Но Левальтер этим не удовлетворяется. Этот прожженный ренегат поистине побивает рекорд наглости, когда на страницах зомбартовского архива обвиняет в измене Марксу… Энгельса. «Когда Энгельс предпринял, — пишет он, — после смерти Маркса в своем «Фейербахе» изложение марксова понимания истории, он, по его собственным словам, снова отыскал и пересмотрел старую рукопись («Немецкой идеологии». — Б. Б.), но нашел, что она непригодна для его цели (iа именно для того, чтобы дать изложение исторического материализма). Он отверг таким образом им самим под диктовку Маркса написанное обоснование воззрений, которые он же сам считал делающими эпоху! Что этим его «Фейербах» обесценивается в качестве источника, — это совершенно ясно»[90].
Повидимому лавры берлинских фабрикантов антисоветских фальшивок не дают покоя Левальтеру. И нужно отдать ему справедливость, что по своей топорности его антимарксистские фальшивки не уступают «произведениям» Елагина и Ашфара. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить приведенные Левальтером слова с подлинными словами Энгельса. Энгельс, задавшись целью «написать критический разбор книжки Штарке» о Фейербахе, пересмотрел рукопись «Немецкой идеологии», в частности отдел о Фейербахе. «И так как в нем не было критики самого учения Фейербаха, оно оказалось непригодным для моей цели. Но зато в одной старой тетради Маркса я нашел одиннадцать положений о Фейербахе, которые неоценимы как первоначальный документ, содержащий в себе гениальный зародыш нового мировоззрения». Непригодность для систематического очерка философии Фейербаха в силу отсутствия в рукописи этого вопроса наш фальшивых дел мастер превращает в непригодность для изложения исторического материализма. Каким образом на самом деле относился Энгельс к взглядам Маркса, Энгельс здесь же показывает своим отношением к тезисам о Фейербахе, написанным действительно одним Марксом в его записной книжке. Так «опровергается» марксизм.
Все эти кунстштюки являются лишь подготовительными маневрами, расчищающими поле для основной фальсификаторской деятельности, для развернутого наступления на теорию революционного марксизма, — наступления, которое ведется под знаменем реакционнейшего идеализма. Первая марксистская крепость, под которую пытаются подкопаться социал-фашистские «теоретики», — философский материализм, философская основа научного коммунизма.
Исчерпав все мыслимые и немыслимые «опровержения» материализма, ревизионисты с легкой руки М. Адлера переменили тактику борьбы. М. Адлер относится к марксову материализму, как его анекдотический земляк относился к Наполеону: он настолько ненавидит материализм, что отрицает самое его существование. Устав от столь же бесчисленных, сколь и бесплодных, атак на диалектический материализм, ревизионизм принялся убеждать, что никакого материализма у Маркса вовсе и не было, что все это — выдумки Энгельса и марксистов. Если Маркс называл себя материалистом, то это де лишь полемический прием против Гегеля и левогегельянцев[91]. Марксов материализм, согласно Адлеру, это — «не что иное, как отказ от идеализма (что для Адлера, отрицающего наличие двух противоположных направлений в философии, отнюдь не равнозначно с материализмом. — Б. Б.) и чуждой действительности спекуляции гегелевской философии. Это особенно явствует из вступительных рассуждений «Немецкой идеологии»[92]. Эту же чушь мы находим у Левальтера: «Маркс говорит о своем «материализме» всегда несколько метафорически и часто с оттенком иронии («для устрашения буржуа», как выразился Пленге)»[93].
