим отрицанием реальности.
III. «Теория отражения, — победоносно тычет пальцем в небо Адлер, — основывается на подмене непосредственного опыта качеством ощущений. Но ощущение — вовсе не реальность, а психологическое рабочее понятие, абстракция; непосредственная данность не составляется из ощущений, она предметна» (136). Кого опровергает этим господин Адлер? Своих старших братьев-махистов, которые не ощущения отщепляют от предмета, а предмет составляют из ощущений? Или самого себя, убежденного, что электроны, атомы и т. п. — не реальность, а рабочее понятие, упорядочивающее непосредственно-данное? (133).
Что касается диалектического материализма, то он всегда считал предмет первичным по отношению к восприятию, а целостное восприятие — по отношению к отдельным ощущениям, на которые оно расчленяется, и это свое убеждение проводил в борьбе против «чистых эмпириков», метафизиков и субъективистов. Зачем же бьет нам Адлер челом нашим же добром? Затем, чтобы… протащить прямо противоположный взгляд, чтобы осмысленной, плодотворной психологической абстракции ощущения противопоставить никчемный caput mortuum абстракции ощущения, оторванного от ощущаемого предмета и от реального ощущающего человека, чтобы «доказать», что ощущение является «последним, далее несводимым качеством сознания», первичным, что оно «не представляется как результат воздействия» (136). Считать ли ощущения последними, далее несводимыми абстрактными элементами (по Адлеру) или первыми, далее неразложимыми элементами (по Маху), — оба они сходятся в том, что вещь — комплекс ощущений. Один идеалист слагает ее из опустошенных абстракций ощущений, другой — разлагает ее па бессмысленные абстракции ощущений. Что же касается отрицания того, что ощущение воспринимается как результат воздействия, — это утверждение находится в вопиющем противоречии с общеизвестным психологическим фактом принудительности ощущений в отличие от образов воображения.
IV. Наконец последний в ряду «несокрушимых» доводов Адлера против материализма: по Ленину, ощущение является доказательством существования реальности вне сознания. Но рассуждение Ленина — явное petitio principii, основанное на вере, «так как лишь уже зная, что объективный мир существует вне и независимо от сознания, можно сказать, что ощущения его отражают» (138). Лениным «ощущения сначала рассматриваются как отражения самостоятельно существующей реальности, а затем на основании того, что ощущения суть отражения, делается заключение, что реальность должна существовать сама по себе, так как в ином случае она не могла бы и быть отражаемой» (135–136).
Нетрудно заметить, что все это рассуждение целиком и полностью должно быть возвращено отрицающим существование внешнего мира, так как, утверждая на основании наших ощущений, что не существует реальности вне сознания, они допускают явное petitio principii. Лишь зная вопреки непосредственному опыту, что нет объективной реальности, можно говорить, что ощущения не являются ее отражениями. Но дело в том, что материалистический переход от ощущения к реальности основывается отнюдь не на petitio principii, а на принципе причинности, идеалистическое же утверждение есть измена принципу причинности, той самой причинности, которая, но мнению Адлера, составляет существеннейшую черту научного мышления нового времени (41). Адлер учитывает это соображение. Допущение вещи в себе, по его мнению, коренится «в психологическом принуждении нас мыслить причину еще там, где понятие причины уже лишено всякого смысла…» (126). Подобно вопросу о причине восприятий можно было бы спросить о причине материи, и так до бесконечности. Это-де — «пустая игра формой причинности», являющейся в действительности лишь формой опыта. Критицист останавливается на опыте, материалист тоже останавливается, но на примышленной материи.
О причине материи спрашивали материалистов задолго до Адлера попы и поповские прихвостни всех мастей, и вопрос этот достаточно вразумительно, хотя и в теологической оболочке разрешен был уже Спинозой, понимавшим, почему к природе как бесконечной всеобщности неприменима иная форма причинности, кроме causae sui. Что же касается возможности остановиться на восприятиях и их рассматривать как беспричинные, то этот аргумент Адлера основывается на новом petitio principii. В самом деле, предпосылка этого утверждения — ограничение причинности сферой субъективно-трактуемого опыта — уже предполагает, что восприятия рассматриваются не как отражения объективной реальности, а как самодовлеющие. Иначе форма причинности в опыте была бы лишь свидетельством в пользу формы причинности вне опыта.
