То напряжённое состояние, в котором находилась Маньчжурия в эти исторические дни, очень часто приводило к острым инцидентам и столкновениям между разноплемёнными частями ее населения, а также между властями обречённого мукденского правительства и иностранцами, в частности русскими.
Лояльное к Мукдену, беззащитное русское население давно уже привыкло к тому, что одно за другим у него отнимали права, когда-то учреждённые в Маньчжурии русским и китайским правительствами.
Русские не имели ни родины, ни защиты, а потому очень быстро были убраны со всех командных должностей, лишены суда, представительства в городском самоуправлении, очень часто попадали в зависимость от произвола мелких чиновников и полицейских. Всё это создавало известную атмосферу взаимного недоброжелательства, которое заострялось отдельными инцидентами.
Позади всего этого, конечно, стояли большевики, которые всегда и всячески старались испортить отношения между эмиграцией и китайскими властями. Это иногда им удавалось отлично.
Такой крупный инцидент, повлёкший за собой много жертв, произошёл в самом начале 1932 года.
Полунин сидел в редакции, когда прибежал репортёр, сообщивший, что на Китайской улице – на главной артерии Харбина, в самом центре города – происходят беспорядки. Около китайского магазина Хо Шин-ли собралась огромная толпа, которая бросала в магазин камни и угрожала приказчикам расправой.
Полунин пошёл на место происшествия. Была суббота – день, когда на Китайской улице было всегда много народа. Сейчас вся эта многотысячная толпа, главным образом русские, сгрудилась около магазина Хо Шин-ли и вела себя крайне вызывающе по отношению к полиции, пытавшейся навести порядок.
Полиция была явно растеряна и действовала нерешительно, перепуганная таким скопищем людей, среди которых была масса молодёжи. Шныряли какие-то подозрительные личности, которые призывали к разгрому магазина, к избиению полиции и т. д.
Полунину удалось узнать, что причиной всех волнений была поимка в магазине воров-европейцев, которых приказчики зверски избили. Какая-то женщина крикнула в толпе, что в магазине избивают русских и что ее муж был так искалечен, что умер. С этого началось. Возбуждённая толпа требовала расправы с приказчиками и к тому моменту, когда подошёл Полунин, остановила всё движение по улице, загородив её баррикадами из скамеек, сорванных вывесок, досок и т. д. Кое-где поколотили полицейских, отняв у них оружие: было несколько выстрелов и несколько раненых.
На следующий день, в воскресенье, названное «кровавым воскресеньем», толпа снова запрудила Китайскую улицу и снова пыталась построить баррикады. Но к этому моменту прибыли сильные наряды китайской полиции, которые без предупреждений открыли по толпе огонь из револьверов и винтовок.
Полунин, который был в толпе перед магазином Хо Шин-ли, забежал в холл отеля «Модерн». Оттуда он увидел, как перед самыми дверями отеля упал, обливаясь кровью, мужчина, который показался знакомым.
Мужчина, одетый в типичное шофёрское одеяние, прополз несколько шагов и затих, уткнувшись в большую лужу крови, которая мгновенно образовалась около него.
Рискуя получить пулю, так как полиция продолжала обстрел улицы, Полунин выскочил из отеля, подбежал к шоферу и перевернул его лицом кверху.
Застывшие, мёртвые, открытые глаза Малова посмотрели в небо. Полунин протяжно застонал: этот человек, недавно устроенный на хорошую службу, был снова на ногах, воскрес, ожил и бодро смотрел на будущее. Теперь будущее ему было не нужно…
В конце января японские войска и сформированные ими маньчжурские части, так называемые ново-гиринцы, двинулись вдоль южной ветки КВжд на север, в сторону Харбина. Китайские войска под командой генерала Ли Ду и начальника охранной стражи КВжд Дын Чао отходили на Харбин.
Харбин был в паническом состоянии: население боялось расправ и самоуправства со стороны отступающих. Многие магазины закрылись, обыватели сидели по домам, улицы опустели.
По городу постреливали, в Фуцзядяне была попытка переворота в пользу ново-гиринцев. Японская колония собралась в районе тех улиц, где были сосредоточены японские магазины, фирмы, банки, рестораны и т. д. Весь этот район был укреплён блокгаузами и проволочными рогатками и охранялся вооружёнными, мобилизированными от мала до велика японцами.
С наступлением темноты вход в этот укреплённый район закрывался наглухо. Это была мера предосторожности против выступлений китайской черни и нападений отступающей китайской армии, которая неминуемо должна была пройти через Харбин под японским натиском. С десяти часов вечера всякое хождение по городу запрещалось и полиция обстреливала запоздалых прохожих.
Днём над городом летали японские аэропланы. Один из них был вынужден спуститься около посёлка Чинхэ и попал под обстрел китайских солдат. Один лётчик был убит. Второй лётчик поджёг аппарат, предупредив собравшуюся огромную толпу любопытных, чтобы она расходилась, так как в аппарате есть бомбы.
Но толпа не послушалась и пыталась растащить части горевшего аппарата «на память». Страшным взрывом были убиты в толпе 15 человек и 45 покалечены. Это были, главным образом, русские – дети и подростки. Многие из них были разорваны на части.
