Врата Мертвого Дома — страница 5 из 8

Вихрь

Я бродил по старым дорогам

Днём,

Что стали призрачными

С приходом ночи

И скрылись с глаз моих

На рассвете.

Таков был мой путь

Лиги через столетья

В одно мгновение солнца.

Пардийская эпитафия

Глава шестая

В ранний период правления Келланведа в армии Империи, особенно среди морпехов, процветали различные культы. Следует помнить, что это было также время Дассема Ультора, Первого Меча и Верховного главнокомандующего Малазана (…) человека, посвятившего себя Худу…

Дукер. «Малазанские кампании», том II

Бенет сидел за своим столиком у Булы и чистил ногти кинжалом. Ногти были безукоризненно чисты, что превращало эту привычку в манию. Фелисин уже научилась распознавать его позы и то, что за ними крылось. Сейчас Бенета обуревала ярость с явной примесью страха. Жизнь его поразили сомнения; словно личинки кровных слепней, они кишели под кожей, росли и вгрызались в саму плоть.

Лицо, лоб, крупные, покрытые шрамами запястья Бенета блестели от пота. Оловянная кружка с охлаждённым сольтанским вином стояла рядом на столе — нетронутая, по ободку круг за кругом маршировали мухи.

Фелисин не могла отвести глаз от крошечных чёрных насекомых, её вдруг сковало ужасное воспоминание. Послушник Худа, которого на самом деле не было. Рой духов смерти, принявший вид человека, жужжание крыльев, которое складывалось в слова…

— У тебя в глазах снова появился свет, девочка, — сказал Бенет. — Говорит, ты понимаешь, чем стала. Уродливый свет. — Он подтолкнул к ней через стол маленький кожаный мешочек. — Убей его.

Руки Фелисин задрожали, когда она взяла мешочек и вытащила оттуда шарик дурханга.

Бенет смотрел, как она крошит спрессованную пыльцу в чашу своей трубки.

Шесть дней прошло, а Бодэна так и не нашли. Капитан Саварк уже несколько раз вызывал Бенета к себе. Черепок перетрусили сверху донизу, патрули на Жучьей дороге и верхнем гребне удвоили — круг за кругом, как мухи — а по Утопному озеру прошлись с баграми. Но беглец, казалось, просто растаял в воздухе.

Бенет принял это на свой счёт. Его власти в Черепке был брошен вызов. Он снова позвал девушку к себе, но не из сочувствия, а потому, что больше не доверял Фелисин. Она что-то знала — что-то о Бодэне — и хуже: Бенет теперь знал, что она не та, за кого себя выдаёт.

«Бенет с Саварком говорили, — сказал Геборик в тот день, когда Фелисин ушла — когда его заботы позволили ей притвориться достаточно окрепшей, чтобы уйти. — Будь осторожна, девочка. Бенет принимает тебя обратно, но только для того, чтобы лично проследить за твоим уничтожением. То, что прежде было случайным, теперь стало нарочным, осознанным. Он получил указания».

«Откуда ты знаешь?»

«Ну да, правда, я могу только догадываться. Но побег Бодэна дал Бенету рычаг давления на Саварка, и скорее всего Бенет использовал его, чтобы выдавить из капитана твою истинную историю. Саварк дал ему больше власти, второго Бодэна не будет — этого они оба не могут допустить. У Саварка нет выбора, он должен дать Бенету больше власти… больше информации…»

Чай с дурхангом ослаблял боль в сломанных рёбрах и опухшей челюсти, но его силы не хватало, чтобы притупить мысли. Минута за минутой — она чувствовала, как подходит всё ближе к отчаянию. Уходя от Геборика, Фелисин на самом деле бежала, возвращение к Бенету стало панической необходимостью.

Он улыбнулся, когда она поднесла к дурхангу огонь.

— Бодэн ведь не был просто портовым громилой, верно?

Фелисин хмуро посмотрела на него сквозь завесу дыма.

Бенет положил кинжал на стол и крутанул. Оба смотрели, как вертится блестящий клинок. Остановившись, остриё указало на Бенета. Он поморщился и раскрутил кинжал снова. Когда клинок второй раз обратился к нему, Бенет подхватил кинжал и сунул в ножны на поясе, а затем потянулся к оловянной кружке.

Мухи разлетелись, когда он поднёс кружку к губам.

— Я ничего не знаю о Бодэне, — сказала Фелисин.

Его глубоко посаженные глаза надолго остановились на ней.

— И ты ничего не выяснила, выходит? Значит, либо ты тупая… либо очень старалась, чтобы ничего не узнать.

Фелисин промолчала. По телу уже разливалось онемение.

— Это из-за меня, девочка? Неужто это такое падение — стать моей? Я тебя хотел, Фелисин. Ты была красивой. Умной — по глазам было видно. Это я виноват, что ты стала… такой?

Бенет увидел, как она покосилась на мешочек на столе, и криво улыбнулся.

— Приказы есть приказы. К тому же ты могла отказаться.

— В любой момент, — проговорила Фелисин, отводя глаза.

— Ну, значит, моей вины тут нет.

— Нет, — повторила она. — Вся вина только моя, Бенет.

Он резко поднялся.

— Погода сегодня мерзкая. Начался ши’гай — горячий ветер — все твои страдания до сих пор были только прелюдией, девочка. С первым порывом ши’гая начинается лето. Но сегодня… — Бенет посмотрел на неё сверху вниз, однако не договорил, а просто взял за руку и вздёрнул на ноги. — Идём со мной.

Бенету разрешили собрать отряд ополчения из им лично отобранных рабов, каждого из которых вооружили дубиной. По ночам они патрулировали улочки Черепка. Тех, кого ловили снаружи после заката, теперь ждали побои и казнь наутро. Казнями занимались стражники — ополчение Бенета вовсю отрывалось на побоях.

Бенет и Фелисин присоединились к одному из патрулей — полдюжины человек, всех она хорошо знала, поскольку их преданность Бенет покупал за её тело.

— Если ночь будет тихой, — пообещал он своим людям, — перед рассветом найдём время и немножко расслабимся.

Громилы в ответ заухмылялись.

Они прошли по занесённым песком и мусором улочкам, но никого не увидели. Когда патруль оказался рядом с казино Сурука, они заметили толпу стражников-досиев. С ними был сам капитан досиев, Ганнип. Стражники проводили патруль тяжёлыми взглядами.

Бенет было задержался, словно хотел переговорить с Ганнипом, но затем тяжело выдохнул через ноздри и зашагал дальше. И положил ладонь на рукоять кинжала.

Фелисин показалось, будто она вот-вот поймёт что-то важное, словно горячий ветер добавил к ночному воздуху новый запах угрозы. Бодрый разговор ополченцев стих, и Фелисин заметила в них явные признаки тревоги. Она вытащила ещё один шарик дурханга и положила прохладный сладковатый комочек за щёку.

— Смотрю на тебя, — пробормотал Бенет, — и вспоминаю Саварка.

Она удивлённо моргнула.

— Саварка?

— Ага. Чем хуже дело, тем плотнее он зажмуривается.

С трудом выговаривая слова, она промямлила:

— А какое дело стало хуже?

Словно в ответ, сзади, от заведения Сурука раздался выкрик, а затем грубый смех. Бенет жестом приказал своим людям остановиться, а затем пошёл обратно к перекрёстку. Оттуда он мог увидеть казино Сурука — и солдат Ганнипа.

Словно призрак вдруг поднялся из земли и коснулся Бенета: в его позе читалось напряжение. В черепе Фелисин зазвенела глухая тревога. Она помедлила, затем обернулась к ополченцам.

— Что-то случилось. Идите к нему!

Они тоже смотрели на Бенета. Один из рабов нахмурился, и его рука скользнула к поясу, за который была заткнута дубина.

— Вот ничего такого он нам не приказывал, — проворчал громила. Другие закивали, беспокойно ёрзая в тени.

— Он там стоит один! — возмутилась Фелисин. — На открытом месте. На него, наверное, нацелены стрелы…

— Заткни хлебало, детка, — рявкнул ополченец. — Никуда мы не пойдём.

Бенет чуть было не отступил на шаг, затем явно взял себя в руки.

— Они идут к нему, — прошипела Фелисин.

Показались Ганнип и его досии, обступили полукругом Бенета. С запястий солдат на него смотрели взведённые арбалеты.

Фелисин резко обернулась к ополченцам.

— Да помогите же ему, чтоб вас!

— Да провались ты к Худу! — огрызнулся один из громил. Патруль разбегался, мужчины тихо уходили в тени ближайших переулков.

— Ты там одна осталась, девочка? — громко спросил капитан Ганнип. Его солдаты расхохотались. — Иди сюда, к Бенету. Мы ему просто кое-что рассказываем, вот и всё. Ничего страшного, девочка.

Бенет обернулся, хотел ей что-то сказать. Стражник-досий шагнул вперёд и с размаху ударил по лицу рукой в перчатке. Бенет пошатнулся, выругался, прижимая руку к разбитому носу.

Фелисин неловко отступила на шаг, затем развернулась и побежала, а за спиной уже щёлкнули арбалеты. Стрелы прожужжали по обе стороны от неё, но Фелисин сумела ускользнуть в узкий переулок. Позади раздался смех.

Она бежала по улочке, которая шла параллельно Ржавому уклону. В сотне шагов впереди находились Темень и казармы. Задыхаясь, она вылетела на открытое пространство между двумя малазанскими строениями. Сердце колотилось в груди так, словно ей было уже пятьдесят лет, а не пятнадцать. Постепенно до Фелисин начало доходить потрясение от того, что она увидела — Бенета ударили.

За казармами раздались крики. Застучали копыта. Из-за угла появилось два десятка рабов, которые бежали туда, где стояла Фелисин. За ними гнались полсотни досийских всадников. Нескольких человек настигли копья, и они попадали на пыльную землю. Безоружные рабы пытались сбежать, но досии уже окружили их. Слишком поздно Фелисин поняла, что ей тоже не спастись.

Я видела, как у Бенета идёт кровь. Эта мысль вызвала следующую. Теперь мы умрём.

Кони досиев топтали и мужчин и женщин без разбору. Поднимались и опускались тальвары. В безнадёжной тишине рабы погибали один за другим. Двое всадников направились к Фелисин. Она смотрела, гадая, который из них доберётся до неё первым. Один из досиев наклонил копьё, чтобы ударить её в грудь, другой высоко занёс широкий клинок, чтобы обрушить его в подходящий момент. На раскрасневшихся лицах Фелисин увидела радость и удивилась тому, насколько нечеловеческим было это выражение.

За миг до того, как всадники оказались рядом с ней, в грудь обоим с глухим звуком вошли стрелы. Солдаты покачнулись и упали с коней. Фелисин обернулась и увидела строй малазанских арбалетчиков: солдаты в первом ряду опустились на колено для перезарядки, а второй ряд сделал несколько шагов вперёд, прицелился, а затем разом разрядил оружие в толпу досийских конников. Люди и животные закричали от боли.

Третий залп сломил сопротивление досиев: оставшиеся ускакали во тьму за казармами.

Горстка рабов осталась в живых. Сержант рявкнул приказ, и дюжина солдат двинулась вперёд, проверяя тела, которыми была усыпана площадка, толкая выживших в сторону строя.

— Идём со мной, — прошипел голос рядом с Фелисин.

Она удивлённо заморгала, не сразу узнала лицо Пеллы.

— Что?

— Мы собираем рабов в конюшне — но тебе туда не надо. — Он мягко взял её за руку. — Они сильно превосходят нас числом. Защищать рабов — не самая важная задача, к сожалению. Саварк хочет, чтобы бунт подавили. Сегодня же.

Она всматривалась в его лицо.

— Что ты такое говоришь?

Сержант отвёл свой отряд на более защищённую позицию — у самого выхода из переулка. Двенадцать солдат продолжали подталкивать рабов по боковой улице в сторону конюшни. Пелла повёл Фелисин в том же направлении. Как только сержант уже не мог их видеть, он обратился к остальным солдатам.

— Трое — со мной.

Один ответил:

— Тебе Опонны мозги свернули, Пелла? И так небезопасно, а ты хочешь разделить взвод?

Другой заворчал:

— Давай просто избавимся от этих треклятых рабов и вернёмся, пока сержант не отдал приказ возвращаться к капитану.

— Это женщина Бенета, — сказал Пелла.

— Не думаю, что Бенет ещё жив, — глухо проговорила Фелисин.

— Был жив пять минут назад, девочка, — хмуро заметил Пелла. — В крови, конечно, но ничего опасного. Он сейчас собирает своё ополчение. — Сержант обернулся к остальным. — Нам нужен Бенет, Реборид, что бы там ни визжал Саварк. А теперь трое — за мной, нам недалеко идти.

С недовольной миной солдат, которого Пелла назвал Реборидом, жестом приказал ещё двоим следовать за собой.

На западном крыле Черепка разгорался пожар — где-то у Заплюйного ряда. Никто его не тушил, так что огонь распространялся быстро, отбрасывая багровые блики на нижнюю часть густых клубов дыма.

Пелла тащил за собой Фелисин, а Реборид продолжал ворчать.

— Да где же, Худовы пятки, гарнизон Бе’тры? Может, они огня не видят? Малазанские взводы патрулировали Жучью дорогу, они бы послали вестового — отряд уже должен быть здесь, чтоб его.

На улицах лежали тела, скорчившиеся, неподвижные фигуры. Маленький отряд шёл мимо, не останавливаясь.

— Худ знает, что себе думает Ганнип, — продолжал солдат. — Саварк всех растреклятых досиев на пятьдесят лиг вокруг выпотрошит и бросит гнить на солнце.

— Мы на месте, — сказал Пелла, заставив Фелисин остановиться. — Защитный строй, — приказал он остальным. — Я скоро.

Они стояли у дома Геборика. Света за ставнями было не видно. Дверь была заперта. Презрительно фыркнув, Пелла ударом ноги снёс хлипкое препятствие. Он подтолкнул Фелисин в спину, а затем шагнул следом, в темноту.

— Здесь никого нет, — сказала Фелисин.

Пелла не ответил, продолжая подталкивать её, пока они не оказались у тканой занавески, за которой скрывалась спальня бывшего жреца.

— Отодвинь её, Фелисин.

Она отбросила ткань в сторону и шагнула в крошечную каморку. Следом вошёл Пелла.

Геборик сидел на своей койке, молча глядя на них.

— Я не был уверен, — тихо произнёс Пелла, — хочешь ли ты всё ещё взять её с собой или уже нет.

Бывший жрец крякнул.

— А что ты, Пелла? Мы бы справились…

— Нет. Бери лучше её. Я должен вернуться к капитану — мы подавим этот мятеж, но для тебя время превосходное…

Геборик вздохнул.

— Да, это точно. Фэнеров пятак, Бодэн! Выходи уже из теней. Этот парень нам не страшен.

Пелла вздрогнул, когда массивная фигура вдруг отделилась от драпировки. В полумраке блеснули близко посаженные глаза Бодэна. Он ничего не сказал.

Встряхнувшись, Пелла отступил на шаг, взялся одной рукой за грязную ткань.

— Храни тебя Фэнер, Геборик.

— Спасибо, парень. За всё.

Пелла коротко кивнул и ушёл.

Фелисин хмуро посмотрела на Бодэна.

— Ты мокрый.

Геборик поднялся.

— Всё готово? — спросил он Бодэна.

Великан кивнул.

— Мы что, убегаем? — спросила Фелисин.

— Да.

— Как?

Геборик поморщился.

— Скоро увидишь.

Бодэн подхватил с пола за собой два больших кожаных бурдюка и без всякого усилия бросил один Геборику, который ловко поймал его запястьями. Звук, который издал бурдюк, дал Фелисин понять, что на самом деле это просто запечатанный пузырь с воздухом.

— Мы собираемся плыть через Утопное озеро, — сказала она. — Зачем? Там ведь на другой стороне ничего нет, только отвесная скала.

— Там пещеры, — сказал Геборик. — В них можно пробраться, если уровень воды низко… спроси Бодэна, он там прятался неделю.

— Мы должны взять с собой Бенета, — заявила Фелисин.

— Но, девочка…

— Нет! Вы мне обязаны — вы оба! Вы бы оба уже давно отправились на тот свет, Геборик, если бы не я. Про Бенета. Я его найду, встретимся на берегу озера…

— Нет, — отрезал Бодэн. — Я его найду. — Он подал Фелисин кожаный пузырь.

Она увидела, как великан выскользнул наружу через боковую дверцу, о существовании которой Фелисин даже не догадывалась, затем медленно обернулась к Геборику. Он присел, внимательно рассматривая притороченную к бурдюкам сетку.

— Вы меня и не собирались включать в свой план побега, да, Геборик?

Он поднял глаза и вскинул брови.

— До сегодняшнего дня было похоже на то, будто ты нашла в Черепке свой рай. Я не думал, что ты захочешь бежать.

— Рай? — Это слово почему-то потрясло её. Фелисин села на койку.

Глядя на неё, Геборик пожал плечами.

— При наличии Бенета.

Она смотрела ему в глаза, пока жрец в конце концов не отвёл взгляд; он поднялся с кряхтением и взвесил на руках бурдюк.

— Пора идти, — проворчал он.

— Я теперь немного стою в твоих глазах, верно, Геборик? Да и стоила ли когда-нибудь?

Фелисин из Дома Паранов, чья сестра — адъюнкт Тавор, чей брат служил адъюнкту Лорн. Знатная, избалованная девчонка. Шлюха.

Жрец не ответил и направился к отверстию в задней стене.

Всю западную часть Черепка объял огонь, окрасив долину зернистым, дрожащим алым цветом. Геборик и Фелисин быстро шли по Рабочей дороге и видели по сторонам следы многочисленных стычек: убитых лошадей, мёртвых малазанцев и досиев. В таверне Булы сперва забаррикадировались, затем барьеры снесли. Из тёмного дверного проёма доносились тихие стоны.

Фелисин замешкалась, но Геборик потянул её за руку.

— Ты не хочешь заходить туда, девочка, — сказал он. — Там побывали люди Ганнипа.

За пределами городка Рабочая дорога тянулась — тёмная и пустая — до самого перекрёстка Трёх доль. За камышами слева поблёскивала ровная поверхность Утопного озера.

Бывший жрец повёл её в заросли, приказал присесть, затем сделал то же самое.

— Будем ждать здесь, — сказал он, вытирая пот с широкого, покрытого татуировкой лба.

Ил под коленями был мягким, приятно прохладным.

— Значит, мы поплывём к пещере… а потом что?

— Это старая штольня, она ведёт за пределы долины, выходит на поверхность далеко за Жучьей дорогой. На другом конце нас будут ждать припасы. Оттуда пойдём через пустыню.

— В Досин-Пали?

Геборик покачал головой.

— Прямо на запад, к внутреннему берегу. Девять-десять дней. По пути есть скрытые родники — Бодэн запомнил их расположение. Нас подберёт барка и отвезёт на материк.

— Как? Кто?

Бывший жрец поморщился.

— Старый друг проявляет преданность, которая дорого ему может стоить. Но видит Худ, я не жалуюсь.

— А Пелла — связной?

— Да, какие-то дальние связи, вроде друзей отца и дяди, и друзей других друзей, что-то вроде того. Он сперва пытался выйти на тебя, между прочим, но ты не откликнулась. Поэтому он сам меня нашёл.

— Ничего такого не помню.

— Цитата, приписываемая Келланведу и записанная тем человеком, который организовал наш побег, — Дукером.

— Знакомое имя…

— Императорский историк. Он за меня заступался на суде. Затем устроил так, что его доставили в Хиссар через Путь. — Геборик замолчал, медленно покачал головой. — И всё, чтобы спасти жёлчного старика, который неоднократно называл его запись истории откровенной ложью. Если доживу до личной встречи с Дукером, нужно будет, наверное, извиниться.

Бешеное жужжание вдруг донеслось до них с затянутого дымом неба над городом. Звук становился всё громче. Гладкая поверхность Утопного озера скрылась, будто под плотным градом. Фелисин от страха пригнулась ещё ниже.

— Что это? Что происходит?

Геборик некоторое время молчал, затем вдруг прошипел:

— Кровные слепни! Их сперва приманил, а потом напугал огонь. Быстро, девочка, загребай ил — обмазывайся! И меня тоже намажь! Скорей!

Поблёскивающий рой насекомых был уже виден, он катился вперёд, словно стена тумана.

Фелисин в панике погрузила пальцы в прохладный ил между стеблями камыша и стала пригоршнями бросать его на руки, шею, плечи, лицо. В процессе она ползла вперёд, пока не оказалась по пояс в воде, затем обернулась к Геборику.

— Иди сюда!

Он подобрался к Фелисин.

— Они ныряют в воду, девочка! Выбирайся отсюда — укрой ноги илом!

— Как только закончу с тобой, — заявила она.

Но было уже слишком поздно. В следующий миг воздухом уже стало почти невозможно дышать, рой накрыл их. Кровные слепни вонзились в воду, словно дротики. Бёдра пронзила острая боль.

Геборик оттолкнул её руки, затем пригнулся.

— Занимайся собой, девочка!

Этот приказ был излишним, потому что все мысли о том, чтобы помогать Геборику, испарились после первого же укуса. Фелисин выпрыгнула из воды, зачерпнула две пригоршни ила и шлёпнула по окровавленным бёдрам. Она быстро добавила ещё слой на икры и ступни. Насекомые ползали по волосам. Всхлипывая, Фелисин ногтями выдрала их, затем покрыла илом и голову. От судорожных вздохов кровные слепни попали ей в рот и отчаянно жалили, пока она хрипела и отплёвывалась. Фелисин вдруг поняла, что прикусывает их, давит зубами, а горький яд насекомых жжётся, как кислота. Слепни были повсюду, они слепили Фелисин, собираясь комьями у глаз. Она завопила, смахнула их, затем нагнулась, нащупала ил, набрала ещё пригоршню. Фелисин погрузилась в целительную тьму, но не прекращала кричать, не могла остановиться. Насекомые пробрались в уши. Она заполнила илом и уши. Тишина.

Лишённые кистей руки вдруг обвили её. Голос Геборика донёсся словно издалека.

— Всё в порядке, девочка, всё хорошо. Ты можешь перестать кричать, Фелисин. Не нужно больше кричать.

Она свернулась клубком среди камыша. Боль от укусов сменялась онемением — на ногах, вокруг глаз и ушей, во рту. Прохладное, мягкое онемение. Фелисин услышала, как её вопль стих.

— Рой прошёл дальше, — сказал Геборик. — Благословение Фэнера им не по вкусу пришлось. Мы в порядке, девочка. Протри глаза — сама увидишь.

Она не пошевелилась. Слишком легко было просто лежать, чувствовать, как по телу растекается онемение.

— Очнись! — рявкнул Геборик. — В каждом укусе — яйцо, оно выделяет яд, который умертвляет плоть, размягчает её. Превращает тебя в пищу для личинок внутри яиц. Ты меня понимаешь, девочка? Мы должны убить эти личинки — у меня есть тинктура в сумке на поясе — но ты должна её наложить, понимаешь? Безрукий старик сам не сможет этого сделать…

Она застонала.

— Проклятье! Да очнись же!

Он её ударил, толкнул, затем пнул ногой. Фелисин выругалась и села.

— Хватит! Я очнулась! — Губы онемели, поэтому слова выговаривались невнятно. — Где эта твоя сумка?

— Вот. Глаза открой!

Веки и плоть вокруг глаз так отекли, что Фелисин почти ничего не видела, но всё вокруг освещало странное голубоватое мерцание, лившееся от татуировок Геборика. Его слепни не укусили ни разу. Благословение Фэнера им не по вкусу.

Старик указал на поясную сумку.

— Скорей! Из яиц вот-вот вылупятся личинки и начнут есть тебя — изнутри. Открой сумку… вон, чёрная бутылочка, маленькая. Откупоривай!

Фелисин выдернула пробку. И отшатнулась от горьковатого запаха.

— Одну каплю на палец, затем вдавить её в ранку, глубоко. Затем другую…

— Я… я не чувствую ранок вокруг глаз…

— Я тебе подскажу, девочка. Быстрей!

Кошмару не было конца. Тинктура — зловонная, тёмно-коричневая жидкость, окрасившая пальцы в жёлтый цвет, — не убивала новорождённых личинок, а выгоняла их наружу. Геборик направлял её руки к ранкам вокруг глаз и ушей, и из каждой, извиваясь, медленно выползала личинка. Фелисин вытаскивала их из отверстий от укусов — каждую вялую от ядовитой тинктуры личинку длиной с обрезок ногтя. По видимым укусам можно было догадаться, что́ происходило вокруг глаз и ушей. Во рту горечь тинктуры переборола яд слепней, так что у Фелисин закружилась голова, а сердце забилось очень быстро. Личинки посыпались на язык, словно зёрнышки риса. Она сплюнула.

— Мне очень жаль, Фелисин, — проговорил Геборик, когда она закончила. Он с сочувствием рассматривал укусы вокруг её глаз.

По телу Фелисин пробежал холодок.

— Что случилось? Я ослепну? Оглохну? В чём дело, Геборик?!

Он покачал головой и медленно разогнулся.

— Укусы кровных слепней… их яд убивает плоть. Ты исцелишься, но могут остаться оспины. Мне так жаль, девочка. Вокруг глаз дело плохо. Очень плохо…

Она чуть не рассмеялась, несмотря на то что голова кружилась всё сильнее. По телу снова пробежала дрожь, и Фелисин обхватила себя руками.

— Я видела. У местных. Рабов. Не один раз…

— Да. Обычно кровные слепни в рои не собираются. Должно быть, их привлёк пожар. Послушай, хороший целитель — кто-нибудь с Высшим Дэнулом — сможет убрать шрамы. Мы найдём тебе такого целителя, Фелисин. Клянусь клыками Фэнера — найдём!

— Меня тошнит.

— Это из-за тинктуры. Учащённое сердцебиение, морозит, тошнит. Это сок растения из Семи Городов. Если бы ты выпила то, что осталось в этой крошечной бутылочке, умерла бы через несколько минут.

На этот раз она рассмеялась ломким, дребезжащим смехом.

— Я бы, наверное, даже обрадовалась Вратам Худа, Геборик. — Фелисин покосилась на бывшего жреца. Голубоватое сияние начало меркнуть. — Похоже, Фэнер — бог всепрощающий.

Старик нахмурился.

— Честно говоря, я сам пока в этом не разобрался. Однако знаю многих высших жрецов Фэнера, которых хватил бы удар, услышь они, что их бог-вепрь… всепрощающий. — Он вздохнул. — Но, видимо, ты права.

— Тебе, наверное, сто́ит выказать благодарность. Принести жертву.

— Наверное, — проворчал бывший жрец и отвёл глаза.

— Какое же великое преступление отторгло тебя от твоего бога, Геборик?

Старик не ответил. Через некоторое время он поднялся и взглянул на объятый пламенем город.

— Всадники.

Фелисин села ровней, но голова всё ещё слишком кружилась, чтобы встать.

— Бенет?

Он покачал головой.

В следующий миг отряд малазанцев уже был рядом, остановился прямо напротив Геборика и Фелисин. Возглавлял всадников капитан Саварк. Досийский клинок рассёк ему щеку. Форма капитана была тёмной и мокрой от крови. Фелисин невольно отшатнулась от взгляда его холодных, как у ящерицы, глаз.

Наконец Саварк заговорил:

— Когда окажетесь на гребне… посмотрите на юг.

Геборик тихо выругался от удивления.

— Ты нас отпускаешь? Спасибо, капитан.

Лицо Саварка потемнело.

— Не ради тебя, старик. Именно такие смутьяны, как ты, и вызвали всё это. Я бы тебя, скорей, прямо на месте поднял на копьё. — Капитан будто хотел сказать что-то ещё, снова перевёл взгляд на Фелисин, но затем лишь развернул коня.

Двое беглецов молча смотрели, как отряд скачет обратно к Черепку. Солдаты ехали на битву. Это Фелисин поняла интуитивно. И тут же возникла другая уверенность, прошептала, что они все умрут. Капитан Саварк, Пелла. Все малазанцы. Она перевела взгляд на Геборика. Старик задумчиво смотрел, как отряд приблизился к городу и исчез в дыму.

В следующий миг из камышей рядом поднялся Бодэн.

Фелисин встала на ноги и шагнула к нему.

— Где Бенет?

— Мёртв, девочка.

— Ты… ты…

Слова потонули в волне боли, горя, которое потрясло её больше, чем всё пережитое прежде. Фелисин покачнулась и отступила на шаг.

Бодэн не сводил с неё маленьких, плоских глаз.

Геборик откашлялся.

— Нужно спешить. Скоро рассвет, а я, хоть и сомневаюсь, что на озере нас кто-то заметит, думаю, что лучше не выставлять наши намерения напоказ. В конце концов, мы — малазанцы. — Он подошёл к надутым бурдюкам. — По плану мы переждём день на другом конце штольни и выйдем в путь после заката. Так меньше шансов попасться на глаза какому-нибудь разъезду досиев.

Фелисин безвольно поплелась за мужчинами к кромке воды. Бодэн привязал один из бурдюков к груди Геборика. Фелисин поняла, что второй бурдюк ей придётся делить с Бодэном. Она внимательно смотрела на здоровяка, пока тот проверял крепления на последнем кожаном пузыре.

Бенет мёртв. Так он говорит. Да он его, наверное, и вовсе не искал. Бенет жив. Наверняка. Нос разбит, только и всего. Бодэн лжёт.

Вода Утопного озера смыла с кожи Фелисин остатки ила и тинктуры. Ну, хоть так.

…Тяжёлое дыхание эхом отражалось от отвесного утёса. Фелисин продрогла и чувствовала, как вода пытается утащить её вниз. Она покрепче ухватилась за ремешки на бурдюке.

— Не вижу никакой пещеры, — прохрипела Фелисин.

Бодэн заворчал.

— Странно, что ты вообще хоть что-то видишь, — заметил он.

Фелисин не ответила. Плоть вокруг глаз так опухла, что остались только узкие щёлки. Уши казались кусками мяса, тяжёлыми и огромными, а дёсны во рту отекли так, что скрыли зубы. Она дышала с трудом, постоянно откашливалась, но это не помогало. Физический дискомфорт заставил Фелисин чувствовать себя оторванной от всего, словно у неё не осталось тщеславия, которое можно было бы уязвить. Это чувство принесло неожиданное облегчение, почти веселье.

