Ксеркс повел их в главный зал внизу. Из-за него флагман имел более широкий корпус, чем у всех остальных. Зал также разделял ряды гребцов. Перегородки были снесены, чтобы здесь могли собираться капитаны, но в помещении сохранился слабый запах сырости, а также ароматы розы, мускуса и нарцисса.
Стол был прикручен к полу болтами, чтобы не сдвинуться в бурном море. К своим местам все прошли возле бортов, а затем по его сигналу сели на приготовленные для них стулья. Всего собралось сорок человек. От мужчин пахло солью и морскими водорослями, а от Артемисии исходил какой-то незнакомый цветочный аромат. Ксеркс заметил, что она пристально наблюдает за ним, как будто оценивает. Возможно, при дворе это привело бы его в бешенство, но здесь он только выдвинул подбородок, чувствуя, как крепнет решимость.
Приветствуя гостей, Ксеркс вспомнил, что, по крайней мере, Артемисия говорит на языке его отцов. Греки, пришедшие предложить ему землю и воду, нуждались в переводчиках, которые стояли бы рядом с ними и шептали. Они всегда отставали на фразу, что раздражало царя. Никто другой не посмел бы говорить одновременно с ним.
– Прежде чем уйти, те из вас, кто не знает этого побережья, могут изучить мои карты. Мы бросили якорь у острова Скиатос. На западе есть пролив со спокойной водой, который ведет вглубь страны, затем поворачивает на юг, мимо Марафона, вокруг мыса и дальше к Афинам. Мардоний? Доложи об успехах нашей армии.
Полководец поднялся, и все остальные – как греки, так и персы – повернулись к нему.
– Впереди нас ждет горный хребет, достичь которого мы должны к завтрашнему полудню. Мы пройдем его после еще одного перехода – когда вы будете идти на запад по проливу. К тому времени, когда вы повернете на юг, мы должны быть на месте. Сейчас мы ищем местных разведчиков, которые знали бы местность.
– Можем мы взглянуть на карту? – спросил один капитан.
К неудовольствию Ксеркса, мужчина говорил по-гречески, но слуги тем не менее отозвались на его просьбу. Царь заставил себя вспомнить отца. Какую бы ненависть он ни испытывал к грекам, ее нужно подавить, когда дело касается тех, кто просит о покровительстве. Большинство из них все еще прятались от него, дрожа в своих городах и надеясь пережить страшное вторжение. По крайней мере, эти люди – и одна царица – пришли служить ему! Ксеркс принял землю и воду из рук самой Артемисии, хотя ее корабли были лучшим подтверждением клятвы. Он снова взглянул на нее, – интересно, она моложе его? На ее лице проступил легкий румянец, как у любой молодой женщины, но глаза она накрасила, так что определить было трудно.
Ксеркс отвернулся, когда группа склонилась над картой, с благоговением рассматривая то, что стоило больше всего золота, которое они могли увидеть за всю свою жизнь. Карта была результатом многолетнего труда опытных картографов и моряков, которые проходили вдоль побережья и отмечали каждый остров и пресный источник. Только внутренняя часть была пуста или обозначена несколькими нечеткими линиями. Его отец заказал эту карту за огромные деньги еще до Марафона.
– Вот пролив – и маршрут, по которому мы пойдем, – подтвердил Ксеркс, проводя пальцем по карте так далеко, как только мог дотянуться.
Папирус занял всю длину стола, прижатый по углам свинцовыми грузилами, взятыми из ящика его слугами. Казалось, что люди стоят над миром, как боги.
Наслаждаясь этим ощущением, а также восхищенным шепотом собравшихся капитанов, царь кивнул Мардонию:
– Как только перевалишь через горы, мы повернем на юг и будем идти в ногу с тобой. Ты доберешься до Афин, пока я поведу флот вокруг южной оконечности.
– А что с их флотом? – спросила Артемисия. – Афины не позволят нам пройти просто так. У них будут военные корабли. Никто не знает, сколько их.
– У нас есть еще, Артемисия, – улыбнулся Ксеркс. – Я не боюсь их кораблей.
Он заметил, что ответ не успокоил ее. Женщина указала на гряду холмов, пересечь которые должен был Мардоний, чтобы не отстать от флота.
– И это… На карте они не выглядят такими уж высокими. Я видела их в детстве, когда путешествовала с отцом.
– Ты действительно знаешь их? – спросил Мардоний, опередив Ксеркса.
Все мужчины за столом повернулись к ней, и Артемисия повела плечом:
– Я видела их только один раз, когда была маленькой девочкой. Мне они запомнились как скалы… слишком высокие, чтобы на них взобраться. – Она нахмурилась, вспоминая. – Я видела, как местами из-под земли там поднимался пар. Мой отец назвал перевал на побережье…
– Значит, проход есть? – снова спросил Мардоний. – Проход для армии?
Полководец заметно приободрился.
– Да. Склоны отвесные, но до самого моря горы не доходят. Там есть узкая полоска… Камнепад и песок… – Она вскинула голову, вспомнив слово. – Фермопилы. Так называется проход.
– Я пройду по нему, – внезапно заявил Ксеркс. – В честь моего отца я ступлю на греческую землю.