Вечером 4 февраля, накануне занятия Харбина японскими войсками, часов в восемь, Полунин пришёл в редакцию. Редакция походила на блокгауз: двери были на запорах, окна замкнуты на железные решётки и заложены изнутри толстыми газетными комплектами. Боялись, что большевики, воспользовавшись смутным временем, бросят бомбу в редакцию ненавистной белой газеты.
В кабинете Полунина сидели двое – поэт Смелов и сотрудник Бочков, очень экспансивный, шумный, но славный молодой человек. Полунин сразу заметил, что оба где-то сильно «подкрепились».
– События-то, события, господа! – сказал Полунин. – Что нового? Никто не звонил?
– Какое там новое, – шумно возразил Бочков. – Вот Смелов меня обидел, это важнее. Понимаете, сидели мы сейчас в «Иверии», ели шашлык, Смелов и говорит…
Бочков начал рассказывать какую-то длинную историю.
Полунин не стал слушать и, сев за стол, углубился в работу. Но понемногу стал прислушиваться к разговору Бочкова и Смелова, который сидел сонный, вялый и светлыми своими глазами равнодушно смотрел куда-то мимо Бочкова.
– Вы оскорбили меня, – метался по кабинету Бочков, – а потому должны драться со мной на дуэли. Я вызываю вас!
– Не говорите глупостей, – сонно возражал Смелов. – Я не буду драться с вами на дуэли…
– Но почему? – кричал Бочков. – Почему?
– Не буду, – мямлил Смелов.
– А, понимаю! Вы поручик царской армии, а я только фельдфебель – хотя и лейб-гвардии Финляндского полка. Поэтому?
– Нет. Не потому. Отстаньте.
– А! Я понимаю! Вы потомственный дворянин, а я только крестьянин Харьковской губернии. Гонор, видите ли, не позволяет!
– Нет, не потому. Но драться на дуэли с вами я не буду.
– А, вы – поэт, признанный всей эмиграцией, а я только газетный хроникёр. Поэтому?
– Нет, не поэтому. Отстаньте.
– Но почему?! Почему?! – вне себя от ярости закричал Бочков.
– Я убегу, – сонно пожевал губами Смелов.
Задребезжал телефон. Полунин взял трубку. Говорил знакомый из Нового города. Говорил дрожащим голосом:
– Вдоль Большого проспекта посвистывают пули. Говорят, что японцы подходят со стороны Интендантского разъезда. С рассветом они пойдут в атаку на город.
Полунин повесил трубку.
– Господа! – взволнованно сказал он Смелову и Бочкову. – Японцы у Интендантского разъезда! Завтра они будут в городе. На рассвете атака, бой…
Смелов усмехнулся:
– С кем я не иду сейчас в долю, так это с большевиками. Японцы придут, товарищам невесело будет.
Эта мысль была мыслью всей харбинской эмиграции: с приходом японцев ждали начала энергичной борьбы с большевизмом.
Около десяти часов вечера, когда прекращалось всякое движение по городу, в редакцию неожиданно пришёл японец Отохаси, корреспондент большой осакской газеты.
Появление японца ночью, когда и русские опасались высовывать нос на улицу, поразило всех в редакции и испугало. В это тревожное время, когда в городе была масса китайских войск, готовящихся отражать японские атаки, такой визит мог кончиться очень печально и для Отохаси, и для состава ночующих в редакции сотрудников, если бы китайцы узнали об этом.
Полунин позвонил редактору по телефону и сообщил, что в редакции находится японец.
– Попросите его уйти. Вызовите машину и отправьте его в японский район. Иначе китайцы вас всех, вместе с ним, перебьют. Мы находимся почти в осаждённом городе. Он должен понимать это.
Отохаси хорошо говорил по-русски. Полунин передал ему всё, что сказал редактор. Японец усмехнулся.
– Ну, что ж, я уйду. Но если китайцы меня убьют на улице, это останется на ответственности вашей газеты. Едва ли это можно назвать хорошим гостеприимством.
Положение создавалось пренеприятное. Полунин снова позвонил редактору:
– Мы не можем отправить Отохаси на смерть: его убьют на улице.
– А если и вас убьют вместе с ним?
– Если будет опасность, мы его спрячем. Я не могу его выпроводить на улицу, на гибель.
– Ну, как знаете. Будьте осторожны.
Опасность была в том, что среди служащих типографии были китайцы, которые, увидя японца, могли донести в штаб Дын Чао, и тогда была возможна трагедия. Полунин спрятал Отохаси в самую заднюю комнату и просил его не выходить оттуда.
– Зачем вы вообще пришли? Вы же знаете наше бесправное эмигрантское положение… Зачем же ставить нас в такое ужасное положение?
– Так уж суждено, – усмехнулся Отохаси, – что совпадают наши пути в общей борьбе с коммунизмом. Ведь это только первый этап в борьбе. Мы пойдём вместе дальше по пути этой борьбы – японцы и эмиграция. А конкретно я пришёл вот почему. У вас центральное и очень удобное положение. Утром за мной заедет сюда, к вам, автомобиль и я поеду встречать наступающие японские войска. Если хотите, поедем. Посмотрите наши войска.