Выжить — только это важно. Пусть Тавор увидит все шрамы, которыми я ей обязана, в тот день, когда мы встретимся лицом к лицу. Тогда мне даже ничего не придётся говорить, чтобы оправдать свою месть.

— Вход под водой, — сказал Геборик. — Нам придётся проткнуть бурдюки и нырнуть. Первым поплывёт Бодэн с верёвкой, привязанной к поясу. Держись за эту верёвку, девочка, иначе вода утянет тебя на дно.

Бодэн дал ей кинжал, затем положил верёвку поверх покачивающегося на воде бурдюка. В следующий миг он оттолкнулся в сторону утёса и скрылся под водой.

Фелисин крепко ухватилась за верёвку, глядя, как разматываются кольца.

— Как глубоко?

— Семь-восемь футов, — ответил Геборик. — Потом примерно пятнадцать футов по пещере, прежде чем сможешь снова вдохнуть. Справишься, девочка?

Придётся.

Над озером разнеслись далёкие крики. Последние жалкие вопли догорающего города. Всё произошло так быстро, почти бесшумно — в одну ночь Черепок постиг кровавый конец. Всё это казалось… ненастоящим.

Фелисин почувствовала, что верёвка дёрнулась.

— Твоя очередь, — сказал Геборик. — Проткни бурдюк, потом отпусти — пусть тонет, а сама двигайся по верёвке.

Она перехватила кинжал лезвием вниз и проткнула бурдюк. Наружу со свистом вырвался воздух, пузырь начал сдуваться и пошёл ко дну. Вода потянула Фелисин вниз, словно цепкие руки. Она судорожно набрала полную грудь воздуха, прежде чем скрылась под водой. В следующий миг верёвка вела уже не вниз, а вверх. Фелисин наткнулась на скользкую поверхность утёса. Кинжал скрылся внизу, когда она ухватилась за верёвку обеими руками и начала подтягиваться.

Вход в пещеру в темноте казался только ещё более тёмным пятном, вода была ледяной. От недостатка воздуха лёгкие уже горели. Фелисин почувствовала, что вот-вот потеряет сознание, но диким усилием воли отогнала это ощущение. Впереди сверкнул отблеск света. Бешено отталкиваясь ногами, Фелисин, рот которой уже наполнился водой, рванулась к свету.

Руки ухватили её за обшитый каймой воротник туники и легко вытащили к воздуху, к свету. Фелисин лежала на жёстком холодном камне и содрогалась от приступов кашля. Рядом с её головой теплилась масляная лампа. Чуть дальше к стене прислонились два походных рюкзака на деревянном каркасе и набухшие от воды бурдюки.

— Потеряла мой растреклятый нож, да?

— Провались ты к Худу, Бодэн.

Тот заворчал — так он смеялся, — затем начал быстро выбирать верёвку. Вскоре над водой показалась голова Геборика. Бодэн вытащил бывшего жреца на каменный приступок.

— Наверху, похоже, дело плохо, — заметил великан. — Наши припасы принесли сразу сюда.

— Понятно. — Геборик сел, судорожно глотая воздух.

— Вы двое лучше оставайтесь здесь, а я схожу, разведаю, что и как, — сказал Бодэн.

— Да. Иди уж.

Когда Бодэн исчез в глубине штольни, Фелисин села.

— Что там наверху плохо?

Геборик пожал плечами.

— Нет, — не сдавалась Фелисин. — У тебя есть подозрения.

Он поморщился.

— Саварк сказал: «Посмотрите на юг».

— И что?

— И то, девочка. Давай дождёмся Бодэна, хорошо?

— Мне холодно.

— Мы решили не тратить место на сменную одежду. Припасы, вода, оружие, кремень и огниво. Есть одеяла, но лучше их не мочить.

— Скоро высохнут, — отрезала Фелисин и подобралась к одному из рюкзаков.

Через несколько минут вернулся Бодэн и присел рядом с Гебориком. Дрожа под одеялом, Фелисин наблюдала за мужчинами.

— Нет, Бодэн, — заявила она, когда тот приготовился что-то прошептать бывшему жрецу, — говори так, чтобы все слышали.

Великан покосился на Геборика, но тот лишь пожал плечами.

— До Досин-Пали отсюда тридцать лиг, — сказал Бодэн. — Но вспышки и зарево видно хорошо.

Геборик нахмурился.

— Даже грозу с молниями не было бы видно с такого расстояния, Бодэн.

— Точно, и это не гроза. Чародейство, старик. Битва магов.

— Худов дух, — пробормотал Геборик. — Вот это сражение!

— Поднялся, значит, — буркнул Бодэн.

— Кто? — спросила Фелисин.

— Семь Городов восстали, девочка. Дриджна. Вихрь поднялся.

Плоскодонка оказалась длиной всего в тринадцать футов. Дукер долго колебался, прежде чем забраться в неё. Шесть дюймов воды плескались меж двух досок, которые играли роль палубы. Многочисленные мелкие течи в дне были заткнуты тряпками — с разной степенью успешности. Запах гниющей рыбы просто валил с ног.

Закутавшийся в свой армейский дождевик Кальп и не двинулся с того места, где стоял на причале.

— И сколько же ты, — поинтересовался он ровным тоном, — заплатил за эту… лодку?

Историк вздохнул и поднял глаза на мага.

— Ты её не сможешь починить? Какой, ты говоришь, у тебя Путь, Кальп?

— Путь Починки Лодок, — ответил тот.

— Ладно, — сказал Дукер, выбираясь обратно на причал. — Ответ понял. Чтобы пересечь Пролив, тебе понадобится что-то более остойчивое. Человек, который мне продал эту лодку, несколько преувеличил её достоинства.

— Это святое право харалов. Лучше бы ты просто нанял судно.

Дукер хмыкнул.

— А кому я могу доверять?

— Что теперь?

Историк пожал плечами.

— Обратно в таверну. Тут нужен новый план.

Они двинулись назад по скрипучему причалу и вскоре выбрались на узкую грунтовую дорогу, которой приходилось служить ещё и главной улицей деревни. Рыбацкие хибары по обе стороны демонстрировали полное отсутствие гордости, свойственное маленьким поселениям в тени большого города. Уже стемнело, и кроме стаи собак, которые по очереди катали в пыли рыбий скелет, никого не было видно. Тяжёлые занавеси скрывали почти весь свет внутри домов. Воздух был горячим, ветер с материка продолжал теснить морской бриз.

Деревенская таверна стояла на сваях — видавшая виды одноэтажная развалюха, где стенами служила натянутая на выцветший деревянный каркас джутовая ткань, под соломенной крышей. В песке под домом ползали крабы. Напротив таверны расположился каменный блокгауз малазанского отряда Береговой охраны, который состоял из четырёх матросов из Кона и двух морпехов, чья внешность не выдавала происхождения. Для них прежние национальные различия уже не имели значения. «Новая имперская порода», — подумал Дукер, когда они с Кальпом вошли в таверну и вернулись к столу, за которым сидели прежде. Малазанские солдаты сгрудились вокруг другого, ближе к стене, где мешковину отогнули так, чтобы открылся безмятежный пейзаж — жухлая трава, белый песок и поблёскивающее море. Дукер позавидовал морпехам, потому что до них наверняка ветер доносил свежий воздух.

Солдаты ещё не подходили к ним, но историк понимал, что это только вопрос времени. В такой деревеньке путники — редкость, а люди в плащах военного образца — ещё большая редкость. Тем не менее до сих пор морпехи так и не заставили себя претворить любопытство в действие.

Кальп указал хозяину у стойки на кувшин с элем, а затем наклонился поближе к Дукеру.

— Вопросы будут. Скоро. Это первая проблема. У нас нет лодки. Это вторая. Я в моряки вообще не гожусь, это третья…

— Хорошо, хорошо, — прошипел историк. — Худов дух, дай мне подумать спокойно!

Кальп с кислым лицом отодвинулся.

Мотыльки неуклюже крутились вокруг мигающих фонарей, которыми освещался зал. Местных жителей не было, а внимание одинокого человека за барной стойкой было неотрывно приковано к малазанским солдатам. Он не отвёл от морпехов взгляда узких, тёмных глаз, даже когда поставил кувшин с элем перед Кальпом.

Глядя ему вслед, маг хмыкнул:

— Странный какой-то вечер выдался, Дукер.

— Да уж.

Где же все?

Скрип стула привлёк их внимание к старшему по чину малазанцу — капралу, судя по значку на сюрко,[5] — который поднялся и теперь подошёл. Под блёклым жестяным значком виднелось пятно побольше — там ткань сюрко не выцвела: этот человек был когда-то сержантом.

Лицо у капрала было под стать телу — плоское и широкое, признак канской крови в роду. На бритой голове виднелись порезы от бритвы, некоторые из них до сих пор прикрывала корочка подсохшей крови. Солдат не сводил глаз с Кальпа.

Маг заговорил первым:

— Следи за языком, если не хочешь и дальше пятиться.

Солдат недоумённо моргнул.

— Пятиться?

— Сержант, потом капрал — ты в рядовые нацелился? Это я тебя предупреждаю.

Угроза не произвела на морпеха впечатления.

— Не вижу знаков отличия, — процедил он.

— Потому что не знаешь, куда смотреть. Возвращайся за свой стол, капрал, и оставь наши дела нам.

— Ты из Седьмой армии. — Солдат явно не собирался возвращаться за стол. — Дезертир.

Жёсткие брови Кальпа приподнялись.

— Капрал, ты стоишь лицом к лицу со всем магическим подразделением Седьмой. Теперь ноги отсюда уноси, пока я их тебе узлом не завязал.

Взгляд капрала метнулся к Дукеру, затем снова к Кальпу.

— Да нет же, — вздохнул маг. — Я — всё подразделение. Это мой гость.

— На задницу, значит? — Капрал упёр широкие ладони в столешницу и наклонился поближе к Кальпу. — Если я учую хоть намёк на то, что ты открываешь Путь, получишь ножом в глотку. Это мой караульный пост, чародей, и любое дело здесь — моё дело. А теперь, господин старший по званию, давай-ка объясняйся, пока я твои большие уши не отрезал, чтоб на пояс повесить.

Дукер откашлялся.

— Прежде чем это зашло слишком далеко…

— Заткнись! — рявкнул капрал, продолжая буравить взглядом Кальпа.

Его тираду прервали донесшиеся издалека крики.

— Истин! — взревел капрал. — Иди посмотри, что там снаружи.

Молодой кониец вскочил на ноги, проверил новенький короткий меч в ножнах на поясе и подошёл к двери.

— Мы здесь, — сказал капралу Дукер, — чтобы купить лодку…

Потрясённое проклятье донеслось снаружи, за ним последовал торопливый топот сапог по скрипучей лестнице таверны. Новобранец по имени Истин ввалился внутрь, лицо его побелело. Из уст юноши полился впечатляющий поток конийских портовых ругательств, закончившийся словами:

— …и вооружённая толпа снаружи, капрал! Они там не для разговоров собрались. Видел, как разделились: десяток пошёл к «Рипате».

Остальные моряки были уже на ногах. Один обратился к капралу:

— Они её сожгут, Геслер, а мы потом застрянем на этом вонючем побережье…

— Оружие к бою — и в строй, — прорычал Геслер. Он распрямился и повернулся к другому морпеху. — К передней двери, Ураган. Найди, кто там верховодит этой толпой, и влепи стрелу между глаз.

— Мы должны спасти корабль! — снова вмешался матрос.

Геслер кивнул.

— И спасём, Веред.

Морпех по имени Ураган занял место у двери, в руках у него будто из ниоткуда появился взведённый штурмовой арбалет. Снаружи крики стали громче, ближе. Толпа распалялась, чтобы набраться храбрости и ворваться в таверну. Мальчик Истин стоял в центре зала, короткий меч дрожал у него в руке, а лицо покраснело от гнева.

— Успокойся, парень, — сказал Геслер. Его взгляд упал на Кальпа. — Если ты теперь откроешь свой Путь, маг, я уже, может, и не отрежу тебе уши.

Дукер спросил:

— Ты завёл врагов в этой деревне, капрал?

Тот усмехнулся.

— Это давненько назревало. «Рипата» набита продовольствием. Мы вас можем довезти до Хиссара… наверное… нужно только сперва тут разобраться. С арбалетом справишься?

Историк вздохнул, затем кивнул.

— Будьте готовы — стрелы полетят сквозь стены, — сказал от дверей Ураган.

— Нашёл их главаря?

— Так точно, и держится он на расстоянии.

— Нельзя ждать — все к задней двери!

Хозяин, который всё это время сидел за маленькой стойкой на дальнем конце зала, теперь вышел вперёд, сгорбившись, точно краб, в ожидании первых стрел, которые пробьют стены из мешковины.

— Счёт, мезлан! За много недель! Семьдесят две джакаты…

— Сколько сто́ит твоя жизнь? — поинтересовался Геслер, жестом приказав Истину идти к другим матросам, которые уже выскальзывали наружу через пролом в дальней стене.

Глаза хозяина испуганно округлились, затем он повесил голову.

— Семьдесят две джакаты, мезлан?

— Где-то так, — кивнул капрал.

Прохладный, влажный воздух, пахнущий мхом и мокрым камнем, наполнил зал. Дукер посмотрел на Кальпа, который лишь молча покачал головой. Историк поднялся.

— У них там есть маг, капрал…

Рёв хлынул с улицы и волной врезался в таверну. Деревянный каркас прогнулся, джутовые стены раздулись, как паруса. Кальп издал предупредительный крик, сорвался со стула и покатился по полу. Дерево затрещало, ткань разорвалась.

Ураган рванулся прочь от передней стены, а затем все в комнате одновременно ринулись к задней двери. Пол под ногами накренился, когда передние сваи вырвались из земли. Столы и стулья попадали, покатились вместе со всем остальным. Верещащий хозяин скрылся под упавшими полками с винными кувшинами.

Вывалившись в дыру, Дукер рухнул в темноту и приземлился на кучу сухих водорослей. На него сверху упал Кальп — одни локти и колени, — так что у историка воздух вышибло из лёгких.

Передний край таверны продолжал подниматься под напором колдовской силы, которая вцепилась в него и давила.

— Делай же что-то, Кальп! — прохрипел Дукер.

В ответ маг поднял историка на ноги и хорошенько толкнул.

— Бежать! Вот что нам нужно делать!

Чародейство, охватившее таверну, вдруг утихло. Покачнувшись на задних сваях, здание упало вперёд. Перекрёстные балки треснули. Таверна словно взорвалась, деревянный каркас развалился. Потолок упал строго вниз, ударился об пол, подняв тучу песка и пыли.

Дукер побежал к берегу. Его сразу же нагнал Ураган и пропыхтел:

— Худ уж оплатит хозяину все счета, да? — Морпех приподнял свой арбалет. — Я здесь, чтобы вас прикрыть. Капрал ушёл вперёд — будет драчка по пути к причалу «Рипаты».

— Где Кальп? — спросил Дукер. Всё произошло так быстро, что он совсем потерял голову. — Он был рядом со мной…

— Пошёл вынюхивать этого чародея небось. Кто ж их, магов, разберёт, да? Ежели только не сбежал. Видит Худ, он пока не особо отличился, да?

Они добежали до пляжа. В тридцати шагах слева Геслер и матросы мчались на дюжину местных, которые перегородили узкий причал. Там был пришвартован низкий, вылизанный патрульный корабль с одной мачтой. Справа береговая линия плавно изгибалась и шла к далёкому Хиссару… городу в огне. Дукер споткнулся и остановился, глядя на багровое небо над Хиссаром.

— Тогговы соски! — прошипел Ураган, увидев, что так поразило историка. — Дриджна пришла. Видать, не повезём мы тебя обратно в город, да?

— Нет, — отрезал Дукер. — Я должен вернуться к Колтейну. Моя лошадь в конюшне — к демонам проклятую лодку.

— Они ей сейчас бока щупают, бьюсь об заклад. В этих краях люди ездят на верблюдах, а лошадей — едят. Забудь о ней. — Солдат протянул руку, но историк уже побежал обратно по берегу, прочь от «Рипаты» и боя, который разгорелся на причале.

Ураган замешкался, затем выругался и бросился за Дукером.

Магическое пламя вспыхнуло в воздухе над главной улицей, за ней последовал истошный крик.

«Кальп, — подумал Дукер. — Сражается или умирает».

Историк продолжал бежать по пляжу вдоль деревни, пока, как ему показалось, не очутился напротив конюшни, затем повернул прочь от моря, пробираясь через заросли на приливной полосе. Рядом возник Ураган.

— Присмотрю, чтобы по дороге с тобой ничего не случилось, да?

— Благодарю, — прошептал Дукер.

— А кто ты такой-то?

— Императорский историк. А кто ты такой, Ураган?

Тот хмыкнул.

— Никто. Совсем никто.

Проскользнув за первый ряд хибар, они замедлили шаг, стараясь держаться в тени. В нескольких шагах от улицы воздух покрылся рябью и появился Кальп. Плащ его обгорел, лицо покраснело от ожога.

— Какого Худа вы оба тут делаете? — прошипел он. — Тут гуляет высший маг — Худ его разберёт, откуда и зачем взялся. Беда только — он знает, что я здесь, так что болтаться рядом со мной — небезопасно. Я едва вывернулся в прошлый раз…

— Это ты так кричал? — спросил Дукер.

— Тебя когда-нибудь заклятьем прикладывало? У меня все кости чуть не вырвало из суставов. И в штаны нагадил. Зато живой.

— Пока что, — ухмыльнулся Ураган.

— Вот спасибо за поддержку, — пробормотал Кальп.

Дукер сказал:

— Нам нужно…

Ночь вокруг внезапно расцвела сверкающим пламенным взрывом, который бросил всех троих на землю. Историк завопил от боли, ему вторили остальные. Чары впились в тело, словно ледяные когти, коснулись костей и разлились потоками агонии по членам. Его крик стал громче, когда боль достигла мозга, заволокла мир красноватым кровавым туманом, который будто кипел перед глазами. Дукер забился в конвульсиях, начал кататься по земле, но спасения не было. Заклятье убивало историка — чудовищно личное насилие, врывавшееся в каждый уголок его естества.

Затем всё кончилось. Он неподвижно лежал, прижавшись одной щекой к прохладной грязной земле. Тело ещё некоторое время продолжало подёргиваться. Он обгадился. Он обмочился. Его пот пах горечью.

Чья-то рука ухватила Дукера за ворот телабы. Горячее дыхание Кальпа коснулось уха. Маг прошептал:

— Я ему ответил. Достаточно сильно, чтобы почувствовал. Нужно добраться до корабля… Геслера…

— Иди с Ураганом, — выдохнул Дукер. — Я беру лошадей…

— Ты свихнулся?

Прикусив губу, чтобы не закричать, историк кое-как поднялся на ноги. Он зашатался, когда воспоминания о боли прокатились по рукам и ногам.

— Иди с Ураганом, чтоб тебя! Быстро!

Кальп внимательно посмотрел на Дукера и прищурился.

— Ага, притворишься досием. Может сработать…

Бледный как смерть Ураган подёргал мага за рукав.

— Геслер вечно ждать не будет.

— Да.

В последний раз кивнув Дукеру, маг двинулся за морпехом. Оба быстро побежали к берегу.

Геслеру и матросам пришлось несладко. На почерневшем песке у причала лежали тела — первая дюжина местных и двое из конийских моряков. Геслер, которого с боков прикрывали Истин и другой матрос, пытался сдержать новый отряд жителей деревни — мужчин и женщин. Они бросались вперёд в неконтролируемой ярости с гарпунами, деревянными молотками, мясницкими ножами, а некоторые — и с голыми руками. Два оставшихся матроса — оба раненые — были уже на «Рипате», пытались быстро отдать швартовы.

Ураган подвёл Кальпа примерно на дюжину шагов к месту боя, затем присел, прицелился и выстрелил в толпу. Кто-то завопил. Ураган перебросил арбалет за плечо, выхватил короткий меч и охотничий кинжал.

— Есть у тебя что-нибудь на такой случай, маг? — спросил морпех и, не дожидаясь ответа, бросился на толпу с фланга. Местные отшатнулись; никто не погиб, но многие были ужасно изувечены, когда морпех врубился в их ряды — мёртвые никому не мешали, в отличие от раненых.

Геслер остался один у края причала: Истин волок бесчувственного товарища к кораблю. Один из матросов на палубе «Рипаты» больше не шевелился.

Кальп колебался, зная, что любые чары могут привлечь сюда высшего мага. Кадровый чародей сомневался, что выдержит ещё одну такую атаку. Все его суставы кровоточили изнутри, плоть набухала от крови. К утру он уже не сможет шевелиться. Если доживу до утра. Но даже так — оставались ещё некоторые уловки.

Кальп воздел руки и пронзительно закричал. Перед ним возникла стена огня, с рёвом покатилась к толпе. Местные отступили, затем побежали. Пламя Кальпа продолжало преследовать их по берегу, но когда достигло спрессованного дёрна, угасло.

Ураган резко обернулся.

— Если ты такое мог сделать…

— Да это ерунда, — буркнул Кальп, подходя к солдатам.

— Стена ог…

— Говорю же, ерунда! Худова иллюзия это, дурень! Давайте выбираться отсюда!

Вереда они потеряли в двадцати пядях от берега: плотно засевший в груди наконечник гарпуна наконец выпустил на липкую палубу последние капли его крови. Геслер бесцеремонно перебросил мертвеца за борт. На ногах, кроме капрала, держались только молодой Истин, Ураган и Кальп. Второй матрос медленно проигрывал битву с рассечённой артерией на левом бедре — до Врат Худа ему оставалось несколько минут.

— Всем молчать, не шуметь, — прошептал Кальп. — Никакого света — на берегу высший маг.

Они задержали дыхание. Безжалостная рука закрыла рот умирающему, пока стоны не стихли.

«Рипата», на которой был поднят только штормовой парус, медленно выходила из неглубокой бухты, киль с тихим шелестом разрезал воду.

Недостаточно тихим, понял Кальп. Он открыл свой Путь, стал разбрасывать звуки в случайных направлениях: приглушённый голос тут, скрип дерева там. Раскинул, насколько мог, покров сумрака, сдерживая силу своего Пути, позволяя ему лишь дразнить, а не бросать вызов.

В шестидесяти пядях от них вспыхнули чары, привлечённые обманным звуком. Сумрак поглотил свет заклятья.

Ночь снова погрузилась в тишину. Геслер и остальные, кажется, поняли, что делает Кальп. Солдаты не сводили с него глаз, смотрели с надеждой и едва сдерживаемым страхом. Истин вцепился в рулевое весло и сидел неподвижно, не смел ничего делать, только держал парус на ветру.

Казалось, будто корабль едва ползёт. По лицу Кальпа катился пот — он весь взмок, пытаясь улизнуть от поисковых чар высшего мага. Он чувствовал, как расходятся смертоносные сети, и лишь теперь осознал, что его противником оказалась женщина, а не мужчина.

Далеко на юге гавань Хиссара превратилась в сверкающую стену багрового пламени. Истин даже не пытался повернуть туда, и Кальп, как и остальные, понял, что подмоги в городе они не найдут. Семь Городов поднялись, начался мятеж.

А мы в море. Остались ли для нас безопасные гавани? Геслер сказал, что на корабле полно припасов — хватит, чтобы добраться до Арэна? Но и там придётся пройти по враждебным водам… Вариант получше — Фалар, но он лежал в шести сотнях лиг к югу от Досин-Пали.

Другая мысль пришла в голову Кальпу, когда поисковые заклятья чародейки на берегу ослабли, а затем и вовсе исчезли. Геборик Лёгкая Рука — несчастный ублюдок сейчас направляется к побережью, если всё пошло по плану. Через пустыню — к безжизненному берегу.

— Выдыхайте, — сказал маг. — Она бросила охоту.

— Слишком далеко? — спросил Истин.

— Нет, просто надоело. Думаю, у неё есть дела поважнее, парень. Капрал Геслер.

— Да?

— Мы должны пересечь пролив. Подойти к Отатараловому берегу.

— Какого Худа мы там забыли, маг?

— Извини, на этот раз я погромыхаю званием. Исполняй приказ.

— А что, если мы тебя просто за борт выбросим? — спокойно поинтересовался Геслер. — Там дхэнраби кормятся вдоль Сахульской отмели. Будешь им десертом…

Кальп вздохнул:

— Мы должны подобрать высшего жреца Фэнера, капрал. Скормишь меня дхэнраби, и никто слезинки не проронит. Разозлишь жреца — и его гневливый бог уставится на тебя своим красным глазом. Готов так рискнуть?

Капрал откинул голову и расхохотался. Истин и Ураган тоже заухмылялись.

Кальп нахмурился:

— Вам смешно?

Ураган перегнулся через планширь и сплюнул в море. Он вытер рот тыльной стороной ладони и сказал:

— Похоже, Фэнер уже на нас смотрит, маг. Мы — из Вепревой роты, расформированной Первой армии. То есть были, пока Ласиин не раздавила наш культ. А теперь — просто морпехи в составе жалкой Береговой охраны.

— Только это нам не помешало воздавать должное Фэнеру, маг, — сказал Геслер. — И даже новичков посвящать в воинский культ, — добавил он, кивнув в сторону Истина. — Так что указывай дорогу — Отатараловый берег, говоришь. Поворачивай на восток, парень, и давайте поставим парус да приготовим спинакер[6] под утренний ветер.

Кальп медленно сел.

— Никому больше штаны постирать не надо? — спросил он.

Закутавшись в телабу, Дукер ехал прочь от деревни. По обе стороны береговой дороги возникали фигуры, почти неразличимые в слабом лунном свете. Казалось, в прохладном воздухе пустыни таится примесь песчаной бури, иссушающего глотку морока. Добравшись до перекрёстка, историк натянул поводья. Береговая дорога вела дальше на юг, к Хиссару. Торговый тракт сворачивал на запад, в глубь континента. В четверти мили по этому тракту разбила лагерь армия.

Никакого порядка в ней не было. Тысячи шатров хаотически растянулись вокруг огромного центрального загона, окутанного подсвеченной факелами тучей пыли. Над песками неслись песни кочевников. Не дальше пятидесяти шагов от Дукера взвод малазанских солдат беспомощно извивался на «скользких койках» — так местные называли четыре длинных копья, вкопанных в землю: жертву клали на острия у плеч и верхней части бёдер. В зависимости от веса и силы воли, позволявшей не шевелиться, кровавый путь вниз мог растянуться на часы. Если Худ будет милостив, утреннее солнце приблизит смерть несчастных. Историк почувствовал, как сердце в груди холодеет от гнева.

Дукер знал, что ничем не может им помочь. Просто оставаться в живых на этой охваченной жаждой крови земле — уже было нелёгким делом. Но день воздаяния придёт. Если будет на то воля богов.

Над Хиссаром разлилось магическое пламя, ослепительное и — на таком расстоянии — беззвучное. Жив ли ещё Колтейн? Бальт? Седьмая? Прозрел ли Сормо вовремя то, что сейчас случилось?

Дукер ударил каблуками в бока коня и поехал по береговой дороге. Появление армии мятежников его потрясло. Она возникла будто из ниоткуда, и, несмотря на хаос в лагере, там были также командиры, полные кровожадной воли и способные добиться своего. Это не спонтанный бунт. Кальп сказал — высший маг. Кто же там ещё? У Ша’ик были долгие годы, чтобы собрать свою армию Апокалипсиса, разослать агентов, распланировать эту ночь — и всё, что за ней последует. Мы знали, что это происходит. Ласиин следовало давным-давно отрубить голову Пормквалю. Опытный Первый Кулак смог бы раздавить мятеж в зародыше.

— Досий, ким’арал!

Три фигуры в плащах поднялись из сточной канавы с материковой стороны дороги.

— Ночь славы! — откликнулся Дукер, не останавливая коня.

— Погоди, досий! Апокалипсис готов принять тебя в объятья! — Человек указал рукой на лагерь.

— У меня родичи в хиссарской гавани, — ответил историк. — Я скачу, чтобы разделить с ними богатства освобождения! — Дукер вдруг натянул поводья и развернул коня. — Если только Седьмая не отбила город — не эти ли новости ты несёшь?

Мятежник расхохотался.

— Они раздавлены. Убиты в своих постелях, досий! Хиссар свободен от проклятых мезланов!

— Тогда я поскачу туда!

Дукер снова пришпорил коня. Он задержал дыхание, но воин его так и не окликнул. Седьмая уничтожена? Неужели Колтейн сейчас лежит на «скользкой койке»? Трудно поверить, но, может, правда. Нападение было внезапным, с поддержкой чародеев… а я уволок из города Кальпа именно в эту ночь, Худ побери мои кости. Сколько бы в нём ни было жизней, Сормо И’нат — всего лишь мальчик, его плоть вряд ли готова к таким испытаниям. Он, конечно, мог расквасить несколько носов вражеским чародеям. Рассчитывать или надеяться на что-то большее неразумно. Они все дрались бы храбро. За Хиссар пришлось бы заплатить высокую цену.

Тем не менее Дукер должен всё увидеть своими глазами. Это самое меньшее, чего требует долг императорского историка. Более того, он может некоторое время ехать с мятежниками — это уникальная возможность. Пусть и чрезвычайно рискованная. Он соберёт всю возможную информацию, пока не вольётся в ряды малазанской карательной экспедиции, которая сумеет обратить его знания в смерть. Иными словами, станешь шпионом. Вот она, объективность историка, Дукер. Но вставший перед глазами образ малазанских солдат на «скользких койках» вдоль дороги быстро выжег эту отвлечённую мысль.

Чародейство полыхнуло в рыбацкой деревне в полумиле позади. Дукер поколебался, но затем поехал дальше. Кальп — человек упорный и опытный, и, судя по виду солдат Береговой охраны, с ним бок о бок сражаются ветераны. Маг уже сталкивался с могучими заклятьями и умел спасаться от того, чего не мог победить. Солдатские дни самого Дукера остались в далёком прошлом, теперь его присутствие стало бы обузой, а не помощью. Без него им будет лучше.

