Она почувствовала руку Холлики на кувшине и отдала его ей.
- Я не думала, что брурджанцы пьют что-то еще, кроме воды, молока и крови, - добродушно заметила она. - Но тогда я думала, что они еще и полностью плотоядные. Это доказывает, что никогда не следует верить слухам о другом виде, пока не познакомишься с ним поближе .
- Правда. - Холлика заговорила после довольно продолжительной паузы.
- Что правда? - Ки потеряла нить разговора. Она взяла кувшин, прислоненный к ее бедру.
- Правда, ты не должна верить слухам. Настоящие брурджанцы не пьют вина и не едят зелень, растущую в грязи. И не лижут свой мех.
Ки была довольна собой за то, что пила и слушала одновременно. Она дала бренди всего несколько мгновений, чтобы оно полностью проскользнуло в горло и уютно свернулось калачиком в животе. Это согнало ласкающий холод речной воды в ее конечности, заставив пальцы рук и ног покалывать ледяными искрами. Ощущение стоило того, чтобы обратить на него внимание. Но не следует забывать о хороших манерах. Нужно разговаривать со своим гостем.
- Никогда не слышала, чтобы брурджанцы вылизывали свой мех, - дружелюбно ответила Ки.
Холлика со стуком поставила кувшин на гравий между ними.
- Они этого не делают! - сказала она далеко не дружелюбным тоном. - Глупый слух, вероятно, пущенный кжитаном. Кжитаны. Вот это вид с отвратительными привычками. Ты знаешь, что всякий раз, когда они сбрасывают кожу, они варят ее в супе и едят?
Ки сморщила нос от отвращения и сделала глоток из кувшина, чтобы прогнать неприятные мысли. Она немного нахмурилась, потому что кувшин показался ей значительно легче, чем минуту назад. Она повернулась, чтобы посмотреть, как Холлика пьет. Она была крупным существом, и полный рот для нее был все равно что кружка для Ки. Но Ки не жалела об этом. Там было предостаточно. Тепло бренди наполнило тело Ки, словно маленькое солнышко, согревающее ее изнутри. Но по всему телу был слой прохлады, прохлады этой лишенной солнца земли. Она радостно вздрогнула от этого контраста.
- Но! - внезапно воскликнула Ки, когда радикальная мысль пришла ей в голову. - Но ты брурджанка и пьешь бренди! Как насчет этого, а?
Холлика небрежно поставила кувшин. Он опрокинулся на бок, но был уже недостаточно полон, чтобы пролиться. Ки все равно аккуратно поставила его вертикально, вдавив основание в гравий, чтобы он стоял.
- Не брурджанка! - теперь Холлика была такой же печальной, какой раньше была раздраженной. - Отчасти человек, ты знаешь. Мама всегда говорила, что это означает, что я могу потворствовать порокам обоих видов. Так я и сделала. Но больше нет! - внезапно пообещала она затянутому тучами небу. - Больше нет! Холлика больше не будет есть мяса. Больше не будет заставлять бедного старого коня делать то, что я от него хочу. Я отпускаю его. Он может пойти поваляться на траве, или погонять кобыл, или просто стоять и ничего не делать. Я отпускаю его. Хотя я люблю его. Проклятый старый конь. Он - все, что у меня есть, Ки, и у меня его больше нет. Знаешь, я его отпустила. И я выбросила свой меч, доспехи, одежду и все остальное. С этого момента я буду есть только зелень и пить холодную воду, пока не обрету покой Лимбрета.
- Я тоже, - пробормотала Ки. Их руки встретились на кувшине. Ки милостиво позволила Холлике выпить первой. Она пожалела об этом мгновение спустя, когда ей пришлось полностью перевернуть кувшин, чтобы сделать последний глоток. Она очень осторожно поставила кувшин и легла спиной на гравий.
Прохлада речной воды танцевала и покалывала всю ее кожу, но тепло солнца было внутри нее; Ки не дрожала. Она лениво подняла обе руки и свела вместе кончики двух указательных пальцев. С третьей попытки она действительно заставила их соприкоснуться, но была разочарована, когда между ними не пробежало ни одной холодной искры энергии реки. Она опустила руки по швам и испустила долгий вздох. Холлика говорила рядом с ней, ее голос был так близко к уху Ки, что Ки предположила, что она тоже, должно быть, лежит плашмя на гравии.
- … Понемногу снимала с него панцирь. Как он свистел, и его щупальца стучали по панцирю. Желтая пена капала из его ротовых отверстий. После этого меня несколько дней тошнило. Но он говорил. О да, он говорил. Тогда я поверила в них. Они сказали, что это был очевидный выбор, и я должна была его сделать. Я могла либо вытянуть из него правду о боевых планах, причинив вред одному существу, либо позволить сотням своих отправиться на верную смерть. Тогда это казалось таким простым выбором. Этот т’черианин умрет медленно, со всеми мыслимыми муками, или будут убиты сотни. Я восприняла это как проблему чисел, Ки. Что больше, единица или сотня? Но от моих рук, возможно, один т’черианец пострадал больше, чем сотня воинов брурджана от ран, нанесенных в открытом бою. Я никогда не думала об этом, пока не попала в это место. Но теперь я думаю об этом, и это печалит меня. И все же я знаю, что обдумывание этих мыслей - необходимая, хотя и болезненная часть моей подготовки. Мир воцарится во мне, когда я достигну того мерцающего горизонта, который мы видим. Это похоже на посещение врача; прежде чем он сможет тебе помочь, он должен коснуться каждой раны, даже той, которая закрылась и ты думаешь, что исцелена. Вот что Лимбрет делает со мной. Вскрывает гноящиеся раны в моем духе; не для того, чтобы быть недобрым, но чтобы позволить вытечь этой мерзости. Разве ты не чувствовала этого, Ки?
