при всякой постановке. Переход от созерцательного, метафизического материализма к материализму диалектическому, действенному превращается нашим фальсификатором в переход от материализма к… позитивистическому идеализму. Это не требовало даже больших усилий, большой ловкости рук, а только достаточного запаса наглости. Но ее у «восстановителя подлинного марксизма» хоть отбавляй.
Разделавшись с «легендой» о материализме Маркса столь легким способом, он закрепляет свои позиции еще одним «аргументом»; он цитирует следующий отрывок из «Немецкой идеологии»: «Сознание конечно есть прежде всего осознание ближайшей чувственной среды и осознание ограниченной связи с другими лицами и вещами, находящимися вне начинающего сознавать себя индивида; в то же время оно — осознание природы, которая первоначально противостоит людям как совершенно чуждая» и т. д.[100] Приведя эту цитату, Левальтер не опровергает самого себя (как этого требует содержание цитаты), а, как ни в чем не бывало, заключает: «Об основном вопросе всякой материалистической спекуляции, — каким образом это «содержание» «проникло» в сознание (вопрос, который и поныне «разрешается» «марксистскими» философами примитивно-догматически посредством ответа: «благодаря каким-то процессам в мозгу!»), — по этому вопросу Маркс не проронил ни слова»[101]. Совершенно очевидно, что теория отражения отнюдь не сводится к элементарному признанию зависимости мышления от мозга. Это признание составляет одну из само собой разумеющихся предпосылок теории отражения, а вовсе не самое ее содержание. Теория отражения разрешает не психофизическую проблему, не вопрос о соотношении моего мышления и моего же мозга, а разрешает коренной вопрос теории познания — об отношении мышления (разумеется, свойственного человеку, обладающему мозгом) к объективной реальности, к материальной действительности, независимой от сознания и от мозга. Лeвальтер пытается доказать, что Маркс не был приверженцем теории отражения, а следовательно и не был материалистом. Для этого он проделал свой нехитрый фокус со 2-м тезисом о Фейербахе. Теперь он приводит цитату Маркса, излагающую теорию отражения и устанавливающую, что содержанием сознания является отражение объективной реальности; при-этом он ни слова не говорит о теории отражения, а вместо этого подсовывает вопрос о мозге. Но вопрос о зависимости мышления от мозга вовсе не был проблемой для Маркса. Ему незачем было ломиться в открытую задолго до Фейербаха дверь. Не по этому вопросу происходит его борьба с идеализмом, с одной стороны, с матафизическим естественно-научным материализмом, с другой. Чувствуя, что у него ничего не вышло с основным вопросом философии, Левальтер хочет подменить его более частным и элементарным вопросом. Если Левальтеру угодно было знать мнение Маркса по этому вопросу, он мог найти ответ в той же «Немецкой идеологии»: «В основе мыслящего, говорящего существа лежит, — читаем мы там на стр. 129, — весьма многообразное нечто, а именно: действительный индивид, его органы речи, определенная ступень физического развития, существующий язык и наречия, уши, способные слушать, и т. д.».(Не имел ли в виду Маркс, говоря здесь об органах речи, а не о мозге, «действительных индивидов», вроде г-на Левальтера?) В другом месте Маркс упрекает Штирнера в том, что «ему нет дела до физического и социального изменения, происходящего с индивидами и порождающего измененное сознание»[102].
Но возвратимся к «сокрушительному» доводу Адлера — Левальтера о том, что термин «материализм» имеет у Маркса лишь полемический характер в борьбе с Гегелем и введен «для устрашения буржуа». Сам Маркс, как известно, в I томе «Капитала» говорит прямо противоположное этому: он, на зло буржуазии, третировавшей Гегеля как мертвую собаку, кокетничал гегельянской терминологией. Насколько «умен» и «тонок» этот довод (представляющий собой лишь иную разновидность де-мановского различения между тем, что Маркс думал, и тем, что он говорил), видно хотя бы из полемики Маркса с Фейербахом, в которой Маркс дает глубокий анализ материалистических и идеалистических элементов в учении Фейербаха, упрекает его материализм в непоследовательности, обнаруживает, как несовершенная форма фейербаховского материализма приводит к своей противоположности — к идеализму, обвиняет Фейербаха в том, что он не сумел справиться с критикой гегелевской диалектики, в том, что он не является материалистом в истории и т. д. Каким тонким любителем «метафоры» был Маркс! Остается загадочным, почему в борьбе на другой фронт — против механического и вульгарного материализма — основоположники марксизма не называли себя из полемических соображений идеалистами. Социал-фашисты всех теоретиков представляют по своему подобию. Им непонятно, как могут совпадать слова и дела, речь и мысль.