Но что теперь предпримет Кальп? Если хоть кто-то из Седьмой выжил, место кадрового мага — рядом с ними. А какая судьба ждёт Геборика? По крайней мере, я сделал, что мог, для этого несчастного безрукого ублюдка. Да хранит тебя Фэнер, старик.

Беженцев на дороге не было. Похоже, фанатики призвали к оружию абсолютно всех — все до одного провозгласили себя воинами Дриджны. Старухи, рыбачки, дети и седые деды. Тем не менее Дукер ожидал увидеть малазанцев или, по крайней мере, следы их пути, места, где попытки бежать увенчались кровью. Но насыпная военная дорога была пуста и казалась призрачной в серебристом свете луны.

Пламя далёкого Хиссара привлекло пустынных накидочников: мотыльки порхали и кружились, словно кусочки пепла — каждый шириной с ладонь. Накидочники питались падалью и направлялись в ту же сторону, что и Дукер, — в огромных количествах.

Через несколько минут ночь ожила: бесшумные, призрачные мотыльки со всех сторон окружили историка. Дукер старался подавить нараставший в груди леденящий ужас. «Предвестников смерти в мире много, и вид их разнообразен». Он нахмурился, пытаясь припомнить, где же слышал эти слова. Наверное, в одной из бесчисленных литаний Худу, которые жрецы поют во время Поры Гниения в Унте.

Первые трущобы города показались в расступившемся сумраке впереди, узкий квартал лачуг и ветхих домишек, прилепившихся к утёсу над морем. В воздухе клубился дым, он нёс запах горелого крашеного дерева и сожжённой ткани. Запах разрушенного города, запах ярости и слепой ненависти. Всё это было слишком знакомо Дукеру, и он вдруг почувствовал себя старым.

Двое детей перебежали улицу, скрылись за лачугами. Один из них рассмеялся, и в смехе прозвучала нотка безумия, слишком изощрённого для такого юного существа. Историк проехал мимо, но по коже побежали мурашки. Он был потрясён тем, что испытал страх — боишься детей? Ох, старик, тебе здесь не место.

Небо светлело над проливом по левую руку от Дукера. Накидочники летели в город, исчезали в густых клубах дыма. Дукер натянул поводья. Береговой тракт здесь разделялся: одна дорога шла прямо и превращалась в главную улицу города, другая, справа, обходила город и вела к Имперскому гарнизону. Историк посмотрел туда и прищурился. Чёрные столбы дыма поднимались в полумиле впереди над казармами, изгибались высоко в небе, где ветер пустыни гнал их к морю.

Убиты в постелях? Такая возможность вдруг показалась историку вполне реальной. Он поскакал к гарнизону. По правую руку от него, в тенях, порождённых рассветным солнцем, пылал город Хиссар. Балки переламывались, кирпичные стены рассыпались, камни трескались от чудовищного жара. Дым затянул всё вокруг смертоносной, горькой вуалью. То и дело в глубине города раздавались крики. Стало ясно, что разрушительная жестокость мятежа обратилась против самой себя. Бунтовщики обрели свободу, потеряв всё остальное.

Дукер добрался до утоптанного участка земли, где раньше стоял лагерь торговцев, — там, где они с Сормо видели прорицание. Лагерь был в спешке покинут, скорее всего, лишь несколько часов назад. Теперь только стая городских собак рылась в оставленном мусоре.

Напротив, на другой стороне Фаладханской дороги, высилась укреплённая стена малазанского гарнизона. Дукер пустил лошадь шагом, затем и вовсе остановил. Чёрные полосы испещрили те части выцветшей стены, что ещё не обрушились. Чародейство проломило укрепления по меньшей мере в четырёх местах, и всюду проломы были настолько широки, что внутрь могла бы войти целая фаланга. В проломах, среди разбитых камней густо лежали тела. Доспехов почти не было видно, а разбросанное вокруг оружие состояло из пёстрого набора — от древних пик до мясницких тесаков.

Седьмая сражалась отчаянно: нападавших встречали у каждого пролома; перед лицом дикого чародейства солдаты изрубили десятки врагов. Никого не застали спящим в постели. Эта мысль вызвала в сердце историка робкую надежду.

Он взглянул на обрамлённую орешником, мощёную улицу. Здесь, совсем рядом с внутренними воротами гарнизона явно развернулась кавалерийская атака. Среди дюжин тел хиссарцев лежали две лошади, но никого из копейщиков Дукер не увидел. Либо им повезло и они никого не потеряли во время атаки, либо хватило времени подобрать раненых и убитых товарищей. Здесь чувствовалась твёрдая рука и строгая дисциплина. Колтейн? Бальт?

Живых на улице не было. Если битва и продолжалась, она переместилась. Дукер спешился и подошёл к одному из проломов в стене гарнизона. Он перебрался через развалины, избегая скользких от крови камней. Большинство нападавших убили из арбалетов. Многие тела оказались просто утыканы короткими, тяжёлыми стрелами. Расстояние было безвыходно малым, последствия — смертельными. Обезумевшая, неорганизованная толпа плохо вооружённых хиссарцев не имела никаких шансов против такого концентрированного огня. За обломками камней Дукер уже не увидел трупов.

Гарнизонный плац был пуст. Тут и там возвели валы, чтобы обеспечить смертоносный обстрел с разных сторон, если не удастся защитить проломы — но ни знака того, что это понадобилось.

Дукер сошёл с груды разбитого камня. Малазанский штаб и казармы подожгли. Теперь историк уже начал гадать, не сделали ли это сами солдаты Седьмой. Объявив всем, что Колтейн не собирается прятаться за стенами, Седьмая и виканцы выступили, развернув порядки. Что же было дальше?

Дукер вернулся к своей лошади. Из седла он увидел густой дым, который поднимался над малазанским Усадебным кварталом. Рассвет принёс странное затишье. Город казался вымершим, почти иллюзорным, словно разбросанные на улицах тела были лишь пугалами с празднества урожая. Накидочники их нашли и покрыли трупы полностью, огромные крылья пирующих насекомых медленно подрагивали.

Пока историк ехал к малазанским Усадьбам, он то и дело слышал крики и далёкие вопли, лай собак и рёв мулов. Шум пожара накатывался и спадал, словно бьющиеся об утёс волны, нёс жар по переулкам, шипел и трещал в грудах мусора.

В пятидесяти шагах от Усадеб Дукер обнаружил первую сцену настоящей бойни. Хиссарские бунтовщики атаковали малазанский квартал с неожиданной яростью, вероятно, в то же время, когда другой отряд штурмовал гарнизон. Дома торговцев и знати бросили вперёд личную стражу, отчаянно пытаясь защититься, но стражников оказалось слишком мало, им недоставало сплочённости, поэтому их заслон быстро и жестоко смели. Толпа ворвалась в квартал, выбивала двери усадеб, вытаскивала на широкую улицу семьи малазанцев.

Там, когда конь Дукера осторожно искал путь среди мёртвых тел, историк увидел настоящее безумие. Мужчинам вспороли животы, внутренности вытащили наружу и намотали на женщин — жён, матерей, тёток, сестёр, — которых изнасиловали, а затем задушили кишками. Историк видел детей с разбитыми черепами, младенцев, которых насадили на шампуры уличных торговцев. Но многих дочерей помоложе нападавшие захватили, продвигаясь в глубину квартала. Этих несчастных ждала судьба ещё более страшная, чем та, что постигла их родню.

Глядя по сторонам, Дукер чувствовал подступающую отрешённость. Ужасная мука и боль словно висели в воздухе отравой, готовой свести с ума. Чтобы спастись, его душа забивалась всё глубже и глубже. Оставалось лишь наблюдать, холодно, бесчувственно — расплата придёт потом, это Дукер хорошо знал: трясущиеся руки, ночные кошмары, медленное угасание веры.

Ожидая застать лишь новые знаки бойни, Дукер подъехал к первой площади квартала. Увиденное потрясло его: на площади хиссарские мятежники попали в засаду, на земле лежали десятки трупов. Убившие их стрелы вытащили из ран, но тут и там виднелись сломанные древка. Историк спешился и подобрал обломок. Виканцы. Теперь Дукер начал понимать, что произошло на самом деле.

Гарнизон взяли в осаду. Предводители хиссарцев хотели не дать силам Колтейна нанести удар в глубь города и, судя по уровню использованной магии, собирались полностью уничтожить малазанскую армию. Но это им не удалось. Виканцы прорвали окружение и поскакали прямо к Усадьбам — где, как они знали, уже давно началась резня. Всадники не успели предотвратить первое нападение у Квартальных ворот и изменили маршрут, обошли разъярённую толпу мятежников с фланга и устроили засаду на площади. Одержимые жаждой крови хиссарцы побежали через площадь, даже не потрудившись выслать вперёд разведчиков.

А затем виканцы их перебили. Люди Колтейна не опасались ответного удара, так что даже успели собрать свои стрелы. Перекрыли пути к отступлению, а затем хладнокровно и споро истребили всех до единого хиссарцев на площади.

Дукер обернулся на приближавшийся топот копыт. В ворота позади въехал отряд мятежников. Всадники были хорошо вооружены: в руках — пики, у пояса — тальвары. Под красными телабами виднелись кольчуги. На головах воинов поблёскивали остроконечные бронзовые шлемы городской стражи.

— Ужасная бойня! — завыл Дукер, налегая на досийский акцент. — Нужно отомстить!

Сержант, который командовал взводом, подозрительно оглядел историка.

— На твоей одежде пыль пустыни, — сказал он.

— Да! Я приехал от воинов высшего мага на севере. Племянник мой в портовом квартале живёт. Хочу найти его…

— Если он ещё жив, старик, — марширует сейчас с армией Релоя.

— Мы изгнали мезланов из города, — добавил другой солдат. — Их мало, много раненых да ещё и десять тысяч беженцев на шее…

— Молчать, Гебурах! — рявкнул сержант. Он прищурился и снова посмотрел на Дукера. — Мы едем к Релою. Скачи с нами. Всех хиссарцев ждёт благословение, когда перережем последних мезланов.

Насильно тянут в армию. Неудивительно, что вокруг ни души. Все теперь в священном войске — по своей воле или против. Историк кивнул.

— Поскачу. Я поклялся защищать своего племянника…

— Клятва очистить Семь Городов от мезланов — сильнее, — прорычал сержант. — Дриджна взимает твою душу, досий. Апокалипсис пришёл — войска собираются по всей нашей земле, и всякий должен услышать зов.

— Вчера ночью я помогал проливать кровь мезланской береговой охраны — моя душа ещё тогда отошла к ней, хиссарец, — высокомерно ответил молодому сержанту Дукер. Чти старших, мальчик.

В ответ солдат лишь согласно кивнул.

Ведя коня в поводу, Дукер последовал за взводом по улицам Усадебного квартала. Сержант объяснил, что армия Камиста Релоя собиралась на равнине к юго-западу от города. Три оданных племени сохраняли контакт с ненавистными мезланами, теребили длинную вереницу беженцев и немногочисленных солдат, которые их охраняли. Мезланы хотели добраться до Сиалка, другого портового города в двадцати лигах к югу от Хиссара. Чего эти глупцы не знали, с мрачной улыбкой добавил солдат, так это того, что Сиалк тоже пал и уже сейчас тысячи мезланских богачей с семьями гонят по северной дороге. Мезланскому командиру скоро придётся оберегать вдвое больше беженцев.

Тогда Камист Релой окружит врага, которого превосходит числом семь к одному, и устроит бойню. Битва должна состояться через три дня.

Слушая сержанта, Дукер только согласно ворчал и хмыкал, но мысли его неслись вскачь. Камист Релой — Высший маг, который, как считалось, погиб десять лет назад в пустыне Рараку, когда пытался оспорить право Ша’ик возглавить Апокалипсис. Теперь очевидно: вместо того, чтобы убить соперника, Ша’ик смогла заслужить его преданность. Слухи о смертоносном соперничестве, распрях и личной вражде хорошо помогли Ша’ик убедить малазанцев в слабости и неорганизованности своего восстания. Всё это оказалось ложью. Мы обманулись, а теперь платим сполна.

— Армия мезланов — словно большой зверь, — сказал сержант, когда они добрались до окраины города, — раненный бессчётными ударами, с боками, залитыми кровью. Зверь ковыляет вперёд, ослеплённый болью. Через три дня, досий, зверь падёт.

Историк задумчиво кивнул, вспоминая ежегодную охоту на вепря в лесах на севере Квон-Тали. Лесник рассказал ему, что большинство охотников погибали уже после того, как вепрь получал смертельную рану. Последний, неожиданный рывок, смертоносный удар вопреки хватке Худа. Предвкушение скорой победы лишало охотников осторожности. В словах мятежника Дукер услышал нотки самоуверенности. Зверь истекает кровью, но ещё жив.

Когда солнце начало подниматься, они поскакали на юг.

Вогнутый, словно миска, пол покрывал толстый, как войлок, слой пыли. Чтобы добраться до этого зала, нужно было пройти почти треть лиги по коридорам, уводившим всё глубже в каменное сердце горы. Грубо отёсанные стены потрескались, словно стекло, трещины змеились сверху вниз от свода к полу. В центре зала лежала на боку рыбацкая лодка. Неубранный парус свисал с единственной мачты, будто клочья старой паутины. Сухой горячий воздух выгнал наружу скрепы, доски ссохлись, прогнулись под собственным весом лодки.

— Тоже мне сюрприз, — проворчал Маппо, остановившись в дверях.

Губы Икария чуть изогнулись, затем он шагнул вперёд, обошёл трелля и осмотрел лодку.

— Лет пять? Не больше — я всё ещё чувствую запах соли. Не знаешь, где такие делают?

— Проклинаю себя за то, что никогда не интересовался кораблестроением, — вздохнул Маппо. — Воистину, следовало предвидеть, что сей момент настанет, — и о чём я только думал?

— Мне кажется, — медленно проговорил Икарий, положив руку на нос лодки, — Искарал Прыщ хотел, чтобы мы нашли именно это.

— А я-то полагал, что целью «героического поиска» была метла, — пробормотал трелль.

— Не сомневаюсь, метла отыщется в свой час. Нам следует ценить не цель поиска, но сам путь к ней.

Поначалу Маппо подозрительно нахмурился, но затем посмотрел на друга и обнажил клыки в улыбке.

— И всегда так, верно? — Он последовал за яггом в зал. Ноздри трелля широко раздувались. — Я никакой соли не чую.

— Быть может, я несколько преувеличил.

— Спору нет, непохоже, чтобы она тут столетия провалялась. Но в чём смысл, Икарий? Мы нашли рыбацкую лодку в подземном зале, посреди пустыни на расстоянии тридцати лиг от любой лужи крупнее родника. Верховный жрец загадал нам загадку.

— Именно.

— А сам ты узнаёшь работу?

— Увы, я столь же невежественен в морских делах и судах, сколь и ты, Маппо. Боюсь, мы уже не оправдали ожиданий Искарала Прыща.

Трелль хмыкнул, а Икарий внимательно осмотрел лодку.

— Здесь сети, искусно сплетённые. Какие-то засохшие комки, которые, видимо, были когда-то рыбой… ага! — Ягг наклонился. Раздался стук дерева о дерево. Икарий выпрямился и обернулся к Маппо с метлой жреца Тени в руках.

— Будем теперь зал подметать?

— Я полагаю, наша задача — вернуть её законному владельцу.

— Лодку или метлу?

Брови Икария приподнялись.

— А вот это уже интересный вопрос, друг мой.

Маппо нахмурился, затем пожал плечами. Если в его вопросе и было что-то умное, то лишь случайно. Трелль был раздражён. Слишком долго под землёй, слишком долго ничего не делал, оказался впутан в интриги сумасшедшего старика. С большим трудом он заставил себя сосредоточиться на загадке и, честно говоря, вообще не думал, что дело того стоит. Через минуту он вздохнул.

— Тень накрыла эту лодку и её хозяина, выхватила и перенесла сюда. Может, это лодка самого Прыща? Только, как по мне, не похож он на рыбака. Я от него не слышал ни одного портового ругательства, ни одной солёной метафоры, ни одного ядрёного присловья…

— Значит, это судно не принадлежало Искаралу Прыщу.

— Ага. И остаётся…

— Только мул или Слуга.

Маппо кивнул. Потёр щетинистый подбородок.

— Не стану спорить, лодка с мулом, который тянет сети по мелководью, — картинка достаточно забавная, чтобы привлечь любопытство бога и заставить забрать обоих в коллекцию.

— Да, но какова же будет ценность приобретения без озера или пруда для полного вида? Нет, думаю, мы должны исключить мула из списка. Это судно принадлежит Слуге. Припомни, как споро он взобрался по верёвке…

— Припомни ужасный суп…

— Это была стирка, Маппо.

— Вот именно, Икарий! Но ты прав. Слуга когда-то рассекал волны на этой лодке.

— Значит, здесь мы сходимся во мнениях.

— Ага. Не очень-то повезло бедолаге с карьерой.

Икарий отряхнулся и воздел над головой метлу, словно боевой штандарт.

— Вот и новые вопросы к Искаралу Прыщу. Что ж, отправимся в обратный путь, Маппо?

Три часа спустя уставшие путники нашли верховного жреца Тени за столом в библиотеке. Искарал Прыщ сгорбился над Колодой Драконов.

— Вы опоздали, — проворчал он, не оборачиваясь. — Колода звенит от бешеной энергии. Мир снаружи пришёл в движение — ваша любовь к невежеству не стоит таких судьбоносных времён. Войдите в расклад, странники, или продолжайте блуждать на свой страх и риск.

Возмущённо фыркнув, Маппо подошёл к полке, на которой стояли кувшины с вином. Похоже, даже Икарий не нашёлся с ответом на слова верховного жреца: уронил метлу на пол и отодвинул стул напротив Искарала Прыща. Ягг был раздражён, так что вечер явно не располагал к спокойным беседам. Маппо налил две чаши вина, затем вернулся к столу.

Верховный жрец поднял колоду обеими руками, закрыл глаза и прошептал короткую молитву Престолу Тени. Он начал спиральный расклад, выложив сначала центральную карту.

— Обелиск! — проскрипел Искарал и нервно заёрзал на стуле. — Я так и знал! Прошлое-настоящее-будущее, здесь, сейчас, тогда, затем…

— Худов дух! — выдохнул Маппо.

На стол легла вторая карта, её верхний край перекрыл правый нижний угол Обелиска.

— Узел Тени — Покровитель убийц, за! — Все последующие карты падали на стол быстро, одна за другой, Искарал Прыщ называл их, словно остальные были слепыми или невеждами: — Опонны, Брат вверху, судьба, что тащит, дурная удача, невезение, просчёт, неблагоприятные обстоятельства… Скипетр… Престол… Королева Высокого дома Жизни… Пряха Высокого дома Смерти… Солдат Высокого дома Света… Рыцарь Жизни, Каменщик Тьмы… — Затем последовала ещё дюжина карт, а после верховный жрец откинулся на спинку стула, глаза — узкие щёлки, рот — широко открыт. — Обновление, воскрешение, минуя врата Худа. Обновление… — Он посмотрел прямо в глаза Икарию. — Ты должен отправляться в путь. Скоро.

— Ещё один героический поиск? — спросил ягг так тихо, что у Маппо тревожно поднялись волоски на загривке.

— Да! Неужели ты не видишь, глупец?

— Чего именно? — прошептал Икарий.

Искарал Прыщ, который явно не понимал, что жизнь его висит на волоске, вскочил и картинно указал на расклад.

— Всё же у тебя перед носом, идиот! Так ясно, как только может сказать мой повелитель, Владыка Тени! Да как ты вообще столько прожил? — В ярости жрец вцепился в редкие космы седых волос у себя на голове и принялся дёргать их во все стороны. Он даже подпрыгивал на месте. — Обелиск! Ты что, не видишь? Каменщик, Пряха, Скипетр, Королевы и Рыцари, Короли и Шуты!

Икарий молниеносно перегнулся через стол и обеими руками ухватил жреца за шею, поднял в воздух и потащил к себе по столешнице. Искарал Прыщ захрипел, выпучил глаза и слабо засучил ногами.

— Друг мой, — заговорил Маппо, который боялся, что придётся вмешаться, и пытался оторвать руки Икария от горла жертвы, прежде чем случилось непоправимое.

Ягг отбросил старика прочь, ему явно самому было не по себе от этой вспышки гнева. Икарий глубоко вздохнул.

— Говори яснее, жрец, — спокойно произнёс он.

Искарал Прыщ ещё немного покорчился на столе, сбрасывая на пол деревянные карты, затем притих. Поднял на Икария широко раскрытые и полные слёз глаза.

— Ты должен выступать в путь, — прохрипел он. — В Священную пустыню.

— Почему?

— «Почему»? «Почему»?! Ша’ик мертва!

— Приходится признать, — медленно проговорил Маппо, — что неумение отвечать — это у него в крови, наследственное. Не может просто, как водой дышать.

Оба сидели в прихожей, где поселили трелля. Искарал Прыщ исчез через несколько минут после того, как провозгласил свою весть, а Слугу друзья не видели с самого возвращения из зала с рыбацкой лодкой.

Икарий кивал.

— Он говорил о воскрешении. Это следует обдумать, потому что внезапная смерть Ша’ик идёт вразрез со всеми пророчествами, если только «обновление» не означает возвращение из врат Худа.

— А Искарал Прыщ ждёт, что мы явимся на это перерождение? Как легко он нас впутал в свою безумную паутину. Лично я рад, что ведьма умерла, надеюсь, на том свете она и останется. Восстания — это всегда кровь. Если её смерть оттолкнёт страну, которая уже стоит на грани мятежа, то вмешиваясь, мы подвергнем себя большой опасности.

— Ты боишься гнева богов?

— Я боюсь, как бы нас подспудно не использовали, Икарий, — они сами или их слуги. Кровь и хаос — вино и мясо для богов. Ну, для большинства из них, по крайней мере. Особенно для тех, что любят вмешиваться в дела смертных. Я ничем не хочу им помогать.

— Я тоже, друг мой, — сказал ягг, со вздохом поднимаясь со стула. — Тем не менее я бы хотел увидеть подобное воскрешение. Каким обманом возможно вырвать душу из лап Худа? Все ритуалы воскрешения, о каких я только слышал, неизбежно имели чудовищную цену. Даже если Худ и отпускает душу, он всегда обставляет дело так, чтобы выиграть при обмене.

Маппо прикрыл глаза и наморщил широкий, покрытый шрамами лоб. Друг мой, что мы здесь делаем? Я вижу твоё отчаяние, ты готов пойти любой тропой в надежде обрести откровение. Если бы я мог говорить с тобой открыто, я бы предостерёг тебя от поисков истины.

— Это древняя страна, — тихо проговорил трелль. — Мы даже гадать не можем, какие силы вкладывались в камень, песок и землю. Поколение за поколением. — Он встревоженно поднял глаза. — Всякий раз, когда мы ходили по окраинам Рараку, Икарий, я чувствовал, будто мы шагаем по тоненькой нити паутины, которая тянется от горизонта до горизонта. Древний мир лишь дремлет, и я чувствую, как он беспокойно ворочается во сне — сейчас сильней, чем прежде.

Не буди эту землю, друг мой, иначе она пробудит тебя.

— Что ж, — сказал Икарий после долгого размышления, — я отправлюсь туда в любом случае. Пойдёшь ли ты со мной, Маппо Трелль?

Не отрывая глаз от каменных плит пола, Маппо медленно кивнул.

Стена песка поднималась до самого охряного свода неба. Где-то внутри этого яростного, безумного вихря скрывалась Священная пустыня Рараку. Скрипач, Крокус и Апсалар сидели на взмыленных лошадях у начала тропы, которая вела вниз по склону холма и уходила в пустыню. В тысяче шагов впереди мир попросту исчезал.

До них доносился слабый, шипящий рёв.

— Я так понимаю, — тихо проговорил Крокус, — это не самая обычная песчаная буря.

Он пребывал в дурном расположении духа с самого утра, когда, проснувшись, обнаружил, что Моби опять исчез. В зверьке явно пробудились дикие инстинкты, и Скрипач сомневался, что они снова его увидят.

— Когда при мне говорили про Вихрь, — продолжил даруджийский вор, — я думал, это… ну… в переносном смысле. Образ, состояние — в таком роде. Так скажите мне, мы сейчас смотрим на настоящий Вихрь? Гнев богини?

— Как же восстание может родиться в сердце такой бури? — спросила Апсалар. — Тут даже глаза открыть — сложное дело, не говоря уж о том, чтобы подготовить мятеж, который охватит весь континент. Если, конечно, это не стена, за которой скрывается зона покоя.

— Похоже на то, — согласился Крокус.

Скрипач хмыкнул.

— Выбора у нас нет. Поедем вперёд.

Преследователи-гралы отстали от беглецов всего на десять минут и продолжали погонять своих не менее измученных коней. Воинов было не меньше двух десятков, и даже учитывая богоданные умения Апсалар и запас морантской взрывчатки в рюкзаке Скрипача, перспектива сражаться с гралами выглядела малопривлекательно.

Сапёр покосился на своих спутников. Ветер и солнце обожгли их лица, оставив лишь белёсые полоски в уголках глаз. Голодные, измученные жаждой, молодые люди едва держались в сёдлах от усталости, да и сам Скрипач наверняка выглядел не лучше. Хуже скорее всего, если учесть, что юношеским запасом сил он не располагал. А ведь Рараку уже отметила меня когда-то. Давным-давно. Я знаю, что нас ждёт там.

Юноша и девушка будто почувствовали колебания сапёра и ждали его решения с чем-то вроде почтения, несмотря на топот копыт, который уже раздавался на тропе за спиной.

Наконец Апсалар заговорила:

— Я хочу узнать больше… об этой пустыне. Её силе…

— Узнаешь, — проворчал Скрипач. — Лица прикройте. Поедем, поприветствуем Вихрь.

Буря обняла их, как гигантское крыло. Летящий песок словно обладал собственной волей, он неуклонно пробивался через складки телаб, будто тысячи загрубевших пальцев царапали кожу. Широкие полы плащей и концы кушаков устремились вверх, хлопая в тревожном ритме. Рёв наполнил воздух, зазвучал уже внутри головы.

Рараку пробудилась. Всё, что Скрипач чувствовал, когда в прошлый раз ехал по этой пустыне, ощущал как подспудное беспокойство, призрачное обещание кошмара под тонким слоем песка, теперь вырвалось на волю и упивалось свободой.

Пригнув головы, лошади медленно ступали вперёд, покачиваясь под порывами наполненного песком ветра. Под копытами открылась земля — плотно утрамбованная глина и каменное крошево — когда-то их укрывал слой мельчайшего белого песка, но он теперь пел в воздухе, и вместе с этим покровом с пустыни слетели и терпеливые, всеукрывающие века.

Путники спешились, закутали головы лошадям, затем повели их в поводу.

Под ногами появились кости. Проржавевшие части доспехов, колёса колесниц, останки коней и верблюдов, куски кожи, округлые камни, служившие фундаментом стен. Ранее безликая, пустыня ныне обнажила свои кости, и земля была усыпана ими так щедро, что Скрипачу оставалось только дивиться. Он и шагу не мог сделать так, чтобы под ногой что-то не хрустнуло.

Неожиданно дорогу преградил увенчанный камнями склон, который поднимался ступенями заметно выше голов спутников. Скрипач надолго остановился, а затем покрепче взялся за узду лошади и начал подъём. Оступаясь и скользя по крутому склону, путники наконец забрались наверх и оказались на дороге.

Она была вымощена искусно высеченными плитами так ровно и гладко, что между камнями едва можно было заметить тончайшие трещинки. Ошеломлённый Скрипач присел и стал разглядывать полотно дороги — это было нелегко, поскольку ветер нёс по камням потоки мелкого песка. Определить возраст дороги сапёр не смог. Он не сомневался, что даже под покровом песка на плитах должны были появиться следы износа, но не сумел их найти. Более того, инженерное искусство здесь намного превосходило всё, что Скрипачу доводилось видеть в Семи Городах.

В обе стороны дорога уходила вдаль — прямая, как стрела, насколько сапёр мог увидеть, щурясь от ветра. Она возвышалась, словно огромный волнолом, неприступный даже для такой чародейской бури.

Крокус наклонился к Скрипачу.

— Я думал, в Рараку нет дорог! — прокричал он, стараясь перекрыть пронзительный вой ветра.

Сапёр покачал головой: ответа у него не было.

— Пойдём по ней? — спросил Крокус. — Тут ветер не такой сильный…

Насколько мог судить Скрипач, дорога уводила на юго-запад, глубоко в сердце Рараку. На северо-востоке она, видимо, достигала Пан’потсунских холмов на расстоянии десяти лиг — если отправиться туда, можно выйти к холмам примерно на пять лиг южнее того места, где спутники свернули в пустыню. Особого смысла в том не было. Скрипач снова посмотрел на дорогу справа. В сердце Рараку. Говорят, там лежит оазис. В котором устроили лагерь Ша’ик и её мятежники. Сколько до него добираться? Можно ли найти воду по пути? Наверняка дорогу через пустыню прокладывали так, чтобы она проходила мимо источников пресной воды. Думать иначе — безумие, а строители этой дороги явно были слишком искусны, чтобы оказаться дураками. Треморлор… если будет на то воля богов, этот тракт приведёт нас к легендарным воротам. У Рараку есть сердце, говорил Быстрый Бен. Треморлор, Дом Азатов.

Скрипач сел на гральского мерина.

— Поедем по дороге! — прокричал он своим спутникам и указал рукой на юго-запад.

Те без возражений забрались в сёдла. Подчинились приказу, понял Скрипач, потому что оба ничего не знали об этой земле. И полностью положились на него. Худов дух, они думают, будто я знаю, что делаю. Сказать им сейчас, что идея найти Треморлор основана исключительно на вере, будто он вообще существует? И на том, что предположения Быстрого Бена обычно верны, хоть он и не любит объяснять, откуда что узнал? Сказать, что мы там скорее всего просто погибнем — если не от жажды, так от рук Ша’ик и её прихвостней-фанатиков?

— Скрип! — закричал Крокус и указал рукой на дорогу за спиной.

Сапёр обернулся и увидел, как группа гральских воинов взбирается по обочине не больше чем в пятидесяти шагах от маленького отряда. Преследователи разделились, выказывая не больше страха перед колдовской бурей, чем сам Скрипач и его спутники. В следующий миг гралы вывели коней на плоскую вершину, увидели добычу и испустили еле слышный боевой клич.

