Чонса поняла, что никакого тумана не было. Это слезы облегчения заволокли ей глаза.
Парой часов позже Чонса держала в руках запечатанный тубус и не хотела его вскрывать. Немудрено: последнее письмо лишило её вначале душевного спокойствия, затем свободы, а в последствии – доверия к Джоланту.
– Где был Феликс, когда давал тебе письмо?
– Столица, – ответила Нанна.
Южанка отдыхала от работы возницей – растянулась на траве, закинув ногу на ногу. Беглецы уехали недалеко, лошади тяжело тащили по бездорожью карету с четырьмя людьми, им требовалась передышка. Низкие плодовые деревья хорошо закрывали их от чужих глаз. Чей заброшенный сад это был? Вокруг – ни одного домишки, хотя местность красивая. Крутя в руках тубус, Чонса прислонилась к стволу и соскребла отросшим серым ногтем кусок смолы, сунула в рот. Слива, поняла она. Заброшенные плодовые сады, море, тишь. Подземный ход заканчивался за городом, которым Чонса так и не успела полюбоваться. Девушка тоскливо глянула в сторону, откуда они пришли. Правда ли, что мужчины там красят глаза, как девушки, чтобы отвести порчу? И то, что улицы там выложены мрамором? Что дорогу от Канноне проложили великаны, что дома там помнят времена, когда сам Ключник ходил по земле, и что где-то там таких, как Чонса, не держат под замком, они ходят по рынку, покупают персики и заводят семьи, и никто не отнимает их от семей, стоит им только закричать…
Чонса встрепенулась.
– Как тебе удается так быстро перемещаться? Из Сантацио в Канноне по Апийской дороге – не меньше двух с половиной недель пути галопом!
– Под землей время идет по-другому.
Ответ звучал зловеще. Так, словно Нанна говорила о смерти. Чонса нахмурилась, чавкая сливовой жвачкой, и Нанна кинула в неё тонкой веточкой:
– Я королева подземелий! Не забыть?
Шутки. Только шутки – и никаких подсказок. Не летает же она, в самом деле. Даже если предположить, что под землей – самая прямая дорога, по которой Нанна скачет на семерке запряженных кротов размером с быка, девушка двигалась быстрее стрелы. Странно.
Имеет ли это значение для неё? Нет, на самом деле. Дареному коню не смотрят в зубы, а от помощи не отрекаются. Не ставят её под сомнение.
– Ладно. Как он?
Чонсе пришлось напрячься, чтобы вспомнить их последнюю встречу перед отбытием в сторону проклятого Йорфа: внимательные прозрачные глаза, глубокие морщины и тяжелые, шуршащие при движении веки. Феликс. В груди свело. Такое странное ощущение – она словно вспоминала прошлую жизнь. Нанна добавила деталей на полустертый портрет старика:
– Худ. И это… – Она втянула щеки и изобразила старческую дрожь, что все сильнее сковывала Феликса.
Чонса вздохнула. События последних дней и её лишили лет жизни, что говорить о дряхлом церковнике? Феликс был стар, сколько она себя помнила. Должно быть, ему уже за сотню лет. Что ж, такие времена. Феликс сойдет с ума, узнай, что она лишилась опеки ключников и теперь сама по себе, как ренегат, прячущийся от своего сумасшествия. И компания у нее та еще. Горная ведьма и два безумца. Она кинула взгляд на Дани с Алариком. Малефик немного пришел в себя к радости своего стража, тот крутился возле, подкладывал под кудрявую голову одежду, поил его, ругался вполголоса с тенями в своей голове. Их было видно и невооруженным глазом, а уж Шестипалой подавно – она видела такие симптомы много-много раз. Невольно вспомнилась Лима. Когда это было, сколько декад тому назад? Аларик словно горел изнутри. Яростно билось сердце, но пламень в голове сиял отчаянней, чадил горше. Черное безумие.
Нанна исполнила пожелание безумца, вывела опасную тварь в этот мир. Она проделывает невероятные расстояния за короткие сроки, а все, что волнует Чонсу – тубус в её руке. Пока он не был вскрыт, можно было одинаково верить в хорошие вести от Феликса, и в дурные, а ей, ради разнообразия, хотелось бы первое. Нанна кинула в неё еще одной веткой, поувесистее, и Шестипалая устало перевела на неё взгляд.
– Оставь их, – промяукала чёрная кошка с мудрыми жёлтыми глазами. – Пускай несчастный рыжик наслаждаться остатком. У тебя свои дела.
Чонсе не понравилась формулировка этой просьбы.
– Что ты имеешь в виду? Остатком чего?
– Данте? Своей жизни?
«Наслаждаться Данте» звучало еще хуже. Тем более – его остатками. Чонса норовисто раздула ноздри и фыркнула, отвернувшись от возни ключника с полуживым Дани. Её Дани!
– Джо говорил, что теперь малефики опасны во сне. Из-за этого, – и Чонса ткнула пальцем вверх.
Нанна рассмеялась:
– Со мной – не бойся.
Это надоедало.
Снова загадки, никаких ответов, никакой надежности, какая была при молчаливом, но честном и простом Броке. Шорка уже третий раз судьбоносным знамением озаряла её жизнь: спасла, стала предвестницей разрушения и снова спасла, и следующий её ход ожидался Чонсой с мрачными предчувствиями. И малефика до сих пор ничегошеньки не знала о ней! Болтовня в стенах пещеры – не в счет, Шестипалая была постоянно опоена травами и едва соображала тогда. И, если честно, больше говорила о себе, чем спрашивала.