Он заметил, что Мардоний удивленно моргнул, но промолчал, обдумывая ответ. Прежде чем он успел выдать какое-либо возражение, Ксеркс продолжил:
– У флота хорошие командующие. Мое присутствие здесь не жизненно важно. Мардоний говорит, что эти горы – последнее большое препятствие перед равниной, ведущей к Платее и Афинам – двум городам, которые послали людей к Марафону. Я бы предпочел увидеть, как они горят, чем оставаться с флотом.
Он не стал добавлять, что при мысли о ночлеге на твердой земле испытал почти болезненное желание.
Мардоний, ограниченный теснотой помещения, лишь склонил голову и сказал:
– Это было бы для нас огромной честью, великий царь.
Ксеркс еще раз взглянул на галикарнасскую царицу. Артемисия закусила губу, уставившись на карту и погрузившись в воспоминания.
Довольный принятым решением, Ксеркс обратился к собравшимся:
– Передайте всем: с этого момента – боевая готовность.
Глава 42
Триера с шумом рассекала волны. Ксантипп стоял на носу и, подавшись вперед, поглядывал по сторонам. Он испросил у Фемистокла разрешения отправиться на разведку с двумя другими кораблями, и теперь вся троица скользила по темно-синим водам. Эпикл стоял рядом с ним с другой стороны, обхватив рукой высокую резную балку. Фигура Афины смотрела вместе с ними, отведя руки назад, как будто ей тоже нужно было держаться. Внизу бронзовый таран врезался в волны, с которых слетала белая пена. Хотя никто не произнес ни слова, на лицах читалось радостное возбуждение.
На этом отрезке ширина пролива была не больше пятидесяти или шестидесяти стадиев, и земля по обе стороны вздымалась низкими бурыми холмами. Будь это суша, такое расстояние стоило бы одного утреннего перехода. Греческий флот прошел через узкую точку Халкиды едва ли в шесть рядов, после чего рассредоточился, чтобы заполнить пролив, более широкий, чем Геллеспонт. Всеми овладело восхитительное чувство выискивающей добычу волчьей стаи.
Выбрав этот курс, они шли медленнее, чем могли бы, если бы рискнули выйти в открытое море, но здесь не приходилось опасаться, что половина будет разбита штормом или большими волнами. Море за прикрывшей их полоской суши было слишком опасно для военных кораблей. Даже идя под парусом в спокойных водах, Ксантипп видел, как раскачиваются и кренятся галеры, напоминая в такие мгновения обычные деревяшки. Ксантипп надеялся, что и персидские военные корабли будут такими же или даже более хрупкими в незнакомых водах, вдали от родных городов, вдали от суши. Он вдруг осознал, что афиняне – прирожденные моряки, люди, влюбленные в море и во все те ремесла, что связаны с ним. Возможно, это имело значение.
Триста кораблей и более семидесяти тысяч гребцов и гоплитов устремились за ним. Оглянувшись, Ксантипп увидел красные, синие или желтые паруса, растянувшиеся насколько хватало глаз. Спартанские корабли по-прежнему были первыми, а Эврибиад снова исполнял обязанности наварха. Фемистокл командовал афинской группой, в которой Ксантипп официально считался вторым, а дюжина молодых капитанов во главе с Кимоном составляла центр. Для тех, кто стоял на Марафоне, в этом построении звучали странные отголоски прошлого. Если бы Мильтиад был жив, если бы Аристид уже не выступил из города с армией, могло бы показаться, что великая битва должна разыграться снова, но уже на воде.
Ксантипп надеялся на тот же результат! За основной частью флота следовали сорок военных кораблей Коринфа и остальной части греческого альянса. Они рассчитывали, что Спарта нанесет первый, быстрый и сильный удар, а флот Афин останется позади, как молот глубоководья.
Разведывательные корабли вышли вперед на рассвете. Течения там имели свои особенности, и опытные рулевые говорили, что для того, чтобы пройти их без потерь из-за затопления, необходима твердая рука. В этих водах Ксантипп и триерарх Эрей не пытались вмешиваться в переговоры между дозорным, двумя матросами на рулях и келейстом в центре, передающим команды гребцам в трюме.
Ксантипп чувствовал какие-то странные движения под килем, когда триера попадала в поперечные течения. Он посмотрел вниз и ахнул при виде дельфинов, мчавшихся вместе с ними, гладких и серых, как небо. Появление посланцев Посейдона сочли добрым предзнаменованием. Момент абсолютного совершенства каким-то чудесным образом длился и длился. Почему дельфины решили следовать за кораблем, Ксантипп не знал. Это могло быть только благословение богов.
Он не отвел от них взгляда даже для того, чтобы предупредить опасно наклонившегося вперед Эпикла. В стае с десяток дельфинов двое были меньше остальных. Когда Ксантипп повернулся, чтобы что-то сказать, самый крупный вдруг выпрыгнул из воды, лишив его дара речи.
Эпикл что-то кричал, перекрывая шум моря. Ксантипп поднял наконец глаза, восхищенно качая головой, оттого что стал свидетелем божественного послания, обещания божьей защиты. Для тех, кто столкнулся с войной… В этот момент триера миновала мыс, и его живот словно перехватило канатом.
Крепко держась за высокую фигуру Афины, Ксантипп откинулся назад. Внизу все еще играли дельфины, но он больше не смотрел на них. Море впереди наполнилось кораблями, флот расширялся и расширялся. Казалось, будто по проливу движется деревянная стена. Ксантипп поставил ногу на ступеньку дозорного и приподнялся на носу – от увиденного во рту пересохло так, что он не смог даже крикнуть предуп