– Неправда!
– Вы сами подписали своё собственное показание об этом. Вы подали эту бумагу на имя председателя совдепа Мухина.
Голубые глаза Фролова расширились.
– Кто же вы? Вы меня знаете по тем временам?
– Да. Я был у белых военным следователем, и всё советское производство по вашему делу случайно попало в мои руки.
– А! Так вы белый? Значит, записка моей жены – это трюк? Я припоминаю вас теперь: это вы допрашивали меня в тюрьме? Юный прапорщик?
– Совершенно верно! Узнаёте?
– Более или менее. Вы постарели.
– Мне хуже жилось, чем вам на советских хлебах. Слушайте дальше. Вас присудили к казни. Вы убежали, организовали партизанский отряд, действовали в Амурской области. Потом спустились по Амуру и присоединились к Тряпицыну. Вместе с ним захватили Николаевск. Здесь ваша деятельность развернулась вполне. Вы грабили, насиловали, убивали…
– Легче на поворотах! Этого не было!
– Вам нужны доказательства? Пожалуйста. Как девичья фамилия вашей жены?
– Вам лучше знать! Вы так всё досконально знаете и помните.
– Синцова. Итак, в Николаевске жила милая семья Синцовых, главу которой я знал лично. Именно вы, никто другой, пришли однажды и взяли из этой семьи сына Леонида, реалиста. Он был исколот штыками и выброшен на свалку. Но он остался чудом жив и, полураздетый, окровавленный, умирающий, пытался спастись, зайдя в один из домов на берегу Амура. Но он попал, к несчастью, на партизан. Они позвонили в штаб, к вам, товарищ Фролов. Вы поговорили с Тряпицыным, у которого были ближайшим советником, и приказали «добить живучего гада», что и было исполнено. Было всё это? Фролов отрицательно покачал головой.
– Не лгите! Здесь есть люди, которые всё это знают. Что вы Фролов, – знаю я. Кроме того, об этом сказала ваша жена.
– Тамара? Она сказала?
– Да. Не хмурьте брови. Вы ничего ей не сделаете. Она не вернётся к вам и в СССР с вами не поедет. Слушайте дальше. Мальчик был убит… два раза убит… по вашему приказанию, товарищ Фролов. Но это не всё. Позднее вы снова явились в эту несчастную семью и взяли ее главу – отца Синцова. Здесь у меня нет прямых доказательств, но несомненно то, что Николай Иванович погиб не без вашего благосклонного участия. Может быть, вы что-нибудь расскажете по этому поводу? Или забыли уже? Конечно, ведь это было так давно.
Фролов молчал и смотрел, не отрываясь, на Полунина. Он видел перед собой высокого, юношески стройного брюнета, с тёмными, гневными глазами, с крепко сжатыми губами – когда он замолкал и ждал ответа на свою речь, которая становилась всё более страстной. Ему было лет тридцать семь-восемь. У него было не очень здоровое, бледное лицо: «должно быть, больное сердце» – автоматически отметил в уме Фролов. У Полунина был твёрдый подбородок, резкий профиль, две решительных, глубоких морщины на лбу.
Весь он был подобран сейчас, напружинен, словно готовился к прыжку. У него были широкие плечи, и он производил впечатление сильного физически человека, несмотря на бледность. «Ну, я его не боюсь, если полезет!» – самодовольно подумал Фролов, сжав кулак. Он слушал Полунина со странным, захватывающим интересом. Воскрешённые этим быстрым, взволнованным рассказом картины далёкого прошлого вставали одна за другой. Поразительно было, что этот человек так точно передавал те далёкие события.
– Значит, забыли? – зло повторил Полунин,
– Забыл, – спокойно сказал Фролов. – Послушайте…
Он улыбнулся – почти простодушно.
– Послушайте… всё это так интересно. Не перейти ли нам в столовую? Бой даст нам чаю… у меня есть отличный коньяк. Мы можем прекрасно наладить беседу за рюмкой… А это даже оригинально: встреча двух врагов на нейтральной территории, через много, много лет. Так сказать, подсудимый и судья. Здорово оригинально?
– Я не шучу, Фролов, и мне не до коньяка, – что-то было в тоне Полунина, что согнало улыбку с лица Фролова. – Слушайте дальше. Вы убили или приказали убить старика Синцова. Какие ещё убийства вы совершили, – известно только Господу Богу, который видел всё это сверху и не поразил вашу разбойничью свору молнией. Вам было мало жертв в этой несчастной семье Синцовых. Вам понравилась старшая дочь Тамара, гимназистка, почти девочка. Вы приказали ей прийти в свой штаб. Вам было всё равно, что переживает эта семья, уже потерявшая отца и сына. Вам нужна была девушка, вас тешила мысль наслаждаться детским телом. Она пришла к вам… что она могла сделать, как она могла не подчиниться, когда в залоге был отец? Вы изнасиловали её, смяли, растоптали. Вы понимаете, что творилось в душе этой девушки, ещё ребёнка?
Что-то грозное сверкнуло в тёмных, немигающих глазах Полунина. Фролов сделал протестующий жест.
– Это не так, – хрипло сказал он и прокашлялся. – Разве она не сказала вам, что я спас её от верной смерти. Её убили бы.
– Да, верно, вы спасли её, но только для того, чтобы иметь подле себя самку. Потом, вероятно, вы привязались к ней, чувствуя ее неизмеримое духовное превосходство. Да, она всё рассказала… Она не знала, что вы убийца ее отца и брата. Но за своё спасение она отплатила вам тем, что сделала из вас что-то. Ведь вы были совсем дикарём, теперь вы – хотя бы внешне – похожи на человека.
