Виктор повернулся к ней.
— Стёпка родню встретил, — сказал он с серьёзным видом. — Зацепи мне пару баночек, пожалуйста. И давайте спрыснем это дело. А, Ксанка?
— Я не хочу, — услышал Степан, а потом почувствовал, как девушка за спиной наклонилась к нему.
— Ты не понимаешь родной язык? — спросила она.
Он пожал плечами. Машина миновала последний дом. Впереди, в стороне от дороги маячили фермы недостроенного коровника, обглоданные солнцем и непогодой. Улица превращалась в просёлок, теряющийся где-то между близких деревьев. Там, в густой тени грязь и лужи блестели как антрацит. Зашипели открываемые банки.
— У меня паспорт такой же, как и у тебя, — сказал Степан, голос звучал ровно, — Матери я не помню. Когда отец пропал в тайге, мне было девять. В посёлке, где мы жили, среди тельмучин родни не нашлось. Её нигде не нашлось. Впрочем, это всё равно. В медучилище я узнал, что у аппендикса не бывает национальности… Так, теперь все пристёгиваемся и наглухо закрываем окна…
— Это ещё зачем? — поинтересовался Виктор.
Степан усмехнулся.
— Увидишь…
Нош-па помогала плохо.
Спазмы, предвестники близких месячных, не уходили надолго. Оксана морщилась всякий раз, когда тягостное, тянущее ощущение, словно кто-то осторожно затягивал узелки на маточных трубах и сдавливал яичники, возникало внизу живота далёким эхом. Девушке мерещилось, что от неё уже несёт менструальной кровью, как от зарезанной свиньи. Тряска и духота в машине самочувствия не улучшали. Плотный, горячий воздух при открытых окнах неприятно подсушивал кожу на лице, ерошил волосы и забивал пряди дорожной пылью. Ужасно! Вику, уговорившую её на эту поездку, хотелось придушить. Её жизнерадостный, довольный вид раздражал, а смутные подозрения, что Вика пригласила её только для того, чтобы не оказаться наедине со Степаном, или, что вернее, одной между Степаном и Виктором, то есть — в качестве никому не нужной четвёртой вершины романтически-любовного треугольника, откровенно задевали.
Нет, формально они ехали на натуру. Степан обещал Вике показать какое-то супер-пупер-офигенное место у слияния Кии и Кожуха. «Место силы», как выразилась Вика, падкая на всякую эзотерику и Рериховские пейзажи. Уговаривая Оксану, она делала большие глаза и переходила на проникновенно-восхищённый шёпот, но в поездке всё это отдалилось, и Ксана всё чаще замечала тяжёлый взгляд Степана, преувеличенно-беззаботный щебет подружки и развязное поведение Виктора. Как они все ей надоели!
Оксана отворачивалась и смотрела в окно, односложно отвечая на реплики попутчиков. Ей хотелось очутиться дома, свернуться калачиком на диване и прикрыть глаза, пережидая недомогание. Мама бы хлопотала вокруг, приносила чай, гладила по плечу…
Окружающие пейзажи откровенно угнетали. Бескрайнее вылинявшее небо с редкими облаками, за которые взгляд цеплялся, словно утопающий за корягу. Бесконечные сопки, покрытые черно-зеленой тайгой, как мхом. Поля вдоль дорог, ровные, как столешница в мастерской. Оксана закрывала глаза, прячась от назойливых образов, которые никак нельзя было воплотить чуткими пальцами в какие-то формы: «художку» она заканчивала по классу скульптуры.
От тоски она начинала буравить взглядом затылок Степана, но быстро прекращала это занятие. Степан казался ей сродни пейзажам: такой же бескрайний, бесцветный, совершенно не за что зацепиться ни взглядом, ни ощущением. Только на мгновение ей показалось, что он открылся, смутился даже, но наваждение быстро прошло.
После остановки в деревне, когда дорога, пропетляв разбитой колеёй, исчезла в зарослях суховатой травы, в которых колдобины и ямы прятались как львы в саванне, нападая вдруг, стремительно и неумолимо, ей захотелось ненадолго умереть.
Отвратительное настроение Виктор заливал пивом. Нет, Стычки со Степаном он не боялся. Ну, схлестнутся разок, экая беда! Реакция Вики на разрыв его тоже беспокоила мало: не она первая. Это даже хорошо, что рядом с ней в этот момент окажется неудачливый, но верный обожатель, готовый подставить плечо, жилетку и позвать за собой, «в даль светлую». В этом смысле, Виктор выбрал идеальные декорации для расставания.
Признаться, он не особенно бы форсировал события, но…
Вика была беременна. О чём и сообщила ему две недели назад, сияя от счастья, после чего переключилась на необходимость как можно скорее объясниться со Степаном, который как раз — она это чувствует, — готов к решительному шагу, для чего и придумал эту особенную поездку к священному месту. Она на самом деле придавала большое значение подобным вещам.
Дурочка.
Он смотрел на неё — возбуждённо-радостную, с блестящими глазами, которые, как ему казалось, уже наполнялись первобытной мудростью прародительницы человеческого рода, и глупели с каждой секундой, словно мозг её уже разделился на двоих, — не в силах согнать с лица приклеенную улыбку человека, оглушённого внезапной новостью. Не приходилось сомневаться, как эту гримасу воспринимает Вика: благодарно-немой восторг новоиспечённого отца. Господи, какая дура!
