Ксантипп не сводил с него глаз, а Эврибиад убрал нож и снова выпил вина. Фемистокл утверждал, что им жизненно нужен этот спартанец с его кораблями, командами и армией на суше. Ксантиппу отчаянно хотелось возразить, защитить афинскую конституцию. Но он не мог, потому что находился на спартанском военном корабле и война с каждым днем подходила все ближе.
– Я афинянин, наварх, – сказал он. – Меня отправили в изгнание, и я покорился. Меня позвали домой – и я вернулся. Я отдаю свою жизнь за Афины – и буду повиноваться закону.
– Вот. В этом вся суть. Это все, о чем я хотел спросить! – сказал Эврибиад.
Он вернул мех, и Ксантипп снова выпил, хотя напиток показался ему более кислым, чем раньше.
Возвратившись на свой корабль, Ксантипп ощутил навалившуюся усталость. Он поднялся по веревочной лестнице и назвался окликнувшему его часовому.
Завернувшись в плотный гиматий, он лег вместе с десятками спящих на открытой палубе. Немного бодрости добавили смотревшие на него сверху звезды. Флот провел день в маневрах, отрабатывая разные построения и приемы, от простых поворотов до атак широким фронтом с защитой флангов друг друга. Тактику Ксантипп понимал достаточно хорошо. В фаланге гоплит держит щит, чтобы защитить стоящего рядом с ним, и доверяет жизнь другому, тому, кто делает то же самое для него.
Сон манил, а затем отступал, уплывая все дальше. Ксантипп беспокоился, что из-за его невежества могут погибнуть люди. Когда заурчало в животе, он молча проклял спартанскую еду, а заодно и Фемистокла, почему-то предположившему, что он знает, как вести войну на море. Даже простые вещи были в новинку. Днем он видел, как люди опорожняли кишечник на корме, нависая голым задом над бурлящей водой. Гребцы подмывались левой рукой, черпая из ведра морскую воду. Некоторые использовали нешлифованные камни, кое-кто старые тряпки, которые стирали и сушили, храня как драгоценную роскошь. В море не было уединения; это он уже понял.
Корабль покачивался на якоре в тихих водах, и это давало чувство покоя. На следующий день триера должна была перейти под командование Ксантиппа – Фемистокл не хотел выглядеть дураком на своем первом корабле. Это и было целью посвящения. Корабль заскрипел, как будто подавая собственный голос, и настроение почти необъяснимо поднялось. Афинам угрожала мощь всей Персии, но он, Ксантипп, вернулся! Он снова был в самом сердце жизни.
А вот доверие Фемистокла ощущалось как тяжесть, давящая на гордость.
«Я не подведу его», – пообещал себе Ксантипп, зевая.
Он научится всему и будет полезен. Да и выбора у него нет. В конце концов, его народ покорял моря на протяжении тысячелетий. Везде, куда ни посмотри, Ксантипп видел мастерство, знание и деловитость. Они встретят идущего за ними льва. Они будут щитом города…
Звезды сияли над головой, расцвечивая ночное небо таким ослепительным великолепием, что было трудно разглядеть узоры. Некоторые говорили, что это очертания богов и героев прошлого, наблюдающих теперь за ними.
Одна греческая триера отдыхала на песке, ее команда устроилась вокруг костра из плавника на берегу. Другую вытащили из воды чуть дальше, и экипаж выбрал уютное, хорошо защищенное от внезапного шквала местечко, которое они знали и любили. Третья покачивалась на якоре, на борту осталось несколько человек на случай, если поднимется ветер. Осадка была настолько мала, что даже опытные моряки блевали за корму.
Они находились на этом участке побережья уже несколько недель, ожидая персидский флот, который мог и не появиться. Работа шла спокойно, и то чувство нервозности или страха, которое они испытывали в первые дни, постепенно исчезло. Хотя триерархи и были достаточно требовательны в отношении дисциплины, они все же позволяли людям ловить кальмаров и кефаль, когда запасы подходили к концу. Погода стояла хорошая, и корабли держались поближе к берегу, чтобы укрыться на суше, когда надвигались темные тучи. Большой слабостью весельных судов было то, что они не могли пережить даже слабый шторм на море. Торговые суда иногда выдерживали сильные бури с жалким подобием паруса и за счет более глубокой осадки, что позволяло сохранять устойчивость. По сравнению с ними триеры были смертельными ловушками. В тот момент, когда зыбь становилась сильной и они начинали наклоняться, вода хлестала через порты на гребные скамьи.
Для людей, которые каждый день жили с риском утонуть, всегда было облегчением вывести судно на чистый песок, а затем вылезти наружу с луками и ножами наготове, чтобы поймать все, что они могли добавить к корабельным запасам. В это время года было нетрудно найти черепашьи и птичьи яйца разных цветов и размеров – собирай и готовь.
Сидевшие у костра видели только то, что попадало в круг света. Они не заметили идущий с севера персидский корабль. Без огней, неразличимый в темноте, он скользил по тихим водам, используя для прикрытия берег, который привел их сюда. Если бы дозорный на судне, стоявшем на якоре, был настороже, он мог бы разглядеть белые пятна весел, бесшумно касающиеся воды. Вместо этого Андрокл вырезал что-то для любимой из ближнего городка, и все его внимание занимал кусок дерева, с которым он возился при свете звезд. Ей понравится. Им всем нравилось. Он оставил десятки поделок в портах на всех побережьях Греции и даже в Риме. Напоминания о его прикосновениях, чтобы милые голубки вздыхали и поглаживали статуэтки, проходя утром мимо.
