гда будут Афины? Что будет тогда со Спартой, если мои корабли не удержат это побережье? Сегодня я потерял четверть своего флота. Если завтра будет то же самое…
Похоже, он понял, что афинянин втянул его в спор, и оборвал себя.
– Как наварх союзного флота, я отдал вам приказ. Я выведу флот с первыми лучами солнца, но не стану вступать в бой. Пошлите весточку в Афины – по суше, если хотите. Скажите им, чтобы все бежали на Пелопоннес. Мы будем стоять за стеной там, на суше и на море.
– Нет, – уверенно произнес Фемистокл и даже улыбнулся, когда Кимон и спартанец посмотрели на него с изумлением. – Пусть ты возьмешь с собой корабли Спарты и Коринфа, но корабли Афин с тобой не пойдут. Не на таких условиях. Каждый день, когда мы сражаемся и побеждаем здесь, это еще один день задержки для персов, задержки их планов. Это бесспорно. Я должен отклонить твой приказ, наварх. Я считаю, что ты ошибаешься. Итак – корабли Афин останутся сражаться с персидским флотом. Мы продержимся, по крайней мере, столько же, сколько твой царь Леонид.
– И корабли Коринфа тоже, – прозвучал еще один голос.
Все повернулись к коринфянину. Он же только пожал плечами в ответ на недовольный взгляд спартанца:
– Мои капитаны не участвовали сегодня в бою. Я не вернусь домой, пока мы сами не испытаем силу этих персов. Поставь нас завтра впереди и освободи нам место для атаки. Мы отправим этих дикарей на дно.
Собравшиеся одобрительно заворчали, и только Эврибиад не согласился:
– Либо я командую этим флотом, либо нет. Что скажешь, афинянин?
Фемистокл промолчал. Убедившись, что больше с ним никто не заговорит, Эврибиад, остыв от гнева, одернул свой красный плащ и приготовился подняться:
– Тогда командуй завтра. Как ты, кажется, уже делал сегодня. Пока идет война, я не буду угрожать тебе, афинянин. Но если мы переживем это, то найдем тихое местечко и я изложу тебе свои возражения.
– Очень хорошо, – сказал Фемистокл.
Он поднялся, когда встал спартанец, – из уважения, а также на случай, если тот бросится на него. Гнев спартанца, несмотря на все его самообладание, читался в каждой дрожащей черточке. Эврибиад вышел из каюты, и напряжение спало. Взгляды всех обратились к Фемистоклу.
– Эврибиад – хороший человек… – сказал он. – Хотя я думаю, что сегодня он не может рассуждать здраво из-за беспокойства за своего царя. Мы не поможем Леониду, если отступим. Пока он держит проход, мы остаемся. Дадим ему время собрать армию.
Он встряхнулся. Ксантипп видел, каких усилий стоило Фемистоклу улыбнуться и перейти на более спокойный тон.
– А теперь… кто-нибудь, свистните моей лодке? Ждите от меня сигналов завтра. Мы держим их взаперти. Выиграем еще один день. Проверьте воду, позаботьтесь, чтобы люди поели. И поспите немного, если сможете. Дадим бой завтра. Коринф, у вас первая линия. Будьте уверены – Спарта и Афины с вас глаз не спустят.
Они прошли мимо спартанских солдат, несших вахту на палубе.
В ожидании лодок Фемистокл наклонился к Кимону:
– Знаешь ли ты, почему хорошим людям должно исполниться тридцать, прежде чем им позволяется занимать важную должность?
– Извини. Я не… – начал Кимон.
Фемистокл не дал ему договорить:
– Потому что годы от двадцати до тридцати – самые опасные в жизни мужчины. Он уже не мальчик. Он чувствует себя взрослым, думает, что может быть отцом и мужем, что может спорить – мудро и ясно. Он и прав, и не прав. Если он будет усердно и хорошо трудиться, то приобретет для себя все необходимые качества и войдет с ними в лучшую пору жизни. Пока же ему недостает мудрости и опыта, чтобы смирять себя. Возможно, он слишком много пьет. Он действует… опрометчиво и даже спорит со спартанским навархом на его собственном корабле.
– Ты тоже спорил с ним, – с гневной ноткой в голосе указал Кимон.
– Да, спорил, – кивнул Фемистокл.
Он подождал, дав молодому человеку возможность понять, что речь идет о другом.
– Извини, – сказал Кимон.
– Твой отец гордился бы тем, кем ты становишься. Я с нетерпением жду твоего выступления в собрании, в свободных Афинах. Я молюсь, чтобы тебе выпала такая возможность.
Фемистокл услышал, как лодки ударились о борт, и наклонился, кивая знакомым.
– Жди мои сигналы завтра. День будет долгий, и твой отец будет следить за каждым твоим ударом. Мы не можем позволить им пройти. Леонид удерживает армию на перевале. Каждый день, пока мы блокируем их в море, это еще один день, когда они не могут соединиться и сокрушить наш народ. Аристид уже вышел на поле боя со всеми нашими гоплитами, на них вся наша надежда. Спартанцы и коринфяне выступят, чтобы присоединиться к нему, когда будут готовы. Нам просто нужно дать им время.
Глава 46
Разведчики вернулись на рассвете, Ксеркс уже ждал их. Бежали они хорошо, но на их лицах, когда они добрались до царя и распростерлись на песке, читались растерянность и страх. День был холодный, и царь дрожал под порывами сырого ветра, пробегавшего по застывшим шеренгам.
