Линейцы и черкесы, обескураженные, стали натягивать поводья. Затоптались, взбивая чёрную пыль... Самые слабые духом поворачивали коней и сразу переводили в намёт. За ними, изредка озираясь на догоняющих красных, кинулись остальные...
Офицеры кричали «Стой!», угрожали надсадной руганью и шашками, палили в небо из револьверов... Но никто не остановился. Иные, нещадно охаживая лошадиные бока плёткой, перешли в широкий намёт и вырвались вперёд... Полки рассыпались на группки и массу одиночных всадников.
С высоченного гребня, по каменистому просёлку, кто в седле слетел, кто на мягком месте скатился.
Спускаться в долину и преследовать их красные не стали.
Мурзаев остановил линейцев и черкесов только на левом берегу Урупа. Трубачи надорвались трубить «сбор»...
...Всё вокруг нагоняло на Врангеля раздражение. И прямо-таки зимняя стужа, навалившаяся месяца на два раньше обычного... И запущенный вид церковной площади, ещё более грязной и замусоренной при свете ясного дня... И корявые, почти оголённые за ночь ветром, ветви хилых акаций...
Колючая пыль запорошила глаза. Рука уже устала похлёстывать плёткой по сапогу. Ноги гудели от вышагивания туда-сюда вдоль фасада атаманского дома. Но иначе длинное худое тело и в шинели промёрзло бы до костей. В такой холод всю жизнь, сколько помнит, только и мечтал о том, чтобы не выходить во двор.
Вдоль акаций, держа коней в поводу, стояли в две шеренги ординарцы и конвойцы — едва за полусотню. Переминались с ноги на ногу, но ледяной ветер одолевал. Понурились и лошади...
Прочтя донесение Мурзаева, ни одного вопроса ординарцу не задал. Только плеть, зажатая в кулаке, стала жёстче хлестать по голенищу.
Спустя несколько минут влетел на площадь и подъесаул-корниловец. Изящно соскользнул с коня, поправил низкую белую папаху и, уняв бурное дыхание, скупыми словами передал от Науменко: полки лежат в цепи, патроны на исходе, красная пехота атакует беспрерывно.
И его Врангель выслушал не перебивая. Посеревшее лицо передёрнула досада.
Услышав просьбу о помощи, безнадёжно ткнул плетью в сторону жидкого строя:
— Это весь мой резерв...
...На другой площади, что в восточной части станицы — потеснее церковной, — полковник Мурзаев устроил своим линейцам прохождение церемониальным маршем. Ещё на Великой войне завёл такой порядок: побежавшую от противника часть «пропускать через мат». Чтобы выбить трусость и поднять дух.
— Пер-рвая сотня, р-равнение на-право!
Смуглой кожей и чертами лица похожий на горца — сын крещёного черкеса, — немного выше среднего роста и крепкого телосложения, он грозно восседал на крупном, под стать ему, тёмно-гнедом жеребце. Ветер зло трепал разошедшиеся полы его незастёгнутого светло-серого офицерского пальто мирного времени.
Правая рука недвижимо покоилась на широкой чёрной перевязи. Легко раненная ниже плеча при взятии екатеринодарской фермы — три дня спустя на ней убило снарядом Корнилова, — теперь вот начала отсыхать. Левая старалась за обе: высоко вздетая над серой папахой, гневно потрясала увесистым кулаком.
— Трусы... вашу мать! Двадцать вёрст удирать намётом! Я вам покажу... вашу...
Мощный баритон, точно шрапнелью, засыпал отборной бранью всю площадь и ветром заносился на прилегающие дворы и улочки.
Посмурневшие и потерявшие прямую посадку линейцы нестройно шли взводными колоннами. Не отворачивая голов от обожаемого командира, стыдливо прятали глаза в лошадиных гривах.
Мурзаеву поделалось совсем тошно. Подумать только... Как зайцы, удирали его казаки широким намётом. Два десятка вёрст! А красной конницы было столько же, сколько и их: не более тысячи. И линейцы, и черкесы это видели. Орали друг другу «Стой!», но всё равно удирали, мерзавцы. Ни команды, ни угрозы — ничего не помогло... И ему пришлось бежать вместе с ними... Ни на Кавказе в Великую войну, ни в корниловском походе — ни разу не видел такого позорного бегства. Господи, что же это стряслось с казаками?! Откуда этот животный страх за свою шкуру?! Похоже, гибнет казачество... И Врангель хорош. Какого... ему понадобилось это Козьминское?! Стоит в стороне, только бессмысленная разброска сил...
...Торопливо внеся в столовую раскалённый латунный чайник с длинным носиком — поскорее отогреть начальнику душу — и убедившись лишний раз, что стол накрыт как полагается, Гаркуша вышел на переднее крыльцо перекурить. Холодина собачья, да ничего не попишешь, коли Пётр Николаевич не велит кадить табачищем в хате.
Короткими мозолистыми пальцами бережно извлёк из красно-синей пачки папиросу ростовской фабрики Хахладжева. От станичного атамана гостинец. Третьего дня только получил, а уж наполовину порожняя... Упрятал пачку поглубже в тесный карман шаровар. Тщательно переломил мундштук... Едва затянулся, блаженно жмурясь по-котиному, сладко-терпким ароматом, как сквозь шум ветра пробился быстрый стук колёс.
