– Да, здесь.
– У вас есть родные?
– Мама и сестра.
– Я слышал, что у вас левые убеждения?
– Почти, – растерянно сказала Надя. – Я всё время среди советской молодёжи.
– А! Ну, хорошо. Я не буду вам мешать, печатайте. Мы ещё успеем наговориться. Сейчас я вас покину – мне нужно по делу. Будьте здесь как дома. Итак, пока…
Он пошёл к выходу из кабинета – широкими, твёрдыми, уверенными шагами сильного, крепкого человека. Остановился у дверей, повернулся к Наде.
– Сколько вам лет?
– Восемнадцать.
– Только-то? Эх, весна, весна! Давно мне столько было, очень давно. Ну, пока…
Ласково улыбнулся Наде голубыми глазами и скрылся за дверьми.
Как-то в феврале Полунину позвонили по телефону, что на улице нелепо и бессмысленно погиб бывший патрон его – Бодиско, владелец библиотеки. Два хулиганствующих шофера, мчавшихся на грузовике, налетели на рикшу, на которой ехал Бодиско. Несчастный старик вылетел на мостовую и убился. Шоферов задержали и засудили потом, но славного старика вернуть уже было нельзя.
Полунин пошёл на панихиду и похороны. С ужасом он увидел крошечное, сразу съёжившееся, разбитое о камни лицо этого чудесного, доброго человека. Навсегда закрылись умные, добрые, так много видевшие на своём веку глаза. Эта смерть была большой потерей для эмиграции.
Позднее новая трагедия потрясла харбинцев. В грязном номере скверной гостиницы «Нанкин» застрелились два молодых, полных сил поэта – Гранин и Сергин. По убеждениям оба были в противоположных лагерях, и поэтому эта добровольная смерть по взаимному уговору была непонятна.
Сергин оставил записку, которую закончил возгласом «Да здравствует родина СССР!» Гранин закончил свою записку традиционным фашистским – «Слава России!» Какую тайну унесли эти двое юношей в могилу, осталось неизвестным.
Что-то нужно было делать с эмигрантской молодёжью, сбивающейся с пути, – и об этом Полунин написал несколько горячих статей.
Однажды вечером в редакцию пришёл знакомый полицейский надзиратель, русский.
– Пойдёмте, покажу вам подлинный ужас.
Они прошли на одну из пристанских улиц, к небольшой лавчонке.
– Станем за фонарём, в тень. Молчите и наблюдайте.
К лавчонке подошёл русский юноша, почти мальчик. Оглянулся кругом, нагнулся к крошечному окошечку, внизу двери лавчонки, и постучал. Окошечко открылось. Юноша сунул в отверстие деньги и получил пакетик.
– Героин, – шепнул полицейский. – Сейчас выкурит.
Юноша вынул из кармана сигарету, помял её, вытрусил часть табака и всыпал туда героин. Зажёг сигарету и с явным наслаждением выкурил. За юношей к тому же окошечку подошла группа молодёжи, среди которой была девушка, и тоже купила героин.
– Эта девушка – гимназистка, – сказал полицейский. – Я знаю ее родителей.
Полунин был потрясён; ведь это были дети эмиграции!
– Что же вы, полиция, не вмешиваетесь? Ведь это убийство!
– Завтра подам рапорт. Но в успехе не уверен. Необходима работа самой эмиграции. Но вы сами знаете, что прежде всего нужно её организовать. Только тогда возможна будет борьба с этим злом.
Эта организация, о которой говорил полицейский, началась зимой 1934 года. Правительство Маньчжу-Го утвердило проект Бюро по делам российских эмигрантов, которое должно было ведать эмиграцией и направлять разрозненную работу эмигрантов. Первым председателем Бюро был намечен и утверждён генерал Рычков, который прежде всего призвал русских людей объединиться вокруг вождя русской эмиграции атамана Г.М. Семёнова. Намечены были пути и средства для объединения, для плодотворной творческой и общей работы, для борьбы всё с тем же врагом – с Коминтерном.
– Ну, что вы скажете о своей службе? – спросил Надю Батраков, улыбаясь голубыми глазами. – Не очень трудная работа?
– Нет, – улыбкой ответила ему Надя. – Совсем просто.
– И я ведь тоже не очень строг? Вы, наверно, думали – вот грозный будет у меня патрон. Член правления КВжд, важная персона… А я совсем простой парень. Я ведь из простых, из рабочего люда. Так, пообтёрся, подучился – вот и в люди вышел.
– Никогда бы не сказала, что вы из рабочих.
– Факт, душечка, а не реклама! Из рабочих, маляр, сам себе всем обязан. Когда-то партизаном был, за советскую власть дрался. А теперь вот в буржуазный город послан, шампанское с буржуями пью. Вы ведь догадались уже по тем бумажкам, которые вы печатаете, что речь идёт о продаже КВжд Маньчжу-Го. Наше правительство решило развязаться с этой дорогой, стратегическое значение которой для нас потеряно с приходом сюда японцев. Впрочем, вам всё это не интересно, да и мне не следует слишком болтать. Давайте поговорим о другом. Вы танцуете?
– Да.
– Хорошо танцуете? А я учился в Москве, учился, да очень плохо выходит. Поучите меня.
– Как это? Где?
– Поедем куда-нибудь в ресторан. Я вас приглашаю.
– Что вы? Начнутся всякие разговоры: правленское начальство со своей машинисткой.