В «Немецкой идеологии» Маркс и Энгельс действительно дали уничтожающую критику гегельянского и младогегельянского идеализма. Но это отнюдь не была, как клевещут ревизионисты, борьба против одного вида идеализма с позиции другого вида идеализма (позитивизма). «Немецкая идеология» борется преимущественно против определенного вида идеализма потому, во-первых, что основоположники марксизма боролись не с ветряными мельницами, а с реальным противником — с господствовавшим в Германии в 40-х годах идеализмом, а таковым был гегельянский идеализм. Во-вторых, Маркс и Энгельс в борьбе против идеализма вообще избирали главной мишенью гегелевскую философию потому, что считали (и вполне правильно), что гегелевский идеализм является «завершением положительного идеализма», его высочайшей вершиной. Основоположники марксизма били не слабые формы идеализма, не промахи тех или иных идеалистов, а они доказали несостоятельность идеализма в любых, даже наиболее совершенных его формах. В-третьих, неверно, что Маркс боролся в «Немецкой идеологии» исключительно против абсолютного идеализма. Хотя субъективный идеализм был превзойден уже в философии Гегеля, мы находим в «Немецкой идеологии» блестящие характеристики и этой, столь любезной сердцу Адлера и Ко, разновидности идеализма. Маркс и Энгельс жестоко осмеивают Штирнера, у которого гегельянство деградирует до субъективного идеализма: «Лавка, на которую я смотрю, является, как видимая мною, предметом моего глаза». Далее, лавка превращается в его собственность помимо ее отношения к глазу, и не только в собственность его глаза, но в его собственность, которая точно так же перевернута вверх ногами, как перевернуто изображение лавки на его сетчатке. Когда сторож лавки опустит штору, его собственность исчезнет, у него останется, как у обанкротившегося буржуа, только горестное воспоминание о минувшем блеске. Если Штирнер пройдет мимо придворной кухни, он несомненно приобретет в собственность запах жарящихся там фазанов, но самих фазанов он даже и не увидит. Единственная прочная собственность, которую он при этом добудет, это — более или менее громкое урчание в желудке. Впрочем, что именно и в каком количестве он видит, зависит не только от существующего в мире порядка, отнюдь не им созданного, но также и от его кошелька и от положения в жизни, доставшегося ему в силу разделения труда и может быть преграждающего ему доступ к очень многому, как бы жадны к приобретению ни были его глаза и уши. Если бы святой Санчо (Штирнер. — Б. Б.) просто и прямо сказал обо всем, что является предметом его представления, что оно как представляемый им предмет, т. е. как его представление о предмете, есть его представление, т. е. его собственность (то же самое относится к его созерцанию и т. д.), то можно было бы только удивляться ребяческой наивности человека, который считает подобную тривиальность ценной находкой и солидным приобретением»[94].
«Но в сущности он «берет» не «мир», а только свою «бредовую фантазию» о мире в качестве своей и присваивает ее себе. Он берет мир как свое представление о мире, а мир как его представление есть его представляемая собственность, собственность его представления, его представление как собственность, его собственность как представление, его собственное представление или его представление о собственности, и все это он выражает в несравненной фразе: «Я отношу все к Себе»[95].
Или в другом месте: «Идеалистические далай-ламы имеют то общее с действительным далай-ламой, что они способны уговорить себя, будто мир, из которого они добывают себе пищу, не может существовать без их священных экскрементов»[96]. В этих блестящих бичующих характеристиках даны гениальные зачатки идей, получивших дальнейшее развитие и обоснование в ленинском «Материализме и эмпириокритицизме».
Насколько ложно утверждение социал-фашистов, будто Маркс боролся против идеализма с позиций позитивизма, будто он не различал данную в опыте чувственность от объективной реальности, видно с предельной ясностью из следующего его замечания о Фейербахе: «Ошибка Фейербаха заключается не в том, что он подчиняет лежащую под носом чувственную видимость чувственной действительности, устанавливаемой посредством более точного изучения чувственных фактов, а в том, что в конечном счете он не может справиться с чувственностью, без того, чтобы «рассматривать ее глазами», т. е. через «очки» философа»[97]. Маркс солидаризируется с материалистическим учением об объективной реальности. Он решительно отмежевывается от антиматериалистической критики Фейербаха.
С присущей ему дубоватостью Левальтер фабрикует для доказательства тезиса о нематериалистичности Маркса еще одну фальшивку: «Для Маркса, — строчит он, — эта альтернатива… между «идеализмом» и «теорией отражения» вообще никогда не была альтернативой (ср. 2-й тезис о Фейербахе)[98]. Что же находит Левальтер во 2-м тезисе о Фейербахе? «Отбрасывание спора о действительности или недействительности мышления как схоластического вопроса»[99]. И на каких только потребителей рассчитывает этот господин? Вероятно, тоже на столь же непомерно «доверчивую» публику, как та часть представителей берлинского дипломатического корпуса, на которую расчитывали фабриканты антисоветских фальшивок? Левальтер опустил в приведенной им цитате «только» слова «изолированно от практики», и вместо отказа от чисто созерцательного решения проблемы получился отказ от самой проблемы вообще. Маркс отвергает, как схоластическую, претензию разрешить основной вопрос философии вне практики, потому что считает, что «спор о действительности или недействительности мышления» может быть разрешен только на практике. Левальтер фальсифицирует это и преподносит как отказ Маркса от всякой возможности решения этой проблемы утверждение о схоластичности вопроса