У крыльца замер небольшой потрёпанный экипаж в две лошади, и из него прытко выскочил молодой и стройный офицер в полевой фуражке и лёгком дорожном плаще. Рука, затянутая в коричневую лайковую перчатку, небрежно метнулась к козырьку.
— Я князь Оболенский, ротмистр... Не знаете ли вы, где генерал Врангель? — И в тонких чертах его по-девичьи красивого лица, и в мягком голосе царило нетерпение.
Хотя и задетый обращением не по чину, тоже как-никак офицерскому, Гаркуша готов уже был ответить, но ему не дали и рта раскрыть.
— Я командирован в его штаб! Из самого Армавира еду...
— Их превосходительство генерал Врангель чаювают в хате...
— Отлично! Благодарю, друг мой! — радостно выпалил ротмистр и легко взлетел по деревянным ступеням. Зазвенели шпоры.
Через миг из столовой донеслись приветственные восклицания...
Хахладжевская папироса на этот раз показалась Гаркуше отсыревшей и горьковатой.
20—21 октября (2—3 ноября).Бесскорбная — Урупская
Прочно удерживая Урупскую, 2-я бригада Топоркова ценой тяжёлых потерь не позволила красным расширить занятый на левом берегу плацдарм. Но не более того...
До полуночи ломал Врангель разболевшуюся голову, как отбросить противника за Уруп и при этом самому не оказаться отброшенным обратно за Чамлык... Как никогда горько пожалел, что остался без знающего начальника штаба. От негодования на Ставку черкал по двухвёрстке так резко, что грифеля крошились, будто песочные. Гаркуша замучился чинить карандаши затупившимся лезвием от бритвы «Жиллетт»: шашку и кинжал наждаком точить — куда сподручнее.
Настроение не подняла даже доставленная обозным казаком из Михайловской черкеска.
От карты оторвался всего на минуту: ощупал, оглядел, подняв на вытянутых руках, сзади и спереди, приложил к груди... Из местного серого сукна, рыхловатого, но плотного и, по видимости, тёплого. И скроена недурно, вроде как по фигуре... Так, чёрт возьми, не терпится обновить её! Да ещё папаху с алым, кубанского войскового цвета, верхом... Жаль, но пусть подождут на пару в чемодане: ещё не пошиты бешмет и чувяки с ноговицами... Переобмундируется не иначе как полностью. Чтоб не предстать перед казаками посмешищем. Только нафталином не забыть пересыпать...
Отвлекаясь на стук в дверь, успел подумать: пока не потеплеет, обойдётся своей старой фуфайкой-кожанкой и буркой. Весьма предусмотрительно было прихватить их с собой в августовскую жару.
Из доставленного донесения явствовало: красные, не дожидаясь рассвета, начали спешно отходить обратно на правый берег. Что за чёрт?! Обнаружила разведка екатеринодарцев. Не может быть!
При слабом свете самодельного масляного светильника разборчивое и толковое донесение Муравьёва перечитал трижды... Нет, не похоже на ошибку. Но с чего вдруг? С чего это «товарищам» пятки намазывать?! Безо всяких видимых причин. Что у них стряслось? Ежели только Деникин в помощь любимчику Казановичу оттянул под Армавир все части со ставропольского направления... Чёрт его знает! Как бы там ни было, обстановка складывается исключительно благоприятная. И не воспользоваться ею — глупо...
Обстановка сама, и без начальника штаба, подсказала решение: сколотить ударную группу, широко сманеврировать, переправив её южнее Бесскорбной, нанести удар противнику глубоко в тыл и вынудить его к отходу. Тем более с Кавказской подошёл долгожданный обоз с огнеприпасами.
К Топоркову ординарец поскакал с приказом растянуть запорожцев и уманцев по фронту от хутора Абдурахманова до аула Урупского, имея в центре позиции станицу Урупскую. Науменко получил задачу, объединив под своим командованием все четыре полка 1-й и 3-й бригад и две батареи, с рассветом переправиться через Уруп в 3-4-х верстах выше Бесскорбной, в районе села Ливонского. Затем захватить на правом берегу командующий гребень, выдвинуться в направлении станции Овечка и, развернувшись круто на северо-запад, с ходу нанести удар в тыл группе красных, закрепившейся на гребне против Урупской.
Сам же Врангель решил переехать на автомобиле в Урупскую: оттуда начать преследование отходящих «товарищей»...
...Уруп обмелел настолько, что превратился в сплошную переправу: лошади нигде не теряли дно. И полки перешли на правый берег, к селу Ливонскому, быстро и все сразу.
Когда идущие авангардом корниловцы оседлали высокий, с крутыми склонами, скалистый гребень, чуть приплюснутый багровый шар солнца уже оторвался от восточного края чёрной равнины.
Преодолевая сопротивление пока одного только ветра, двойные колонны полков, и между ними батареи, дошли вдоль гребня на северо-запад до уровня Бесскорбной, к месту вчерашнего неудачного боя корниловцев и екатеринодарцев. Никаких признаков присутствия противника... Первым делом послав от Корниловского конного разведывательную сотню на север, в направлении села Успенского, Науменко остановил и спешил полки, приказал укрыться за буграми и в ложбинах, прилегающих к гребню. Потом написал краткое донесение Врангелю.