И вдруг – словно яркий, ослепительный, пронизывающий свет, как откровение, как молния, сверкнула мысль: «Я! Я должен быть судьбой этого человека, его Немезидой, его судьёй, его палачом! Я, который мечтал всю жизнь, все эти пятнадцать лет, о подвиге, о жертве, я, который призывал едва ли не каждый день к жертвенности, к борьбе, который столько своей души и крови вкладывал в эти строки, – я должен сделать это! Я, который восхвалял Канегиссера, Дору Каплан, Конради, Сковороду, Ерохина! Я, который молил Бога о том, чтобы началась борьба, чтобы ринуться в эту борьбу первым, – я должен сделать это! Это моё право, мой долг, это точка после всей моей, пусть маленькой, но замеченной эмиграцией и большевиками работы. Я должен сделать это! Сегодня, сейчас же – чтобы не убежал он, не скрылся в СССР!»
Полунин вышел в другую комнату, сел на диван, задумался. Один за другим зароились планы, один фантастичнее другого. Наконец, стало вырисовываться что-то стройное, несложное и потому, вероятно, самое удачное. Он подошёл к Тамаре, сел рядом с ней. Тихо заговорил:
– Может быть, не время сейчас говорить об этом и, может быть, вы скажете, что это не моё дело. Но я считаю себя другом этой семьи и, следовательно, вашим другом. Я буду краток. Как вы намерены поступить дальше? Вернуться к мужу?
Она посмотрела на него почти безумными глазами.
– К этому убийце? Вы слышали, что сказала мама? Это были ее последние слова. Вернуться к нему? Никогда!
– Тогда слушайте меня. Нужно сообщить ему о вашем решении. Иначе он может заявить в полицию о вашем исчезновении, вас начнут искать, скандал, газеты… вы понимаете? Я полагаю, что вы едва ли захотите сами объясняться с ним. Доверьте это мне. Я расскажу ему всё, что произошло, и докажу, что всякий шум вокруг этой истории ему невыгоден. Понимаете? Я поеду к нему сейчас. Согласны?
– Ах, мне всё равно! Я только хотела сказать ему всё, что о нём думаю… я боюсь этой встречи. Я готова убить его, гадину!
– Я передам ему всё это от вашего имени. Поверьте, что я сумею это сделать лучше вас. Но дело в том, что он едва ли впустит меня в квартиру для объяснений. Сейчас уже вечер, ваша квартира, вероятно, охраняется?
– Нет. Есть только наружный, уличный сторож. В доме бойка. Больше никого нет. Конечно, муж может не впустить вас.
– Вот потому-то и нужна ваша записка. Вот вам бумага и перо. Пишите.
Тамара послушно взяла перо. Полунин продиктовал:
– «Я ухожу от тебя навсегда. Если тебя интересуют причины, то их может объяснить тебе человек, который доставит эту записку. Он служащий советского учреждения, и ты спокойно можешь впустить его. Он знает мои планы и намерения, и я уполномочила его рассказать тебе всё, если это тебя интересует. Тамара».
– Но это очень спокойно… разве я это хотела сказать ему?
– Послушайтесь меня. Я знаю, что делаю. Ничего никому не говорите. Я вернусь, может быть, скоро и тогда всё расскажу вам.
Полунин сунул записку в карман, вышел из квартиры, по привычке проверил, в кармане ли браунинг, с которым почти никогда не расставался, прошёл до Китайской улицы, остановил на углу автомобиль и приказал везти себя в Новый город.
Полунин вышел из машины у вокзала: решил идти до Маньчжурского проспекта пешком, чтобы всё хорошенько продумать. Он пошёл по Сунгарийскому проспекту к скверу. Поравнялся с Гранд-отелем и тревожно подумал: «А что, если он сейчас не дома, а здесь?» Полунин знал, что советские, по старой памяти, любят ужинать в Гранд-отеле. Мысль эта заставила его похолодеть: неужели сорвётся? Потом подумал: «Нет, он дома… должен быть дома. Вероятно, он встревожен исчезновением Тамары. Он должен связать это исчезновение с заметкой в газете. Он должен быть напуган».
Полунин посмотрел на часы: было без четверти девять. По Сунгарийскому проспекту тускло горели фонари. Прохожих почти не было. Дул пронизывающий, холодный ветер, заставляя Полунина кутаться в шубу. По мостовой мело снег, ветер гнал бумажки, пустые пачки из-под сигарет, сухие листья, окурки. Большинство домов почему-то стояли тёмными, унылыми. В гостинице «Версаль» в одном окне второго этажа горел очень яркий свет, освещая часть улицы. Но дальше было опять темно.
Полунин свернул к Маньчжурскому проспекту. Теперь дом, в котором занимал квартиру бывший член правления КВжд Батраков, был уже недалеко. Полунин остановился, подумал: «Готов ли я, решусь ли?» Скрипнул зубами: «Да, готов!»
Дом был обыкновенный, железнодорожный, типовой. Но Полунин знал, что внутри он сделан отлично – специально для высоких советчиков. Батраков занимал целую половину дома.
Полунин пошел по противоположной стороне улицы. Окна квартиры Батракова были освещены. «Дома!» – дрогнуло в душе Полунина. Минутная слабость охватила его, и ноги как-то странно обмякли.
Он прошёлся до конца квартала, остановился на углу, посмотрел вдоль улицы. Где-то уныло выла собака, на крыше тёмного домика скрежетал лист железа. Мигал раскачиваемый ветром фонарь.