Мы закончили ознакомление с аргументами, приводимыми Адлером. Но выполняли мы эту скучную обязанность не только для того, чтобы продемонстрировать вздорность и ничтожество этих «аргументов», но и для того, чтобы читатель знал, о чем умалчивает Адлер, «опровергая» теорию отражения, чего не упоминает, что тщательно обходит господин Адлер. А секрет отважных похождений социал-фашистского Мальбрука против марксистско-ленинской теории познания заключается в том, что он не посмел ни одним словом помянуть, ни одним доводом задеть действительные доказательства, подлинные устои нашей теории познания. Вся критика Адлера попадала «мимо Федора в стенку». Шумом своей столь же пустой, сколь и вредной болтовни о теории отражения Адлер отвлекает внимание от действительных краеугольных камней этой теории.
Адлер, «опровергая» марксистско-ленинскую теорию познания, припрятал два «пустячка»: диалектику и практику. Господин Адлер, руки на стол! Вам конечно не впервые попадаться с поличным, но этот номер не пройдет! Вы «опровергали» теорию отражения, какою вы хотели бы ее видеть. Вы «слегка подчистили» теорию отражения так, что от нее осталась лишь бледная тень, а затем очень храбро сражались с этой тенью, вызывая сочувственные, поощряющие возгласы философской реакции и презрительный смех марксистов.
Вы делали вид, что бьете марксистскую теорию познания и подальше обошли диалектику. Но «диалектика и есть теория познания… марксизма»[74]. Но диалектика и теория познания материализма — это одно и то же[75]. Вы делали вид, что камня на камне не оставляете от марксистской теории познания, и ускользнули в кусты от принципа практики. Но «вопрос о том, свойственна ли человеческому мышлению предметная истина, вовсе не есть вопрос теории, а практический вопрос. На практике должен доказать человек истинность, т. е. действительность и силу, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолированного от практики, есть чисто схоластический вопрос»[76]. «Человеческая практика доказывает правильность материалистической теории познания, — говорили Маркс и Энгельс, — объявляя схоластикой и философскими вывертами попытки решить основной гносеологический вопрос помимо практики». «Если включить критерий практики в основу теории познания, то мы неизбежно получаем материализм…»[77].
Кого вы хоронили «под смех критицизма», господин Адлер? Себя вы хоронили, господин философский шулер! «Методами» вашей критики вы прекрасно разоблачили бессилие и несостоятельность основ своей ренегатской философии.
Философские хитровцы
Десятки лет скрывали социал-демократы в своем архиве ценнейшие рукописи осовноположников марксизма, десятки лет лишали они пролетариат теоретического оружия, выкованного Марксом и Энгельсом. Отнюдь не отсутствие издательских возможностей удерживало социал-демократию от опубликования марксова наследства, от выполнения этой первейшей обязанности по отношению к международному рабочему классу, от выполнения этого первейшего долга по отношению к нашим великим учителям. Социал-демократы не публиковали рукописей только потому, что не хотели их публиковать, потому что были заинтересованы в сокрытии работ Маркса, разоблачающих социал-демократов как изменников и врагов марксизма.
Но вот в прошлом году, после десятков лет сокрытия марксова наследия от пролетариата, социал-демократия издала некоторые припрятанные до сих пор рукописи. Ею изданы «Философско-экономические рукописи» 1844 года и «Немецкая идеология». Что произошло? Что вынудило социал-фашистское руководство вернуть рабочему классу часть украденных у него теоретических ценностей? Разгадка проста. Мы, большевики, заставили социал-фашистов это сделать. Угроза, что не сегодня-завтра коммунистическая партия издаст произведения Маркса, вынудила социал-фашистов спешно опубликовать названные работы. Институт Маркса—Энгельса—Ленина при ЦК ВКП(б), подготовив к печати по фотокопиям эти произведения, сломал саботаж социал-фашистов, заставил их изменить тактику и наспех, впопыхах оттиснуть работы Маркса, конечно в достаточно искаженном виде.
Социал-фашисты отступают от своего архива с жесточайшими боями. Пока было возможно, они прятали рукописи.
Но раз они опубликованы, социал-фашисты делают хорошую мину при плохой игре и изо всех сил стараются извратить подлинное содержание и значение опубликованных произведений, всеми возможными и невозможными методами стараются