Писаной конституции не существовало. Законы определялись доброй волей, традицией и здравым смыслом. Члены совета чувствовали целостность с обществом и городом, даже самые бедные. Семьи, подобные его собственной, отдали часть своей власти ради мечты о чем-то большем. Ксантипп знал, что лишился почтения в обмен на этот общий дух.
Он вздохнул. Не такая уж и выгодная сделка, когда продавцы на рынке шепчут тебе в спину оскорбления. Рядом с агорой находился Керамик, один из самых бедных районов, где изготавливали все городские горшки и урны. Сами дороги были выстланы крошечными глиняными черепками, покрытыми глиной и пылью. Неподалеку проходила городская стена, а за ней начиналось кладбище, где был похоронен Мильтиад. Ксантипп внезапно остановился и покачал головой. Кто-то тут же обругал его за то, что он перегородил дорогу, хотя особой злобы в проклятии не было. Ксантипп не посетил гробницу Мильтиада, не сказал тени последние слова. Так полагалось, но, приди он даже сейчас, неделю спустя, это могло вызвать открытое недовольство. Уж лучше подождать, пока цветы увянут.
У входа в здание совета Ксантипп поймал себя на том, что оглядывается, представляя себе процессию. Как он мог стать злодеем из этой сказки? Своим обвинением он выиграл пятьдесят талантов для Афин! За такие деньги можно было бы построить двадцать пять галер, напомнил он себе, или платить работнику в течение тысячи лет! Если это не было формой триерархии – обязанностью платить за военные галеры, – то чем тогда? Заплатил бы Мильтиад такую сумму добровольно? Конечно нет.
– Ксантипп! – услышал он голос, выведший его из задумчивости, и, повернув голову, увидел Эпикла в простой хламиде, с голыми ногами.
– Где твои доспехи и оружие? Ты сегодня не бегаешь?
– Я передал их тебе домой. Подумал, что позанимаюсь вместе с тобой, если ты не против.
Ксантипп хмуро кивнул.
– Нас сейчас… э… немного, – добавил Эпикл, не глядя ему в глаза.
В течение нескольких месяцев после Марафона Ксантипп организовал десятки пробежек по городу и окрестностям для гоплитов, желающих улучшить физическую форму.
Бежали в полном снаряжении, со щитом, копьем и мечом – то есть со всем тем, что понадобилось бы в бою. В лучшие дни к ним присоединялось более тысячи человек, и они либо долго бегали вокруг городских стен, чтобы развить легкие и выносливость, либо отрабатывали убийственные короткие рывки. Это было, конечно, изнурительно, но они уже чувствовали пользу, сумев довольно быстро укрепить мышцы.
Количество участников резко упало после суда и смерти Мильтиада. Всего за несколько дней группа сократилась почти до нуля, как будто распространился слух, что Ксантипп прокаженный или проклятый. Его удивляла нервозность Эпикла. Неужели он, Ксантипп, такой суровый, такой невыносимый?
– Сколько сегодня?
– Может быть, десяток человек из филы Акамантиды и других еще примерно столько же. Не более того, как мне сказали.
– Надеюсь, тем, кто перестал приходить, никогда не придется столкнуться с персидским строем или атаковать их лучников!
Ксантипп не смог скрыть ни румянца, ни гнева, хотя и чувствовал себя виноватым, набрасываясь на Эпикла, который ни в чем не был виноват.
– Это Кимон? – спросил он, овладев собой.
– Он… харизматичный молодой человек, – сказал Эпикл, понизив голос. – Больше похож на отца, чем я думал сначала. Парень открыто обвиняет тебя в случившемся, и у него остались немалые деньги, со всем вытекающим из этого влиянием. Крошки с его стола подбирают голодные молодые парни. Он предложил тренировать их сам, на новых площадках в гимнасии Академии.
– В этих развалинах? – фыркнул Ксантипп.
– Они перестраивают его – новая трасса, новые сады, – с несчастным видом ответил Эпикл. – Богатство Кимона окупает все, пока они бегают там вместе, теперь каждое утро. Он говорит о готовящемся походе – с ним самим во главе – на поиски гробницы Тесея. Смерть отца привела к нему много сторонников. Мне очень жаль.
Ксантипп выругался себе под нос. Он не хотел, чтобы его жалели, так как бегал практически в одиночку и за ним не следовали группы мальчишек. Хотя это и раздражало, он решил проложить маршрут прямо из города в порт. Он покажет им строящиеся корабли, покажет сложенные рядами брусья из выдержанной сосны и дуба, срубленных в лесах за сотни миль отсюда и сушившихся в течение многих лет перед использованием. Новый флот был огромным предприятием, которое не вмещалось в сам порт. Уже поговаривали о строительстве новых причалов и мастерских, и едва ли не каждый плотник просил вдвое больше обычной платы, угрожая уйти со своими инструментами. Ксантипп махнул рукой и плюнул на мрамор, раздраженный их жадностью, раздраженный всем на свете.
– Я пришел на совет не для того, чтобы выслушивать злобные выпады Кимона, столь же недостойные, сколь и незаслуженные. Выдвинули ли члены совета темы для обсуждения? Я жду известий о новом серебре из Лавриона. Некоторым мастерам-корабелам не платили уже неделю. Им скоро придется остановиться или умереть с голоду без средств.