– Послушайте, – приподнялся Фролов. – Мне надоела ваша манера разговаривать. Вы порядочный нахал! Я не дал вам права так говорить со мною! Идите-ка подобру-поздорову, пока я не набил вам морду!
– Садитесь! – повелительно бросил Полунин и вынул из кармана браунинг.
Фролов побледнел, сделал движение встать, но снова покорно опустился в кресло.
– Это насилие!
– Насилие? Боже мой, какие красивые слова! Теперь это насилие, когда вы посланы сюда Москвой и вы советский сановник. А вспомните другие времена. Разве не было насилием истерзать несчастного мальчика, убить отца, искалечить душу и тело девочки-дочери? Сидите, Фролов, и слушайте дальше. И помните, что я знаю о вашей физической силе, знаю, что вы справитесь со мною. Поэтому-то я и взял с собой браунинг.
Фролов обмяк, осел в кресле, голубые глаза бегали по комнате, ища выхода из положения. Крикнуть боя? Но бой в самом конце квартиры. Да и что бой может сделать против вооружённого человека?
– Слушайте дальше. Вы увезли Тамару Синцову. Но ее мать и две сестры спаслись благодаря одному из ваших партизан. Он помог им уехать. Они очутились, в конце концов, в Харбине. Через много лет вы приехали сюда же, и в ваше распоряжение дали машинистку. Эта машинистка – сестра вашей жены, Тамары Синцовой.
– Надя Григоренко? Она сестра Тамары?
– А вы не читали газетной заметки? Там было сказано, что Надя Григоренко – из николаевской семьи Синцовых.
– Я не обратил внимания на это, – пробормотал изумлённый Фролов. – Я забыл, что фамилия жены – Синцова. Но почему Григоренко?
– Синцова-мать вышла в Харбине замуж. Теперь эта старушка и ее рассказы – главные обвинители против вас, Фролов. Но ещё одна трагедия произошла сегодня. Вообще сегодня – всего только один день – приносит ряд развязок для тех событий, которые произошли пятнадцать лет тому назад. Итак, когда сегодня встретились Тамара и ее мать и когда мать, вместе с радостью найти давно похороненную дочь, узнала, что муж этой дочери – убийца ее сына и мужа, – сердце старой, измученной женщины не выдержало…
– Умерла?
– Да, Фролов, умерла. Теперь вам понятно, почему ваша жена не вернётся к вам? Кроме того, я должен вам ещё сказать, что вы страшно неосторожны. Почему вы подарили своей машинистке кольцо вашей жены?
– Какое кольцо?
– Кольцо с рубином в форме сердца.
– А! Да, действительно, это было. Сегодня утром. Я вспомнил, что у жены масса побрякушек, и решил, что она не заметит, если я возьму одну из них и подарю барышне.
– Вы не обратили внимания, какое именно кольцо вы выбрали?
– Вы же сами говорите – с рубином. Признаться, я его особенно не разглядывал. В чём же дело?
– Напрасно не разглядывали. Это было то самое кольцо, которое когда-то подарил Тамаре Синцовой, вашей жене, ее отец. На обороте вырезана дата, когда был сделан подарок.
– Вот черт!
– Вы понимаете, что получилось, когда Надя пришла домой, а мать увидела и узнала это кольцо?
– Да, действительно! Отлично понимаю! Невероятное стечение обстоятельств! Недаром я так не хотел ехать на Дальний Восток…
– Понятно, почему. Вы инстинктивно боялись, что здесь кто-нибудь может вас узнать и напомнить вам о вашем красочном прошлом. Поэтому-то вы и переменили фамилию.
– Ну, хорошо. Я вам очень благодарен, что вы так обстоятельно мне объяснили. Ваш рассказ получился очень ярким. Я сделал из него соответствующие выводы. Я вижу, что в этом городе я не нужен. На свою жену я больше не претендую. Я понимаю вполне ее чувства, готов уважать их. Я немедленно уеду из Харбина. Могу оставить жене некоторую сумму денег. Но мне не совсем всё же ясна цель вашего прихода сюда. Неужели вы так любезны, что пришли только для того, чтобы напомнить мне о далёком прошлом и о той борьбе, которая давно закончена? Придя сюда, вы многим рискуете. Я могу позвонить в полицию. Я не смею отрицать – вы слишком хорошо подобрали доказательства, что я был участником многих зверств. Но такова была тогда обстановка. Вы, белые, не меньше нас зверствовали. Это было всё давно. Нужно забыть. Борьба кончена.
– Забыть? – воскликнул Полунин. – Забыть? Забыть истерзанных, замученных, бессмысленно убитых людей, мизинца которых вы, большевики, не стоите со всеми вашими учениями, декретами, провокациями и планетарными бреднями? Забыть моего отца, которого вы застрелили в подворотне его дома, как собаку? Забыть замученных в Николаевске тысячи детей, женщин, стариков, всех переколотых вами, удушенных, сожжённых, убитых колотушками, зарубленных, заколотых, утопленных? Забыть? Нет, Фролов, этого забыть нельзя! Вы говорите – борьба кончена? О, нет! И вы это лучше знаете, чем я. Вы эту борьбу ведёте по всему миру, весь мир хотите превратить в один общий Николаевск. А нас уверяете, что борьба кончена. Вы хотите нас усыпить, загипнотизировать. Забыть об