Он привлек внимание толпы, восхищенной тем, как ловко он оперирует числами. Ксантипп и Эпикл переглянулись. Чтобы считаться эвпатридами, нужно было иметь землю, приносящую состояние зерном, или серебро – после его продажи. Новые копи не могли существенно повлиять на жизнь каждого из них. Но в глазах некоторых появился алчный блеск, возбуждение искрило в толпе. Для многих открытие в Лаврионе означало бы реальную перемену в их судьбе.
– Каковы его намерения? – пробормотал Эпикл. – Он доверяет тебе, Ксантипп, или хотел бы доверять. Он обсуждал это с тобой?
Ксантипп покачал головой.
– Мне сказали, – сильным и ясным голосом продолжил Фемистокл, – что новые копи могут принести каждому из вас годовую зарплату. Я был на месте и видел новые раскопы. Еще тысячи найдут там работу, копаясь в земле. Если вы или ваши родственники когда-либо боялись голодной смерти, будьте уверены – в Лаврионе найдется работа. Я говорю вам это, потому что знаю, что Аристид будет честен с вами. Он скажет вам взять серебро из земли, очистить его и отчеканить в драхмах и тетрадрахмах, чтобы прокормить ваши семьи и построить новые дома. Он скажет вам нанять плотников и плиточников и купить мясо, сыр и деревянные игрушки для ваших детей. Он скажет, что такое количество серебра в городе будет переходить из рук в руки, создавая стоимость и труд там, где не было ничего. Аристид считает, что такая находка принесет пользу всем нам. В этом мы с ним полностью согласны. Афиняне выиграют, но от свободы, а не от плитки, кирпича и улучшенных дорог.
Раздался ропот недовольства, и Фемистокл поднял руки и рассмеялся:
– О, я знаю, дороги ужасны. Нам нужно их мостить. Возможно, Аристид, когда возьмет слово, скажет вам заняться именно этим. В конце концов, когда персы войдут в Афины, они будут рады найти хорошие дороги, вымощенные прекрасными шлифованными камнями!
Он переждал волну нервного смеха, после чего заговорил более серьезным тоном:
– В Афинах мы зарабатываем на торговле. Мы продаем масло, инжир и глиняные кувшины из наших печей. Мы везем к себе рыбу, ячмень и пшеницу для хлеба. Кровь нашей жизни в морской соли, высохшей на парусах наших кораблей, в блеске старого дерева в доках. Порт Пирей – вот что отделяет нас от коринфян, солдат Спарты или торговцев лошадьми из Фессалии. Мы мореплаватели, и мы независимый народ, как описал нас сам Гомер.
Фемистокл умолк. Его большая голова опустилась, словно в молитве, хотя глаза смотрели вдаль.
Наблюдая устроенное этим человеком представление, Ксантипп прикрыл веки. В полной тишине слышался только шепот ветерка и шорох одежд. В какой-то момент ему почудился запах моря. Когда Фемистокл снова поднял голову, ему показалось, что с тишиной ушла какая-то магия.
– Сколько кораблей сейчас в нашем распоряжении? Мильтиад взял семьдесят триер с экипажами и гоплитами. В наших водах осталось едва ли две дюжины триер, чтобы ответить на любую угрозу, которая может возникнуть. Те из нас, кто шел к Марафону, видели флоты Персии и их финикийских союзников. Их было там две или три сотни, может, больше – и на всех лошади и люди. Беспрепятственно крадущийся вдоль наших берегов вражеский флот. Высаживающий солдат там, где им нравится. Угрожающий всему, что у нас есть, всему, что мы когда-либо можем иметь. Если Аристид будет стоять здесь и спорить, что нужны дороги и храмы, спросите его вот о чем: какая от них будет польза, когда вернутся персы? Хотя, может быть, вы думаете, что они не вернутся, что великий царь, который никогда не знал поражений, примет удар, который мы нанесли ему при Марафоне, и отстанет от нас?! Если вы в это верите, то у меня есть на продажу горшок, которым пользовался сам Геракл.
Он улыбнулся вместе с толпой, но сразу же посерьезнел и грозно сдвинул брови.
– Серебро в Лаврионе – это дар земли и богов. Никто из нас этого не ожидал, и мы мало что сделали, чтобы заслужить такое богатство. Если мы проголосуем за то, чтобы разделить серебро между нами, у каждого из нас его будет достаточно, чтобы купить несколько безделушек – новую крышу, новые ворота, камни для дороги или раба. Такие вещи стоят того, чтобы их иметь. Наши враги оценят наши приобретения, когда придут!.. Вместо этого я прошу, чтобы новое серебро было добавлено в общий фонд, управляемый должностными лицами собрания для закладки новых кораблей – флота, подобного которому этот город никогда не знал. Сто, двести кораблей, столько, сколько мы сможем построить и укомплектовать экипажами.
Он вытянул правую руку и начал считать, загибая пальцы:
– Нанимаем мастеров-корабелов – и там, где они покупают еду и инструменты, появляются торговые места. Двести гребцов и пятьдесят гоплитов на судне – все молодые люди, зарабатывающие достаточно, чтобы содержать дома новую семью. Понимаете? Город, растущий здоровым, богатым и сильным. Кусочек за кусочком это богатство вернется в Афины – за еду, за кирпичи, за черепицу, за рабов. Все, о чем я прошу, – это чтобы мы сначала превратили его в корабли, а потом во все остальное. Со временем вы получите его обратно. Но сначала отдайте его ветру и морю – и оно спасет всех нас.