– Ерунда! Плевать! Поехали? Я ещё здесь ничего не знаю, в вашем Харбине. А говорят – это мне ещё в Москве говорили, что в Харбине очень весело. Поехали?
– А ваша жена? Вы ведь женаты…
– Жена? Ерунда! Я ей говорить об этом не собираюсь. Да она у меня свободных взглядов. У нас, в СССР, всё ведь иначе, не так, как у вас. Здесь живут ещё старыми взглядами. Что тут дурного, если мы поужинаем в общественном месте и потанцуем? А?
– Право, не знаю. Неудобно.
– Плюньте! Давайте, я заеду за вами сегодня вечером. Где вы живёте?
– Боже упаси! Только не домой! Никто ничего не должен знать. Я буду ждать вас на углу Казачьей и Диагональной.
– Где это? Я ведь вашего города не знаю.
– Я вам напишу на бумажке, а вы покажете шоферу.
– Замётано! Куда поедем?
– Не знаю.
– А кто знает? Где можно хорошо покушать?
– В «Американском баре».
– Прекрасно! А танцевать?
– В «Фантазии».
– Ещё лучше! Итак, в девять часов я буду там, где вы приказали. Даешь «Фантазию»!
Полунин редко бывал в кабаре, но именно в этот вечер, к большой досаде Нади, он сидел в «Фантазии» с приехавшим из Японии Юзо Морита.
Молодой адвокат за эти два года часто приезжал в Харбин. И всякий раз обязательно посещал Полунина или приглашал его куда-нибудь в ресторан, где оба проводили время в оживлённой беседе. Так было и на этот раз. Морита позвонил в редакцию «Сигнала» и попросил Полунина приехать в «Фантазию».
В зале кабаре было полно, и Полунину и Морита пришлось сесть у самого входа. Посреди зала кружилась в пляске цыганка Берта Червонная.
– Что же говорят в Токио о продаже КВжд? – спросил Полунин.
– Вопрос решён. Бесконечные переговоры заканчиваются, – сказал Морита. – Советские идут на уступки. Подписания договора нужно ждать очень скоро.
– За сколько? Как вы думаете?
– Говорят, 150 миллионов. Часть наличными, часть товарами. А что эмигранты говорят в Харбине?
– У нас смешанное чувство, Морита-сан, и вы должны понять это. С одной стороны, уйдёт, исчезнет вся подпольная советская работа, которую вели большевики, прикрываясь дорогой. С другой стороны, мучает мысль, что всё это ведь было создано Россией, русскими руками и теперь это уходит от нас. Сотни миллионов русских рублей остались здесь, тысячи русских дорогих нам могил усеивают маньчжурские поля. И всё это потеряно, всё это впустую. Вы, конечно, понимаете, как горько будет русскому сердцу, когда дорога будет продана.
– Я понимаю, – сказал Морита. – Ведь я добросовестно изучал историю КВжд и знаю, что стоило России создание дороги. Такова историческая судьба. Каждый эмигрант после этого, по-моему, должен ещё больше ненавидеть большевиков, которые довели Россию до такого состояния. Что вы?
Полунин вздрогнул и уставился немигающими глазами на вход в кабаре. Вошла Надя. За нею стоял очень высокий белокурый, хорошо одетый господин. Полунин поклонился Наде, но всё его внимание было устремлено на ее спутника.
– Извините, Морита-сан, что я не слышал вашего вопроса. Дело в том, что меня заинтересовал этот человек, с которым пришла моя знакомая. Я голову даю на отсечение, что где-то видел этого человека. У него очень характерная внешность. Когда-то, где-то я встречался с ним, разговаривал. У меня хорошая память, но здесь она мне изменила… Или это было очень давно?…
Он проводил глазами Надю и ее спутника, которые в зал не вошли, а поднялись по лестнице в ложи, открытые в сторону сцены, и заняли одну из них.
– Чего вы испугались? – спросил Батраков Надю. – Кого вы увидели?
– Одного знакомого. Он бывает у нас дома и может рассказать маме, что я была здесь с вами.
– А я уверен, что он не расскажет. Зачем он будет делать вам неприятность? Он не жених, не влюблён в вас?
– О, нет!
– Ну, тогда пустяки! Покажите его… который?
– Вон, сидит с японцем.
– А… этот…
Батраков равнодушно взглянул туда, куда показала Надя. Присмотрелся. Странно насторожился.
– Где-то я его видел, – пробормотал он. – Определённо видел, разговаривал с ним. Гм… Совершенно уверен, что встречался. А впрочем, черт с ним! Давайте смотреть на сцену. Кто это танцует?
– Серов и Манжелей…
– А неплохо! Ишь, чуть не сломал её пополам… Вот, черт!
На другой день Полунин был удивлён, когда к нему в редакцию, сразу после службы, зашла Надя. Она давно уже не бывала в редакции, и отношения между нею и Полуниным были полувраждебные.
– Саша, – она назвала его так, как его называли Анна Алексеевна и Ольга. – Я пришла просить вас: ничего не говорить дома о том, что вы меня видели в «Фантазии».
– Помилуйте, Надя, я и не собирался, – ответил Полунин. – Я не имею права вмешиваться в вашу жизнь. Но, во имя вашей мамы, которую так люблю и которая так много перестрадала в своей жизни, очень прошу вас продумать всё это и не огорчать Анну Алексеевну.