– Докладывайте, – сказал Ксеркс.
Мардоний тоже натянул поводья и спешился, горя желанием получить известия. На протяжении дня он посылал гонцов к стоявшим на перевале грекам, предлагая им сдаться. Никакой необходимости разбрасываться жизнями не было. Спартанцы славились своим мастерством, и Ксеркс надеялся на мирное урегулирование, возможно, даже на встречу с царем, который стоял в их центре с копьем и щитом, в шлеме, увенчанном высоким гребнем из конского волоса.
Один посыльный поднялся быстрее двух других. Ксеркс жестом велел ему говорить.
– Великий царь, они не отступили, как ты приказал. Они остаются на месте, заняв самую узкую часть береговой тропы.
Ксеркс поджал губы, прикусив мягкую кожу на внутренней стороне. Он думал, что, согласившись пощадить направленное против него небольшое войско, совершит красивый жест, достойный его отца. Судя по всему, людей там едва хватало, чтобы перекрыть проход. Они стояли между отвесными скалами слева и морем справа.
– Что они делают? Просто… стоят?
– Они заплетают друг другу волосы, великий царь.
Эти слова отозвались молчанием. Никто из персов не осмелился посмотреть на реакцию царя.
После недолгой паузы Ксеркс заговорил снова.
– Ты сказал им, что мы закроем солнце своими стрелами? – тихо спросил он и увидел, что посланник дрожит, как будто подхватил лихорадку на утреннем холоде.
– Великий царь, их царь ответил, что это хорошая новость, так как они предпочитают сражаться в тени.
Ксеркс кивнул:
– Я сын своего отца. – Он повысил голос. – Я веду войну, чтобы мир содрогался от моих шагов. Не из злобы или гнева, а потому лишь, что Верховный бог наделил меня правом править. В память о моем отце я стремился проявить милосердие. Теперь уже нет. Нет.
Он повернулся к Мардонию с такой улыбкой, словно был сделан из воска.
– Мардоний, закрой солнце, как я и обещал. Затем, если кто-нибудь из них еще будет жив, пошли мой хазарабам в тысячу воинов, а потом еще и еще. Заполни перевал нашими солдатами и уничтожь врагов. Они просто люди. Никакой сдачи в плен, никаких широких жестов. Спартанцы отказались от моего милосердия. Уничтожь их – тех, кто осмеливается противостоять мне, – так, чтобы никого не осталось.
Мардоний ухмыльнулся и поклонился. Он шел сюда несколько месяцев. И вот наконец-то у него появился враг и цель.
– Благодарю тебя, великий царь. Все будет сделано.
Через несколько мгновений тысяча лучников устремились вперед, и эхо их шагов запрыгало по серым камням побережья. Ксерксу хотелось бы увидеть лица спартанских воинов, когда они поймут, что он не просто угрожал. У него были тысячи лучников, и каждый нес тридцать стрел в жестком колчане. Все вместе они и впрямь могли бы заслонить солнце.
Ксеркс взглянул на скалы. Он бы с удовольствием посмотрел, как убивают греков, но тропинки не было видно. Темные скалы вздымались, как затененные клинки, взобраться на которые было невозможно, и море билось в эту часть побережья. Путь был только один. Нужно всего лишь убрать спартанцев.
Там, в море, маневрировали флоты. В сереющем рассвете они готовились к дневным делам, к смерти, злобе и жестокости войны. Ксеркс привел их на этот холодный берег, но выполнить им предстояло клятву и обещание его отца. Царский дом помнил о греках. Ксеркс почувствовал, как глаза защипало от гордости.
Корабли Коринфа плохо справились с первой линией персидских галер и потеряли треть своего числа, прежде чем Фемистокл приказал им отступить. Отправив измотанные команды отдохнуть, он выпустил свежие афинские галеры, хотя сердце его колотилось от осознания того, сколь высока ставка. Союзные города послали относительно немного кораблей, но почти две сотни афинских триер с командами из свободных людей стали законными представителями собрания на море. Женщины и дети, старики, рабы, чужестранцы-метеки остались дома. Каждый мужчина, который мог держать меч и щит, был либо на флоте, либо шел с Аристидом от Афин. Не было ни убежища, ни безопасной гавани. Либо победа, либо отказ от всего, чем они были, чем есть и чем когда-либо будут.
Фемистокл слыл суровым человеком и сам это знал. Он видел смерть во многих обличьях и не думал, что она когда-нибудь заставит его плакать. Однако и у него перехватило дыхание, когда корабль его города попал под таран и затонул с ужасающей быстротой, успев лишь выпустить пару стрел с носа. Другие галеры переворачивались, когда их таранили, третьи просто уходили под воду, не оставив и следа.
Небольшая драма закончилась достаточно быстро. Персидский корабль ушел после тарана подальше, а крики и молитвы греков заглушило бурливое море. Лишь несколько тел всплыли на поверхность, когда триера Фемистокла проходила мимо. Его люди стояли, опустив головы.
Он чувствовал, что дрожит от ярости и горя. Быть лучше персов – этого не хватало. Ужасная трагическая правда заключалась в том, что, как бы хорошо ни сражались афиняне, они оставались всего лишь людьми. Они устали, и темп замедлился. Время шло, и команда, совершившая три абордажа и два тарана и пять раз избежавшая гибели, столкнулась со свежей персидской галерой. Героев победило истощение и усталость.