Эпикл кивнул, хотя и с выражением более несчастным, чем когда-либо.
– Совет направил делегацию в Лаврион – проверить ход работ и оценить потребность в новых наемниках. Мне сказали, что они будут отчитываться перед собранием не раньше чем через неделю от сегодняшнего дня. Говорят, им придется перейти на десятичасовые или двенадцатичасовые смены, чтобы добывать нужное количество руды. Все это увеличивает стоимость – и, конечно же, переработчики и штамповщики также стремятся к большей оплате.
– Какая фила контролирует совет? – спросил Ксантипп.
– Леонтиды еще двенадцать дней, потом наша – Акамантиды.
– Ждать отчета еще целую неделю! Почему так долго, если проблемы и без того всем ясны? – Ксантипп потер ладонью обгоревшее и загрубевшее лицо. – У них было несколько месяцев, чтобы организовать смены и построить новые печи. Либо это лень, либо управляющие плохо знают дело. Может, назначили чьих-то сынков-несмышленышей туда, где им быть не следует.
Он снова потер подбородок, оставив на нем царапину от ногтя.
– У Леонтидов всем заправляет Фемистокл, хотя и скрывает это. Но зачем ему задержка? Может, мне поговорить с ним?
– Нет, если за задержкой именно он и стоит, – ответил Эпикл и привычно оглянулся, проверяя, не подслушивают ли их.
– Быть такого не может, – фыркнул Ксантипп. – Во всяком случае, он бы передвинул день отчета или призвал бы тратить больше на работников. Это же Фемистокл был тем, кто в первую очередь хотел получить серебро для кораблей.
– Так-то так. Но он этого не сделал. Промолчал. Думаю, и дальше так будет продолжаться – если только для него нет в этом какой-то выгоды. – Эпикл устало вздохнул. – Говорят, он сблизился с Кимоном после выступления на похоронах. Кимон тратит серебро, как перс, это я точно знаю.
Они обменялись взглядами, хотя вслух ничего не сказали.
– Совет – всего лишь люди, Ксантипп. Просто добровольцы. Им можно льстить и приглашать на обеды, давать хорошие места в театре, умасливать, кто знает? Возможно, Фемистокл ищет влияния только для того, чтобы добиться повышения платы копателям и кузнецам. В таких случаях часть всегда достается тому, кто это провернул. Все законно, как и вознаграждение посреднику. Когда серебро иссякнет, люди будут голодать, а на агоре начнутся беспорядки, вот тогда отложенный отчет ему и пригодится. Такое постоянно случается.
Рассуждение друга встревожило Ксантиппа.
– Корабельщики требуют двойной оплаты в порту, – сказал он.
– Ну вот. Ты можешь их за это винить, когда потребность в их ремесле так велика? Я удивлен, что они не просят большего.
– Но это почти удвоит стоимость кораблей! Какая будет польза от мешочка с серебром, когда вернется персидский флот? Ты хочешь сказать, что за такими требованиями стоит Фемистокл? Никогда об этом не слышал!
– Ты не умеешь заключать сделки, – развел руками Эпикл. – Твое богатство защищает тебя. Такие люди, как Фемистокл, могут строить флот или добывать серебряную руду для Афин, но они не прочь снять сливки со сделки или получить долю в предприятии. Говорят, у него нет семейного состояния. Если бы у него были свои деньги, он уже давно бы разорился при нынешних тратах. Пиры, постановки, новые здания, три триеры, обещанные из собственных средств? Люди его любят.
– Мы не допустим еще одного тирана, – строго сказал Ксантипп.
– Возможно, мы сами его вырастим – того, кого выберет собрание. Фемистокл хочет быть первым человеком в Афинах. Все это видят. Мильтиад мог бы остановить его, но ты его устранил. Сейчас это может сделать Аристид. Или ты. Кто еще? Просто будь осторожен. Как бы Фемистокл ни смеялся, он безжалостен, в этом можешь не сомневаться.
– Ты ошибаешься, – ответил Ксантипп, вспомнив тот день в гимнасии, когда Фемистокл рассказывал о своем детстве. – Я знаю его лучше, чем ты думаешь. Он… вульгарный, шумный, да, он все то, что я нахожу утомительным. Он плохо разбирается в ценности серебра, это я точно знаю, и, по-моему, он человек чести. Истинный афинянин.
– Будем надеяться, – сказал Эпикл. – Он определенно из тех людей, за которыми следуют другие. Я видел это на похоронах. Проблема в том, куда он их поведет.
– Он настаивал на том, чтобы новое серебро из Лавриона было потрачено на флот, – напомнил другу Ксантипп. – Не ради собственного обогащения, не ради рабов, дорог или плитки. Это было правильно – как я и сказал тогда. Говорю тебе, я был бы рад, если бы таких, как он, было двое или трое и если бы в результате у нас появилось четыреста триер!
Эпикл отвел взгляд; спорить с другом он не хотел, но его сомнения явно остались при нем. Увидев это, Ксантипп почувствовал, что его терпение лопнуло. Ему было почти сорок, и тонкости политических игр с их меняющимися союзами казались ему чем-то тривиальным, почти детским.
Воспользовавшись паузой, он похлопал Эпикла по руке:
– Позволь мне разобраться с этими вопросами самому. Дай мне немного времени. А сегодня сбегаем в порт – и обратно.