– Значит, Батраков, ваш муж, и бывший член правления КВжд – тот самый партизан, который спас вас в Николаевске?
– Да. Только фамилия его не Батраков. Эту фамилию он принял, когда поехал сюда, в Харбин. Он сказал мне, что ряд важных соображений заставляет его временно переменить фамилию.
– А тогда, в николаевские времена, как была его фамилия?
– Фролов.
– Что?! Фролов?! Его зовут Михаил? – ахнул Полунин.
– Да.
Замелькали, побежали назад с бешеной скоростью дни, годы…
…1918 год. Он, Полунин, сидит в тюремной камере для допросов и смотрит на высокого, широкоплечего человека с красивым, мужественным лицом и ясными, голубыми глазами. Человек был закован в кандалы.
– Фролов Михаил?
– Так точно.
Потом длинный разговор с ним. Острый взгляд его голубых, иногда становившихся стальными глаз. Потом суд… приговор… и эта драматическая встреча с черноглазой Катей. Потом бегство белокурого гиганта. Он уже во главе партизанской шайки… спускается вниз по Амуру, к Хабаровску – как говорили, на соединение с Тряпицыным.
И через много лет, уже в Харбине, – рассказ Анны Алексеевны о Фролове, о том, что она узнала от партизана Хромова. Фролов приказал добить раненого, умирающего Леонида Синцова, Фролов увёл Николая Ивановича и, вероятно, он и убил его или приказал убить. Фролов взял Тамару… Всё Фролов!..
И ярко вдруг всплыла недавняя встреча в «Фантазии», когда увидел Полунин Надю и с нею высокого, белокурого человека. Этот Батраков… эта фамилия была только прикрытием… он боялся ехать на Дальний Восток под своей настоящей фамилией… Фролов… конечно, это был тот самый человек, который семнадцать лет тому назад стоял перед ним, Полуниным, в благовещенской тюрьме, закованный в кандалы. Ха! Член правления КВжд… советский сановник… убийца, грабитель, садист!
Волна горячей крови ударила в голову Полунина. И какая ирония судьбы: сойдясь с одной сестрой, Фролов встречается с другой, ухаживает за ней и не знает, что фамилию Григоренко имеет дочь и сестра убитых им людей. А Надя не знает, что этот советский посланец – убийца ее отца и брата. Страшные шутки шутит жизнь!
– Вы знаете этого человека? – спросила Тамара, заметившая, что Полунин взволнован.
– Да… то есть, может быть. Я вспомнил об одной встрече, которая была очень давно… много лет тому назад. Но возможно, что я ошибаюсь…
– Где живёт мама… и сестры? – снова спросила Тамара.
– Если хотите, я вызову сейчас Ольгу. Она служит недалеко отсюда, в магазине Чурина.
– Как? Сейчас? – Тамара прижала руки к груди. – Я сейчас увижу сестру?
– Это будет лучше, если она подготовит Анну Алексеевну. Старушка она уже, и как бы ей не стало плохо, когда увидит вас и всё узнает.
– Ну, хорошо. Зовите Ольгу… Боже мой! Узнает ли она меня? Ведь пятнадцать лет! Ей тогда семь лет было…
Полунин позвал посыльного и написал записку:
«Ольга! Приходите немедленно в редакцию. Отпроситесь: это очень важно. И скорее».
– Отнеси это в контору Чурина и передай барышне Синцовой.
Ольга пришла через четверть часа. Вошла взволнованная.
– Сашенька, что случилось? Вы никогда не вызывали меня запиской… может быть, что-нибудь с мамой?
– Нет, Оля, не то, – звенящим от волнения голосом сказал Полунин. – Позвольте вас познакомить с вашей погибшей в Николаевске сестрой Тамарой.
Анна Алексеевна сидела за газетой, когда вернулась Надя. Девушка пыталась сейчас же пройти в свою комнату, но Анна Алексеевна задержала её. Она видела, что дочь взволнована и смущена.
– Иди сюда, Надя. Садись.
Голос Анны Алексеевны дрожал. Надя посмотрела на неё – на седую голову, на эти милые, такие всегда тревожные, всегда – сколько она помнила – печальные глаза, уже плохо видящие, прикрытые большими круглыми очками, на горькие морщины вокруг рта и разрыдалась.
– Садись, садись сюда, доченька, – показала Анна Алексеевна на стул возле себя. – Ну, расскажи, расскажи, что у тебя на душе. Больно задела тебя эта заметка в газете? И мне больно, Надя, очень больно. Я не хочу тебя упрекать.
Надя прижалась к плечу матери и горько рыдала, а та гладила её по голове и сразу, мгновенно, как всегда, когда она говорила с Надей, вдруг ярко встал перед глазами душный, тёмный чердак, а в ушах зазвенел свистящий, змеиный женский шепот:
– Душите её! Душите!
Анна Алексеевна крепко прижала к себе Надю – судорожно и сильно, словно сейчас войдут партизаны и отнимут дочь.
– Я не хочу тебя упрекать, ты уже взрослая, но разве ты не понимаешь, к чему ведут тебя твои советские знакомые? Вот – скандал на весь город. Что может тебя связывать с этим человеком, с Батраковым? Он советский, наш общий враг… ты же не можешь отрицать, что они разрушили нашу семью, нашу родину, всё, что было нашей святыней, чему мы поклонялись… Доченька моя, если бы я могла тебе передать всё то, что мы пережили в Николаевске… Вот уже пятнадцать лет прошло, а всё это перед моими глазами, живо и до сих пор мучает меня по ночам. Этот человек, с которым ты разъезжаешь по ресторанам, – ведь он не рядовой советский служащий, насильно заставленный работать, а специально послан из Москвы, облечён доверием коммунистической партии. Такие люди у них всегда с большим и страшным прошлым… Вспомни Лашевича, Чухманенко… Всё это чекисты. Ты ничего не знаешь об этом человеке, а показываешься с ним на народе. Ты понимаешь, как это оценивается? Тем более он женат и на это всегда смотрят с совершенно определённой точки зрения. Но я думаю…
Она вдруг отстранила Надю и попыталась посмотреть ей в глаза. Та отвернулась.