— Бежим? — спросила Апсалар.

Гралы уже взлетели в сёдла и доставали короткие копья.

— На беседу они, похоже, не настроены, — пробормотал сапёр. И добавил погромче: — Их оставьте мне! Скачите вперёд оба!

— Что, опять? — Крокус соскользнул с коня. — А какой смысл?

Апсалар последовала его примеру. Она шагнула к Скрипачу и заглянула ему в глаза.

— Если ты погибнешь, какие у нас шансы выжить в этой пустыне?

Да примерно такие же, как и со мной. Скрипач поборол желание сказать это вслух, просто пожал плечами и натянул арбалет.

— Я не собираюсь тут устраивать длинную битву, — заявил он, укладывая на ложе стрелу с морантской «руганью».

Гралы развернули коней на дороге. Опустив копья, замолотили пятками по бокам скакунов и помчались вперёд.

Вопреки всему Скрипачу стало невыносимо жаль этих гральских коней, но он прицелился и выстрелил. Стрела ударилась о каменное покрытие в трёх шагах перед атакующими всадниками. Раздался оглушительный взрыв, волна багрового пламени отбросила во все стороны летящий по ветру песок, смела гралов вместе с конями, словно рука бога, отбросила назад на дорогу и в стороны. Взметнулась кровь, и покрасневший песок градом посыпался на землю. В следующий миг ветер сдул прочь пламя и дым, оставив лишь извивающиеся в агонии тела.

Бессмысленная погоня, а теперь бессмысленная смерть. Я не грал. Стали бы вы за мной гнаться, если бы знали, что я только притворяюсь? Хотел бы я это у вас спросить, воины.

— Они нас, конечно, уже два раза спасли, — проговорил Крокус, — но эта морантская взрывчатка — ужасна, Скрипач.

Молча, сапёр зарядил ещё одну стрелу, набросил кожаный ремешок на костяной спусковой рычажок, чтобы закрепить его, а затем забросил тяжёлый арбалет за плечо. Взобравшись в седло, он собрал одной рукой поводья и сурово посмотрел на спутников.

— Не расслабляемся, — сказал Скрипач. — Мы можем внезапно напороться на другой отряд. Если так случится, попытайтесь пробиться через них.

Он легонько пришпорил мерина и поехал вперёд. Ветер ворвался в уши хохотом, в котором словно звучала радость при виде бессмысленного насилия. Этот хохот требовал продолжения. Вихрь пробудился — эта богиня безумна, совсем сумасшедшая — кому же по силам её остановить? Скрипач продолжал щуриться, вглядываясь в дорогу впереди, монотонную реку каменных плит, ведущую всё дальше в охряную воющую мглу. В пустоту.

Скрипач прорычал проклятье, пытаясь побороть чувство тщетности, завладевшее его мыслями. Нужно поскорее найти Треморлор — прежде чем Вихрь проглотит их целиком.

Аптор тёмной тенью маячил в тридцати шагах слева от Калама, легко и неутомимо шагал навстречу несущему песок ветру. Убийца уже почти радовался буре — каждый раз, когда ему удавалось как следует разглядеть этого нежеланного спутника, нервы натягивались, как струна. Калам уже сталкивался с демонами: на поле боя и на объятых войной улицах городов. Нередко в битву их бросали малазанские маги, так что демоны были своего рода союзниками, хоть и исполняли только приказы своих хозяев, не обращая внимания на всё остальное. Значительно реже, к счастью, убийца сталкивался с демонами, которых призвал враг. В этих случаях Калам заботился только о том, чтобы выжить, а для этого следовало бежать. Демоны состояли из плоти и крови — когда-то убийца даже слишком хорошо рассмотрел внутренности одного чудовища, которое разорвала «ругань» из арбалета Вала — но только дураки будут пытаться встать против холодной ярости и нерушимой целеустремлённости демона.

«В боях гибнут, — заметил как-то Скрипач, — только дураки и невезучие». Схватиться один на один с демоном — одновременно и глупость, и невезение.

При этом сам вид аптора резал Каламу глаза, словно железный клинок, скребущий гранит. Стоило чуть дольше сосредоточить взгляд на демоне, к горлу подкатывал ком тошноты. Убийца был совсем не рад подарку Ша’ик. Подарок… или шпион. Она разбудила Вихрь, и богиня взнуздала её, считай что одержала. Это скорее всего сильно разбавляет благодарность. Вдобавок, даже Дриджна не стала бы запросто отправлять такую мощь, как демон-аптор, просто для охраны. Выходит, друг Апт, доверять тебе нельзя.

За последние несколько дней Калам пытался оторваться от зверя: бесшумно уходил из лагеря за час до рассвета, нырял в самое густое марево песчаной бури. Обогнать демона было невозможно — тот мог дать фору в скорости и выносливости любому земному животному, и несмотря на все усилия, Апт шёл за Каламом, словно хорошо натасканный пёс — спасибо ещё, что держался на расстоянии.

Ветер впивался в каменистые холмы с ненасытной яростью, цеплялся за трещины и расселины, словно жаждал утащить в небо каждую крохотную песчинку. Гладкие, округлые купола выжженного солнцем известняка, обрамлявшие неглубокую долину, по которой ехал убийца, старели на глазах, покрываясь бесчисленными морщинами и шрамами.

Шесть дней тому Калам оставил позади холмы Пан’потсуна, пересёк невидимую границу и оказался рядом с другой грядой холмов, которые назывались Анибадж. Земли столь далеко к югу от Рараку были уже не так хорошо известны убийце. Иногда он забредал сюда по нахоженным торговым тропам, которые огибали эти холмы с востока. На Анибадже не жило ни одно племя, хоть и ходили слухи про скрытые в холмах монастыри.

Прошлой ночью Вихрь выкатился из Рараку: затмевающая звёзды приливная волна чародейства потрясла Калама, хоть он и ожидал её неминуемого появления. Дриджна пробудилась в таком голоде, что даже убийца ужаснулся. Он уже опасался, что пожалеет о своей роли в этом деле, и каждый новый взгляд на Апта только усиливал это предчувствие.

Никаких признаков жизни — открытой или тайной — на Анибадже Калам не замечал. Изредка попадались развалины крепостей, которые намекали, что прежде тут обитали люди, но — ничего больше. Если аскеты и монахини действительно таились в этой пустоши, благословения их богов надёжно укрыли их от смертного ока.

И всё же, сгорбившись в седле под неустанно бьющим в спину ветром, Калам не мог отделаться от чувства, что за ним следят. Чувство перешло в уверенность за последние шесть часов. Кто-то был там — человек или зверь — за пределами видимости, каким-то образом шёл по следу. Калам знал, что запах — его и лошади — ветер несёт только вперёд и наверняка развеивает уже в десяти шагах. И следы копыт тоже существовали лишь несколько секунд. Если только преследователь не отличался заметно лучшим зрением, чем убийца, во что Калам не верил, тот мог оставаться невидимым и не сбиться со следа лишь при помощи… чародейства, Худ его дери. Этого-то мне и не хватало.

Убийца покосился налево и различил грузную фигуру Апта, его странную механическую походку, позволявшую не отставать от всадника. Демон не выказывал признаков тревоги — а если и наоборот, как узнать? — но это совершенно не утешило Калама, напротив, в груди крепло тяжкое подозрение, что демон приставлен к нему отнюдь не для защиты.

Ветер внезапно стих, рёв сменился шипением опадающего песка. Крякнув от удивления, Калам натянул поводья и оглянулся через плечо. Граница бури стояла ровной стеной в пяти шагах позади. Из вихря летел песок и складывался в зубчатые дюны вдоль чуть изогнутого рубежа, уходившего к горизонту на запад и на восток. Небо над головой посветлело и приобрело оттенок начищенной бронзы. Солнце висело в часе перед закатом, словно шар литого золота.

Убийца проехал ещё дюжину шагов, затем снова остановился. Апт не вышел из-за стены бури. По телу Калама пробежал тревожный холодок, и убийца потянулся к арбалету, висевшему на луке седла.

Коня вдруг обуял страх, и животное дёрнулось вбок, подняв голову и прижав уши. В воздухе повис сильный пряный запах. Калам скатился с седла в тот миг, когда что-то мелькнуло в воздухе рядом. Выпуская из рук незаряженный арбалет, убийца обнажил оба длинных ножа в полёте, ещё до того, как врезался правым плечом в мягкий песок, перекатился и, пригнувшись, встал на ноги. Нападавший — громадный пустынный волк — не смог перебраться через отшатнувшуюся лошадь и теперь пытался спрыгнуть с перекошенного седла, не сводя янтарных глаз с Калама.

Убийца ринулся вперёд, нанося удар узким клинком в правой руке. Слева на него прыгнул другой волк — тяжкая груда мускулов, разинутая пасть — и повалил Калама на землю. Левая рука оказалась прижата к земле весом зверя. Длинные клыки впились в кольчугу на плече. Звенья с треском разлетелись, зубы коснулись плоти.

Калам вытянул правую руку и вогнал остриё длинного ножа в бок волку, так что клинок прошёл под хребтом перед бедром животного. Пасть распахнулась; взвизгнув, волк попытался отскочить. Когда убийца попытался высвободить клинок, он почувствовал, как лезвие упёрлось в кость. Арэнская сталь согнулась… и сломалась.

Волк завыл от боли, отпрыгнул, выгнув спину, завертелся, словно пытаясь ухватить собственный хвост, потянулся клыками к торчавшему из раны обломку.

Сплюнув песок, Калам перекатился на ноги. Лошадь дико взбрыкнула и сбросила с себя первого волка. Тяжёлое копыто угодило ему в голову. Теперь зверь стоял, покачиваясь, в дюжине шагов от убийцы, из носа лилась кровь.

Другие волки оставались где-то за стеной бури, их рычание, визг и лай слегка приглушил ветер. Они сражались с кем-то — это было понятно. Калам вспомнил, что Ша’ик говорила о д’иверсах, которые напали на аптора — но отступили — несколько недель назад. Похоже, оборотень решил попробовать ещё раз.

Убийца увидел, как его лошадь рванулась прочь по тропе, на юг. Он резко обернулся к двум волкам, но те уже исчезли, только два кровавых следа уводили обратно за стену бури. Внутри Вихря все звуки боя стихли.

В следующий миг показался Апт. По его бокам струилась кровь и капала с тонких, как иглы, клыков, жутко подчёркивая врождённую улыбку демона. Апт повернул вытянутую голову и смерил Калама взглядом чёрного, умного глаза.

Калам нахмурился.

— Я сильно рискую и без твоих проклятых свар, Апт.

Демон щёлкнул челюстью, змеиный язык метнулся вперёд, чтобы слизнуть кровь с зубов. Калам заметил, что демон дрожит — одна из ран на шее выглядела глубокой.

Со вздохом убийца добавил:

— Тобой займёмся, когда найдём мою лошадь. — Он потянулся к небольшой фляжке у пояса. — Но, по крайней мере, я могу хоть раны тебе промыть. — Калам шагнул вперёд.

Демон отпрянул, угрожающе склонив голову. Калам остановился.

— Ну, нет, так нет.

Он нахмурился. Было что-то странное в демоне, который стоял на низком выбеленном валуне, склонив голову, раздувая ноздри и принюхиваясь. Калам нахмурился сильнее. Что-то… Через минуту убийца снова вздохнул, взглянув на сломанный нож в правой руке. Почти всю свою взрослую жизнь Калам носил парные клинки, в них, точно в зеркале, отражались две его верности. Которую из них я теперь потерял?

Он смахнул пыль со своей телабы, подобрал арбалет, повесил на плечо, а затем зашагал на юг по тропе, ведущей к дальней долине. Рядом, теперь уже ближе, двигался Апт, низко склонив голову и взбивая единственной передней ногой тучки пыли, которая в лучах закатного солнца горела красным.

Глава седьмая

Смерть станет мне мостом.

Тоблакайская поговорка

Дукер видел догоравшие повозки, трупы лошадей, ослов, мулов, тела мужчин, женщин и детей, разбросанные обломки мебели, одежды и прочих хозяйственных мелочей, укрывавшие долину к югу от Хиссара, насколько хватал глаз. Тут и там возвышались горы трупов, словно курганы из плоти — здесь воины дали свой последний, отчаянный бой. Это была бойня без малейшего намёка на милосердие, пленных не брали.

В нескольких шагах перед историком застыл сержант: молча, как и его люди, он рассматривал последствия сражения в долине Вин’тила, которое впоследствии назовут по имени деревушки Бат’рол, что располагалась менее чем в лиге отсюда.

Дукер перегнулся через седло и сплюнул.

— А раненый зверь-то показал клыки, — мрачно сказал он.

Ну, молодчина, Колтейн! Они не раз задумаются, прежде чем схлестнуться с тобой вновь. Трупы убитых принадлежали хиссарцам — даже детей бросили в пекло сражения. Чёрные, изорванные шрамы пересекали поле битвы, как будто когти божества опустились на эту землю, приняв участие в побоище. Куски обгорелого мяса — людей и животных, понять было невозможно — заполняли эти шрамы. Накидочники шныряли над трупами олицетворением немого безумия. Воздух вонял магией, итог столкновения Путей оседал повсюду жирным пеплом. Историк уже не чувствовал ужаса, его сердце ожесточилось, и он испытывал только облегчение.

Где-то на юго-западе находились солдаты Седьмой, остатки верных хиссарцев и виканцы. И десятки тысяч малазанских беженцев, лишившихся своих пожитков… но не жизней. Угроза же никуда не делась. Уже сейчас войска Апокалипсиса начинали перегруппировку: поодиночке или небольшими группами выжившие пробирались к оазису Мейла, где ожидали подкрепления от Сиалка и появления припозднившихся племён пустыни. Когда вновь начнётся погоня, они всё ещё будут значительно превосходить числом измотанную армию Колтейна.

Один из людей сержанта вернулся из своей вылазки на запад.

— Камист Релой жив, — сообщил он. — Ещё один Высший маг ведёт новую армию с севера. В следующий раз ошибок не будет.

Воины испытали облегчение явно меньшее, чем если бы услышали они эти слова ещё вчера. Сержант кивнул, его губы сжались в тонкую линию.

— Значит, мы присоединимся к остальным в Мейле.

— Без меня, — прохрипел Дукер.

Он поймал на себе неодобрительные взгляды.

— Не сейчас, — добавил историк, вглядываясь в поле битвы. — Сердце подсказывает мне, что я найду тело племянника здесь… где-то здесь.

— Сначала ищи среди выживших, — заметил один из солдат.

— Нет. В моём сердце нет страха, лишь уверенность. Скачите вперёд. Я присоединюсь к вам до наступления сумерек. — Он тяжело, в упор, посмотрел на сержанта. — Скачите.

Тот молча взмахнул рукой.

Дукер смотрел, как они уезжают на запад, и знал: если и увидит их снова, то уже из рядов малазанской армии. И тогда они будут мало напоминать людей. Игра, в которую должен сыграть разум, чтобы дать волю разрушениям. Он не раз стоял в рядах армии, чувствуя, как солдаты ищут и находят такое место в своём разуме, холодное и безмолвное, благодаря которому мужья, отцы, жены и матери становятся убийцами. Это удавалось им от раза к разу всё проще. До тех пор, пока ты уже не сможешь это место покинуть.

Историк поскакал на поле боя, отчаянно желая догнать армию. Не лучший момент для того, чтобы ехать одному в самом сердце недавнего сражения, где каждый обломок, каждый кусок обгорелой и изорванной плоти беззвучно вопил от ярости. Поля битв сочились безумием, будто кровь, впитавшаяся в землю, помнила боль и ужас и таила в себе отголоски воплей и смерти.

Мародёров не было, только мухи, накидочники, ризаны и осы — мириады крылатых духов Худа мелькали и гудели вокруг, пока он ехал вперёд. В полумиле впереди двое всадников галопом промчались по южной гряде на запад. Телабы беспорядочно развевались у них за спинами.

К тому времени, как Дукер достиг подножия невысокой гряды, всадники скрылись из виду. Пыльная дорога впереди была изрыта следами повозок. Колонна, покинувшая поле сражения, уходила в боевом порядке, а ширина оставленного следа говорила о том, что она была огромной. Девять, десять повозок в ряд. Домашний скот. Запасные лошади… Королева грёз! Как Колтейн надеется защитить всё это? Целых две тысячи беженцев, возможно, больше — и каждый требует стену солдат для защиты себя, драгоценного — даже Дассем Ультор не решился бы на такое.

Далеко на юге небо окрасилось ржаво-коричневым. Как и Хиссар, Сиалк пылал. Но в городе находились лишь небольшой гарнизон морпехов, крепость и военный лагерь у пристани, с собственной дамбой и тремя сторожевыми кораблями. С Оппоновым счастьем, они отступили, хотя, по правде говоря, Дукер мало на это надеялся. Скорее всего, они отправились защищать мирных малазанцев — добавив свои трупы к этой бойне.

Было довольно легко идти по следу, оставленному армией Колтейна и беженцами, — на юго-запад, в глубь материка, в Сиалк-одан. Ближайший город, где они могли получить помощь, Карон-Тепаси, располагался в шестидесяти лигах, а в степях между оданом и городом кочевали враждебные кланы титтанов. И Апокалипсис Камиста Релоя идёт за ними по пятам. Дукер знал, что если и догонит армию, то лишь затем, чтобы погибнуть вместе с ней.

Впрочем, восстание могли подавить и в другом месте. Был Кулак в Карон-Тепаси, и другой — в Гуране. Если один из них или оба преуспели в подавлении волнений в своих городах, то у Колтейна появится ещё одно подходящее убежище. И всё же, такое путешествие через одан займет не один месяц. Хотя пастбищ для домашнего скота полным-полно, источников воды мало, а засушливый сезон только начался. Нет, даже представить себе такой переход — верх отчаяния. Это просто безумие.

Остаётся только… контратака. Стремительный, смертоносный штурм, взятие Хиссара. Или Сиалка. Разрушенный город предоставлял больше возможностей для защиты, чем степной простор. Более того, малазанский флот смог бы прийти на выручку — Пормкваль, может, и глупец, но вот адмирал Нок — отнюдь. Нельзя просто так оставить Седьмую армию, ведь без неё будет потеряна малейшая надежда быстро задушить восстание.

На данный момент, однако, было очевидно, что Колтейн ведёт свою колонну к ручью Дридж, и несмотря на то что Кулак выступил в путь раньше, Дукер рассчитывал нагнать его ещё до прибытия туда. Сейчас вода была для малазанцев первоочередной потребностью. Камист Релой это тоже знал. Он загнал Колтейна в положение, в котором не хотел бы оказаться ни один военачальник, — в ситуацию предсказуемости. Чем меньше вариантов было у Кулака, тем отчаяннее становилась ситуация.

Историк ехал дальше. Он продолжал идти по каменистому следу, солнце медленно клонилось к западу, и безучастность светила заставляла Дукера чувствовать себя незначительным, все надежды и страхи казались бессмысленными. На обочине то и дело попадались брошенные без погребальных церемоний трупы беженцев и солдат, умерших от ран. Тела раздулись под солнцем, кожа стала тёмно-красной, покрылась чёрными пятнами. Наверняка решение оставить тела непогребёнными далось непросто. Дукер чувствовал привкус отчаяния в поступках отступающей армии.

За час до заката в полулиге поднялась туча пыли. Титтанские наездники, догадался историк, мчатся во весь опор к ручью Дридж. Спокойного похода Колтейну и его людям не будет. Молниеносные атаки всадников станут разорять караулы лагеря; неожиданные набеги с целью увести скот, горящие стрелы, летящие в повозки беженцев… ночь непреходящего ужаса.

Глядя, как титтаны медленно вырываются вперёд, Дукер подумал, не пустить ли измученную лошадь лёгким галопом. Наверняка наездники вели с собой запасных коней, историку же придется загнать свою лошадь в попытке добраться до Колтейна раньше их. А затем он только и сможет, что сообщить Кулаку о неизбежном. К тому же Колтейн должен знать, что его ожидает. Он знает, ведь он и сам когда-то шёл в бой с предводителем повстанцев и так же теребил отступающую имперскую армию на Виканских равнинах.

Дальше историк ехал рысью, размышляя об опасностях предстоящей ночи: о том, как миновать расположение врага, как подобраться к разъездам Седьмой, которые и так уже наверняка на взводе. Чем больше он думал об этом, тем призрачнее казались его шансы дожить до утра.

Багровое небо потемнело внезапно, как бывает лишь в пустыне, — и окрасило воздух цветом подсохшей крови. За мгновение до того, как ушёл последний свет, Дукер рискнул оглянуться. Он увидел зернистую тучу, устремившуюся на юг и расширявшуюся на глазах. Казалось, она сверкала сотнями тысяч блёклых отблесков, будто ветер трепал берёзовую листву на опушке обширного леса. Накидочники, миллионы накидочников, оставив Хиссар позади, летели на запах крови.

Он говорил себе, что их вел безотчетный голод. Он говорил себе, что потёки, пятна и кляксы в этом клубящемся, заполнившем всё небо облаке лишь случайно принимали форму лица. Худу, в конце концов, не требовалось объявлять о своём присутствии. Да и не славился этот бог склонностью к мелодраме. Какая ирония: Повелитель Смерти имел репутацию чрезвычайно скромного божества. Увиденное Дукером было вызвано страхом, слишком человеческой потребностью находить символическое значение в бессмысленных событиях. Ничего более.

Дукер пустил лошадь галопом, снова устремив взгляд в разраставшуюся тьму впереди.

С гребня невысокого холма Фелисин наблюдала за бурлившей долиной. Словно волна безумия выплеснулась из городов, из умов мужчин и женщин, и запятнала природный мир. С приближением сумерек, когда они со спутниками приготовились покинуть лагерь для ночного перехода, песок в долине начал дрожать, словно поверхность озера под дождём. Появились жуки — чёрные, размером с большой палец Бодэна — они ползли единым мерцающим приливом, который вскоре захлестнул весь простор пустыни. Тысячи, сотни тысяч насекомых двигались как один, и в этом движении чувствовалась общая цель. Геборик, вечный учёный, ушёл, чтобы выяснить, куда они направляются. Фелисин смотрела, как он шагает по кромке армии насекомых, а после исчезает из виду за следующей грядой.

С тех пор прошло двадцать минут.

Рядом с ней присел на корточки Бодэн, его руки лежали на большом заплечном мешке. Бодэн щурился, вглядываясь в густеющий мрак. Она ощущала его растущее тягостное волнение, но решила, что не станет говорить вслух о причине их общего беспокойства. Временами Фелисин удивлялась представлению Геборика о том, что было значимым, а что нет, и думала, не является ли старик на самом деле обузой.

Отёк спал, теперь она могла видеть и слышать, но более глубокая боль никуда не делась, будто личинки кровного слепня оставили нечто в её плоти, гниение, которое не просто изуродовало её, но оставило след в душе. Яд отравлял её изнутри. Сны были наполнены видениями крови, непрекращающимся, алым потоком, который нёс её, словно разбитый корабль, от рассвета к закату. Со времени их побега из Черепка миновало шесть дней, и где-то в глубине сознания уже шевельнулось радостное ожидание следующего такого сна.

Бодэн заворчал.

Вновь показался Геборик, возвращался он мерной трусцой вдоль края котловины. Приземистый сгорбленный старик был похож на огра, вылезшего из детских сказок, что рассказывают на ночь. Обрубки-культи на месте рук, вот сейчас он подымет их и окажется, что они заканчиваются зубастыми ртами. Сказки, чтобы пугать детей. Я бы могла писать такие. Мне даже воображение не понадобится, хватит того, что я вижу вокруг. Геборик, мой покрытый вепрями огр. Бодэн, с багровым шрамом вместо уха, волосы спутанные и жёсткие, точно звериный мех, сморщенная кожа. Такой парочки не хочешь — испугаешься.

Старик добрался до них, присел на корточки, чтобы надеть заплечный мешок.

— Невероятно, — пробормотал он.

Бодэн снова заворчал:

— А обойти их можно? Я не собираюсь брести по колено в жуках, Геборик.

— Да, конечно, довольно просто. Они просто мигрируют к соседней котловине.

Фелисин фыркнула:

— И ты считаешь, что это невероятно?

— Да, — подтвердил Геборик, ожидая, пока Бодэн подтянет ремни на мешке. — Завтра ночью они двинутся к следующему участку глубокого песка. Понимаешь? Как и мы, они направляются на запад, и тоже доберутся до моря.

— А потом что? — спросил Бодэн. — Поплывут?

— Не имею ни малейшего понятия. Вероятнее всего, повернут обратно и отправятся на восток, к другому берегу.

Бодэн закрепил рюкзак и поднялся.

— Как жук, ползущий по ободку кубка, — сказал он.

Фелисин покосилась на него, она вспомнила свой последний вечер с Бенетом. Тот сидел за столом в таверне Булы и глядел, как мухи ползают по ободку его кружки. Одна из немногих картин, которые она могла воскресить в памяти. Бенет, мой любовник, Мушиный Король на ободке Черепка. Бодэн оставил его гнить, поэтому он не смотрит мне в глаза. Головорезы не умеют врать. Он поплатится за это — рано или поздно.

— Следуйте за мной, — бросил Геборик и двинулся вперёд. Его ноги увязали в песке, и казалось, будто старик идёт на культях, таких же, какими заканчивались его руки. Он всегда выходил в путь бодро, выказывал энергичность, которая казалась Фелисин нарочитой, будто Геборик пытался отрицать то, что был старым, самым слабым из них. Последнюю треть ночи он будет тащиться за ними на расстоянии семи или восьми сотен шагов позади, с опущенной головой, волочить ноги, шатаясь под тяжестью заплечного мешка, сгибаясь почти вдвое.

Похоже, у Бодэна карта была прямо в голове. Неведомый источник информации оказался точным и правдивым. И хотя пустыня представлялась безжизненной, непреодолимой стеной мёртвой земли, здесь можно было найти воду. Наполняемые ручьями озерца среди обнажений каменных пород, скопления жидкой грязи, окружённые следами животных, которых они никогда не видели. Туда можно было запустить руку по локоть, иногда меньше, и найти живительную воду.

Путники несли с собой еды на двенадцать дней, на два больше, чем необходимо для путешествия к побережью. Запас небольшой, но его должно хватить. Несмотря на это, они слабели. Каждую ночь преодолевали всё меньшее расстояние в часы между закатом и восходом солнца. Месяцы, проведённые в Черепке, на работе в душных шахтах, существенно сократили в них некий жизненно важный резерв.

Все знали об этом, но никто не говорил вслух. Теперь их преследовало время — самый терпеливый из слуг Худа, и каждую ночь они отставали всё больше, становились всё ближе к той точке, где воля к жизни уступит место всеобъемлющему спокойствию. Сладостное обетование таится в том, чтобы сдаться, но дабы осознать это, нужно пуститься в путешествие. Духовное путешествие. Нельзя пешком прийти к Худовым Вратам, они просто окажутся перед тобой, когда рассеется туман.

— О чём думаешь, девочка? — спросил Геборик.

Они пересекли два хребта и очутились на иссохшем плоскогорье. Звёзды железными шипами блестели над головой. Луна ещё не взошла.

— Мы живем в густом тумане, — ответила она, — всю жизнь.

Бодэн заворчал:

— Это дурханг говорит.

— Не знал, что ты такой шутник, — окоротил его Геборик.

Бодэн ничего не ответил. Фелисин мысленно улыбнулась. Головорез теперь едва ли два слова произнесёт до конца ночи. Ему не нравится, когда над ним смеются. Это стоит запомнить, пригодится, когда нужно будет в следующий раз его заткнуть.

— Прости меня, Бодэн, — сказал Геборик после недолгого молчания. — Слова Фелисин привели меня в раздражение, и я выместил его на тебе. Более того, мне понравилась твоя шутка, пусть и непреднамеренная.

— Брось, — вздохнула Фелисин. — Этот упрямый мул в конечном счёте выберется из стойла, но сам, заставить его ты не сможешь.

— Что ж, — сказал Геборик, — хоть отёк и сошёл с твоего языка, но яд всё же остался.

Она вздрогнула. Знал бы ты, насколько прав.

Ризаны промчались по-над потрескавшейся поверхностью плоскогорья, единственные спутники беглецов сейчас, когда они оставили жуков позади. Беглецы больше никого не видели с тех пор, как пересекли Утопное озеро в ночь досийского восстания. Побег не вызвал ни малейшей реакции: не было маниакального преследования и громких сигналов тревоги. Для Фелисин всё это сделало драму той ночи ничтожной. При всей важности, беглецы были лишь песчинками в буре бо́льшей, чем сами могли осознать. Эта мысль ей понравилась.

Но имелись и причины для беспокойства. Если восстание перекинется на материк, беглецы дойдут до побережья, только чтобы умереть в ожидании корабля, который никогда не прибудет.

Они добрались до низкого иззубренного кряжа голых скал, который в свете звёзд отливал серебром и походил на позвоночник громадного змея. За ним раскинулась волнообразная ширь песка. Что-то вздымалось из дюн шагах в пятидесяти впереди, угловатое, словно упавшее дерево или мраморная колонна, хотя, когда путники подошли ближе, они разглядели нечто перекошенное, искривлённое.

Унылый ветер шуршал песком, извиваясь, как укушенный пауком танцор. Песчинки поглаживали икры ног. Покосившаяся колонна или что это там было оказалась дальше, чем казалось Фелисин. Когда новое ощущение пространства сформировалось у неё в голове, Фелисин с шипением выдохнула сквозь зубы.

— О да, — прошептал в ответ Геборик.

Нет, не в пятидесяти шагах, похоже, в пятистах, смазанная ветром поверхность показала им своё непостоянство. Долина не была ровным отрезком плоскогорья. Поднимаясь и опускаясь, земля волнами расходилась от этого объекта. От такого зрелища у неё закружилась голова.

К тому времени, как они достигли монолита, серп луны взошёл над южным горизонтом. В молчаливом согласии Бодэн и Геборик сбросили дорожные мешки. Головорез тут же уселся и оперся о свой, более не обращая внимания на безмолвное сооружение, возвышавшееся над ним.

