Солдаты, высадившись, нашли только следы, ведущие через дюны вглубь материка. Командир поднялся на вершину, впервые ступив на территорию врагов своего повелителя. Оглядевшись и не обнаружив греков, он повернулся к своему заместителю и другу, которого, однако, подозревал в работе на главного царского соглядатая.
– Мы, конечно, будем их преследовать. Не думаю, что это так уж трудно.
Его заместитель недовольно фыркнул. Он не любил бегать и в том числе по этой причине служил великому царю на борту корабля.
– Они идут пешком, – сказал он. – И к тому времени, как доберутся до кого-нибудь, мы поднимем чашу вина на пепелище этих Афин. У нас с тобой будут женщины – подавать вино и фрукты – и мальчики – для утех. Нам понадобятся все, какие только есть, корабли – для рабов и золота, чего здесь, как я слышал, хватает с избытком.
Командир посмотрел на друга, гадая, не искушают ли его намеренно. Во флоте хватало тех, кто слушал и доносил. Он не мог допустить и намека на неуверенность и слабость, иначе его самого допросили бы с огнем и железом глубоко в трюме царского флагмана.
– Мой друг, людей я пошлю за ними утром, – сказал он. – С парой следопытов. Когда великий царь спросит меня, сделал ли я все, что мог, мне не придется изворачиваться и оправдываться. Не в этом году. И тем более если там действительно можно заполучить такие богатства.
Он оглянулся на море, на единственную галеру, бросившую якорь у него на глазах. Он и его товарищи были разведчиками, прокладывали путь. Основной флот шел с небольшим отставанием, но приближаясь с каждым днем, как медленно падающая гора. Он на мгновение закрыл глаза, наслаждаясь тишиной и легким ветерком. Как же приятно быть подальше от посторонних глаз и многочисленных утомительных правил царского двора, где тысячи мужчин боролись за положение и принимали за оскорбление каждую мелочь. Иногда ему казалось, что он тонет. Он покачал головой, чувствуя пристальный взгляд своего вечно бдительного спутника. Некоторые мысли лучше никогда не высказывать вслух.
Глава 38
С первым утренним светом жители Афин уже заполняли улицы.
Они собрались в полутьме и тишине и, следуя за жрецами Афины, Посейдона и Аполлона, а также Ареса и Аида, направились к подножию Акрополя. Не было ни призывов собраться, ни зова рога. Весть облетела город на темных крыльях прошлой ночью. Лишь два оборванных матроса вернулись с новостями о персидских галерах и гибели экипажей греческих триер. На украденных лошадях они добрались до городских стен и рухнули, дрожа от голода и усталости. Город проснулся ночью.
Время пришло. Хлынувшие из-за горизонта золотистые лучи озарили плотные толпы горожан, идущих со склоненными головами к храмам на самой высокой точке города, чтобы сделать там подношения, принести жертвы богам. Люди сжимали в руках амулеты и бормотали на ходу молитвы. Над Афинами разнесся рассветный звон колокола.
Ксантипп шел, держа за руку Агаристу, их дети следовали за ними. Эпикл прошлой ночью принес им новости, которых все боялись. Сейчас он шагал рядом со своими старыми друзьями, поднимаясь по крутой тропинке к великому камню Афины, самая священная часть которого возвышалась над всеми. Здесь стояли когда-то дворцы, сюда приходили цари, давно превратившиеся в прах. Сюда обращались все взоры, когда нависала угроза, здесь искали убежища. Для тех, кто брел устало наверх, Ареопаг и Пникс остались далеко внизу, уменьшенные высотой и тенями. Под угрозой войны именно здесь в молчаливой вере собравшихся билось сердце Афин.
У Эпикла вдруг навернулись слезы на глаза, но он ничего не сказал и только покачал головой, когда Ксантипп с беспокойством оглянулся. Объяснения испортили бы все. Эпикл знал, что это утро, этот путь к священному месту с друзьями, знакомыми и незнакомыми людьми, останется с ним навсегда, как остался рассвет перед Марафоном, десять лет и целую жизнь назад.
Заполнены были даже склоны Акрополя. Сбившись в плотную массу, словно севший отдохнуть огромный пчелиный рой, десятки тысяч людей стояли, освещенные золотыми лучами утреннего солнца. Ксантипп услышал, как кто-то прошептал его имя и произнес благословение, которое тут же подхватили другие голоса. Афиняне вернули его из изгнания и считали себя в ответе за него. За несколько недель, прошедших после возвращения, он успел почувствовать, что в городе его знают и узнают, как никогда раньше. Возможно, они просто не хотели ошибиться, но груз их надежд лежал на его плечах. Он признался в этом Фемистоклу, и на этот раз здоровяк только кивнул и сжал его плечо. Фемистокл понял.
Узкая тропинка оставалась открытой, и Ксантипп прошел сквозь толпу на самый верх, где стоял древний храм Афины Паллады, богини города. Рядом с ним возвышался новый храм, все еще недостроенный, посвященный девственной Афине Парфенос. Прекрасные новые колонны и вырезанные в стенах рельефы сияли золотом. На этой высокой скале были воздвигнуты статуи убийц тиранов, даже мраморная фигура, названная в честь павшего при Марафоне Каллимаха. Там отражалась вся история города. И боги смотрели сверху.