– Надя, – прошептала Анна Алексеевна, – ты должна мне сказать правду… Как далеко зашёл ваш роман? Надя, я твоя мать, от которой ты не должна скрывать ничего. Надя!
– Я клянусь тебе, мамочка, – таким же шепотом сказала Надя, – что ничего не было. Только один раз он меня поцеловал. Он вёл себя очень прилично. Клянусь тебе, мамочка! Вот перекрещусь!
Она посмотрела на мать плачущими глазами и часто, часто, мелко закрестилась.
– Ну, верю, верю, доченька! Но ты даешь мне слово, что больше встреч с ним не будет?
– Я сейчас имела с ним встречу… в кафе.
– Надя, побойся Бога! После этой заметки, после такого скандала?
– Он зовёт меня с собой в Москву. Хочет развестись с женой, – упавшим голосом сказала Надя и зарыдала.
– Что ты ему ответила? – ахнула Анна Алексеевна. – Что ты ему ответила?
– Сказала, что подумаю…
Надя взяла руки Анны Алексеевны в свои. И в этот момент рубин на пальце девушки сверкнул кроваво и зловеще.
– А это что? От него? Откуда это кольцо? Дай-ка его сюда… покажи-ка… Сними!
Надя сняла кольцо, протянула Анне Алексеевне, которая вдруг мертвенно побледнела. Взяла кольцо. Оно было из мягкого, гнущегося золота, а рубин имел форму сердца. Анна Алексеевна затряслась и с ужасом уставилась на еле заметную надпись на обороте золотого ободка: 5.VI.1919.
– Где… где он взял это кольцо? – свистящим шепотом спросила она. – Где он взял его? Позвони ему сейчас же по телефону и спроси, где он взял это кольцо. Или нет… нет! Не звони! Нужно обдумать всё это… я с ума сойду!
– Мамочка, что с тобой? Что такое? Что это за кольцо?
Надя стала на колени перед Анной Алексеевной, умоляюще заглядывая ей в расширенные глаза.
– Надя! – истерически закричала Анна Алексеевна. – Надечка!… Это кольцо твой отец подарил Тамаре, когда она перешла в седьмой класс… Ты понимаешь, что это значит? Это кольцо попало к Батракову от Тамары! Боже мой, может быть, жива она, доченька моя!
Анна Алексеевна встала со стула, хотела что-то сказать Наде, но вдруг грузно упала в глубоком обмороке, ударившись головой о ножку стола.
– Что такое? Мамочка! – вбежала в комнату как раз в эту минуту Ольга.
За ней вошёл Полунин, позади была незнакомая Наде дама под вуалью, в котиковом манто. Она сняла шляпу и вуаль, бросилась вперёд и стала на колени, на пол, около Анны Алексеевны.
– Она разговаривала со мной, разволновалась и упала, – сказала Надя.
– Мамочка! Дорогая мамочка! – шептала Тамара, целуя седые волосы старушки. – Дайте воды! Воды!
Ольга дрожащими руками подала стакан воды, став рядом с Тамарой на колени.
– Мамочка? – тихо сказала Надя Полунину. – Кто эта дама? Почему она говорит – «мамочка»?
– Посмотрите, Надя, – так же тихо ответил Полунин, указывая на стоящих рядом на коленях Тамару и Ольгу. – Правда, похожи?
– Да, похожи… – побелела Надя, вдруг начиная что-то понимать в этой сцене.
– Это Тамара… ваша сестра.
Надя бросилась к сестрам, и все трое обнялись, истерически рыдая. В эту минуту Анна Алексеевна пошевелилась. Полунин подбежал к ней.
– Господа, вы разберетесь, поговорите обо всём потом. Тамара, идите в другую комнату, пока не показывайтесь Анне Алексеевне. Ольга, придерживайте голову… отнесём маму на диван. Подушку!
Он подхватил на руки Анну Алексеевну.
– Нашатырь… нашатырь есть? Реветь будете потом… помогите сейчас. Надя, позвоните доктору… вот телефон. Ещё одну подушку! Валерьянки! Да возьмите же себя в руки! Всё это пустяки, сейчас пройдёт!
Он взял Анну Алексеевну за руку, нащупал пульс. Пульс был слабый, неровный. Ольга поднесла нашатырь к носу Анны Алексеевны. Она глубоко вздохнула, отмахнулась от флакона с нашатырём, застонала и открыла глаза.
– Тамара, Тамарочка… – прошептала она тихо. – Ах, это ты, Ольга… мне почудилось, что здесь Тамара… вот, привидится такое. А это кто? Сашенька? Вот нехорошо стало, голубчик…
– Не надо разговаривать, – сказал Полунин. – Полежите спокойно.
– Ничего, ничего, мне лучше. Подождите. Что-то я хотела сказать… Да, мы разговаривали с Надей, и я увидела у нее на пальце кольцо с рубином, папин подарок Тамаре. Когда она перешла в последний класс. Это кольцо Наде дал этот самый, советский, который за ней ухаживает, Батраков. Сашенька, нужно знать, как оно к нему попало. Может быть, жива наша Тамарочка… может быть, увижу её перед смертью…