Геборик достал фонарь и коробку с огнивом из рюкзака, подул на выложенные угли, после поджёг вощёный фитиль, который прежде использовал, чтобы засветить фонарь. Фелисин не дала себе труда помочь, увлечённо наблюдая, как он справляется с задачей — невероятно проворно, вопреки его неуклюжим, покрытым шрамами культям.

Просунув предплечье под ручку фонаря, старик поднялся и приблизился к тёмному монолиту.

Пятьдесят человек, взявшись за руки, не смогли бы обхватить его основание. Изгиб находился на уровне в семь-восемь ростов — около трёх пятых от общей высоты. Камень выглядел покоробленным и отполированным одновременно, тёмно-серым в бесцветном свете луны.

Геборик подошел к монолиту. В свете фонаря камень оказался зелёным. Фелисин смотрела, как запрокидывается голова историка, когда тот разглядывал монолит. Потом сделал шаг вперёд и прижал культю к поверхности. Мгновением позже он сделал шаг назад.

Рядом послышался плеск воды — это Бодэн пил из бурдюка. Фелисин протянула руку, и через мгновение он передал бурдюк ей. Заскрипел песок: вернулся Геборик. Бывший жрец присел на корточки.

Фелисин предложила ему бурдюк. Старик отрицательно покачал головой, жабье лицо исказила обеспокоенная гримаса.

— Самая большая колонна, которую ты когда-либо видел, Геборик? — спросила Фелисин. — В Арэне есть колонна… говорят… высотой как двадцать человек, вырезанная в виде спирали снизу доверху. Однажды Бенет описывал её мне.

— Видел я её, — проворчал Бодэн. — Не такая широкая, но, наверно, выше. Из чего сделана эта, жрец?

— Нефрит.

Бодэн флегматично хмыкнул, но Фелисин заметила, как слегка распахнулись его глаза.

— Ну, видывал я и выше. Видывал и шире…

— Умолкни, Бодэн, — буркнул Геборик, обхватывая себя руками. Он уставился на громилу из-под кустистых бровей. — Эта штука там — не колонна, — прохрипел старик. — Это палец.

Восход прокрался на небо, разбрасывая по земле тени. Детали резного нефритового пальца медленно вырисовывались в полутьме. Бугорки и складки кожи, узоры на подушечке пальца, всё стало видимым. Как и возвышение в песке прямо под ним — второй палец.

Пальцы крепятся к ладони. Ладонь к руке, рука к телу… Такую последовательность диктует логика, подумала Фелисин, но это невозможно. Ничего подобного не могло быть создано, не могло стоять вертикально, не могло сохраниться целиком. Ладонь, но нет руки, нет тела.

Геборик не проронил ни слова, сидел, обхватив себя культями, неподвижно, а ночная темнота таяла. Запястье, касавшееся строения, он поджал под себя, как будто память об этом прикосновении несла боль. Разглядывая его в нарастающем свете, Фелисин вновь подивилась его татуировкам. Они будто углубились, стали чётче.

Бодэн наконец встал и принялся устанавливать две небольшие палатки неподалеку от основания пальца, там, где тень продержится дольше всего. На возвышающийся монолит он не обращал внимания, будто тот был не более чем стволом дерева, — хлопотал себе вокруг, вгоняя длинные тонкие шипы в песок сквозь медные петли краёв первой палатки.

Солнце поднялось выше, и оранжевый оттенок разлился в воздухе. И хотя Фелисин уже видела на острове такой оттенок в небе, он никогда не был таким насыщенным. Девушка почти могла ощутить его вкус, горький, словно железо.

Когда Бодэн взялся за вторую палатку, Геборик наконец встал и запрокинул голову, принюхиваясь к воздуху, прищурился, глядя вверх.

— Худов дух! — прорычал он. — Неужто мало было?

— Что такое? — требовательно спросила Фелисин. — Что не так?

— Была буря, — сказал бывший жрец. — Это отатараловая пыль.

Бодэн застыл у палаток. Провел рукой по своему плечу, потом ухмыльнулся, глядя на ладонь.

— Оседает, — сказал.

— Нам лучше укрыться…

Фелисин хмыкнула:

— Как будто это поможет! Мы добывали эту дрянь, если вы забыли. Как бы она на нас ни действовала, своё мы уже получили.

— В Черепке мы могли вымыться вечером, — возразил Геборик, просовывая руку под перевязь мешка с едой и оттаскивая его к палаткам.

Она увидела, что он все ещё плотно прижимает к груди вторую культю, ту, которой прикоснулся к камню.

— Думаешь, есть разница? — бросила она. — Если так, то почему все маги, которые там работали, умерли или сошли с ума? Ты нелогичен, Геборик…

— Вот и сиди там тогда, — отрезал старик, ныряя под полог первой палатки и втаскивая рюкзак за собой.

Фелисин уставилась на Бодэна. Головорез пожал плечами и продолжил устанавливать вторую палатку, особо не торопясь.

Фелисин вздохнула. Она вымоталась, но спать пока не хотела. Если залезет в палатку, то, скорее всего, будет просто лежать там с открытыми глазами, изучая узоры ткани над головой.

— Лучше бы внутрь, — сказал Бодэн.

— Мне не хочется спать.

Он шагнул ближе, плавным, кошачьим движением.

— Мне плевать, хочешь ты спать или нет. Будешь сидеть под солнцем, оно тебя высушит, значит, будешь пить больше воды, значит, меньше достанется нам, значит, лезь в эту треклятую палатку, девочка, пока я не надавал тебе по заднице.

— Если бы Бенет был здесь, он бы…

— Ублюдок мёртв! — прорычал Бодэн. — И Худ утащил его гнилую душонку в глубочайшую пропасть!

Она презрительно усмехнулась:

— Какой ты храбрый сейчас. Ты бы не посмел бросить ему вызов.

Он оглядел её, как кровного слепня, угодившего в паутину.

— А вдруг бросил, — сказал он. Хитрая ухмылка скользнула по его лицу за мгновение до того, как он отвернулся.

Внезапно озябшая, Фелисин смотрела, как головорез дошел до палатки, присел на корточки и залез внутрь. Меня не обманешь, Бодэн. Ты был дворнягой, шныряющим по улицам, только и разницы, что улицы теперь остались позади. Ты бы корчился в песке у ног Бенета. Будь он здесь. Она помедлила ещё минуту — всем назло, а после укрылась в своей палатке.

Развернув спальный мешок, Фелисин улеглась. Отчаянное желание провалиться в сон не давало ей уснуть. Она смотрела на тёмные изъяны в ткани, мечтая, чтобы у неё было немного дурханга или кувшин вина. Алая река её снов превратилась в объятья — безопасные, дружеские. В памяти всплыл отголосок видения — и все чувства, которые оно вызвало. Течение этой реки имело цель, определенную и безжалостную. В объятьях тёплого течения она ощущала себя ближе к пониманию этой цели. Знала, что скоро обнаружит эту цель, и с тем знанием изменится её мир, станет намного больше, чем сейчас. Не просто девчонка — пухлая, помятая, использованная, — ви́дение будущего сузилось до дней, хотя должно бы охватывать десятилетия, девчонка, которая может назвать себя молодой, лишь иронично ухмыляясь. Всё, что обещал ей сон, — ценность презрения к себе — точка раздвоения меж временем сна и бодрствования, меж тем, что было, и тем, что могло бы быть. Напряжённое противостояние между действительной реальностью и воображаемой, так бы Геборик сформулировал это со своей критической, пропитанной ядом точки зрения. Знаток человеческой природы был невысокого мнения о Фелисин. Он высмеял бы её понимание судьбы; её вера в то, что сны могут предложить нечто ощутимое, дала бы ему повод выразить своё презрение. Не то чтобы ему нужен был повод. Я ненавижу себя, но он ненавидит всех остальных. Кто из нас утратил больше?

Она проснулась будто с похмелья, во рту чувствовались сухость и привкус ржавчины. Воздух был зернистым, бледно-серый свет проникал под полог. Снаружи Фелисин услышала звуки сборов: что-то коротко пробормотал Геборик, проворчал в ответ Бодэн. Фелисин закрыла глаза, силясь снова окунуться в мерное течение реки, несшей её сквозь сон, но реки больше не было.

Она села, морщась от возмущённых воплей каждого сустава. Те двое испытывали то же самое, она это знала. Нехватка питательных элементов, предположил Геборик, хоть он и не знал, каких именно. У них были сушёные фрукты, полоски копчёного мяса мула и какой-то досийский хлеб, тёмный и твёрдый, как кирпич.

Она вылезла из палатки в прохладу утреннего воздуха, мышцы болели. Двое мужчин сидели и ели, перед ними были разложены узелки с припасами. Оставалось немного, за исключением хлеба — солёного, от него невыносимо хотелось пить. Геборик пытался было настоять, чтобы хлеб они съели в первую очередь — в первые несколько дней — пока они ещё были сильны, не обезвожены, но ни она, ни Бодэн не послушались, и по какой-то причине старик оставил эту идею уже во время следующего привала. Фелисин подшучивала над ним за это, как ей сейчас вспомнилось. Неохота следовать собственному совету, а, старик? И всё же совет был дельный. Они достигнут усыпанного солью, смертоносного побережья, имея при себе лишь ещё более солёный хлеб и крошечный запас воды, чтобы утолить жажду.

Возможно, мы не послушались, поскольку никто из нас не верил, что дойдём до побережья. Быть может, Геборик решил так же после первой трапезы. Только я не продумывала всё настолько вперёд, верно? Неразумное приятие тщетности всего. Я высмеяла и отвергла его совет в пику ему, вот и всё. Что касается Бодэна, у преступников редко водились мозги, а он уж точно не был исключением.

Фелисин присоединилась к завтраку, проигнорировав их взгляды, когда сделала дополнительный большой глоток теплой воды из меха, чтобы проглотить копченое мясо.

Когда она поела, Бодэн запаковал еду.

Геборик вздохнул.

— Ну мы и компания!

— Имеешь в виду, что мы не переносим друг друга на дух? — уточнила Фелисин, приподняв бровь. — Не стоит удивляться, старик, — продолжила она. — Если ты, случаем, не заметил, мы все в некотором роде поломанные. Разве нет? Боги свидетели, ты не раз говорил, как низко я пала. А Бодэн не более чем убийца, он свободен от любых идей о братстве, а ещё он громила, и значит, трус по натуре… — Она оглянулась, посмотрела, как тот сидит на корточках у мешков, скучающим взглядом наблюдая за ней. Фелисин мило улыбнулась.

— Верно, Бодэн?

Мужчина ничего не ответил, намёк на улыбку скользнул по его чертам, пока он разглядывал её.

Фелисин снова перевела взгляд на Геборика.

— Твои изъяны и так достаточно очевидны, не стоит и упоминать…

— Не разоряйся попусту, девочка, — пробормотал бывший жрец. — Я не нуждаюсь в том, чтобы пятнадцатилетняя девчонка напоминала мне о моих слабостях.

— А почему ты оставил жреческий сан, Геборик? Мошенничал с пожертвованиями, я полагаю. Вот тебе и отрубили руки, а после выбросили на помойку за храмом. Этого уж точно достаточно, чтоб кто угодно решил заделаться профессиональным историком.

— Пора идти, — сказал Бодэн.

— Но он ещё не ответил на мой вопрос…

— А как по мне, ответил, девочка. Теперь умолкни. Сегодня второй мешок несёшь ты, а не старик.

— Разумное предложение, но нет, спасибо.

Бодэн встал, лицо его потемнело.

— Оставь, — сказал Геборик, просовывая руки в заплечные ремни рюкзака. В полумраке Фелисин увидела культю, которой он впервые прикоснулся к нефритовому пальцу. Та была опухшей и красной, сморщенная кожа натянулась. Татуировки густо укрывали окончание запястья, делая его почти чёрным. В этот момент она осознала, что рисунок углубился по всей поверхности его кожи, вздулся, словно вены.

— Что это с тобой?

Он бросил взгляд через плечо:

— И сам хотел бы знать.

— Ты обжёг запястье об эту статую.

— Не обжёг, — поправил старик. — Хотя болит, как поцелуй самого Худа. Может ли прорасти магия из глубин отатаралового песка? Может ли отатарал дать рождение магии? У меня нет ответов, девочка, ни на один из этих вопросов.

— Ну… — пробормотала она, — было довольно глупо прикасаться к этой штуковине. Сам виноват.

Бодэн двинулся вперед без предупреждения. Игнорируя Геборика, Фелисин отправилась за ним.

— Этой ночью нам попадётся источник? — спросила она.

Великан заворчал.

— Надо было спрашивать до того, как выпила больше, чем полагалось.

— Ну, я не спросила. Так попадётся?

— Мы потеряли полночи вчера.

— В смысле?

— В смысле, никакой воды до завтрашнего вечера. — Он на ходу оглянулся на неё. — Ты пожалеешь о том, что не сберегла тот глоток.

Фелисин не удостоила его ответом. У неё не было намерения проявлять благородство, когда придёт время в следующий раз пить. Благородство для глупцов. Благородство — роковая ошибка. Я не собираюсь погибать из-за благородства, Бодэн. Геборик, наверное, и так уже умирает. Этот глоток воды будет потрачен на него впустую.

Бывший жрец тащился позади, звук его шагов становился всё менее отчетливым по мере того, как он отставал. В конце, решила Фелисин, только она и Бодэн, только они двое увидят море у западного края этого забытого Королевой острова. Слабые всегда остаются на обочине. Это — первый закон Черепка; и верно, это был первый урок, выученный ею на улицах Унты, по дороге на невольничьи корабли.

Тогда, по наивности, она расценила убийство леди Гайсен как акт предосудительного запугивания со стороны Бодэна. Если бы он сделал то же самое сейчас — избавил Геборика от страданий, — она бы и глазом не моргнула. Какое длинное оно, это путешествие. Где же оно закончится? Фелисин думала о реке крови, и эта мысль согревала её.

Бодэн предположил совершенно правильно: источника, который обозначил бы окончание ночного перехода, не было. Местом для лагеря громила выбрал песчаный участок, окружённый иссечёнными ветром выступами известняка. Выбеленные человеческие кости валялись на песке, но Бодэн просто отшвырнул их в сторону, когда ставил палатки.

Фелисин села, прижавшись спиной к камню, и стала ждать, пока фигура Геборика наконец-то появится у дальнего края плоской равнины, которую они только что пересекли. Он никогда раньше не отставал настолько — равнина была не менее трети лиги в длину — и глядя, как рассветный румянец осветил горизонт, Фелисин начала размышлять, а не лежит ли где-то там его бездыханное тело.

Бодэн присел рядом.

— Я велел тебе нести рюкзак с едой, — сказал он, щурясь и глядя на восток.

Значит, не из сострадания к старику.

— Теперь тебе придётся просто пойти и найти его, не так ли?

Бодэн выпрямился. Мухи жужжали вокруг него в неподвижном стылом воздухе, а он очень долго глядел на восток.

Фелисин смотрела, как он идёт, легко дыша, срываясь на ровный бег, как только выбрался из камней. Впервые она по-настоящему испугалась Бодэна. Он запасал еду — он припрятал бурдюк с водой — иначе он не смог бы сохранить столько сил. Она с трудом поднялась на ноги и поплелась к другому рюкзаку.

Палатки были поставлены, спальные мешки — внутри. Заплечный мешок обмякшей грудой виднелся рядом. В нём оказался замотанный в тряпицу кошель, в котором Фелисин узнала аптечку, истёсанный кремень и огниво, которых она не видела раньше — бодэновские личные — и, спрятанный под полой, пришитой снизу к краю рюкзака, небольшой плоский свёрток из оленьей кожи.

Бурдюка с водой не было, не было и спрятанных съестных припасов. Безотчётно она вдруг стала ещё больше бояться этого человека.

Фелисин уселась на мягкий песок рядом с мешком. Через мгновение она протянула руку к кожаному свёртку, ослабила ремешки и развернула его, лишь для того, чтобы обнаружить внутри добротный набор воровских инструментов: набор отмычек, небольшие пилы и напильнички, комки воска, маленький мешочек с мукой хорошего помола, и два стилета без ножен; иглоподобные лезвия были окрашены в глубокий синий цвет и издавали горький, едкий запах, костяные рукояти были отполированы и зачернены, небольшие эфесы — разобраны в местах, где они скреплялись в крестообразную гарду, а полые и утяжелённые металлические яблоки закреплены на свинцовых сердцевинах. Метательное оружие. Оружие убийцы. Последний предмет в свёртке был прикреплен на кожаной петле: коготь какого-то большого кошачьего, гладкий, янтарного цвета. Она подумала, что на нём может быть невидимый слой яда. Этот предмет казался загадочным — и зловещим.

Фелисин упаковала сверток и положила его обратно в мешок. Она услышала звук тяжёлых шагов, приближающихся с востока, и выпрямилась.

Бодэн возник меж известняковых выступов, рюкзак у него на плечах, Геборик — на руках. Головорез даже не запыхался.

— Ему нужна вода, — сказал Бодэн, заходя в лагерь и укладывая потерявшего сознание Геборика на мягкий песок. — В этом мешке, девочка, быстрее…

Фелисин не пошевелилась.

— Зачем? Нам она нужна больше, Бодэн.

Громила замер на один удар сердца, после чего снял с плеч мешок и притянул его к себе.

— Хотела бы ты, чтобы он сказал то же, если бы здесь лежала ты? Как только мы выберемся с острова, можем идти каждый своим путем. Но сейчас мы нужны друг другу, девочка.

— Он умирает. Признай это.

— Мы все умираем. — Он откупорил бурдюк и аккуратно вложил горлышко меж потрескавшихся губ Геборика. — Пей, старик. Глотай.

— Это свою пайку ты сейчас отдаешь ему, — сказала Фелисин, — не мою.

— Ну, — ответил он с холодной ухмылкой, — никому бы и в голову не пришло принять тебя за нечто, отличное от благородной дамы. Заметь, то, что на Черепке ты раздвигала ноги перед всеми подряд, достаточное тому доказательство, по-моему.

— Это позволило нам остаться в живых, ты, ублюдок.

— Имеешь в виду, позволило тебе остаться пухленькой и ленивой? Большая часть нашей с Гебориком еды появлялась благодаря услугам, которые я оказывал стражникам-досиям. Бенет давал нам помои, чтоб ты была с ним паинькой. Знал, что мы тебе об этом не скажем. Он смеялся над твоим «благородным делом».

— Ты лжёшь.

— Да как скажешь, — ответил Бодэн, продолжая ухмыляться.

Геборик кашлянул, его глаза открылись. Он заморгал от утреннего света.

— Ты бы себя видел, — обратился к нему Бодэн. — С пяти футов ты — одна сплошная татуировка, тёмная, как дал-хонский колдун. А вблизи видно каждую чёрточку, каждый волосок щетины Вепря. Она покрыла и культю, не ту, что отекла, а другую. Вот, выпей ещё…

— Ублюдок! — взорвалась Фелисин. Она смотрела, как последние капли воды утекли в рот старику.

Он бросил Бенета умирать. А теперь пытается отравить и саму память о нём. Не получится. Я делала то, что делала, чтобы они оба выжили, и они меня ненавидят за это — оба. Вина разъедает их изнутри, вина за ту цену, что я платила. Именно это Бодэн сейчас пытается отрицать. Он затыкает собственную совесть, чтобы ничего не почувствовать, когда один из этих его ножей вонзится в меня. Просто ещё одна дохлая дочь знатного рода. Ещё одна леди Гейсен.

Фелисин громко заговорила, поймав взгляд Геборика:

— Мне снится река крови каждую ночь. Она несёт меня. И вы оба там, но лишь поначалу, а потом вы оба тонете в этой реке. Верьте во что хотите. Я переживу всё это. Я. Только я.

Когда она отвернулась и пошла к своей палатке, обоим мужчинам только и оставалось, что смотреть ей вслед.

Следующей ночью, за час до восхода луны, путники нашли водоём. Он обнаружился на дне большой каменной впадины, где его, похоже, питал какой-то невидимый источник. Поверхность словно подёрнул налёт сероватой пыли. Бодэн спустился к водоёму, но не спешил выдалбливать углубление и пить воду, которая в нём выступила бы. Вскоре Фелисин, у которой голова кружилась от слабости, сбросила с плеч мешок с едой и поплелась вниз, встала на колени рядом с Бодэном.

Серая поверхность слегка мерцала и состояла из утонувших накидочников: их крылья были раскинуты, накладывались друг на друга, покрывая всю поверхность. Фелисин потянулась, чтобы отодвинуть плавающий ковёр из накидочников, но рука Бодэна метнулась вперёд и сомкнулась на её запястье.

— Вода грязная, — сказал он. — В ней полно личинок накидочников, они кормятся телами родителей.

Худов дух, только не личинки.

— Процеди воду через ткань, — ответила Фелисин.

Он покачал головой.

— Личинки испражняются ядом, наполняют им воду. Это устраняет всякую конкуренцию. Пройдут месяцы, прежде чем эту воду можно будет пить.

— Но она нужна нам, Бодэн.

— Она убьёт тебя.

Фелисин уставилась на серую жижу, отчаянное желание, мучительный огонь жёг её горло, её разум. Этого не может быть. Мы умрём без воды.

Бодэн отвернулся. Появился Геборик, пошатываясь, он плёлся по каменистому склону. Кожа старика была чернее ночи, но всё же поблёскивала серебром там, где прорехи в узоре кабаньей щетины отражали звёздный свет. Какая бы инфекция ни охватила культю его правой руки, теперь она начала отступать, оставляя по себе гноящуюся сеть трещинок на коже. От них исходил странный запах дроблёного камня.

Историк был похож на привидение, и, увидев это жуткое зрелище, которое словно вырвалось из ночного кошмара, Фелисин истерически расхохоталась.

— Помнишь площадь, Геборик? В Унте? Аколита Худа, жреца, покрытого мухами… ничего в нём не было, кроме мух. У него было послание для тебя. А сейчас что же я вижу? Ковыляет, пошатывается жрец — только покрыт не мухами, а татуировками. Разные боги, да послание всё то же, вот что я вижу. Дай Фэнеру говорить этими иссохшими устами, старик. Скажет твой бог то же, что и Худ? Правда, что мир — лишь совокупность уравновешенных сущностей, бесконечное шатание туда-сюда судеб и предназначений? Вепрь Лета, Клыкастый Сеятель Войны, что скажешь ты?

Старик уставился на неё. Его рот открылся, но не прозвучало ни слова.

— Что ты говоришь? — Фелисин приложила ладонь к уху. — Жужжание крыльев? Точно нет!

— Дура, — пробормотал Бодэн. — Давайте найдем место для лагеря. Не здесь.

— Дурная примета, убийца? Никогда бы не подумала, что они для тебя что-то значат.

— Побереги дыхание, девочка, — отрезал Бодэн, поворачиваясь к каменистому склону.

— Уже без разницы, — ответила она. — Не теперь. Мы всё ещё танцуем в уголке божьего глаза, но это лишь напоказ. Мы мертвецы, сколько бы ни трепыхались. Какой там в Семи Городах символ у Худа? Они его зовут Клобуком, верно? Говори уже, Бодэн, что выгравировано на храме Повелителя Смерти в Арэне?

— Сдаётся мне, ты и так знаешь, — сказал Бодэн.

— Накидочники, предвестники, пожиратели гниющей плоти. Для них это нектар разложения, роза, разбухшая под солнцем. Худ одарил нас обетованием в Унте, и вот сейчас этот обет исполнился.

Бодэн взобрался на край впадины, её слова летели ему вслед. Окрашенный оранжевыми лучами восходящего солнца, он обернулся. И посмотрел на неё сверху вниз.

— Вот тебе и река крови, — произнес он низким, насмешливым тоном.

У неё закружилась голова. Ноги подкосились, и Фелисин резко села, больно ударившись копчиком о жёсткие камни. Она обернулась и увидела Геборика, который свернулся калачиком на расстоянии вытянутой руки. Подошвы его мокасин протерлись насквозь, открыв истерзанную, покрытую волдырями плоть. Неужели он умер? Всё равно что умер.

— Сделай что-то, Бодэн.

Он ничего не ответил.

— Как далеко до побережья?

— Сомневаюсь, что это имеет значение, — ответил он спустя мгновение. — Лодка должна была дежурить три или четыре ночи, не дольше. Мы по меньшей мере в четырёх днях от побережья и слабеем с каждым часом.

— А следующий источник?

— Часов семь пешком. В нашем состоянии, скорее, четырнадцать.

— Сам-то ты ещё как бегал вчера ночью! — прошипела она. — Когда рванул за Гебориком. И на вид ты вовсе не такой иссушенный, как мы…

— Я пью свою мочу.

— Что?

Он заворчал.

— Ты слышала.

— Недостаточно хороший ответ, — решила она, подумав немного. — Только не говори, что ты ещё и собственное дерьмо ешь. Это не объяснение. Ты заключил договор с каким-то богом, Бодэн?

— По-твоему, сделать что-то такое — проще простого? Эгей, Королева грёз, спаси меня, и я буду служить тебе. Скажи, на сколько твоих молитв ответили? К тому же я ни во что, кроме себя самого, не верю.

— Так ты ещё не сдался?

Фелисин решила, что он не ответит, но по прошествии долгой минуты, за которую она уже успела погрузиться в себя, Бодэн привел её в чувство резким:

— Нет.

Он снял свой мешок, потом заскользил вниз по склону. Нечто в умелой экономности его движений наполнило Фелисин внезапным ужасом. Называет меня пухленькой, пялится на меня, как на кусок мяса, и совсем не так, как Бенет, больше похоже, будто разглядывает свою следующую пайку. Её сердце бешено колотилось, Фелисин боялась его первого шага, голодной вспышки в его крошечных, звериных глазках.

Но вместо того, чтобы нападать, Бодэн опустился на корточки рядом с Гебориком, перевернул потерявшего сознание старика на спину. Наклонился ближе. Прислушался к дыханию, откинулся назад, вздохнул.

— Умер? — спросила Фелисин. — Свежевать будешь ты. Я не стану есть татуированную кожу, насколько бы голодна ни была.

Бодэн на миг уставился на неё, но ничего не сказал и продолжил осматривать бывшего жреца.

— Скажи, что ты делаешь, — наконец не выдержала Фелисин.

— Он жив, и одно только это может спасти нас. — Бодэн помолчал. — Как низко ты падёшь, девочка, мне всё равно. Просто держи свои мысли при себе.

Она наблюдала, как Бодэн снимает с Геборика гниющую одежду, открывая невообразимые переливы татуировок под ней. Бодэн передвинулся, чтобы его тень была позади, и лишь после нагнулся, чтобы изучить тёмные узоры на груди бывшего жреца. Он явно что-то искал.

— Ощетинившийся загривок, — вяло сказала она, — кончики опущены вниз и почти соприкасаются, почти круг. Он окружает пару клыков.

Он внимательно посмотрел на неё, глаза сузились.

— Знак самого Фэнера, священный, — сказала она. — Его ты ищешь, не так ли? Его изгнали из храма, но Фэнер остается в нём. Это очевидно. Стоит только взглянуть на эти ожившие татуировки.

— А знак? — холодно спросил он. — Как тебе стали известны такие вещи?

— Я ведь врала Бенету, — объяснила Фелисин, пока Бодэн продолжал осматривать густо расписанную плоть бывшего жреца. — Было нужно, чтобы Геборик подтвердил мою ложь. Мне нужны были подробные сведения о культе. Он мне рассказал. Ты хочешь призвать бога.

— Нашёл, — сказал он.

— И что теперь? Как ты достучишься до бога другого человека, Бодэн? В этом знаке нет замочной скважины, нет священного замка, который ты мог бы вскрыть.

Бодэн вскинулся, его глаза засверкали, когда он начал буравить её взглядом.

Фелисин не моргнула, не выдала ничего.

— Как, по-твоему, он потерял руки? — спросила Фелисин невинным тоном.

— Он был когда-то вором.

— Был. Но руки отрубили в храме. Ключ был, видишь ли. Путь Высшего жреца к своему богу. Татуировка на ладони правой руки. Её прижимают к священному знаку — рука к груди, в общем-то — просто, как приветствие. Я много дней провалялась после того, как Бенет меня избил, а Геборик рассказывал. Так много всего — я должна была бы забыть всё это, знаешь ли. Я пила дурханговый чай галлонами, но этот настой просто растворил поверхность, тот фильтр, который говорит, что важно, а что нет. Его слова вливались в меня беспрепятственно и оставались внутри. У тебя ничего не выйдет, Бодэн.

Он поднял правое предплечье Геборика, внимательно осмотрел блестящую, покрасневшую в нараставшем свете дня культю.

— Пути назад нет, — сказала она. — Жречество позаботилось об этом. Он не тот, кем был, и всё тут.

С тихой злобой Бодэн развернул предплечье, чтобы прижать культю к священному знаку.

Воздух взвыл. Звук сшиб их, отбросил вниз, заставил инстинктивно царапать камень — прочь… прочь от этой боли. Прочь! Вопль был исполнен агонии, она нахлынула на них огнём, небо почернело; словно волосы, заструились трещины по камням, ширясь из-под неподвижного тела Геборика.

Фелисин силилась отползти прочь, вверх по трясущемуся склону, у неё из ушей шла кровь. Трещины — татуировки Геборика расцвели на теле, перескочили неизмеримое расстояние от кожи к камню — пронеслись под ней, превращая камень под ладонями в нечто гладкое и маслянистое.

Всё затряслось. Даже небо, казалось, извивается, обрушивается само в себя, как будто сонм невидимых рук протянулся сквозь незримые порталы, ухватив саму ткань мира в порыве холодной, разрушительной ярости.

Вопль был нескончаемым. Ярость и невыносимая боль схлестнулись, будто нити в натягивающейся верёвке. Затянулись петлёй на её горле, звук перекрыл окружающий мир, его воздух, его свет.

Нечто ударилось оземь, почва содрогнулась, Фелисин подбросило вверх. Она упала, сильно стукнувшись локтем. Кости руки завибрировали, как клинок. Свет солнца померк, Фелисин силилась вдохнуть. Её расширившиеся от страха глаза уловили движение чего-то за впадиной, тяжело встающего над равниной, в обрамлении густой тучи пыли. Двупалое, обрамленное щетиной копыто, слишком огромное, чтобы в него поверить, вздымалось, уходило в полуночную тьму.