Зажженные в темноте лампы проливали свет на город внизу, но когда Ксантипп привел свою семью, чтобы встать вместе с остальными, лампы погасили одну за другой. Взошло солнце.
Фемистокл пришел с группой молодых мужчин и женщин, которые, по всей вероятности, были его дочерьми и сыновьями. Рядом стояла его вторая жена, и именно ее присутствие подействовало на Ксантиппа странным образом – даже волоски на шее зашевелились. Все те годы, что он знал Фемистокла, этот человек старательно отделял свою политическую жизнь от семейной.
Оглядев Акрополь, Ксантипп увидел всех, кого знал. Все эти люди собрались в одном месте, чтобы воскурить благовония и помолиться Афине перед лицом приближающейся войны. Аристид пришел в нагруднике и поножах, но без своих обычных лохмотьев и, может быть, поэтому выглядел странно воинственным. Вокруг него, подчеркивая особый авторитет этого человека, собралась группа гоплитов. У стены храма вместе с друзьями стоял молодой Кимон. Присутствовали архонты совета ареопага и все эвпатриды. Куда бы ни посмотрел Ксантипп, он видел лица из своего прошлого, постаревшие за годы его отсутствия. Он вдруг понял, почему Эпикл споткнулся на тропинке и почему у него покраснели глаза.
Это все, чем они были, все, что они сделали из камня, тканей и законов, хрупкое, как детская жизнь или подброшенная в воздух позолоченная чаша.
Жрецы и жрицы Афины вышли к огромной толпе. Другие жрецы из разных храмов поклонились им, отдавая первенство дня богине. Жрец Аида опустился на колени в пыль. Даже смерть уступила ей дорогу.
Ее прислужницы в белых одеждах несли кинжалы и серпы, как и подобает богине-защитнице, богине домашнего очага. Подняв ветви цветущего амаранта, женщины запели, и Ксантипп закрыл глаза. Рядом, такой же высокий, как отец, стоял его старший сын Арифрон, и Ксантипп обнял парня свободной рукой. Перикл и Елена тоже подступили ближе, и теперь они стояли как одна семья, объединенная благоговением и молитвой. Весь его народ сплотился в надежде, отчаянии и вере.
В жертву принесли барана, кровь которого пролилась на золотые блюда. Служба закончилась словами Афины, ее обещанием защищать жителей города. Она поклялась вооружить их и научить воевать. Ее щитом была их воля и сила. И столь велика была сила этих слов, что у Ксантиппа перехватило дыхание, и он пришел в себя, только когда снова воцарилась тишина и люди начали спускаться – к своей жизни и городу внизу.
Когда служба закончилась, он испытал облегчение и поймал себя на том, что улыбается детям. Он старался не смотреть на море, когда стоял там. Перикл указывал на далекую темную линию. На таком расстоянии даже мальчик с зоркими глазами не мог разглядеть очертания ожидающих их греческих галер.
Эти корабли стояли на якоре в проливе между Пиреем и островом Саламин, ожидая возвращения экипажей, ожидая, когда их разбудят для дела.
Спускаясь с холма, Ксантипп сжал руку жены. Агариста посмотрела на него.
– Ты помнишь, что я сказал тебе утром перед Марафоном? – негромко спросил он.
Эпикл поднял на них взгляд и сразу отвернулся, став незаметным.
Агариста прикусила губу, обдумывая ответ. В то нападение он попросил ее в случае опасности убить детей, чтобы спасти их от плена и рабства.
– Помню. Но они уже не дети.
– Знаю. – Он наклонился ближе, их головы соприкоснулись, как у двух влюбленных, идущих вместе. – Но если мы проиграем, ты должна бежать.
Ее лицо посуровело, когда она поняла. Ксантипп ощутил жар вспыхнувшего гнева.
– Ты сказал, что, если они придут, безопасного места не будет, – напомнила она.
– Иди на запад с домашними рабами, они не перестанут защищать тебя. Я оставил в своей комнате список греческих городов, которые отказались прийти нам на помощь. Думаю, персы отнесутся к ним благосклонно. Там, вдалеке отсюда, вы сможете начать все сначала.
Она внезапно остановилась, и он споткнулся на пыльном склоне.
– Ты думаешь, Ксантипп, это место принадлежит только тебе? Эти люди и мои тоже. Я люблю их, несмотря на все их разговоры, молитвы и хаос. Я люблю Афины всем своим существом, своим чревом. Я не могу просто… пойти куда-нибудь еще. Что бы ни случилось, мы вернемся сюда, чтобы все восстановить.
– Агариста, – сказал он более твердо, – если флот потерпит неудачу, если армия не сможет остановить персов на суше, Афинам конец. Они придут, чтобы преподать нам урок, понимаешь? От города не останется камня на камне. Если ты увидишь персидских солдат, идущих с севера, или их корабли в порту, ты должна собрать мальчиков и Елену и просто уйти. Обещай мне, что сделаешь это. Иначе я не смогу оставить вас.
– Не ври, – сказала она, улыбаясь сквозь слезы, и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала его.
Он улыбнулся и покраснел.
Агариста обвела взглядом скопившихся на склоне горожан и сказала:
– Ты отправишься с флотом, потому что люди просят тебя об этом. Потому что ты их любишь.