– Почему? – угрюмо спросила Чонса. – Почему с тобой – не бояться? Кто ты такая? Почему помогаешь мне? Какая твоя роль… во всем этом?
Шестипалая не заметила, как сжала тубус с письмом до неприятного жжения в ладони. Следом поняла – не удержалась, чувства заострились, вышли за границы её тела, и она смогла рассмотреть золотое дно зрачков Анны, проплывающие по нему тёмные силуэты мыслей. Несло от южанки разрытой могилой, так цепко впился в смуглую кожу запах подземелий. Нанна привстала на локте. Простая чёрная рубашка фривольно распахнулась на её груди, и Чонса заметила уродливое украшение – нить костей и зубов, молочно-жёлтых осколков, свисающих, кажется, ниже живота, прихваченного широким корсетным поясом. Заметив взгляд Чонсы, нырнувший в её декольте, шорка улыбнулась и достала ожерелье.
Силы Шестипалой тут же заняли положенное им место, поместились в пульсирующую болью точку посреди мозга.
– Это Кости Мира?
– Их называют так, да. Никто не знать, почему, но Нанна знать. Когда начали рыть, под землей только они были. Кости, кости, везде кости. Другие миры – руда и чернозем, а Бринмор – кости и леса. Больше всего там, где холмы, поэтому говорить о великанах.
– Снова старые сказки про Танную? – Это не то, что хотела услышать Чонса. Но Нанна всегда отвечала так, как хотела ответить, но не то, что хотели услышать другие. И южанка совсем не замечала раздражения в голосе собеседницы.
– Они. Я собирать кости. Только настоящие кости, звонкие кости, те, что поют, а не подделки! Кости великанов.
Чонса недоверчиво сощурилась. Немного другим взглядом обвела ожерелье, с бусинами на котором южанка принялась играть, будто малолетний ребенок. Вот-вот в рот потащит.
– Не подделки?
– Да, да, чон се. Вы научиться делать ненастоящие. Злые кости! Сводящие с ума кости. Глупые, глупые северные волки.
Малефика едва понимала, что бормочет себе под нос горная ведьма. Шестипалая ужасно устала и то, что раньше казалось ей изюминкой, чем-то интересным и невиданным, сейчас бесило. Ни одного прямого ответа, ни одного честного слова – один умалишенный бред, пустой свист ветра в голосовых связках. Она резко встала с места и отошла от Нанны, ближе к Аларику и Данте, а та все продолжала нести ахинею: про великанов, про злые кости и то, как много она знает. Бла-бла-бла.
До неё донесся голос рыжего – тот спорил сам с собой и ругал Йоля. Чонса нервно рассмеялась:
– Трое безумцев – и я! О, Добрый и Его Пророк…
В лечебнице для душевнобольных безумен не пациент, а тот, кто добровольно остается там.
Особенно теперь, когда у Чонсы был выбор… Лишь бы уйти подальше им с Данте. А рыжий с горной ведьмой пусть горят синим пламенем.
В темном уголке под высоко поднимающимися корнями могучего дерева Чонса нашла немного тишины. Ветер в кронах и вороний грай заглушали чужие голоса. Она ненадолго замерла с закрытыми глазами, но не спала, нет – дышала, сфокусировав все свои ощущения только на том, как поднимается и опускается её грудь, округляется и опадает живот, как выдох щекочет узкие ноздри. Успокоившись, взяла в руки письмо в чехле. Тубус напомнил ей колчан. Взведенная стрела начертанных букв просвистела под низкими ветвями отцветающей сливы, так что на пергамент, кружась, упал полузасохший цветок. Чонса сдула его и погрузилась в чтение: Нанна была права, дрожь в руках Феликса становилась сильнее, почерк – хуже, и многие моменты приходилось перечитывать снова и снова, чтобы дошел смысл слов.
Моя дорогая, не передать словами той радости, что надеждой заполонила моё тело, когда я узнал, что ты жива! Ужели может что-то сравниться с этим? Мне остается лишь веровать, что южанка меня не обманывает. Но в моих мольбах я тянусь к тебе и порой вижу твои насупленные брови и слышу лясканье острого языка, и мне делается проще дышать.
Нынче мы находимся в Канноне. Тито удерживает нас в Верхнем городе – стены здесь высоки, люди чванливы, время остановилось, и даже вонь залитого кровью и гноем города стирается благостью вишневых садов. Порой кажется мне, что это гостевание – не иначе как тюрьма, и тени плодовых деревьев полны бдительных глаз. Мне не по нраву это.
Тебе известно, что у меня в столице много знакомых, и самая приметная фигура из них – Его Величество Калахан. Однако он троекратно отказал мне в аудиенции. Конечно, причины тому есть – страну осаждают беды, но мы с ним старые друзья, и это показалось мне странным. Я связался с еще одним знакомым и выяснил, что Его Величество смертельно болен и все последние недели прикован к кровати. От него не отходят лекари, дворцовые малефики отдают все свои силы, чтобы удержать в нем жизнь, и болезнь эта – великая тайна.
Бринмор слаб как никогда. Что будет, если наши враги прознают о том, как он слаб? Осажден отродьями Марвида, с больным королем и на пороге окончания перемирия с великой империей Шормаару. Боюсь, девочка моя, вскорости порождения кошмаров станут нашей меньшей проблемой.