Татуировка перетекла с камня в сам воздух, чернильно-синяя паутина разрасталась сумасшедшими, дёргаными узлами, прыснула во всех направлениях.

Фелисин не могла дышать. Её легкие горели. Она умирала, её втянула безвоздушная пустота, что была воплем божества.

Внезапная тишина, только эхо ещё звенит в ушах. Воздух влился в лёгкие, холодный и горький, но ничего слаще Фелисин не знала в жизни. Кашляя, сплёвывая желчь, она встала на четвереньки, подняла трясущуюся голову.

Копыто исчезло. Татуировка висела, как мираж через всё небо, медленно выцветая. Движение привлекло её взгляд вниз, к Бодэну. Тот стоял на коленях, закрывая уши руками. Сейчас он медленно поднимался, кровавые слезы наполняли морщинки на его лице.

Шатаясь, Фелисин встала на ноги, земля казалась удивительно тягучей. Она тупо моргала, глядя вниз на мозаику известняка. Волнистые узоры меха татуировки всё ещё дрожали, вырываясь из-под её мокасин, когда Фелисин пыталась удержать равновесие. Трещины, татуировки… они спускаются вниз, и вниз, и вниз. Как будто я стою на гвоздях в лигу длиной, и каждый гвоздь не падает только потому, что его окружают другие. Ты пришёл из Бездны, Фэнер? Сказано, что твой священный Путь граничит с самим Хаосом. Фэнер? Ты всё ещё среди нас сейчас? Она повернулась, чтобы встретиться взглядом с Бодэном. Его глаза помутнели от потрясения, но Фелисин могла различить первые проблески страха, рвущегося наружу.

— Мы хотели божественного внимания, — сказала она. — Но не самого бога. — Дрожь охватила её. Она обхватила себя руками, заставляя следующие слова выйти наружу: — И он не желал приходить!

Его слабость была минутной, Бодэн вздрогнул, будто пожал плечами.

— Так он и ушёл, верно?

— Ты в этом уверен?

Вместо ответа он отрицательно помотал головой, посмотрел на Геборика. После короткого осмотра сказал:

— Дыхание выровнялось. Он не выглядит таким сморщенным и изможденным. Что-то произошло с ним.

Фелисин хмыкнула.

— Такова награда за то, что на волосок разминулся с божьим копытом.

Бодэн хмыкнул, его внимание вдруг приковало что-то другое.

Фелисин проследила за его взглядом. Вода исчезла, впиталась в почву, оставив после себя лишь ковёр из трупов накидочников. Фелисин хрипло хохотнула.

— Вот так спасение нам принесли.

Геборик медленно свернулся в калачик.

— Он здесь, — прошептал старик.

— Мы знаем, — ответил Бодэн.

— В мире смертных… — продолжил бывший жрец после паузы, — он уязвим.

— Ты смотришь на это не с той стороны, — сказала Фелисин. — Бог, которому ты больше не поклоняешься, отобрал твои руки. И вот теперь ты вытащил его сюда. Не связывайся со смертными.

То ли её холодный тон, то ли жестокие слова каким-то образом придали Геборику сил. Он развернулся, поднял голову, потом сел. Нашёл взглядом Фелисин.

— Устами младенца, — сказал он с улыбкой, не имеющей ничего общего с юмором.

— Значит, он здесь, — пробормотал Бодэн, оглядываясь. — Но как бог может спрятаться?

Геборик поднялся на ноги.

— Я бы отдал остаток руки, чтобы только взглянуть сейчас на расклад Колоды. Представляю, какая буря поднялась среди Взошедших. Это вам не обсиженное мухами явление, не подёргивание ниточек власти. — Он поднял руки, нахмурился, глядя на культи. — Годы прошли, но вот — призраки вернулись.

Даже просто смотреть, как смутился Бодэн, было довольно тяжело.

— Призраки?

— Руки, которых здесь нет, — объяснил Геборик. — Отголоски. Этого достаточно, чтобы свести человека с ума. — Он встряхнулся, прищурился, глядя на восток. — Я чувствую себя лучше.

— Похоже на то, — сказал Бодэн.

Жара нарастала. Через час она станет нестерпимой.

Фелисин нахмурилась.

— Исцелён богом, которого отверг. Не важно. Если сегодня останемся в палатках, будем слишком слабы, чтобы предпринять хоть что-то на закате. Мы должны идти сейчас. К следующему источнику воды. Если не пойдём, погибнем.

Но я переживу тебя, Бодэн. Ровно настолько, чтобы всадить в тебя нож.

Бодэн взвалил на плечи мешок. Сияя лучезарной улыбкой, Геборик вдел культи в лямки мешка, который несла Фелисин. Встал легко, хотя и пошатнулся, чтобы удержать равновесие, когда выпрямлялся.

Бодэн показывал дорогу. Фелисин шла за ним. Бог шагает по миру смертных, но шагает в страхе. Его власть невообразима, но он вынужден прятаться. И каким-то образом Геборик нашёл в себе силы противостоять случившемуся. И тому факту, что он за случившееся в ответе. Это должно было сломать его, сломать его душу. Но он не ломается, а гнётся. Сможет ли стена цинизма противостоять этому натиску долго? Что же такое он натворил, чтобы лишиться рук?

Ей нужно было справиться со смятением. Мысли ворочались в её сознании, в каждом закутке. Она всё ещё предвкушала убийство, и всё же испытывала смутный порыв, некую общность со своими спутниками. Ей хотелось сбежать от них, Фелисин чувствовала, что их присутствие — воронка, засасывающая её в водоворот безумия и смерти, но она знала, что зависит от них.

Позади заговорил Геборик:

— Мы доберёмся до побережья. Я слышу запах воды. Близко. К побережью, а когда мы доберемся туда, Фелисин, ты обнаружишь, что ничего не изменилось. Совершенно ничего. Понимаешь, что я имею в виду?

Она ощущала в его словах тысячи смыслов, но ни один не был понятен ей.

Впереди раздался удивленный возглас Бодэна.

Мысли Маппо Трелля унеслись почти на восемь сотен лиг на запад, к закату, не похожему на этот, к закату, что случился двести лет назад. Он видел себя идущим по равнине, где трава была по грудь, но трава эта оказалась примята к земле, покрыта чем-то, похожим на жир, и когда он шёл, сама земля под кожаными сапогами двигалась и ускользала. Он прожил уже столетия, повенчанный с войной, что превратилась в неизменную круговерть набегов, схваток и кровавых жертвоприношений божеству чести. Игры юношей, он давно устал от них. Тем не менее Маппо остался, пригвождённый к одинокому дереву, но только лишь потому, что привык к окружающему пейзажу. Поразительно, чего только не вытерпишь, оказавшись в объятиях привычки. Он достиг той стадии, когда всё странное, незнакомое вызывало страх. Но, в отличие от своих братьев и сестёр, Маппо не мог плыть на гребне этого страха всю свою жизнь. И потому, чтобы оторвать его от дерева, понадобился ужас, к которому он приближался сейчас.

Молодым он покинул торговый город, бывший его домом. Маппо увяз — как тогда многие в его возрасте — в лихорадочных метаниях, отрицании гнилого застоя трелльских городов и старых воинов, что превратились в торговцев бхедеринами, козами да овцами и вспоминали о путях сражений лишь в бесчисленных тавернах. Он принял старый кочевой образ жизни, добровольно стерпел посвящение в один из глухих, дальних кланов, который сохранил традиционный уклад.

Цепи его убеждений держались сотни лет и были разрублены однажды таким способом, которого Маппо не мог предвидеть.

Его воспоминания оставались чёткими, и мысленно он снова шёл по равнине. Показались развалины торгового города, в котором он родился. Минул месяц со времени его разрушения. Тела пятнадцати тысяч убитых — те, что не сгорели в яростном пламени, — давно были изглоданы до костей равнинными падальщиками. Маппо возвращался домой, к голым костям, обрывкам одежды и потрескавшимся от жара кирпичам.

Древняя поплечница приютившего его клана провидела произошедшее по жжёным плоским костям, как и предсказали несколько месяцев ранее Безымянные. И хотя городские трелли стали им чужими, всё же они были роднёй.

Однако задача не имела ничего общего с местью. Это заставило замолчать многих товарищей, которые, как и Маппо, родились в уничтоженном городе. Нет, все помыслы о мести должны быть отринуты тем, кого изберут для этого задания. Такими были слова Безымянных, предвидевших сей миг.

Маппо до сих пор не понимал, почему избрали его. Он считал, что ничем не отличается от своих собратьев-воинов. Месть питала его. Больше, чем мясо и вода, она была причиной, по которой он ел и пил. Ритуал, которому надлежит очистить его, уничтожит всё, чем он был. Ты станешь шкурой, не тронутой рисунком, Маппо. Будущее преподнесёт собственные письмена, перепишет и создаст твою историю заново. То, что было сделано с городом наших родичей, не должно повториться. Ты позаботишься об этом. Понимаешь?

Выражения отчаянной необходимости. И всё же, если бы не ужасающее разрушение города, в котором он родился, Маппо отринул бы их. Он прошёл по заросшей главной улице, укрытой буйным ковром корней и сорняков, увидел блеск выбеленных солнцем костей у своих ног.

Возле рыночной площади он нашёл Безымянную, которая ждала, стоя посреди прогалины. Ветер прерий трепал блёкло-серые одеяния, капюшон был отброшен назад, чтобы открыть худое женское лицо. Взгляд выцветших глаз встретился с его взглядом, когда Маппо подошёл ближе. Посох в её руке словно извивался под пальцами.

— Мы прозреваем не на года, — прошипела она.

— Но на столетия, — отозвался Маппо.

— Хорошо. Теперь, воин, ты должен научиться поступать так же. Так прикажут твои старейшины.

Трелль медленно огляделся, щурясь на руины.

— Больше похоже на последствия набега — говорят, есть такая армия к югу от Нэмила…

Маппо удивился нескрываемому презрению, скользнувшему в её снисходительной усмешке.

— В один прекрасный день он вернётся к своему дому, как вернулся ты сейчас. До тех пор ты должен…

— Проклятье! Да почему я?!

Ответом стало лёгкое пожатие плечами.

— А если я воспротивлюсь?

— Даже это, воин, потребует от тебя терпения. — Затем она воздела посох кверху, этот жест привлёк его взгляд. Извивающееся, податливое дерево, казалось, жадно устремилось к треллю, прорастая, наполняя его мир, пока Маппо не затерялся в его истерзанном лабиринте.

— Удивительно, как земля, по которой никогда не ступал, может выглядеть столь знакомой.

Маппо моргнул, воспоминания рассеялись от звука этого знакомого, мягкого голоса. Он поднял взгляд на Икария.

— Ещё более удивительно, как далеко и быстро может странствовать мысленный взор, и всё же — возвращаться в одно мгновение.

Ягг улыбнулся.

— С таким взором можно оглядеть целый мир.

— С таким взором можно из него сбежать. — Икарий прищурился, теперь он разглядывал каменистый простор пустыни внизу. Они взобрались на тель,[7] чтобы лучше разглядеть дорогу. — Твои воспоминания меня завораживают, ибо своих у меня почти нет, и к тому же ты столь неохотно ими делишься.

— Я вспоминал свой клан, — сказал Маппо, пожимая плечами. — Поразительно, по каким обыденным вещам может скучать человек. Пора приплода стад, как мы отсеивали слабых, в безмолвном согласии со степными волками… — Он улыбнулся. — Слава, которую я обрёл, когда пробрался в лагерь врагов и сломал острия ножей всем воинам, а потом выбрался оттуда, никого не разбудив… — Маппо вздохнул. — Я носил эти острия в мешочке, привязанном к боевому поясу, много лет.

— И что стало с ними?

— Их украла более хитрая воительница. — Улыбка Маппо стала шире. — Представь её славу!

— Больше она ничего не украла?

— О, оставь мне хоть немного тайн, друг мой. — Трелль встал, стряхнул песок и пыль с кожаных штанов. — Как бы то ни было, — сказал он после недолгого раздумья, — песчаная буря выросла на треть с тех пор, как мы остановились.

Уперев руки в бёдра, Икарий вглядывался в тёмную стену, разделившую равнину.

— Мне кажется, она приблизилась, — заметил он. — Рождена магией, возможно, самим дыханием богини, и сила этой бури станет расти. Я чувствую, как она тянется к нам.

— Угу, — кивнул Маппо, подавляя дрожь. — Удивительно, учитывая, что Ша’ик и вправду мертва.

— Её смерть, возможно, необходима, — сказал Икарий. — В конце концов, разве сумеет смертная плоть повелевать такой силой? Может ли живая плоть остаться живой, будучи вратами между Дриджной и этим миром?

— Думаешь, она стала Взошедшей? И таким образом отринула плоть и кости?

— Не исключено.

Маппо притих. Вероятности умножались всякий раз, когда они обсуждали Ша’ик, Вихрь и пророчества. Они вдвоём с Икарием сеяли собственные заблуждения. И кому бы это могло быть на руку? Ухмыляющееся лицо Искарала Прыща возникло перед его мысленным взором. Маппо с шипением выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.

— Нами манипулируют, — проворчал он. — Я чувствую. Нюхом чую.

— Я заметил, что у тебя шерсть дыбом встала, — хмуро улыбнулся Икарий. — Что до меня, я стал глух к подобным чувствам — всю жизнь ощущаю, будто мною манипулируют.

Трелль встряхнулся, пытаясь скрыть дрожь.

— И кто же, — вкрадчиво спросил он, — мог бы это делать?

Ягг пожал плечами, посмотрел на Маппо, приподняв бровь.

— Я давным-давно перестал задавать эти вопросы, друг. Будем есть? Урок, который стоит в данном случае заучить, состоит в том, что баранья похлебка на вкус превосходит сладкое любопытство.

Маппо внимательно смотрел в спину Икарию, пока воин спускался к лагерю. А как насчёт сладкой мести, друг?

Они ехали по древней дороге, подгоняемые дикими завываниями насыщенного песком ветра. Даже гральский мерин спотыкался от усталости, но у Скрипача не было выбора. Он понятия не имел, что происходит.

Где-то справа в непроницаемых волнах песка кипела битва. Она была совсем близко, её звуки были близко, но путники не видели и тени бойцов, и Скрипач не собирался ехать искать их. От страха и изнеможения он пришел к горячечному, исполненному паники убеждению, что лишь оставаясь на дороге, они смогут выжить. Если покинут её, их разорвёт на части.

В звуках битвы не было ни звона стали, ни предсмертных криков людей. Это были звериные звуки: рёв, клацанье зубов, рык, заупокойные песни ужаса и боли, звуки дикой ярости. Ничего человеческого. В невидимой битве могли участвовать волки, но другие, совершенно иные глотки оповещали о своей бешеной ярости. Носовой рёв медведей, шипение больших кошек, и иные звуки: змеиные, птичьи, обезьяньи. Демонические. Нельзя забывать этот демонический лай — сами Худовы кошмары не могут быть хуже.

Он ехал без поводьев. Двумя руками сжимал изъеденное песком ложе своего арбалета. Арбалет был взведён, стрела-«огневик» установлена на место с тех пор, как всё началось, десять часов назад. Сплетённая из жил тетива уже ослабла, это наверняка. О том же говорили и разошедшиеся в стороны плечи арбалета. Стрела не полетит далеко, и удар будет смягчён. Но «огневику» не нужны ни точность, ни дальность. Осознание того, что урони Скрипач оружие, и бушующее пламя тут же поглотит их с конём, возвращалось к сапёру всякий раз, когда оружие слегка скользило в его ноющих от боли, мокрых от пота руках.

Долго он не продержится. Один-единственный взгляд через плечо — Апсалар и Крокус всё ёще с ним, лошадей уже не спасти, будут теперь бежать, пока жизнь не покинет тело. Осталось недолго.

Гральский мерин заржал и подался вбок. Горячая жидкость хлынула на Скрипача. Моргая и ругаясь, он утёр глаза. Кровь. Фэнер её роди, Худом раздери, горячая кровь. Она хлестнула потоком из непроницаемой стены песка и ветра. Что-то подобралось близко. Что-то другое остановило его, чтоб не подобралось ещё ближе. Благословенная Королева, что, во имя Бездны, происходит?

Крокус закричал. Скрипач оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как юноша спрыгивает с падающей лошади. Передние ноги животного подкосились, лошадь ударилась мордой о камни дороги, оставляя на них след из крови и пены. Она резко дёрнула головой в последней попытке подняться, потом перевернулась, конвульсивно молотя ногами воздух, но через мгновение обмякла и застыла.

Сапёр с трудом снял руку с арбалета, подобрал поводья и остановил мерина. Развернул спотыкающееся животное.

— Бросай палатки! — прокричал он Крокусу, который только-только поднялся на ноги. — Это самая свежая из запасных лошадей. Быстрей, чтоб тебя!

К Скрипачу подъехала сгорбившаяся в седле Апсалар.

— Бесполезно, — проговорила она потрескавшимися губами. — Мы должны остановиться.

Сердито ворча, Скрипач вглядывался в колючую стену песка. Битва приближалась. Кто бы ни сдерживал её, сейчас он сдавал позиции. Сапёр увидел неясно вырисовавшуюся массивную фигуру, которая так же быстро исчезла из виду. Казалось, на её плечах висели леопарды. С одной стороны возникли четыре приземистые фигуры, чёрные, низко припавшие к земле, они приближались в полном молчании.

Скрипач развернул арбалет и выстрелил. Болт ударился оземь в полудюжине шагов от четырех тварей. Волны пламени окутали их. Существа завопили.

Не теряя времени на то, чтобы оглянуться, он наугад вытащил следующий «огневик» из тяжелого чехла, прикрепленного к седлу. Вначале у него была всего дюжина стрел с морантской взрывчаткой. Сейчас осталось девять, из них — всего одна «ругань». Он покосился вниз, заряжая арбалет — еще один «огневик», затем продолжил внимательно наблюдать за стеной летящего песка, позволяя рукам работать по памяти.

Возникали силуэты, мелькая, словно зернистые призраки. Дюжина крылатых рептилий размером с собаку появилась на высоте двадцати футов, поднимаясь с потоком воздуха. Эсантан’эли, Худов дух, это же д’иверсы и одиночники! Громадная, похожая на плащ, фигура пронеслась над эсантан’элями, поглотив их.

Крокус с остервенением рылся в своём мешке в поисках короткого меча, который купил в Эрлитане. Апсалар сидела на корточках рядом с ним, наблюдая за дорогой, в её руках тускло блестели кинжалы.

Скрипач уже было закричал, что враг справа от неё, но увидел то, на что смотрела девушка. Гральские охотники, плечом к плечу, гнали лошадей во весь опор, менее чем в дюжине конских шагов от беглецов. Копья преследователей опустились.

Слишком близко для безопасного выстрела. Сапёру ничего не оставалось, как только смотреть на приближавшихся воинов. Время, казалось, замедлилось, а Скрипач глядел, не в силах вмешаться. Громадный медведь выпрыгнул из-за края дороги, столкнувшись с гральским всадником слева. Одиночник был размером с лошадь, которую повалил. Его челюсти сомкнулись на талии воина, между ребрами и бедрами, клыки впились в тело, почти выступая с другой стороны. Челюсти сомкнулись без видимого усилия. Желчь и кровь брызнули изо рта воина.

Апсалар прыгнула к двум оставшимся гралам, проскочила под наконечниками копий, оба кинжала метнулись вверх, как только девушка оказалась между конями преследователей. У гралов не было времени парировать удары. Словно отражаясь в зеркале, клинки взмыли вверх и скрылись в телах: левый достиг сердца, а правый пронзил лёгкое.

Потом девушка оказалась уже позади них, оставив оба клинка в ранах. Нырнула, перекатилась, чтобы избежать удара копья четвёртого всадника, которого Скрипач не заметил прежде. Одним плавным движением Апсалар снова оказалась на ногах, прыгнула с невероятной силой и вдруг оказалась сидящей позади грала. Её правая рука сомкнулась на его горле, левой она обхватила его за голову, два пальца глубоко вошли в глазницы, а потом резко дёрнула вверх. Как раз вовремя, чтобы внезапно возникший в её правой руке маленький нож скользнул по незащищённому горлу воина.

Заворожённое внимание Скрипача отвлекло что-то огромное и чешуйчатое, оно хлестнуло сапёра по лицу, вышибло его из седла и выбило арбалет из рук. Вспышка боли пронзила Скрипача, когда он ударился о мостовую. Ребра хрустнули, обломки костей царапались и тёрлись друг о друга, когда он перекатился на живот. Все мысли о том, чтобы встать, отпали, когда жестокая схватка развернулась прямо над ним. Обхватив руками голову, Скрипач плотно свернулся, страстно желая стать меньше. Костяные копыта топтали его, когтистые лапы оставляли отметины на кольчужной броне, терзали его бедра. Внезапный удар размозжил левую лодыжку, а затем создание развернулось на её останках и исчезло.

Сапёр слышал, как захрипел его конь — не от боли, но в приступе ужаса и ярости. Звук копыт мерина, бьющих во что-то твёрдое, вызвал краткую вспышку удовлетворения в затуманенной болью голове Скрипача.

Громадное тело рухнуло на землю рядом с сапёром, перекатилось, прижавшись к нему чешуйчатым боком. Он почувствовал конвульсии мышц, они откликались дрожью в его собственном избитом теле.

Звуки битвы стихли. Остались только вой ветра да шорох песка. Скрипач попробовал сесть, но обнаружил, что едва может поднять голову. Перед ним раскинулась сцена бойни. На расстоянии вытянутой руки стояли четыре дрожащих ноги мерина. С одной стороны валялся арбалет без «огневика»; должно быть, оружие выстрелило, ударившись оземь, и направило смертоносный заряд в глубину бури. Прямо впереди лежал грал с пробитым лёгким и кашлял кровью. Над ним стояла задумчивая Апсалар, свободно держа горлорез в руке. В дюжине шагов за ней возвышалась коричневая спина медведя-одиночника. Спина подрагивала, когда зверь отрывал куски мяса от поваленной лошади. Показался Крокус: он нашёл свой короткий меч, который ещё только предстояло вынуть из ножен. Скрипач ощутил, как волна сочувствия охватывает его при взгляде на лицо парня.

Сапёр протянул руку за спину, застонав от усилия. Его рука коснулась чешуйчатой шкуры. Конвульсии прекратились.

Медведь зарычал, встрепенулся. Скрипач извернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как зверь умчался прочь. О, Худ, если он решил сбежать…

Дрожь ног мерина усилилась, Скрипачу казалось, что они стали почти размытыми, но конь не сбежал, прошёл вперёд, чтобы оказаться между сапёром и приближавшейся угрозой. От такого проявления преданности сердце Скрипача сжалось.

— Проклятье, конь, — прохрипел он. — Иди отсюда!

Апсалар отступала к нему. Крокус стоял неподвижно, забытый меч выпал у него из рук.

Сапёр наконец-то увидел новоприбывшего. Новоприбывших. Бурлящим, бугрящимся чёрным ковром на дорогу хлынула волна д’иверсов. Крысы, сотни крыс. Но всё же один. Сотни? Тысячи. Ох, Худ, я же его знаю!

— Апсалар!

Девушка посмотрела на него безо всякого выражения.

— В моей седельной сумке, — сказал сапёр. — «Ругань»…

— Этого недостаточно, — холодно ответила она. — Да и поздно уже.

— Не для них. Для нас.

В ответ она медленно моргнула, потом подошла к мерину.

Голос незнакомца раздался в вое ветра:

— Гриллен!

Да, это имя д’иверса. Гриллен, а еще его называют Волной Безумия. Сбежал из пылающего Й’гхатана. О да, всё возвращается, чтоб его!

— Гриллен! — снова прогремел голос. — Покинь это место, д’иверс!

Перед ним появились укутанные в шкуры ноги. Скрипач посмотрел вверх и увидел необычайно высокого человека, сутулого, в выцветшей таннойской телабе. Его кожа была серо-зелёного оттенка, в длиннопалой руке он сжимал натянутый лук, увитая рунами стрела лежала на тетиве. На длинных седых волосах были заметны следы чёрной краски, так что вся грива казалась теперь пятнистой. Сапёр заметил зазубренные кончики клыков, выступавшие из-под тонкой нижней губы. Ягг. Не знал, что они заходят так далеко на восток. И почему, во имя Худа, это должно что-то значить, не знаю.

Ягг подошёл ещё на шаг к копошащейся крысиной массе, которая сейчас покрывала останки убитых медведем лошади и всадника, и положил руку на плечо мерина. Тот прекратил дрожать. Апсалар шагнула назад, с опаской изучая незнакомца.

Скрипач не верил своим глазам: Гриллен колебался. Он снова взглянул на ягга. Ещё одна фигура возникла рядом с высоким лучником. Этот был низкорослый и коренастый, как осадная машина, его кожа имела глубокий, тёплый коричневый оттенок, в чёрные волосы было вплетено множество фетишей. Клыки у него были даже больше, чем у спутника, и казались значительно острее. Трелль. Ягг и трелль. Это всё наверняка очень важно, я бы даже разобрался, если б смог одолеть боль и подумать.

— Твоя жертва бежала, — сказал ягг Гриллену. — Эти люди не идут по Тропе Ладоней. Более того, сейчас они под моей защитой.

Шипение и писк крыс слились в оглушительный рёв, а затем грызуны вдруг устремились к ним по дороге. Пепельно-серые глаза блеснули в мареве бури.

— Не стоит, — медленно проговорил ягг, — испытывать моё терпение.

Тысячи тел вздрогнули. Волна засаленного меха отхлынула. Мгновением позже крысы исчезли.

Трелль присел на корточки рядом со Скрипачом.

— Жить будешь, солдат?

— Да уж придётся, — ответил сапёр, — хотя бы только для того, чтобы разобраться, что тут сейчас произошло. Я ведь должен понять, кто вы оба такие, верно?

Трелль пожал плечами.

— Встать можешь?

— Сейчас поглядим.

Скрипач подтянул под себя руку, приподнялся на дюйм и провалился в беспамятство.

Глава восьмая

Говорят, в ночь Возвращения Келланведа и Танцора город Малаз стал ареной жутких испытаний и чародейства. Несложно также укрепиться во мнении, что сами убийства были делом грязным и запутанным, а ответ на вопрос об успехе или неудаче самым существенным образом зависит от точки зрения…

Геборик. Заговоры в Империи

Колтейн удивил всех. Оставив пехотинцев Седьмой охранять забор воды из источника Дридж, сам он повёл виканцев в Одан. Через два часа после заката титтанские воины, которые вели лошадей в поводу, чтобы дать животным роздых, вдруг обнаружили, что на них, охватив полукругом, несутся вооружённые всадники. Мало кто из титтанов успел сесть в седло, не говоря уж о том, чтобы развернуть боевое построение. И хотя местные превосходили виканцев числом семь к одному, они дрогнули, побежали и заплатили сотнями жизней за каждого павшего воина Колтейна. Спустя два часа бойня была окончена.

Дукер ехал по южной дороге к оазису и видел огни догоравших повозок титтанов далеко справа. Отнюдь не сразу он понял, что именно видит. О том, чтобы поскакать к зареву, не могло быть и речи. Виканцы отправились на смертный бой, они убили бы его, не задумываясь. Поэтому историк пустил лошадь лёгким галопом на северо-запад и скакал до тех пор, пока не встретил первого из бегущих титтанов, от которого и узнал все подробности.

Виканцы — сущие демоны. Они дышат огнём. Их стрелы заколдованные — одна в воздухе сразу превращается в сотню. Кони у них дерутся с невероятным коварством и неживотным умом. Кто-то призвал Взошедшего мезлана и послал против Семи Городов, где он теперь схлестнулся с богиней Вихря. Виканцы бессмертны, их невозможно убить. Солнце погасло, рассвета больше не будет.

Дукер предоставил титтана судьбе и вернулся на дорогу, чтобы продолжить путь к оазису. Он потерял два часа, зато сумел выловить среди перепуганных причитаний дезертира бесценные сведения.

Покачиваясь в седле, историк подумал, что это отнюдь не предсмертные конвульсии смертельно раненного зверя. Колтейн явно видел ситуацию совсем иначе. И вероятно — с самого начала. Кулак проводил военную кампанию. Для него это война, а не паническое бегство. Вождям Апокалипсиса стоило бы поскорей изменить ход своих мыслей, чтобы оставалась хоть какая-то надежда вырвать клыки у этого змея. Более того, им нужно в зародыше подавить слухи о том, что виканцы — не совсем люди, а то и вовсе не люди, но это сказать куда проще, чем сделать.

У Камиста Релоя сохранялось численное преимущество, но начинало сказываться качество войск — виканцы Колтейна сохраняли железную дисциплину даже в пылу битвы, а Седьмая — опытная армия, которую новый Кулак тщательно готовил именно к такому типу войны. Вероятнее всего, малазанцев всё-таки рано или поздно уничтожат — если в других местах дела обстоят так же плачевно, у оторванной от всех армии, отягчённой тысячами беженцев, надежды мало. Такими маленькими победами не выиграть войну — Релой может призвать в своё войско сотни тысяч новых рекрутов, если только Ша’ик осознает угрозу, которую представляет Колтейн, и пошлёт за ним свои силы.

Когда Дукер увидел небольшой оазис вокруг Ручья Дридж, он был потрясён: почти все пальмы были срублены. Стволы исчезли, остались только пеньки и молодые растения. В воздухе клубился дым, призрачный на фоне бледнеющего неба. Дукер встал в стременах, высматривая костры, частоколы, шатры лагеря. Ничего… может, на другой стороне?..

Чем дальше историк въезжал в оазис, тем гуще становился дым. Лошадь осторожно выбирала дорогу среди изрубленных пней. Знаки были повсюду — сперва рвы, вырытые в песке под частоколами, затем глубокие колеи там, где фургоны выстроили в оборонительную линию. В очагах остался только дымящийся пепел.

Дукер был ошеломлён и вдруг почувствовал невыносимую усталость. Он позволил лошади вольно бродить по оставленному лагерю. Глубокая воронка за ним оказалась источником — его вычерпали почти досуха, и озерцо только-только начинало наполняться: маленькая буроватая лужа, окружённая грязными обрывками пальмовой коры и гниющими листьями. Даже рыбу всю забрали.