Машина клюнула носом в очередную яму, накренилась, натужно ревя двигателем, комья грязи полетели из-под колёс, а Виктор непроизвольно смял полупустую жестянку в кулаке так, что на шорты плескануло. Чёрт! Он покосился на Степана — губы сжаты в нитку, раскосые глаза прищурены дальше некуда, маленькие кисти на баранке вздулись венами, — и поймал себя на том, что уважает тщедушного, но жилистого, словно сыромятный ремень, водителя за его искусство.
Дороги за деревней не было. Временами казалось, что и направлений. Слева время от времени мелькала чешуйчатая под палящим солнцем гладь воды, и сопки на другом берегу реки карябали прозрачное небо верхушками пихт и елей. Сухая трава стояла вокруг рыжей стеной. Чудовищно огромные комары слепо бились в боковые стёкла, сопровождая «Ниву», как дельфины корабль. Понятно, зачем Степан велел закрыть окна. Вентилятор ревел, но едва справлялся с духотой внутри салона, обдувая сухим и колким ветром разгорячённые тела. Виктор лизнул губу, покатав на языке солёный привкус, и вспомнил о Вике. О крупных каплях пота в ложбинке между грудей. О пряди чёрных волос, прилипших к виску, о покрасневшем кончике носа, словно она плакала…
Чертовка!
Надо признать, что врачебный апломб сыграл с ним дурную шутку. Он слишком привык доверять лекарствам, а точнее — вагинальным таблеткам и забыл, что даже лучшие не дают стопроцентной гарантии от нежелательной беременности.… Или желательной?!
Он повернулся, заглядывая в чистые и честные глаза под тонкими бровями. Вика заулыбалась, отвела взгляд к окну, непослушная прядь волос отправилась на место. Остренькие эльфийские ушки порозовели.
Нет, Виктор бросил взгляд вперед, в мешанину крупных камней, грязи и травы перед капотом, слишком глупа. Да и молоденькая совсем. И в этом тоже была проблема. Он не знал, как начать разговор об аборте. Её коровий взгляд обезоруживал, лишал невысказанные аргументы силы, убедительности и в тоже время — Виктор чувствовал это всеми фибрами, — не оставлял никакой надежды уладить досадную неприятность без огласки. Обиженные дети мстительны и не знают меры, а художественные натуры склонны к экзальтации.
Санта-Барбара, нах…
Разве он что-то обещал?! Клялся?! Это же просто секс с нагрузкой в виде гормонального коктейля. Чистая химия. Дофамин, серотонин, окситоцин, вазопрессин и прочие эндорфины. Чуток того, малость этого — вот и вся любовь. Надо же было вляпаться?! Но ему тридцать. Он здоровый мужик, не петтингом же ему с Кариной заниматься. Какой к Гиппократу, петтинг?
«Виктор», — у Сурена тяжёлый взгляд, какой, наверное, и должен быть у главврача областной клинической больницы, — «Я тебя очень прошу. Как мужчину прошу. Карина у меня единственная. Я её один растил. Любишь — хорошо, люби, но потерпи до свадьбы. Девочка университет заканчивает, хочу, чтобы в Москву поехала, в Гнесинку ей надо, но одного ребёнка как пустить, а? Не тот город, с мужем пусть едет… Да и мне свой человек в Минздраве не помешает. Это сейчас ты заведующий терапией, а там…»
Коньяк щекотал горло и грел нутро. Приятно грел и кружил голову перспективой…
«Я — современный человек и всё понимаю — с мужчиной разное случается, но не огорчай мою девочку… Хорошо?!»
Хорошо. Конечно, хорошо!
И такое попадалово! Это криз, доктор… Передозировка дофамина и жестокий отходняк.
Неделю Сергачёв ходил, словно во сне. Вот он ведёт Вику к знакомому гинекологу, УЗИ подтверждает факт трёхнедельной беременности. Он тупо разглядывает ультразвуковой снимок в коридоре, пока Вика сдаёт мазок на патогенную флору, кровь на многочисленные анализы, и в простроченной глубине бело-чёрных разводов пытается разобрать день и час, когда его настырные сперматозоиды обошли губительно-кипящее химическое облачко и ворвались в глубины матки. Тщетно. Повторный визит он перенёс ещё хуже, с резиновой улыбкой выслушал, как всё у будущей мамы замечательно, и с той же улыбкой, выпроводив Вику за дверь, попросил старого знакомого рассчитать необходимую дозу мифепрестона и простагладинов.
— Надеюсь, ты хорошо понимаешь, что делаешь, — сказал ему в деревянную спину гинеколог. — В любом случае, препаратов я тебе не дам…
Он понимал.
Но таблетки лежали сейчас у него в кармане, и это оказалось самым простым.
Лекарственный аборт Виктория перенесла хорошо.
Особенно ей нравилось слово — лекарственный. Лекарство помогает, лекарство лечит. Избавляет от болезней и приносит облегчение. Так всё и было. После приёма таблеток, просидев минут сорок в коридоре женской консультации — не той, куда её привёл Витенька, — она не почувствовала ровным счётом ничего, вплоть до того момента, когда процедурная сестра не споткнулась о её ногу.
— Ты ещё здесь? — спросила она, поправляя на блестящем подносе какие-то склянки.
— Да, — сказала Вика.