Андрокл в замешательстве поднял глаза, когда что-то ударилось о корпус судна. Он поднялся со своего места на открытой палубе и осторожно подошел к краю. Перил не было, и едва ли не все гребцы рассказывали, как, будучи в подпитии, падали в темноте в воду. Это была одна из причин, почему они обучались плавать и не носили доспехов, находясь на борту. Те, кто носил доспехи, на борт уже не возвращались.
В одной руке у молодого человека был строгальный нож, а в другой – необработанная фигурка черепахи. На острове Эгина, откуда Андрокл был родом, черепаха пользовалась большой популярностью и украшала серебряные монеты по всему Эгейскому морю. Готовая статуэтка будет прекрасна.
Он прошелся по палубе босиком, осторожно, опасаясь края, и шепотом спросил:
– Полий? Тирос? Кто там?
Кто-то из команды мог доплыть от берега. Месяц назад они потеряли двух человек в гонке, которая началась на берегу и с полным мехом крепкого вина. После того случая триерарх запретил проводить такого рода состязания, но сейчас он спал на корме, похрапывая под навесом. У Андрокла было подозрение, что капитан глупец, но не хотелось отвечать за то, что потревожил начальника без особой причины.
Он наклонился и не успел издать и звука, когда две тени выскочили на палубу и бросились на него. Андрокл набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть и разбудить капитана, но его схватили, выкрутили руки и накрыли ладонью рот.
Экипажи триер дремали на берегу, когда кто-то пронзительно свистнул, а потом громко крикнул. Пусть и после выпивки и сытного ужина, они сбросили накидки и схватили щиты и мечи. Корпус ближайшего корабля блестел в лунном свете, как большая рыба, но никаких признаков нападения не было. Крики боли и злости звучали где-то вдалеке, уже едва слышные. Люди в замешательстве повернулись к часовому.
Он яростно указал дальше, тыча пальцем в воздух, и крикнул:
– Смотрите! Другой корабль. Его якорь исчез.
Позади первой триеры вторая дрейфовала с приливом, поворачиваясь носом вперед. В смятении они спрашивали друг друга, что будет утром, когда триерарх проснется и обнаружит себя на мели. Несомненно, всех ждала порка.
В безмолвном шоке они наблюдали, как из бортов по всей длине высунулись весла, как погрузились в воду и напряглись. Корабль, казалось, прыгнул на берег. Крики паники заполнили воздух, и длинный корпус триеры со скрипом выехал на песок и остановился. На высоком носу вспыхнул свет, и все замолчали, словно узрели явление богов.
Какие-то темные фигуры начали сбрасывать с палубы убитых, которые шлепались, разбрасывая брызги, в прибой или глухо, как мертвые птицы, падали на черный песок. В свете раскачивающейся лампы некоторые узнали Андрокла, когда двое чужаков вывели его вперед со связанными руками. Свет лампы вырвал из темноты персидские завитые в колечки бороды – смазанные маслом, влажно блестящие, как дельфины. Улыбаясь, персы перерезали горло молодому моряку. Тело дернулось в путах, но глаза уже потемнели от смерти, а убийцы прижали к ране пальцы и, стряхивая красные брызги, принялись бормотать что-то на языке, которого никто из греков не знал, обращаясь, вероятно, к своему богу с просьбой принять жертву. Пока моряки в ужасе наблюдали за происходящим, из темноты выдвинулись еще несколько кораблей, битком набитых их врагами, вооруженными и готовыми к бойне. Члены третьего экипажа обменялись мрачными взглядами – ничего другого им не оставалось.
Как бы ни были они связаны с остальными, на них лежал высший долг: предупредить флот и Фемистокла. Как один, они помчались прочь по берегу, направляясь в темноту, туда, где оставили свою триеру. Крики гнева и обвинения в предательстве летели в них со стороны остальных, но с этим уже ничего нельзя было поделать.
Ночью дорога до корабля показалась им длиннее, чем вечером, когда было светло. Если бы только они могли добраться до него, если бы только могли отплыть и сообщить, что персы проникли на юг дальше, чем кто-либо представлял.
Позади раздавался лязг оружия, странное пение и ужасные крики боли.
Глава 36
Перед рассветом Ксантипп принес из трюма свой мешочек и, развернув тряпицу, отрезал пластик сырной корки. Пожевав его, он оставил самый неуступчивый кусочек за щекой, как монету. Повар сварил что-то вроде рагу из зерен и овощей. Люди ели без явного удовольствия, как будто исполняли еще одну обязанность. Ксантипп уже понял, что свежая пища и мясо – редкое удовольствие в море, если они вообще появляются.
Фемистокл, конечно, проснулся и занялся делом раньше всех, доказав, что ему требуется меньше сна, чем его собратьям-афинянам. Зевая, Ксантипп задался вопросом, чего стоит ему такая… непреклонность. В ожидании лодки он смазал и наточил оружие, в том числе наконечник длинного копья из железного листа. Лев на его щите, конечно, был подкрашен после Марафона. Агариста наняла какого-то великого художника, чтобы убрать царапины и прочие следы войны. Теперь щит отливал золотом в лучах утреннего солнца, и Ксантипп улыбнулся, подумав о жене. Она была достаточно молода, чтобы родить еще одного ребенка. Что еще важнее, он не слишком стар. И доказал это.