— атаковать не собираются. Хорошая работа батареи — шрапнель разрывается невысоко и точно, то перед оврагом, то над его невидимыми склонами, — впечатления на них не производит. Чтобы понудить их оставить позицию, 1-й Уманский полк был послан вправо от дороги — поискать обход с юго-востока. Но, тоже наткнувшись на залёгшие цепи, спешился и вступил в перестрелку.
— Конница их где?
— В станице укрыта. А то уже переправляется...
— Атаковать не пытались?
— Сперва пушками из оврага выкурю.
Едва ли такой вялый обстрел понудит «товарищей» оставить столь выгодную позицию, засомневался Врангель. Тем более среди них немало матросов: ясно различимы бескозырки и чёрные бушлаты, будь они трижды прокляты... Дымов над Урупской нет. По видимости, в планы «товарищей» не входит сдавать её.
Перевёл бинокль правее. Уманцев не видать — пропали за густо наставленными скирдами и высоким подсолнечником. Не напрасно ли Топорков раздёргал бригаду?..
Ничего не остаётся, заключил, как подтянуть главные силы, корниловцев послать в обход правого фланга, а двумя полками атаковать во фронт. И лаву повести самому. Жаль, портной в Петропавловской, как ни спешил, не успел пошить черкеску. И с чувеками — то бишь чувяками — задержка: на днях только козлиную кожу привезли и сапожник мерку снял. Из всего казачьего обмундирования — радением Гаркуши одна папаха пока готова, хорошего чёрного курпея...
...Разговор между Безладновым и его офицерами завязался крупный. Особенно горячился подъесаул Елисеев. Кулак его резко разрубал воздух, будто сжимал рукоять шашки, а не смятый в тряпку белый листок донесения полковника Жаркова с резолюцией начальника дивизии.
— Это же явное недоразумение, Владимир Арсеньевич! — протестующе звенел его голос. — Генерал Врангель просто не разобрался... Это ошибка.
— Никакого недоразумения... — вяло отбивался Безладнов, развалившись на бурке и жуя полусухую травинку. — Это пленные. И если есть приказ, о чём говорить? Расстрелять.
Полкового адъютанта поддержали сотенные командиры. Пользуясь равенством с Безладновым в чине — тоже подъесаулы — заговорили разом, призывая временно командующего полком не пороть горячку и не расстреливать таких же казаков, как они сами, а спокойно всё выяснить.
Собственно, Елисеев уже выяснил, бегло опросив пленных. Все они — казаки станицы Константиновской, мобилизованы вчера красными и насильно уведены из станицы. А едва завязался с утра бой — попрятались в подсолнечнике и сами вышли к колонне уманцев... Едва сдерживая возмущение, он ещё раз пересказал всё это своему командиру.
Но Безладнов остался глух:
— Я ничего не знаю. Мне приказано, и я исполню. — Упрямства в его голосе прибавилось.
Как-то незаметно собравшиеся вокруг казаки слушали хмуро. Кто-то в знак недовольства уже надвинул папаху на брови.
Пленные, сжавшиеся в кучку вокруг привёзшей их телеги, насторожились, некоторые побледнели. Стоящий тут же белобородый возчик опустился вдруг на колени, запричитал и, возведя глаза к ясному небу, принялся широко креститься.
— Да подождите хоть полчаса! — в отчаянии воскликнул Елисеев. — Можно же послать к генералу Врангелю офицера, всё разъяснить...
Сплюнув изжёванную травинку и резко поднявшись на ноги, Безладнов оборвал его решительно и зло:
— Отставить разговоры! Мне приказано расстрелять, и я исполню!..
...Едва Врангель оторвал окуляры от глазниц, как за его спиной удивлённо растянулись тихие слова:
— Стра-анно... Почему это наша лава возвращается?
Все схватились за бинокли.
— Да, странно... Переходит на рысь...
— Да наши ли это?
Врангель не успел навести бинокль на лаву, как вскрикнул фальцетом Рогов:
— Красные! Атака!
— К бою! — рявкнул Топорков.
Из-за края оврага широкой рысью вываливалась на ровное место плотная конная масса. Её-то и завидев первыми, запорожцы дружно развернулись и, отворачивая влево, как были, так и поскакали лавой прямо на свою батарею.
— Беглый огонь!
Зычный крик командира батареи привёл оба расчёта в лихорадочное движение. Один за другим прогрохотали выстрелы...
Лава красных оказалась не слишком внушительной: две-три сотни. И пара низких разрывов шрапнели рассеяли её центр. Но, вовремя перейдя на полевой галоп, она уже вырвалась из зоны обстрела и понеслась вслед за смешавшимися запорожцами, сокращая дистанцию и широко охватывая фланги.
Врангель оцепенел: на плечах казаков враг неминуемо ворвётся на батарею...
Матерясь, первым кинулся вниз к лошадям Топорков, за ним — его офицеры. Только заметив краем глаза, как значковый казак выдернул из земли пику с алым полотнищем, Врангель стряхнул предательское оцепенение. Открыть бы беглый огонь по бегущим, — срываясь с места, успел подумать зло, — как он сделал это в июле 17-го у Хотинских переправ. Правда, тогда разрывы над головой не остановили струсивших пехотинцев: те только прибавили в темпе. А казаки — народ такой, могут шашкой и полголовы отвалить мимоходом...