И вдруг в темноте улицы замелькали, становились всё яснее белые пятна, превратившиеся постепенно в лица. Печально улыбнулся Полунину старик с копной седых волос. Из глубины лет услышал Полунин сказанное тихо, тихо:
– Нет, Саша… Я не побегу из Благовещенска. Будь, что будет.
Это была последняя беседа с отцом: больше никогда не увидел и не увидит его седые волосы. Другое лицо мерещится Полунину в темноте: бородка клинышком, пенсне – Николай Иванович Синцов.
– Убили моего Леонида, сына моего убили… Скоро и меня убьют… Прощай, Саша…
Штабс-капитан Полетика, удушенный в тюрьме, таращит белые глаза на Полунина, Усов тянет к нему обгорелые, покрытые лохмотьями кожи руки, что-то говорит мёртвыми губами расстрелянный в Николаевске, в Де-Кастри, Володя Гарф, с которым учился когда-то в благовещенской гимназии… Сотни, тысячи людей тянутся к Полунину из темноты, что-то шепчут, подсказывают, скалят зубы, стонут, показывают свои раны…
Шаги… ночной сторож с колотушкой, закутанный в огромную доху… Нужно идти – не выдумал бы что-нибудь сторож: стоит странный человек, сам с собой разговаривает… Полунин быстро, энергично пошёл к квартире Батракова. Позвонил у дверей. Зажглась лампочка над входом. Зазвенели запоры, и дверь открылась на длину цепочки.
– Ваша кого надо? – Полунин увидел узкие глаза боя.
– Господина Батракова.
– Ваша какой люди?
– Вот, передай записку.
Полунин просунул в щель записку Тамары. Бой захлопнул дверь. Снова мгновенная дрожь потрясла Полунина. Он сжал зубы, взял себя в руки. Бой вернулся быстро.
– Ходи, пожалста.
Полунин вошёл в переднюю. В другом конце ее, у двери стоял высокий, белокурый человек. Он внимательно посмотрел на Полунина.
– Вы от жены?
– Да. Ваша супруга просила передать вам записку и всё рассказать о ней, если это вас интересует.
– Странно! Конечно, интересует – ведь это моя жена. Уйти, ничего не сказать… И эта записка… Раздевайтесь и идите сюда, в кабинет.
Полунин разделся, бой повесил его шубу и шапку на вешалку и ушёл. Полунин твёрдыми шагами прошёл в кабинет. Комната была небольшая, очень уютная, обставленная хорошей мебелью. Белокурый человек сидел за письменным столом, и яркая лампа хорошо освещала его лицо и голубые, ясные глаза.
– Садитесь, – показал он Полунину на кожаное кресло.
Чувствуя, как страшно бьётся сердце, Полунин сел.
– Что же просила передать мне моя жена? И при чём вы здесь? Кто вы такой? Жена пишет, что вы служащий советского учреждения. Какого?
– Моя фамилия Полунин. Вы меня не помните и не можете помнить. Но мы однажды встретились и разговаривали.
– Ах, так! Где же это?
– В России.
– В России? Давно?
– Давненько. Больше пятнадцати лет.
– Вон что! Где, в каком городе?
Полунин увидел, что голубые глаза тревожно потемнели.
– Я скажу вам это потом. Сейчас позвольте передать то, что меня просила сказать Тамара Николаевна.
– Я слушаю. Вероятно, ушла из-за этой газетной заметки?
– Нет. Но заметка сыграла известную роль. Ваша жена никогда не вернётся к вам.
– Вот что! – прищурились голубые глаза. – Почему же это? И вообще, вы не находите странным, что совершенно незнакомый, посторонний человек передаёт мне решение моей жены?
– Странно для вас, потому что вы не знаете того, что произошло. Дело в том, что… Дело в том, товарищ Фролов, что Тамара Николаевна нашла здесь, в Харбине, свою семью, которую считала погибшей в Николаевске.
Полунин увидел, как медленно стала сходить краска с этого весёлого, упитанного лица.
– Товарищ Фролов? Что вы хотите этим сказать?
– Это ваша фамилия. Батраков – ваш псевдоним.
– Ну, предположим. Что же из этого следует? И почему вы берёте на себя роль какого-то разоблачителя, следователя? Кто вы? Какое отношение вы имеете к моей жене?
– Имейте терпение. Давайте по порядку.
– А если я не захочу с вами разговаривать? Ваше вторжение сюда… эта записка – всё это очень странно.
– Разговаривать вы будете! У меня есть средство заставить вас разговаривать.
– Вот как! Ну, давайте разговаривать. Я начинаю припоминать, что где-то видел вас. По-моему, недавно – и здесь, в Харбине.
– Совершенно верно. В «Фантазии». Вы были с девушкой, со своей машинисткой.
– А! Вспомнил! Она сказала, что вы хороший знакомый ее семьи. Вы сидели с китайцем или японцем. Не из-за этой ли девушки ушла моя жена? Ревность?
– Нет. Слушайте. Мы встречались с вами не только в «Фантазии». Значительно раньше. Я уже говорил – больше пятнадцати лет тому назад.
– Почему вы решили, что моя фамилия Фролов?
– Потому что я знаю. Давайте по порядку. Хорошо?
– Вы меня заинтересовали. Рассказывайте.
– Итак, в 1918 году на Благовещенск наступают красные. Среди них товарищ Фролов. Правильно?
– Предположим. Дальше.
– Красные врываются в город. Идёт расправа с белыми и мирными горожанами. Товарищ Фролов режет направо и налево…