Когда виканцы истребляли титтанов, солдаты Седьмой и беженцы уже покинули оазис. Историк пытался осознать этот факт. Он воображал себе сцену: беженцы с покрасневшими глазами, детишки, набившиеся в фургоны, больные взгляды старых солдат, прикрывавших отступление. Колтейн не давал им отдыха, времени, чтобы справиться с потрясением, примириться с тем, что произошло, что сейчас происходило. Они пришли, забрали из оазиса всю воду и вообще всё, что может пригодиться, и тут же ушли.

Куда?

Дукер поехал вперёд. Вскоре он оказался на юго-западном краю оазиса, вглядываясь в широкий след, оставленный фургонами, конями и скотом. Вдалеке на юго-востоке вздымались выветренные вершины Ладорских холмов. На западе раскинулись Титтанские степи. Там нет ничего до самой реки Секалы, а до неё слишком далеко, чтобы Колтейн даже задумался об этом. Если они двинулись на северо-запад, значит, к деревне Манот, а затем в Карон-Тепаси на берегу моря Карас. Но это почти так же далеко, как до Секалы. След вёл строго на запад, в степи. Худов дух, там же ничего нет!

Похоже, пытаться предугадать действия Кулака-виканца просто бессмысленно. Историк развернул лошадь, двинулся обратно к источнику и там неуклюже спешился, морщась от ноющей боли в бёдрах и пояснице. Ехать дальше он бы не смог, как, впрочем, и его лошадь. Обоим был нужен отдых — и мутная вода на дне воронки.

Дукер снял с седла спальный мешок и бросил на усыпанный пальмовыми листьями песок. Отстегнув подпругу, стащил с мокрой от пота спины лошади резное седло. Взявшись за узду, историк повёл животное к воде.

Источник заложили камнями, поэтому он так медленно наполнялся. Дукер снял шарф и по ткани набрал воды в свой шлем. Сначала он напоил лошадь, затем снова взялся за самодельный фильтр, чтобы утолить жажду и наполнить флягу.

Дукер накормил кобылу зерном из подсумка, затем хорошенько вытер её, прежде чем взяться за обустройство собственного лагеря. Он уже сомневался, что сумеет догнать Колтейна с армией. Может, он давно уже гонится за призраками посреди ожившего ночного кошмара? Может, они и вправду демоны. Усталость явно брала своё.

Дукер развернул одеяло, затем натянул над ним самодельный тент из телабы. Без защиты пальм солнце выжжет оазис — годы уйдут на восстановление, если он вообще снова оживёт. Прежде чем сон сморил его, историк долго думал о грядущей войне. Города значат меньше, чем источники воды. Армии станут захватывать оазисы, и те окажутся так же важны, как острова в широком море. У врагов Колтейна всегда будет преимущество — все его возможные пути известны, ко всякому его броску можно подготовиться… нужно, конечно, чтобы Камист Релой смог добраться до них первым, но кто ему помешает? Ему-то не нужно охранять тысячи беженцев. Несмотря на все неожиданные ходы, тактически Колтейн связан.

Вопрос, которым историк задавался, прежде чем погрузиться в сон, звучал глухим отчаянием: как долго сможет Колтейн оттягивать неизбежный конец?

Он проснулся на закате и через двадцать минут уже ехал по следу — одинокий всадник под широким плащом накидочников, таким густым, что крылья насекомых затмевали звёзды.

Прибой накатывался на рифы в четверти мили от берега, буруны слегка мерцали, словно призрачная лента под затянутым тучами небом. До рассвета оставался ещё час. Фелисин стояла на поросшем травой обрыве, под которым раскинулась белёсая песчаная отмель. Минуты тянулись, а она всё стояла, чуть пошатываясь от головокружения.

Никакого корабля или лодки не было видно, никаких признаков того, что живой человек вообще ступал по этому отрезку берега. Плавник и груды мёртвых водорослей обозначали полосу прилива. Повсюду копошились песчаные крабы.

— Что ж, — раздался рядом голос Геборика, — по крайней мере, наедимся. Если они, конечно, съедобные. И существует лишь один способ это выяснить.

Она смотрела, как старик извлёк из сумки кусок мешковины, а затем начал спускаться к берегу.

— Только берегись клешней, — бросила Фелисин ему вслед. — Ты же не хочешь остаться без пальца, верно?

Бывший жрец расхохотался и продолжал спускаться. Фелисин видела, где он, только благодаря одежде. Его кожа теперь стала совершенно чёрной, белые полоски едва можно было различить даже при дневном свете. Эти — видимые — изменения шли в ногу с другими, менее заметными.

— Ты уже не сможешь сделать ему больно, — заметил Бодэн, присевший рядом с другим мешком, — что бы ни говорила.

— Тогда и молчать никакого смысла нет, — ответила Фелисин.

Воды у них осталось на день, может, два. Тучи над проливом обещали дождь, но Фелисин знала, что это ложное обещание — спасение ждёт других. Она снова огляделась. Здесь и останутся лежать наши кости, пригорками и складками на песке. А затем и эти следы исчезнут. Мы добрались до моря, но здесь нас ждёт лишь Худ — больше никто. Странствие не только духа, но и плоти. Я рада, что оба подошли к концу.

Бодэн уже поставил палатки, а теперь собирал дрова для костра. Вернулся Геборик, сжимая между культями мешковину.

— От этого мы либо умрём, либо очень захотим пить — не знаю даже, что хуже.

Последний источник пресной воды остался в одиннадцати часах позади — влажная прогалина в небольшом углублении. Им пришлось выкопать яму в сажень глубиной, чтобы добраться до солоноватой воды с привкусом железа, пить её было почти невозможно.

— Всё ещё веришь, что Дукер где-то там — плавает туда-сюда уже… сколько? Пять дней?

Геборик присел на пятки и положил свёрток на землю.

— Он же ничего не публиковал уже много лет, чем ему ещё заниматься в свободное время?

— Думаешь, вздор — пристойный способ встретить Худа?

— Я и не знал, что существует «пристойный» способ, девочка. Даже если бы я был уверен, что смерть придёт — а я в этом не уверен, по крайней мере, не в ближайшем будущем — что ж, каждый из нас волен встречать её по-своему. В конце концов, даже сами жрецы Худа спорят о том, как именно следует приветствовать этого бога.

— Если бы я знала, что нарвусь на лекцию, держала бы рот на замке.

— Быть подростком иногда невыносимо тяжело, да?

Увидев её гримасу, он радостно рассмеялся.

Самые любимые шутки Геборика — непреднамеренные. Насмешка — лишь патина ненависти, и всякий смех — злой. У неё не было сил продолжать перепалку. Но последним тебе не смеяться, Геборик. Скоро ты это поймёшь. И ты, и Бодэн тоже.

Крабов испекли на углях. Животные пытались выбраться из жара, так что пришлось заталкивать их обратно палочками, пока они не прекратили отчаянную борьбу. Белое мясо оказалось потрясающим на вкус, но солоноватым. Роскошное пиршество и бесконечный запас яств, которые могут оказаться смертоносными.

Бодэн взялся собирать плавник, чтобы развести на берегу большой костёр — самодельный маяк на ночь. Пока же солнце поднималось над восточным горизонтом, а Бодэн навалил в костёр влажных водорослей и с удовлетворением посмотрел на столб густого белого дыма, который поднялся в воздух.

— Ты этим весь день собираешься заниматься? — спросила Фелисин. А как же сон? Ты мне нужен спящим, Бодэн.

— Время от времени, — ответил тот.

— Не вижу смысла, если тучи придвинутся.

— Ну, они ведь пока не придвинулись, верно? Если уж на то пошло, они скорее откатятся обратно к материку.

Фелисин смотрела, как он возится с костром. Она вдруг заметила, что Бодэн утратил экономную точность движений: в них появилась неловкость, выдававшая крайнюю усталость, слабость, которая проступила, когда они добрались до побережья. Теперь беглецы утратили всякую власть над своей судьбой. Бодэн верил в Бодэна и больше ни в кого. А теперь, как и мы, он зависит от других. И может, всё было напрасно. Может, стоило рискнуть и пойти в Досин-Пали.

Крабовое мясо начало делать своё дело. Фелисин стали посещать отчаянные приступы жажды, за ними последовали острые колики в желудке, который давно уже отвык от сытости.

Геборик спрятался в своей палатке, он явно испытывал те же самые симптомы.

Фелисин ничего не делала следующие двадцать минут, только впивалась пальцами в песок от боли, смотрела на Бодэна и страстно желала ему таких же страданий. Но если тот и мучился, то ничем этого не выдавал. Фелисин стала его бояться ещё больше.

Колики прошли — но не жажда. Тучи над заливом отступили, солнце принесло с собой жару. Бодэн бросил последнюю охапку водорослей в костёр и направился к палатке.

— Иди в мою, — сказала Фелисин.

Он резко обернулся и подозрительно прищурился.

— Я к тебе скоро присоединюсь.

Бодэн продолжал пристально на неё смотреть.

— А почему нет? — резко бросила Фелисин. — Какое у нас ещё спасение? Если ты не дал обет… — Он вздрогнул — почти незаметно. Фелисин продолжала: — …какому-нибудь презирающему секс Взошедшему. Кто бы это мог быть? Худ? Вот это был бы сюрприз! Но когда занимаешься любовью, всегда приходит маленькая смерть…

— Так ты это называешь? — пробормотал Бодэн. — Заниматься любовью? — Она пожала плечами. — Я не служу ни одному богу.

— Ты это уже говорил. Но ты ведь никогда мной не пользовался, Бодэн. Предпочитаешь мужчин? Мальчиков? Положи меня на живот и не заметишь разницы.

Бодэн выпрямился, не сводя с неё глаз. По его лицу ничего нельзя было прочесть. Затем пошёл к палатке. К палатке Фелисин.

Она улыбнулась про себя, подождала сотню ударов сердца, а затем присоединилась к нему.

Его руки касались её тела неуклюже, словно великан старался быть нежным, да сам не знал как. На то, чтобы избавиться от лохмотьев, служивших одеждой обоим, потребовались считаные мгновения. Бодэн потянул её вниз, и вот Фелисин уже лежала на спине, глядя в его грубое, заросшее бородой лицо, глаза — по-прежнему холодные и бездонные, а его руки сжали её груди, сдвинули их вместе.

Стоило ему оказаться внутри её, вся выдержка испарилась. Бодэн почти перестал быть человеком, превратился в животное. Он был груб, но совсем не так груб, как Бенет или бо́льшая часть Бенетовых подручных.

Он быстро кончил и навалился на неё всем весом, тяжело и хрипло дыша в ухо. Фелисин даже не попыталась его подвинуть; все её чувства были сосредоточены на его дыхании, на том, как расслаблялись мускулы, когда Бодэна сморил сон. Она не ожидала, что он отключится так быстро, не предвидела такой откровенной беспомощности.

Рука Фелисин скользнула в песок рядом с одеялом и нащупала рукоятку кинжала. Усилием воли Фелисин заставила себя дышать ровно, хотя ничего не могла поделать с бешено бьющимся сердцем. Он спал. Не шелохнулся.

Она вытащила клинок из песка, перехватила так, чтобы лезвие было направлено внутрь. Глубоко вдохнула и задержала дыхание.

Его рука перехватила запястье Фелисин в самом начале удара. Одним текучим движением он поднялся и вывернул ей руку так, что Фелисин вынуждена была перекатиться на живот. Придавил её своим весом.

Бодэн сдавливал запястье, пока кинжал не выпал у неё из пальцев.

— Думаешь, я свои вещи не проверяю, девочка? — прошептал он. — Думаешь, ты для меня загадка? Кому ещё пришло бы в голову украсть один из моих горлотыков?

— Ты бросил Бенета на верную смерть. — Она не могла видеть лица Бодэна, но сама этому обрадовалась, когда он ответил.

— Нет, девочка. Я этого ублюдка сам прикончил. Шею свернул, как тростинку. Он заслужил больше боли, смерти помедленнее, но на это у меня не было времени. Снисхождения он не заслужил, но всё же его получил.

— Да кто ты такой?

— Никогда не имел ни мужчину, ни мальчишку. Но притворюсь. Я хорошо умею притворяться.

— Я закричу…

— Геборик спит так, что его хоть тряси — не разбудишь. Видит сны. Мечется. Я ему пощёчину отвесил, но он всё равно не проснулся. Так что кричи. Что такое крик, по сути? Криком ты даёшь выход своему негодованию, возмущению. Не думал, что ты ещё способна на возмущение, Фелисин.

Она почувствовала, как по телу растекается безнадёжность. Просто ещё чуть-чуть того же самого. Я смогу это пережить. Смогу даже получать удовольствие. Если постараюсь.

Бодэн вдруг поднялся с неё. Фелисин резко перевернулась на спину и посмотрела на него. Бодэн подобрал свой кинжал и отодвинулся к выходу. Улыбнулся.

— Прости, если разочаровал, но я нынче не в настроении.

— Тогда зачем…

— Чтобы проверить, что ты всё ещё то, чем была. — Вывод он не озвучил. — Лучше поспи, девочка.

Оставшись в одиночестве, Фелисин свернулась клубочком на подстилке. Всё тело наполнило онемение. Чтобы проверить, что ты всё ещё… да, по-прежнему. Бодэн знал с самого начала. Просто хотел тебе показать это, девочка. Ты-то думала, будто используешь его, а он использовал тебя. Он знал, что́ ты задумала. Подумай об этом. Хорошенько подумай.

Худ явился из волн, жнец истерзанных душ. Довольно он ждал, их страдания уже перестали его забавлять. Настало время для Врат.

Фелисин сидела лицом к проливу и чувствовала себя такой же иссушённой и блёклой, как плавник вокруг. Над водой клубились тучи, молнии плясали под рокочущий барабан грома. Над линией рифа ярилась пена, взлетая бело-голубыми взрывами в темноту.

Час назад Геборик и Бодэн вернулись с прогулки вдоль берега, волоча за собой нос разбитой лодки. Старой. Но они говорили о том, как построить плот. Обсуждение имело характер глубоко теоретический — ни у кого не было сил на такое предприятие. К рассвету они начнут умирать, и все это знали.

Фелисин поняла, что Бодэн умрёт последним. Если только бог Геборика не вернётся, чтобы взыскать своего блудного сына. Фелисин наконец начала верить, что будет первой. Не отомстив никому: ни Бодэну, ни сестрице Тавор, ни всей Худом деланной Малазанской империи.

Странная молния мелькнула за разбивавшимися о риф валами. Она катилась, подпрыгивая и сверкая, словно обернулась вокруг невидимого бревна в лигу длиной и в тридцать шагов шириной. Трескучие копья разили пену с оглушительным шипением. По-над берегом раскатился такой гром, что земля затряслась. Молния устремилась прямо к ним.

Рядом вдруг оказался Геборик. Его жабье лицо перекосилось от страха.

— Это колдовство, девочка! Беги!

Она хрипло рассмеялась. И не пошевелилась.

— Зато быстро, старик!

Ветер выл.

Геборик обернулся к наступавшей волне. Прошипел проклятье, которое унёс прочь рокочущий рёв, а затем встал между Фелисин и чародейством. Бодэн присел рядом с ней, его лицо подсветил голубоватый отблеск молнии, которая достигла берега, а теперь катилась прямо на них.

Она разбилась о Геборика, будто тот был каменной скалой. Старик пошатнулся, его татуировки стали на миг огненным кружевом, которое ярко вспыхнуло и исчезло.

Чары рассеялись. Несмотря на видимую мощь, они быстро истаяли на берегу.

Геборик осел, опустился на колени.

— Это не я, — проговорил он во внезапно наступившей тишине. — Отатарал. Ну, разумеется. Нечего бояться. Совсем нечего.

— Смотри! — закричал Бодэн.

Барка каким-то образом преодолела риф, а теперь быстро шла к ним. Единственный парус горел. Чары разили корабль, словно смертоносные гадюки, но стихли и рассеялись, когда барка приблизилась к берегу. В следующий миг она заскребла дном о песок и остановилась, покосившись набок. Две фигуры тут же оказались у тросов, перерезали их, освободив пылающий парус. Ткань скользнула вниз, точно огненное крыло, и тотчас потухла, коснувшись воды. Двое других спрыгнули за борт и по колено в воде двинулись к берегу.

— Который из них Дукер? — спросила Фелисин.

Геборик покачал головой.

— Его здесь нет. Но вон тот, слева — маг.

— Откуда ты знаешь?

Старик не ответил.

К ним быстро подошли двое мужчин, оба едва не падали от усталости. Маг, краснолицый коротышка в обожжённом плаще, заговорил первым — по-малазански:

— Слава богам! Нам нужна ваша помощь.

Где-то по ту сторону рифа ждал неведомый маг — человек, никак не связанный с восстанием, незнакомец, пойманный в ловушку собственного кошмара. Ждал в центре яростного шторма, который зародился в глубинах на второй день пути. Кальп никогда прежде не чувствовал такой необузданной мощи. Сама её дикость и спасла их, поскольку владевшее чародеем безумие рвало и терзало его Путь. Ни тени контроля, Путь распахивался ранами, а ветер выл мучительными криками самого мага.

«Рипату» носило по морю, как кусок коры в горном водопаде. Поначалу Кальп пытался отбиваться иллюзиями, думая, что они со спутниками были предметом ярости мага, но очень скоро стало очевидно, что безумный чародей вообще не знает о них и сражается в совершенно другой войне. Кальп свернул собственный Путь защитной раковиной вокруг «Рипаты», а затем присел у борта, чтобы сдержать напор, пока Геслер и его подчинённые пытались выровнять корабль.

Спущенные с цепи чары инстинктивно гнались за ними, и никакие иллюзии не могли обмануть силу столь откровенно бессознательную. «Рипата» стала для них магнитом, атаки сыпались без конца, одна за другой, и дико различались по силе. Они неустанно терзали защиту Кальпа два дня и две ночи подряд.

Корабль сносило на запад к отатараловому берегу. Сила мага безуспешно накатывалась на побережье, и Кальп начал кое-что понимать — сознание мага, видимо, было разрушено отатаралом. Скорее всего, это сбежавший каторжник, военнопленный, который преодолел все стены, только чтобы понять, что унёс темницу с собой. Он потерял контроль над своим Путём, и тот овладел чародеем. Теперь Путь кипел силой большей, чем всё, что мог и умел сам маг.

От этой мысли Кальп пришёл в ужас. Если шторм выбросит «Рипату» на берег, не ждёт ли и его такая же судьба?

Только выучка Геслера и его команды не позволила судну налететь на рифы. Восемь часов им удавалось вести барку вдоль линии бритвенно-острых скал, скрытых под пенными бурунами.

На третью ночь Кальп почувствовал: что-то изменилось. Берег справа, который он до сих пор ощущал как непроницаемую стену, бескровное присутствие отатарала, вдруг… смягчился. Там укрылась сила, она противилась воле антимагической руды, отторгала её.

В стене рифа открылся просвет. Кальп решил, что это — их единственный шанс. Поднявшись со своего места посреди палубы, он закричал, обращаясь к Геслеру. Капрал мгновенно понял, что имеет в виду маг, и принял — с облегчением отчаяния. Они медленно проигрывали борьбу — усталости, неодолимой подавленности, с которой моряки видели, как защитный полог Кальпа слабеет с каждой волной враждебной магии.

Новый удар настиг корабль в тот самый миг, когда он проходил меж зазубренных скал, — и этот удар сломил сопротивление Кальпа. Пламя охватило штормовой стаксель, лини, парус. Если бы их одежда не промокла насквозь, моряки тоже вспыхнули бы. Но сейчас чары прокатились по ним волной шипящего пара, а затем помчались дальше, хлынули на берег и там угасли.

Кальп был готов поверить, что странный, смягчённый эффект отатарала на этом отрезке берега каким-то образом вызван человеком, которого ему поручили найти, и потому не удивился, увидев, как из сумрака на берегу выступили три фигуры. Несмотря на смертельную усталость, маг встревожился, разглядев, как эти трое держатся друг с другом. Обстоятельства свели их вместе, и узы дружбы ничего не значили с точки зрения практических соображений. Но дело было не только в этом.

От неожиданно неподвижной земли под ногами у Кальпа закружилась голова. Когда взгляд мага остановился на безруком жреце, сердце вздрогнуло от облегчения, поэтому в просьбе о помощи не было ни капли иронии.

Бывший жрец в ответ только хрипло расхохотался.

— Дай им воды, — приказал маг Геслеру.

Капрал с трудом оторвал взгляд от Геборика, затем кивнул и резко развернулся. Истин спрыгнул за борт и начал высматривать повреждения в корпусе «Рипаты», а Ураган неподвижно сидел на носу, не выпуская из рук арбалет. Капрал рявкнул, приказал вытащить один из бочонков с пресной водой. Истин забрался обратно, чтобы достать его.

— Где Дукер? — спросил Геборик.

Кальп нахмурился.

— Не уверен. Мы разошлись в разные стороны у деревеньки к северу от Хиссара. Апокалипсис…

— Мы знаем. Досин-Пали был охвачен пожаром той ночью, когда мы бежали с копей.

— Ага, ну да. — Кальп внимательно осмотрел двух других. Лишившийся одного из ушей здоровяк спокойно ответил взглядом на взгляд. Несмотря на явные признаки пережитых лишений, этот человек сохранял такое самообладание, что Кальпу стало не по себе. Это явно был отнюдь не обычный портовый головорез, за которого маг его принял поначалу.

Юная девушка беспокоила Кальпа ничуть не меньше, хотя он и сам не смог бы объяснить отчего. Маг вздохнул. Об этом будешь волноваться позже. Обо всём будешь волноваться позже.

Подошёл Истин с бочонком, Геслер отстал от него на шаг.

Трое беглецов сгрудились перед молодым морпехом, который откупорил бочонок, затем взял привязанную к нему оловянную кружку и набрал воды.

— Не спешите, — сказал Кальп. — Маленькими глоточками.

Глядя, как они пьют, маг потянулся к своему Пути. Тот казался скользким, неверным, но Кальп сумел ухватиться и вытянуть силы, чтобы обострить свои чувства. Когда он вновь взглянул на Геборика, чуть не вскрикнул от удивления. Татуировки бывшего жреца жили своей собственной жизнью: мерцающие волны силы катились по его телу и сливались в похожей на ладонь проекции на культе, которой оканчивалась левая рука жреца. Этот призрачный кулак, коснувшийся некоего Пути, был крепко сжат, будто вцепился в невидимые оковы.

Совершенно другая сила пульсировала на правой культе, пронизанной жилами — зелёными и отатаралово-красными, словно две змеи сплелись в смертельной схватке. Но лишь от зелёных колец исходило смягчающее воздействие, оно катилось во все стороны с решимостью, за которой, казалось, можно было почувствовать сознательную волю. То, что эта воля достаточно сильна, чтобы отбросить прочь мощь отатарала, было просто поразительно.

Целители Пути Дэнул часто говорили, будто видят болезни как силы, ведущие войну, где плоть служит полем битвы. Кальп подумал, что, возможно, видит нечто подобное. Но это не болезнь. Битва Путей — один от Фэнера, за которого держится призрачная рука, а другой опутан отатаралом, но всё равно прирастает — этот Путь я не могу узнать, это сила, чуждая всякому моему чувству. Чародей моргнул. Геборик смотрел на него с широкой улыбкой.

— Да что же с тобой случилось, Худ разбирай? — выдохнул Кальп.

Бывший жрец пожал плечами.

— Хотел бы я сам знать.

Теперь к Геборику подошли трое морпехов.

— Я — Геслер, — сказал капрал, грубовато, но с почтением. — Мы — всё, что осталось от культа Вепря.

Улыбка старика поблекла.

— Это ровно на трёх человек больше, чем нужно.

Он отвернулся и зашагал прочь по берегу, чтобы забрать два заплечных мешка. Геслер с каменным лицом смотрел ему вслед.

Быстро же старик оправился. Истин ахнул, услышав такие суровые слова от человека, которого считал жрецом своего бога. Кальп увидел, как что-то рассыпается прахом в светло-голубых глазах юноши. Во взгляде Урагана вихрились тёмные тучи, благодаря которым он, вероятно, и получил своё имя, но морпех положил руку на плечо Истина за миг до того, как обернуться к одноухому.

— Ты всё время держишь руки рядом с припрятанными кинжалами. Я скоро начну нервничать, — хрипло прорычал он, перехватывая арбалет.

— Это Бодэн, — заявила девушка. — Он людей убивает. Старух, соперников. Кого ни назови, найдёшь у него на руках их кровь. Верно, Бодэн? — Не дожидаясь ответа, она продолжила: — Я — Фелисин, последняя из Дома Паранов. Только не позволяй себе обмануться на сей счёт.

Последнее утверждение она не стала пояснять.

Геборик вернулся, на обоих предплечьях он нёс по мешку. Старик положил их на землю, а затем подошёл ближе к Кальпу.

— У нас не хватит сил, чтобы вам помочь, но после того, как мы перешли эту треклятую пустыню, мысль о смерти в воде кажется удивительно привлекательной. — Геборик отвернулся и посмотрел на бушующие волны. — Что там?

— Вообрази себе ребёнка, который держит поводок, привязанный к ошейнику Пса Тени. Ребёнок — маг, Пёс — его Путь. Я бы предположил, что он слишком долго пробыл в копях, прежде чем сбежать. Нам нужно отдохнуть перед тем, как попытаемся снова преодолеть его шторм.

— Насколько плохи дела на материке?

Кальп пожал плечами.

— Не знаю. Мы видели, как горел Хиссар. Дукер хотел догнать Колтейна и Седьмую — у этого старика такой приступ оптимизма, что впору лечиться. Я бы сказал, что от Седьмой уже осталась только история, как и от Колтейна с его виканцами.

— Ах этот Колтейн. Когда меня приковали на дне расселины за дворцом Ласиин, я почти ожидал, что он окажется моим соседом. Худ свидетель, компания там подобралась более чем достойная. — Он помолчал, а затем покачал головой. — Колтейн жив, маг. Такие люди легко не погибают.

— Если это правда, честь требует, чтобы я его догнал.

Геборик кивнул.

— Его отлучили от храма, — громко заявила Фелисин. Оба обернулись и увидели, что Геслер сверлит взглядом девушку. Та продолжила: — Более того, он проклятье для собственного бога. Вашего бога, как я понимаю. Берегитесь жрецов-расстриг. Придётся вам самим править молитвы Фэнеру, парни, и я вам советую молиться. Часто.

Бывший жрец снова повернулся к Кальпу и вздохнул.

— Ты открыл свой Путь, чтобы взглянуть на меня. Что увидел?

Кальп нахмурился.

— Я увидел, — проговорил он через некоторое время, — ребёнка, который волочёт Пса размером с Худову гору. Одной рукой.

Лицо Геборика напряглось.

— А другой?

— Извини, — ответил Кальп, — тут простого ответа нет.

— Я бы его выпустил…

— Если бы смог.

Геборик кивнул. Очень тихо Кальп добавил:

— Если Геслер поймёт…

— Он сам выпустит…

— Тебе — кишки.

— Вижу, мы друг друга поняли, — сказал с бледной улыбкой Геборик.

— Не совсем, но я пока шум поднимать не буду.

Бывший жрец в ответ только снова кивнул.

— Ты сам выбрал таких спутников, Геборик? — спросил Кальп, косясь на Бодэна и Фелисин.

— О да. Более или менее. Трудно поверить, да?

— Прогуляемся-ка по берегу, — сказал маг и отошёл в сторону. Покрытый татуировками беглец последовал за ним. — Расскажи мне о них, — попросил Кальп, когда оба оказались достаточно далеко.

Геборик пожал плечами.

— Чтобы выжить в копях, приходится идти на сделки, — сказал он. — И то, что один человек будет ценить выше жизни, другой продаст в первую очередь. Дёшево. Этим они стали теперь. Кем были прежде… — Старик снова пожал плечами.

— Ты им веришь?

Широкое лицо Геборика рассекла ухмылка.

— А ты веришь мне, Кальп? Я знаю, ещё рано искать ответ на такой вопрос. Но и твой — не легче. Я верю, что Бодэн будет нам помогать, пока это в его интересах.

— А девушке?

Старик долго молчал, прежде чем ответить.

— Нет.

Такого я не ожидал. И это ещё была лёгкая часть разговора.

— Ясно, — сказал Кальп.

— А твои спутники? Эти дурачки со своим дурацким культом?

— Суровые слова в устах жреца Фэнера…

— Отлучённого и изгнанного жреца. Девочка сказала правду. Моя душа принадлежит мне самому, а не Фэнеру. Я её забрал обратно.

— Не знал, что такое возможно.

— Может, и невозможно. Прошу тебя, маг, мне не по силам идти дальше. Наш путь был… тяжёлым.

И не только ваш, старик.

По дороге обратно они не говорили. Вопреки всем передрягам в море, Кальп ожидал, что эта часть плана будет сравнительно простой. Барка придёт к острову. Они высадятся. Найдут друга Дукера… или не найдут. И он ещё отмахнулся от дурных предчувствий, когда историк впервые явился с просьбой о помощи. Идиот. Что ж, ладно, придётся забрать их с этого треклятого острова, высадить на материк — и дело с концом. Только об этом его и просили.

Поднималось солнце, чародейский шторм отступил от берега, но продолжал бушевать чёрно-лиловым маревом над проливом.

С «Рипаты» принесли еду. Геборик присел рядом со своими спутниками, чтобы разделить безмолвную, напряжённую трапезу. Кальп подошёл к Геслеру, который стоял на страже над двумя своими спящими подчинёнными — все трое расположились под квадратным куском парусины, натянутым между четырьмя жердями.

Изрезанное шрамами лицо капрала скривилось в иронической ухмылке.

— Фэнерова шуточка, — проворчал он.

Кальп присел на корточки рядом с капралом.

— Рад, что тебе нравится.

— Юмор Бога-Вепря — не для смеха, маг. Странно только… я готов поклясться, что Владыка Лета был… здесь. Сидел, будто ворона, на плече у этого жреца.

— Ты уже испытывал касание Фэнера, Геслер?

Солдат покачал головой.

— Меня дарами судьба не балует. И не баловала никогда. Просто чувство такое, вот и всё.

— И ты его всё ещё испытываешь?