Какими же изображаются фальсификаторами марксизма философские основы учения Маркса? Ради чего они из кожи лезут вон, чтобы «дематериализировать» марксизм? Если в борьбе против материализма социал-фашистские фальсификаторы действуют единым фронтом, то в выборе формы идеализма, в подборе разновидности идеализма, которой они подменяют марксизм, всяк молодец — на свой образец.
Левальтер например с серьезным видом уверяет, будто философской почвой, на которой произрос марксизм, является «без сомнения кантовское учение об идеях»[103], будто философским духом, пропитывающим учение Маркса, является «романтическое понимание «организма», которое обосновано в кантовой «Критике силы суждения», гетевском учении о метаморфозе и в ранней натурфилософии Шеллинга и пронизывает всю гегелевскую систему»[104]. Де-Ман обнаруживает «этически-гуманистические мотивы, лежащие позади всех его (Маркса. — Б. Б.) социалистических убеждений и оценочных суждений всего его научного творчества»[105]. То, что уже в 1844 г. Маркс преодолел «гуманизм», а в 1845–1846 гг. дал его развернутую уничтожающую критику, де-Мана не касается. До того, что уже в «Немецкой идеологии» Маркс по заслугам расправился с «этическими мотивами», — до этого де-Ману нет дела. Маркс писал: «Коммунизм просто непостижим для нашего святого (Штирнера. — Б. Б.), потому что коммунисты не выдвигают ни эгоизм против самоотверженности, ни самоотверженность против эгоизма и не воспринимают теоретически эту противоположность ни в ее эмоциональной, ни в ее напыщенной идеологической форме, а обнаруживают ее материальные корпи, вместе с которыми она исчезает сама собой. Коммунисты вообще не проповедуют никакой морали, чем Штирнер занимается сверх всякой меры. Они не предъявляют людям морального требования: любите друг друга, не будьте эгоистами и т. д.; они, наоборот, отлично знают, что как эгоизм, так и самоотверженность являются при определенных обстоятельствах необходимой формой самоутверждения индивидов»[106]. Судите после этого, что у Маркса «лежит позади» чего: этические мотивы — позади материальных классовых корней или материальные классовые корни — позади этических оболочек. Судите после этого, как глубок должен быть измышляемый де-Маном «трагический конфликт» Маркса, который, с одной стороны, якобы настолько верил в святость морали, что утаивал свою святую веру от масс, а с другой, — издевался над этическими побрякушками и моральными кликушами. Между де-Маном и Штирнером та разница, что для Штирнера научный коммунизм был «просто непостижим», а де-Ман хочет сделать его непостижимым для пролетариата. Впрочем этические склонности де-Мана вполне уместны: тому общественному строю, идеологом которого он является, пришла пора подумать о смертном суде.
Мы впрочем не дали де-Ману высказаться до конца о том, каковы воззрения рекомендуемого им «Маркса» его собственного изобретения: это, оказывается, — воззрение, «которое сближает Маркса, с одной стороны, с психологией Фомы Аквинского, с другой, — с современной глубинной психологией»[107] Какой размах! Какая мощь! Какая блестящая историческая перспектива! «Маркс» вырастает из глубокой дали христианской схоластики и выращивает пансексуалистов буржуазного декаданса! «Мы, — хочет перефразировать де-Ман классические слова Энгельса, — гордимся не только тем, что ведем свое происхождение от Фомы Аквинского, но и тем, что являемся предтечами Фрейда, Юнга и Блейлера! «Против такого «Маркса» де-Ман конечно ничего не имеет.
Все эти идеалистические фортели социал-фашистов, все эти подкопы под философский материализм, все эти жалкие потуги оклеветать материализм Маркса направлены против методологического фундамента исторического материализма: социал-фашисты «за» исторический материализм, но… взятый в кавычки, «так называемый».
Философские Ашфары и Елагины разделывались с диалектическим материализмом для того, чтобы выдвинуть следующий «парадоксально-звучащий тезис»: «Замыслом марксовой концепции «исторического материализма» было не что иное, как стремление понять историю человечества как «историю духа»[108]. Как «субъективный дух» Гегеля, так и его «объективный дух», понимаемые «конкретно», обозначаются историческим материализмом как движущая сила истории»[109]. «Реальным» является для Маркса «сознание»… «ирреально» («иллюзорно»), напротив, то, что представляется «сознанием», т. е. «оптическое содержание» «категорий»[110].
Эти господа отлично знают, что Маркс — непримиримый враг всякого идеализма, они прекрасно понимают «парадоксальность» (вернее неприглядность) своей философской утки, но эта «парадоксальность», эта ложь, для них неизбежна. Она является результатом того, что, совершая переход на позиции буржуазной идеалистической философии, социал-демократия неизменно твердила при этом о неприкосновенности и незапятнанности своих марксистских одежд, и теперь, когда сброшено все до последней нитки, оставшись in puris naturalibus, она продолжает твердить свои привычные уверения о преданности «историческому материализму», хотя у ее архиидеалистической концепции не осталось никаких