— На задки! — долетела с батареи визгливая команда.
Поздно... Паника захлестнула и развалившуюся лаву запорожцев, и орудийную прислугу. Первые всадники, отчаянно охаживая плётками лошадиные крупы и не обращая внимания на начальство, уже проносились мимо наблюдательного пункта. Лафеты, не тратя время на перевод орудий с высокой оси для стрельбы на низкую коленчатую ось для похода, номера сразу сцепили с передками, и ездовые рванули с места крупной рысью. Стоявшие в прикрытии две сотни, поддавшись стихии стадного бегства, также попрыгали в сёдла и галопом помчались в тыл.
Тщетно Врангель, Топорков и другие офицеры пытались остановить запорожцев — орали, размахивали руками, кто-то палил в воздух. Казаки, ошпаренные паникой, неслись неудержимо.
Лошади артиллерийских офицеров вырвались из рук коновода и ускакали, развевая пустыми стременами. Оставшись безлошадными, те исступлённо отстреливались из револьверов. А вырвавшиеся вперёд красные конники уже пролетали на карьере последние сажени, вздетые клинки ярко поблескивали на солнце...
Врангель кинулся к автомобилю. На бегу обернулся: офицер-артиллерист выстрелил из револьвера в первого подскакавшего, другой со всего маха опустил на его фуражку клинок, а рядом рубится, крутясь на своей гнедой и взбивая чёрную пыль, Топорков, окружённый несколькими врагами.
Споткнулся, замахал руками, но удержал равновесие... И замер в ужасе: автомобиль стоит пустой — ни шофёра, ни помощника, — работает на холостом ходу, а передние колёса по самую ось зарылись в разбухшую чёрную пахоту.
Две рыжие куртки ярко мелькали далеко впереди...
...Тела молодых казаков, распластанные в общей луже рубиновой крови, густой и ещё не остывшей, кучно и беспорядочно валялись у западной околицы Синюхинского. Сгрудившись вокруг, корниловцы сумрачно уставились на белые безжизненные лица. Тягостное молчание прервали затяжной вздох и шёпот: «Насылу росстрэлялы... Дуже тряслысь рукы...» С краю кучи лежало длинное сухое тело старика возчика: его случайно поставили рядом с константиновцами и тоже расстреляли. Чуть поодаль одиноко стояла осиротевшая подвода, кем-то уже распряжённая...
...Что есть мочи кинулся Врангель через дорогу — к кукурузному полю: высокие пожухшие заросли обещали спасение. Но до них — не меньше версты.
Справа и слева врассыпную скакали казаки, бежали вприпрыжку артиллеристы — офицеры и солдаты. В спину толкал яростный шум боя.
Обернулся ещё раз: на месте, где стояли орудия, бурлит свалка из людей и лошадей, палят винтовки и пистолеты, взлетают и падают клинки.
Встречным напором воздуха из головы выветрило все мысли. И лишь одна пульсировала бешено, в такт с сердцем: остаться в бою без лошади — верная смерть. И его этому учили, и сам он учил....
На высокой оси одно из орудий, запряжённое тремя уносами, опрокинулось при выезде с поля на дорогу. Трое ездовых соскочили с лошадей и кинулись врассыпную. Их тут же настигли и зарубили.
Опрокинулось и второе орудие, запряжённое только двумя уносами. Ездовой корня, пожилой и опытный фронтовик, живо соскользнув на землю, рывком отстегнул вагу, взгромоздился на круп к ездовому переднего уноса, и лошади, избавившись от 37-пудовой тяжести, понеслись галопом...
Откуда-то сбоку прибился к Врангелю поручик-артиллерист. Без фуражки, безусое лицо белее полотна, голос переламывался отчаянием:
— Ваше превосходительство! Лошадь! Лошадь мою возьмите!
— Нет!
— Ну как же, ваше превосходительство... Возьмите лошадь!
— Нет, я сказал!
Поручик, будто привязанный, скакал рядом, беспрестанно оборачиваясь.
— Нагоняют, ваше превосходительство!
Не останавливаясь, рывком расстегнул крючки мундира.
— Тем более... не возьму! В хутора... скачите! — слова еле пробивались сквозь сбитое дыхание. — Во весь опор... Корниловцев и черкесов сюда! И конвой... Лошадей моих...
Выпалив «Слушаю!», поручик ошалело вонзил шпоры в уже кровоточащие бока лошади и поскакал к дороге...
Оглянувшись, Врангель увидел трёх всадников: устремились прямо за ним — и полутора сотен шагов не осталось. До кукурузного поля — куда больше... Господи, спаси и сохрани!
Пока прикидывал, успеет добежать или нет, инстинкт решил за него... Встал как вкопанный и развернулся лицом к врагу. Шашки нет — оставил с вещами. Только револьвер, семь патронов всего. Но прежде хоть чуть-чуть отдышаться... Потянулся к козырьку — поплотнее натянуть фуражку, а её уже и нет: слетела, и не заметил где... Смахнул пот с бровей. Пальцы с привычной лёгкостью нашли застёжку кобуры и...
Будто молния, испепеляя, пронзила от макушки до пят. Онемевшая рука машинально — уже без надежды — ощупывала пустую кобуру, а разум никак не мог осознать... Это что ещё за... Ч-чёрт подери! Ведь сам же вчера подарил револьвер старому черкесу. Совсем вылетело... Задница, а не голова!