Кто-то из слушавших приветствовал его предложение, другие просто кивали или собирались группами, чтобы обсудить эту идею. Эпистату потребовалось время, чтобы навести порядок и призвать другого оратора. Поднялась дюжина рук, у некоторых были друзья, готовые подтолкнуть их вперед. Аристид стоял особняком, окруженный по меньшей мере сотней сторонников. Когда он поднял руку и собрал складки своей хламиды, остальные замолчали, позволяя ему выйти вперед.
Фемистокл спустился с трибуны, а Аристид поднялся по каменным ступеням. Встретившись на лестнице, мужчины даже не взглянули друг на друга.
Взирая поверх тысяч голов, Аристид медленно вдохнул теплый послеполуденный воздух. Название Пникс означало «давка». В этот день все так и было. Казалось, все Афины собрались на холме и наблюдали за происходящим.
После широкоплечего, живо жестикулирующего Фемистокла худощавый, невысокий Аристид смотрелся неубедительно и напоминал скорее ученого или учителя, чем пламенного оратора. Поношенная одежда, оборванный подол с болтающимися грязными нитками, неухоженная, растрепанная борода. Но сам он выглядел здоровым, загорелым и сильным. Стоя перед толпой, Аристид поднес руку ко рту и провел пальцем по губам. Шум умолк, все обратились в слух. Даже те, кто наиболее решительно соглашался с Фемистоклом, не пытались заглушить выступающего. Эпистату вообще редко приходилось задействовать скифских лучников, чтобы убрать оратора, за что Ксантипп был благодарен. Если человек не богохульствует, его нужно выслушать.
– Фемистокл хорошо говорит, и он благородный человек, – начал Аристид. – В другой день я бы не удивился, услышав его призыв потратить новое серебро на праздник для всех Афин, или на блестящую конницу, или на щиты и мечи для еще десяти тысяч наших молодых людей. Конечно, если будут выплачены деньги, принадлежащие нам всем, выбор будет за теми, кто их получит.
Он сделал паузу, чтобы слушатели подумали, и продолжил:
– Полагаю, это и есть единственная истинная свобода. Потратить то, что вы заработали в поте лица, болью в спине и мозолями на руках. Потратить свои монеты или закопать их в землю. Потратить их на удовольствия, подарки или милостыню для беднейших. Возможно, мы бы не согласились, что глупо, а что мудро, но это не имеет значения. Если деньги в моих руках, то выбор, как их потратить, остается за мной. Если все в твоих руках, выбор за тобой – и ты обращаешься со мной, как с ребенком. – Аристид мягко улыбнулся, словно высказал упрек, выпрямился и раскрыл объятия – для всех слушающих. – Друзья мои, одно можно сказать наверняка. Если вам дадут месячное жалованье серебром – шестьдесят драхм, вы узнаете цену этих денег. Если пожелаете – купите товаров на эту сумму, ни больше ни меньше. Если потратите на еду – то она будет стоить шестьдесят драхм. Если на дерево или черепицу, о которой упомянул Фемистокл, то дерево и черепица будут стоить шестьдесят драхм. Если спустите на шлюх, то получите на шестьдесят драхм опыта!
Оратор переждал смех и грубые комментарии, которые вызвали его слова. Получая из толпы нужную реакцию, он походил на рыбака, далеко забрасывающего крючки. Ксантипп посмотрел туда, где стоял Фемистокл, делавший вид, что ему нравится слушать оппонента. Но его улыбка казалась деланой и застывшей, а глаза щурились.
– Не думаю, что Фемистоклу нравится, как все проходит, – прошептал Эпикл.
Ксантипп кивнул и хотел что-то добавить, но Аристид заговорил снова, прежде чем он успел открыть рот.
– Если вы передадите свои шестьдесят драхм собранию, чтобы через год или два купить эти новые корабли, получите ли вы взамен шестьдесят драхм? Или, может быть, они пойдут другим людям, распорядителям и смотрителям? Пойдут ли они плотникам или лесорубам, валящим сосны в горах? Без сомнения, этой зимой и те и другие будут хорошо обуты и одеты, но что вы увидите за свои монеты? Спуститесь ли вы в доки, чтобы посмотреть, как строят корабли, и, указав на одно ребро или балку, с гордостью скажете: «Вот это – мое». Возможно. Но я еще никогда не видел, чтобы на большой работе средства тратились так же эффективно, как это мог сделать человек, который ценит заработанные им монеты.
– А как насчет персов? – раздался голос откуда-то из середины.
Тот, кто задал вопрос, стоял далеко от Фемистокла. Однако Ксантипп задумался. Этот человек вполне мог разбросать своих сторонников в толпе.
Аристид продолжал так, как будто он сам подсадил спрашивающего, что тоже было возможно. Эта пара, он и Фемистокл, противостояли друг другу едва ли не на каждом собрании. Результаты были примерно равными, и их борьба давно стала предметом ставок и темой разговоров по всему городу, причем споры между их сторонниками нередко перерастали в драку. К сожалению, на деле это означало, что Аристид всегда выступал против, даже когда, по мнению Ксантиппа, Фемистокл был прав – как, например, сегодня. Им нужен был флот. Идея была великолепная. Не поэтому ли Фемистокл искал его дружбы после Марафона? Впервые он подумал о том, чтобы выступить самому.