Ки чувствовала странную апатию и мало что еще. Но она была готова говорить и слушать.
- Боюсь, мои грехи другого рода. Я любила хорошо, но без объятий и слов. Нежные чувства, которые я рассеивала шуткой. Я скупа на свои чувства.
- Твои преступления - преступления ребенка, - заявила Холлика, фыркнув. - Я бы хотела, чтобы мне было так мало о чем сожалеть.
Ее снисходительный тон задел Ки. Преступления ребенка, не так ли? В ней пробудился дух соперничества, и она начала искать другие, худшие вещи, в которых можно было бы признаться, вещи, по крайней мере, такие же плохие, как медленное разрывание Т’черианина на части. В своем вновь обретенном покаянном духе она вспомнила старые поступки, о которых раньше едва ли сожалела, но которые можно было назвать преступлениями.
- Двух гарпий я убила своей собственной рукой, - мрачно произнесла она. - И стала причиной гибели их кладки яиц. Я убила одну Заклинательницу Ветров. - Она забыла упомянуть, что первые смерти были вопросом самосохранения, а вторая была вызвана скорее невежеством, чем злым умыслом. Зачем портить ужасающе злобный список поступков какими-то смягчающими обстоятельствами?
Но Холлику было не превзойти.
- Смерть! Ты сделала казнь величайшим преступлением? Хотела бы я по-прежнему нести твою невиновность перед Лимбретом!! Смерть, которую я приносила сотни раз и даже больше, в пылу битвы или незаметно на закоулках. Должна ли я приберечь свое величайшее сожаление о том, что намеренно оборвала жизнь, которая, вероятно, началась в лихорадке брачного гона, совпавшего с освобождением? Я всю свою жизнь прожила мулом, Ки; чтобы заслужить признание, я совершала самые низменные поступки, воспоминания о которых чернят мой разум. Чтобы доказать, что я человек, я предала друзей брурджанцев. Чтобы доказать, что я брурджанка, я пировала на телах убитых, даже когда не знала причин битвы. Чтобы доказать свою привязанность к возлюбленному-человеку, я однажды вырвала священные зубы из еще теплых челюстей мертвых товарищей-брурджанцев, зубы, необходимые им, чтобы войти в Зал Вечного Пиршества. И когда я позже обнаружила этого человека в объятиях стройной и безволосой человеческой женщины, я не позволила прошлым привязанностям повлиять на меня. Я чередовала свое медленное внимание между ними двумя. Я научила каждого слышать крики другого как музыку, ибо, пока он кричал, она была избавлена от моих талантов, и пока она плакала, умоляла и невнятно молила о пощаде, его плоть не могла познать новых мучений.
- Зачем ты мне это рассказываешь? - спросила Ки низким напряженным голосом. Она не хотела слышать все это от Холлики. Ни прохладный покой сумеречной страны, ни солнечный жар алкоголя в ее животе не могли полностью заглушить ее чувства к таким словам. Ки хотела, чтобы Холлика оставалась случайно встреченной спутницей, товарищем-паломником по пути к сияющему горизонту. Она шла к миру и самореализации, к концу своих проблем. Почему Холлике пришлось так подробно напоминать ей о страданиях мира, который она покинула? Все эти деяния были совершены по ту сторону Врат. Она хотела, чтобы они остались там.
Холлика долго молчала. Ки слышала журчание реки, переступание лошадей, когда они передвигались по темной траве. Из глубины души Ки пришло желание восхода солнца, чтобы все темные вещи осветились дружественным светом. Прежде чем Ки смогла продолжить мысль, заговорила Холлика.
- Я говорю тебе это, чтобы быть честной; потому что я чувствовала, что если бы ты не знала, я бы тебе понравилась. Это был бы приятный опыт, но я бы обманула тебя ради него. В этой стране я не должна обманывать, иначе потеряю все. Если бы мы встретились раньше, по ту сторону Врат, я бы тебе не понравилась, Ки. Месяц или около того назад я бы подъехала к твоему фургону в темноте, чтобы пронзить копьем твоих животных, разбить твой котелок на походном костре и поджечь все остальное.
- Рустер. - Ки давно знала это, хотя и не признавалась в этом самой себе. Теперь ее пробрал озноб, холод, столь же ужасающе непохожий на восхитительную прохладу воды, как смерть непохожа на грезы наяву.
- Рустер, - подтвердила Холлика, и тьма стала еще темнее. - За определенную плату, купец, я уберегу этот город от ромнийской нечисти. Такому честному человеку, как ты, нет нужды соревноваться с бродячими лудильщиками и торговцами вроде этих. За определенную плату я буду терроризировать их детей, калечить их животных, уничтожать их фургоны и рассеивать их караваны. За отдельную плату.
Детские воспоминания о кошмарах во тьме шевельнулись в Ки. Они шуршали на задворках ее сознания, как ящерицы, но она не позволяла им выйти на передний план своих мыслей. Подавленные давным-давно, воспоминания могли лишь затеряться в темных уголках ее прошлого. В темноте на нее опустились жесткие руки, и она закричала… Она почувствовала странную приостановку всех чувств к Холлике. В своем сознании она балансировала на грани. Она могла думать о Рустерах и обо всем, что они значили для нее в ее прошлой жизни, и по мере того, как апатия от бренди улетучивалась, она начинала ненавидеть Холлику, возможно, до физической конфронтации. Или она могла пойти к реке, напиться ее прохладной и умиротворяющей воды и исцелиться от ненависти и воспоминаний. Никогда прежде Ки не ощ