— Да вроде нет. Не знаю. Не важно.

— Как Истин?

— Тяжело ему: нашли жреца Фэнера, а тот отвернулся да и отрёкся от всех нас. Но всё будет в порядке, мы за парнем присмотрим — я да Ураган. Теперь твой черёд отвечать. Как мы обратно на материк возвращаться будем? Этот треклятый колдун никуда не делся, верно ведь?

— Жрец нас проведёт.

— Это как же?

— Долго объяснять, капрал, а я сейчас могу думать только о том, как бы скорей уснуть. Я подежурю следующим. — Кальп поднялся и пошёл прочь, чтобы приготовить себе в тени место для сна.

Фелисин лежала, не засыпая, обхватив себя руками, и смотрела, как маг натягивает полог, а затем забирается в тень, чтобы прилечь. Она покосилась на морпехов и испытала приступ насмешливого презрения. «Последователи Фэнера», вот умора. Бог-Вепрь — уши есть, а между ними — пусто. Эй, дурачьё, Фэнер где-то здесь, прячется в мире смертных. Достойная добыча для всякого охотника с острым копьём. Мы видели его копыто. За это можете старика поблагодарить. Поблагодарить так, как считаете нужным.

Бодэн спустился к воде, чтобы помыться. Теперь он вернулся, стряхивая капли с бороды.

— Уже боишься, Бодэн? — спросила Фелисин. — Посмотри на того солдата, который не спит. Он тебе не по зубам. А тот, с арбалетом, в два счёта тебя раскусил, а? Крепкие мужики — покрепче тебя будут…

Бодэн протянул:

— Уже и с ними переспать успела?

— Ты меня использовал…

— Что с того, девочка? Для тебя это образ жизни — отдаваться другим.

— Худ тебя побери, ублюдок!

Стоя над ней, Бодэн по-своему рассмеялся — хмыкнул.

— Ты меня не собьёшь — мы уберёмся с этого острова. Мы выжили. Говори, что хочешь, а настроения мне не испортишь, девочка. Валяй.

— А что означает коготь, Бодэн?

Его лицо вдруг превратилось в лишённую всякого выражения маску.

— Помнишь, тот, что ты припрятал вместе с воровским снаряжением?

Невыразительный взгляд головореза вдруг оторвался от Фелисин. Она повернулась и в нескольких шагах позади увидела Геборика. Бывший жрец не сводил глаз с Бодэна:

— Я правильно расслышал? — спросил он.

Одноухий молчал.

Фелисин заметила, как по лицу Геборика пробежала гримаса понимания, старик перевёл взгляд на неё, затем обратно на Бодэна.

— Отличная работа, — сказал жрец. — Пока что.

— Уверен? — спросил Бодэн и отвернулся.

— В чём дело, Геборик? — требовательно вопросила Фелисин.

— Тебе следовало больше внимания уделять урокам истории, девочка.

— Объясни.

— Худа с два! — Он заковылял прочь.

Фелисин, крепче обхватив себя руками, повернулась лицом к проливу. Мы живы. Я опять смогу быть терпеливой. Выжидать. Материк охвачен огнём восстания против Малазанской империи. Приятная мысль. Может, в нём они все сгорят — и Империя, и сама императрица… и её адъюнкт. А когда не станет Малазанской империи, наконец воцарится мир. Конец притеснениям, конец ограничениям, тогда я примусь за месть. В тот день, когда ты лишишься своих телохранителей, сестрица Тавор, я приду. Клянусь в этом всеми богами и владыками демонов, какие только есть и были. А пока что нужно использовать людей вокруг, перетянуть их на свою сторону. Не Бодэна с Гебориком — тут уже слишком поздно. Остальных. Мага, солдат…

Фелисин поднялась.

Капрал сонным взглядом следил за тем, как она подходит.

— Когда ты последний раз был с женщиной? — спросила Фелисин.

Ответил, впрочем, не Геслер. Из тени под парусиновым навесом прозвучал голос арбалетчика — Урагана:

— Как раз год и один день прошёл с тех пор, как я переоделся канийской шлюхой — целый час Геслеру голову дурил. Учти, он был пьян в стельку. Учти, я тоже.

Капрал хмыкнул.

— Вот такие они, солдафоны. Настолько тупые, что не видят разницы.

— И настолько пьяные, что плевать на это хотели, — добавил арбалетчик.

— Это точно, Ураган. — Тяжёлый взгляд Геслера скользнул к Фелисин. — Игры свои затевай в другом месте, девочка. Без обид, но опыта у нас хватает, чтоб почуять, когда тебе в подарок предлагают сыр из мышеловки. Да и не выйдет у тебя купить то, что не продаётся.

— Я вам сказала про Геборика, — заметила Фелисин. — Могла и смолчать.

— Слышишь, Ураган? Девочка-то нас пожалела.

— Он вас предаст. Уже вас всех презирает.

Мальчик по имени Истин при этих словах сел.

— Уходи, — приказал ей Геслер. — Мои парни тут поспать пытаются.

Фелисин перехватила взгляд ярко-голубых глаз Истина и увидела в них только наивность. Она послала ему воздушный поцелуй и улыбнулась, когда краска залила его лицо.

— Ты осторожней, а то уши сгорят, — добавила она.

— Худов дух! — буркнул Ураган. — Давай, парень. Она ж так хочет, аж подскакивает. Задай ей жару.

— Вот ещё! — фыркнула Фелисин. — Я сплю только с мужчинами.

— С болванами, ты хотела сказать, — поправил Геслер, и в его голосе прозвенела стальная нотка.

Фелисин побрела к берегу, зашла в воду по колено. Осмотрела «Рипату». Пятна гари покрывали корпус широкими, хаотически разбросанными полосами. Фальшборт на полубаке блестел, словно его изрешетило градом из кварца. Канаты измочаленные, распущены там, где их перерезали ножами.

Солнце так ослепительно сверкало на волнах. Фелисин закрыла глаза, отпустила все мысли, пока не осталось только чувство тёплой воды, касавшейся ног. Её одолела уже даже не физическая усталость. Она не могла удержаться и жалила во все стороны, и какую бы маску ни примеряла — ровно такая же глядела на неё извне, словно из зеркала. Должен же быть способ отражать что-то, кроме ненависти и презрения.

Даже не способ.

Причина.

— Я надеюсь, что вплетённый в тебя отатарал сможет отогнать безумного мага, — сказал Кальп. — Иначе нас ждёт очень опасное плавание.

Истин зажёг фонарь и теперь, присев на треугольном полубаке, ждал, когда они двинутся к рифу. Желтоватый свет взблеснул на татуировках Геборика, когда тот поморщился, услышав слова Кальпа.

Геслер сидел, облокотившись на рулевое весло. Как и все остальные, он ждал бывшего жреца. Ждал хотя бы крошечной надежды.

Чародейский шторм ярился за рифом, безумные молнии высвечивали над пенным морем небо, затянутое бурлящими чёрными тучами.

— Ну, если ты так думаешь… — протянул в конце концов Геборик.

— Это не то, что я хочу услышать…

— Ничего другого не дождёшься, — огрызнулся старик. Он поднял культю и ткнул ею в Кальпа. — Ты видишь то, чего я даже не чувствую, маг!

Чародей обернулся к Геслеру.

— Ну что, капрал?

Солдат пожал плечами.

— Есть у нас шанс?

— Всё не так просто, — сказал Кальп, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы сохранять спокойствие. — Теперь Геборик на борту, и я даже не уверен, что смогу открыть свой Путь — на нём есть пятна, которые я бы не хотел распространять. Без Пути я не смогу отражать чары. А значит…

— Поджаримся с корочкой, — закончил, кивнув, Геслер. — Пошевеливайся, Истин! Выходим в море!

— Не в то вы верите, капрал, — сказал Геборик.

— Так и знал, что ты это скажешь. А теперь все — не вертитесь под ногами: нам с Ураганом и этим парнем надо делом заняться.

Хоть Кальп и сидел на расстоянии вытянутой руки от старика, он чувствовал свой Путь. Казалось, тот сам рвётся наружу. Магу было страшно. Меанас — Путь далёкий, и все знакомые Кальпу последователи описывали его одинаково: холодный, бесстрастный, ироничный разум. Игра иллюзий происходила со светом, тьмой, фактурой и тенями, торжествовала победу, когда получалось обмануть глаз, но даже этот триумф казался лишённым эмоций, в нём царило отвлечённое удовлетворение. Всякий раз, обращаясь к Пути, Кальп чувствовал, будто отвлекает силу, занятую другими делами. Будто всплеск этой силы был лишь минутным развлечением, на которое и внимания обращать не сто́ит.

Кальпа тревожила неожиданная готовность Пути. Тот хотел тоже вступить в игру. Маг понимал, что попадает в ловушку, начинает думать о Меанасе, как о сущности, безликом боге, для которого открытие было служением, а успех — наградой за веру. Пути — совершенно не такие. Чародей — не жрец, а магия — не божественное вмешательство. Чародейство может стать лестницей к Восхождению — средством, но нет никакого смысла поклоняться средству.

Ураган поднял небольшой квадратный парус: вполне подходящий, чтобы управлять судном, но не такой большой, чтобы штормовой ветер сломал расшатанную мачту. «Рипата» скользнула вперёд, подчиняясь силе берегового бриза. Истин вытянулся вдоль бушприта, рассматривая буруны впереди. Разрыв в рифе, через который корабль вошёл в залив, оказалось не так легко найти. Геслер рявкнул команду, и морпехи повели барку вдоль рифа.

Кальп покосился на Геборика. Бывший жрец сидел, прислонившись левым плечом к мачте, и щурился, глядя в темноту. Магу отчаянно хотелось открыть свой Путь — посмотреть на призрачную руку, оценить извив отатаралового змея — но он сдержался, даже собственное любопытство уже вызывало подозрения.

— Вон там! — закричал Истин, указывая во тьму.

— Вижу! — взревел Геслер. — Давай, Ураган!

«Рипата» развернулась носом к бурунам… и разрыву, который Кальп еле мог разглядеть. Сильный ветер наполнил парус.

За рифом бешено вертелись тучи, сливаясь в уходившую вверх воронку. Из волн вырвалась молния и подсветила её. «Рипата» проскользнула мимо рифа и устремилась прямо к центру вихря.

Кальп не успел даже закричать. Его Путь открылся, сцепился в схватке с мощью, исполненной демонической ярости. Сверху обрушились копья воды, которые моментально разорвали парус в клочья. Они врезались в палубу, словно арбалетные стрелы, пробивая доски насквозь. Кальп увидел, как одна из струй прошила бедро Урагану, пригвоздив вопящего моряка к палубе. Другие разбились о сгорбленную спину Геборика, который прикрыл собой девочку — Фелисин, чтобы защитить её от водяных копий. Татуировки ярились огнём света тусклого золота.

Бодэн метнулся на полубак, одну руку свесил за борт. Истина нигде не было видно.

Копья исчезли. «Рипата» накренилась, словно катилась с гигантской волны, так что корма задралась вверх. Над головой бешено сверкало небо, изрешеченное и освещённое взрывами силы. Кальп посмотрел наверх, и его глаза беспомощно распахнулись — в сердце шторма он разглядел крохотную фигурку: она беспорядочно размахивала руками, обрывки плаща метались вокруг неё, словно изорванное крыло. Чары швыряли фигурку по небу, словно она была лишь соломенной куколкой. Кровь хлынула во все стороны, едва лишь сверкающая волна накрыла безвольное создание. Когда волна схлынула, фигура завертелась, покатилась вслед за ней, оставляя за собой паутину крови, похожую на широкую рыбацкую сеть. А затем она начала падать.

Мимо Кальпа проскочил Геслер.

— Держи весло! — прокричал он, перекрывая рёв ветра.

Маг с трудом двинулся на корму. Вести судно? А по чему оно плывёт? Кальп был уверен, что барку несёт уже отнюдь не вода. Корабль провалился на Путь безумного чародея. Маг сжал обеими руками рулевое весло и почувствовал, как его собственный Путь просачивается в древесину и закрепляется в ней. Качка ослабла. Кальп закряхтел. Удивляться времени не было — все силы уходили на ужас и смятение.

Геслер добрался до носа и схватил Бодэна за лодыжки, когда тот уже начал переваливаться за борт. Капрал вытащил его, и оказалось, что Бодэн одной рукой крепко держит за пояс Истина. По руке струилась кровь, а лицо Бодэна побелело от боли.

Невидимая волна под судном внезапно спала, и «Рипата» устремилась в зону мёртвого штиля. Наступила тишина.

Геборик придвинулся к Урагану. Морпех неподвижно лежал на палубе, из его пробитого бедра хлестала кровь. Напор на глазах становился всё слабее.

Геборик сделал то единственное, что мог. Во всяком случае, так потом думал Кальп. Однако в тот миг чародей закричал от ужаса — но было уже слишком поздно: Геборик погрузил измазанную глиной призрачную руку прямо в открытую рану.

Ураган судорожно дёрнулся и коротко вскрикнул от боли. Татуировки потекли с запястья Геборика и замерцали сложным узором на бедре солдата.

Когда старик отвёл руку, рана закрылась, линии татуировки стянулись, точно швы. Геборик отшатнулся, его глаза широко распахнулись от потрясения.

Сквозь сжатые, искажённые болезненной гримасой губы Урагана прорвался шипящий выдох. Морпех сел — дрожащий, мертвенно-бледный. Кальп заморгал. Он увидел, как с руки Геборика в тело Урагана скользнуло нечто большее, чем просто сила исцеления. Нечто заразное и отравленное безумием. После будешь об этом беспокоиться — парень-то живой, верно? Кальп перевёл взгляд на нос, где Геслер и Бодэн стояли на коленях рядом с неподвижным телом Истина. Капрал перевернул юношу на живот и ритмично давил обеими руками, чтобы освободить лёгкие от воды. Вскоре Истин закашлялся.

«Рипата» тяжело кренилась набок. Над головой раскинулось низкое, ровное, серое небо, укрытое призрачным сиянием. Вокруг царил мёртвый штиль. Единственным звуком был плеск текущей в трюм воды.

Геслер помог Истину сесть. Бодэн продолжал стоять на коленях и прижимать сжатую в кулак правую руку к животу. Кальп увидел, что все пальцы были выбиты из суставов, кожа потрескалась и кровоточила.

— Геборик, — прошептал маг.

Старик резко повернул голову. Он быстро и заполошно хватал ртом воздух.

— Помоги Бодэну этим целебным касанием, — тихо проговорил Кальп. Не будем думать о том, что приходит вместе с ним. — Если можешь…

— Нет, — прорычал Бодэн, насторожённо глядя на Геборика. — Не хочу, чтоб твой бог меня лапал, старик.

— Нужно вправить вывихи, — сказал Кальп.

— Геслер вправит. По-простому.

Капрал поднял глаза на громилу, затем кивнул и подошёл.

Заговорила Фелисин:

— Где мы?

Кальп пожал плечами.

— Не уверен. Но мы идём ко дну.

— Пробоины, — заметил Ураган. — В четырёх-пяти местах. — Солдат уставился на татуировки, которые теперь покрывали его левое бедро, и нахмурился.

Девушка с трудом поднялась на ноги, вытянула руку, чтобы ухватиться за обугленную мачту. Корабль накренился ещё больше.

— Может перевернуться, — добавил Ураган, продолжая рассматривать татуировки. — В любой момент.

Путь Кальпа отступил. Маг тяжело сгорбился от внезапно нахлынувшего изнеможения. В воде он долго не протянет.

Бодэн приглушённо зарычал, когда Геслер вправил указательный палец на правой руке. Занявшись следующим, капрал велел:

— Набери бочонков, Ураган. Если можешь ходить, конечно. Распредели между ними пресную воду. Фелисин, бери провизию — тот сундук на этой стороне полубака. Весь бери. — Бодэн застонал, когда солдат поставил на место второй палец. — Истин, можешь добыть бинт?

Сухие рвотные позывы, которые сотрясали юношу несколько секунд назад, прекратились, он медленно приподнялся, встал на четвереньки и пополз на корму.

Кальп покосился на Фелисин. В ответ на приказ Геслера она не шелохнулась и, кажется, подбирала подходящие слова.

— Давай-ка, девочка, — проговорил, поднимаясь, Кальп, — я тебе помогу.

Опасения Урагана не подтвердились. Крен заметно уменьшился, когда «Рипата» набрала воды. Та заполнила трюм и теперь просачивалась через люк — густая бледно-голубая жижа.

— Худов дух, — пробормотал Ураган, — тонем в козьем молоке.

— Напополам с рассолом, — добавил Геслер. Он уже закончил возиться с рукой Бодэна. К ним вернулся Истин с лекарской сумкой.

— Далеко идти не придётся, — сказала Фелисин, глядя куда-то в сторону правого борта.

Кальп подошёл к ней и увидел то, на что смотрела девушка. Большой корабль неподвижно стоял в густой воде менее чем в пятидесяти саженях от них. Два ряда вёсел безвольно свисали с бортов. Виднелся одинарный руль. Три мачты: на фок— и грот-мачте обрывки прямых парусов, на бизани — изодранный в клочья косой, треугольный. И никаких признаков жизни.

Сзади подошёл Бодэн, его перебинтованная рука превратилась в неповоротливую культю, капрал отстал от него на шаг. Одноухий хмыкнул.

— Это квонский дромон.[8] Доимперский.

— В кораблях ты разбираешься, — пробормотал Геслер и пристально посмотрел на Бодэна. Тот лишь пожал плечами.

— Я работал в тюремной банде, которая топила республиканский флот в Квонской гавани. Двадцать лет назад — Дассем их использовал, чтобы тренировать своих морпехов…

— Я в курсе, — сказал Геслер, который, судя по тону, знал это из первых рук.

— Молодой слишком, чтобы попасть в тюремную банду, — заметил Ураган, который сидел между бочонками с водой. — Сколько тебе тогда было, десять? Пятнадцать?

— Где-то так, — согласился Бодэн. — А как я там оказался — не твоё дело, солдат.

Последовало долгое молчание, затем Геслер встряхнулся.

— Ты закончил, Ураган?

— Так точно, всё готово.

— Ладно, давайте плыть туда, пока наша красавица не собралась на дно. Что толку, если она нас с собой утащит.

— Нерадостно мне, — проговорил Ураган, разглядывая дромон. — Вышел прямо как из морской байки, которые в полночь рассказывают. Может, «Худов вестник», а может, проклятый, чумной…

— А может, одно-единственное сухое место, какое тут найдёшь, — отрезал Геслер. — Что же до остального — ты подумай, какие истории будешь травить потом по тавернам, Ураган. Все же штаны обмочат да побегут-поскачут в ближайший храм наперегонки, чтобы благословение получить. Сможешь потом с ипостасей процент требовать.

— Ну, у тебя, может, мозгов и не хватает, чтоб хоть чего-нибудь бояться…

Капрал ухмыльнулся.

— Давайте-ка все в воду! Говорят, благородные дамы золотом платят, лишь бы только принять такую ванну. Верно, девочка?

Фелисин не ответила.

Кальп покачал головой.

— Ты просто счастлив, что жив остался, — сказал он Геслеру.

— Вот уж точно!

Вода оказалась холодноватой, слегка маслянистой — плыть было трудно. Позади оседала «Рипата», вода уже заливала палубу. А потом мачта накренилась, замерла на миг и ушла в воду. Несколько секунд спустя барка полностью скрылась из виду.

Через полчаса, задыхаясь от изнеможения, они добрались до дромона. Забраться наверх по рулевому веслу сумел только Истин. Он скрылся за высоким планширем на корме. Вскоре вниз скатилась, разматываясь, лестница из толстой пеньковой верёвки.

Было нелегко, но в конце концов все оказались на борту, последними Геслер и Ураган подняли на корабль сундук с припасами и бочонки с водой.

С высоты юта Кальп окинул взглядом палубу. Корабль покидали в спешке. Всюду валялись кольца каната и завёрнутые в тюленью кожу припасы вперемешку с брошенными доспехами, мечами и поясами. Всё было покрыто густым слоем сероватой, жирной пыли.

Остальные встали рядом и тоже молча осматривали корабль.

— Кто-нибудь заметил название? — поинтересовался наконец Геслер. — Я смотрел, но…

— «Силанда», — ответил Бодэн.

Ураган заворчал:

— Тогговы титьки! Да не было там ничего…

— И не надо, чтобы узнать этот корабль, — отрезал Бодэн. — Груз там внизу — с Плавучего Авали. Только у «Силанды» было разрешение на торговлю с тисте анди. Она как раз шла к острову, когда силы Императора захватили Квон. Так и не вернулась.

За этими словами последовало молчание.

Его нарушил тихий смех Фелисин.

— Бодэн-громила. Что? Твоя тюремная банда и по библиотекам тоже работала?

— Из вас кто-нибудь ещё обратил внимание на ватерлинию? — поинтересовался Геслер. — Это судно уже много лет не двигалось с места. — Он бросил последний буравящий взгляд на Бодэна и спустился на палубу. — Так что мы тут, считай, на твёрдой скале, по колено в птичьем дерьме, — бросил капрал, останавливаясь рядом с одним из свёртков в тюленьей коже. Он присел, развернул его. Затем прошипел проклятье и отпрянул. Кусок кожи упал на палубу так, что стало видно содержимое: отрубленная голова. Она покатилась, как сумасшедшая, и с глухим звуком остановилась, ударившись о край люка, ведущего в трюм.

Кальп прошёл мимо застывшего без движения Геборика, спустился на палубу и двинулся к носу. Открыл свой Путь. И замер.

— Что видишь? — спросил бывший жрец.

— Ничего хорошего, — ответил маг, сделал ещё шаг и присел на корточки. — Тисте анди. — Он бросил через плечо взгляд на Геслера. — Я сейчас предложу кое-что неприятное, но…

Белый, как мел, капрал кивнул.

— Ураган, — позвал он, оборачиваясь к другому свёртку. — Помоги мне.

— Что делать?

— Считать головы.

— Храни меня Фэнер! Геслер…

— В руках себя надо держать, чтобы потом такие истории рассказывать. Приходит с опытом. Спускайся сюда, солдат, и не бойся запачкаться.

На палубе лежали десятки свёртков. В каждом — аккуратно отрезанная голова. Большинство принадлежало тисте анди, но нашлось и несколько человеческих. Геслер начал складывать их в жуткую пирамиду у подножия грот-мачты. Капрал быстро оправился от потрясения — он явно и не таких ужасов навидался на службе Империи. Ураган тоже быстро преодолел отвращение, но оно сменилось суеверным страхом — работал он неимоверно быстро, и вскоре все головы оказались уложены в ужасный курган в центре палубы.

Кальп перевёл взгляд на люк, ведущий на гребную палубу. Вокруг него мерцала слабая аура магии, которую усиленный чарами Пути взгляд распознавал как расходящиеся в недвижном воздухе волны. Кальп долго не решался подойти ближе.

Все, кроме мага, Геслера и Урагана, оставались на юте и следили за происходящим в немом потрясении. Капрал приблизился к Кальпу:

— Готов посмотреть, что внизу?

— Абсолютно нет.

— Ну, тогда ты — первый, — с напряжённой ухмылкой сказал Геслер. Он обнажил меч.

Кальп посмотрел на клинок. Капрал пожал плечами.

— Ага, я знаю.

Тихо ругаясь себе под нос, Кальп направился к люку. Темнота внизу ничего не скрыла от его взора. Всё было окутано колдовством — желтушным, пульсирующим свечением. Держась обеими руками за перила, маг спустился по проржавевшим ступеням, за ним неотступно следовал Геслер.

— Видишь что-нибудь? — спросил капрал.

— О да.

— Чем это пахнет?

— Если у терпения есть запах, — проговорил Кальп, — то это он.

Чародей направил волну света по центральному проходу между рядами банок, раздвинул его в стороны и оставил так.

— Да уж… — сдавленно прохрипел Геслер. — Есть определённая логика, верно?

На вёслах сидели обезглавленные трупы — по трое на банку. Всё свободное пространство занимали свёртки из тюленьей кожи. Ещё одна безголовая фигура возвышалась у кожаного барабана, сжимая в обеих руках странные, похожие на тыквы-горлянки, палочки. Эта фигура была огромной и мускулистой. На телах не было и следа разложения. На шеях поблескивали белые кости и алая плоть.

Долгое время оба молчали, затем Геслер откашлялся, но это не помогло, слова всё равно давались ему с трудом.

— Ты сказал «терпение», Кальп?

— Угу.

— Значит, не ослышался.

Кальп покачал головой.

— Кто-то взял корабль, обезглавил всех на борту… а затем посадил за работу.

— В таком порядке?

— В таком порядке.

— Как давно?

— Годы. Десятилетия. Мы на Пути, капрал. Никто не скажет, как здесь работает время.

Геслер заворчал.

— Давай-ка проверим каюту капитана? Может, там сохранился бортовой журнал.

— И свисток «на вёсла».

— Ага. Знаешь, если мы спрячем этого барабанщика, я могу послать сюда Урагана, чтобы ритм отбивал.

— Злые у тебя шутки, Геслер.

— Так точно. Дело-то в чём: Ураган травит ужасно скучные морские байки. Это ж подарок будет всякому, кто с ним станет пить в будущем. Слегка добавить перцу.

— Не говори, что ты это серьёзно.

Капрал вздохнул.

— Да нет, — сказал он секунду спустя. — Никому не пожелаю тронуться умом, маг.

Спутники вернулись на верхнюю палубу. Остальные молча уставились на них. Геслер пожал плечами.

— Что и следовало ожидать, — сказал он. — Следовало, если ты совсем свихнулся, конечно.

— Тогда, — ответила Фелисин, — ты к самым подходящим людям обращаешься.

Кальп направился к дверце в каюту. Капрал вложил меч в ножны и поспешил за ним. Спустившись на две ступени, они оказались на камбузе. В центре стоял большой деревянный стол. Напротив виднелась ещё одна дверка, ведущая в узкий коридор с койками по обеим сторонам. На дальнем конце его была дверь в капитанскую каюту.

Койки были пусты, но рядом лежало множество вещей, которые уже никогда не понадобятся владельцам.

Дверь в каюту распахнулась с громким скрипом.

Даже по сравнению со всем, что они уже видели, сцена была ужасной. Четыре тела — три замерли в причудливых позах, погибшие внезапно и мгновенно. Никаких признаков разложения, но и крови не видно. То, что убило их, переломало все кости, но нигде не тронуло кожи. Единственным исключением было тело, которое восседало в капитанском кресле, во главе стола с картами, словно руководило жутким собранием, посвящённым Худу. Торчавшее из его груди копьё пробило насквозь тело и спинку кресла. Кровь блестела на животе и коленях фигуры. Она уже не текла, однако казалась влажной.

— Тисте анди? — шёпотом спросил Геслер.

— Похожи, — тихо ответил Кальп, — но не слишком. — Он вошёл в каюту. — Кожа у них серая, а не чёрная. И выглядят не такими… утончёнными.

— Говорят, тисте анди с Плавучего Авали были вполне себе варварами… Хотя, конечно, никто из живущих на этом острове не бывал.

— Никто оттуда не вернулся, во всяком случае, — поправил Кальп. — Но эти одеты в шкуры — едва выделанные. И посмотри только на украшения…

Четыре тела носили костяные фетиши, клыки и когти зверей, полированные морские раковины. Ничего похожего на изысканные украшения тисте анди, которые Кальпу доводилось видеть в прошлом. Более того, у всех четверых волосы были каштанового цвета и свисали нерасчёсанными, жирными космами. У тисте анди волосы были либо серебристо-белыми, либо полуночно-чёрными.

— Да что же мы видим, Худ разбери? — спросил Геслер.

— Тех, кто убил тисте анди и квонских моряков, я думаю, — отозвался Кальп. — Затем они вошли на этот Путь. Быть может, по своему выбору, быть может, нет. И наткнулись здесь на что-то ещё более злобное, чем они сами.

— Думаешь, остальная команда спаслась?

Кальп пожал плечами.

— Если ты способен при помощи магии повелевать обезглавленными моряками, нужна ли тебе команда более многочисленная, чем та, которую ты видишь?

— А всё одно похожи на тисте анди, — сказал капрал, внимательно разглядывая фигуру в капитанском кресле.

— Нужно привести сюда Геборика, — решил Кальп. — Может, он читал что-нибудь такое, что прольёт свет на это дело.

— Жди здесь, — коротко буркнул Геслер.

Корабль начал поскрипывать — остальные спустились с юта и теперь ходили по верхней палубе. Кальп слушал, как шаги капрала удаляются по коридору. Маг опёрся обеими руками на стол и изучил разложенные на нём бумаги. Среди них была карта, изображавшая землю, которую Кальп не сумел опознать: изрезанное побережье, фьорды, украшенные грубыми изображениями сосен. В глубине белой краской был намечен лёд или снег. Курс был проложен на восток от изрезанных берегов, а затем на юг через океан. Малазанская империя гордилась тем, что обладает картами всего мира, но такой суши маг ни на одной не видел. Имперские претензии на всевластие вдруг показались ему жалкими.

Геборик вошёл в каюту. Кальп даже не оторвался от изучения карт.

— Посмотри на них внимательно, — сказал маг.

Старик пробрался мимо Кальпа, присел рядом с креслом, вгляделся в лицо капитана и нахмурился. Высокие скулы, угловатые глазницы и высокий рост делали его похожим на тисте анди. Геборик потянулся к нему…

— Стой! — рыкнул Кальп. — Поосторожней с тем, чего касаешься. И какой рукой.

Геборик раздражённо зашипел и опустил руку. Через минуту он выпрямился.

— Мне только одно приходит в голову. Тисте эдур.

— Кто?

— «Блажь Готоса». Там упоминается, что из иного мира пришли три народа тисте. Нам, разумеется, известны из них только тисте анди, а Готос называет лишь один из двух других — тисте эдур. Кожа серая, а не чёрная. Чада нежеланного союза Матери Тьмы со Светом.

— Нежеланного?

Геборик поморщился.

— Тисте анди сочли это падением непорочной Тьмы и источником всех своих последующих бедствий. Как бы там ни было, только в «Блажи Готоса» и есть о них упоминание. Оно же и самое древнее.

— Готос ведь был яггутом, верно?

— О да, и самым ядовитым и мрачным писателем из всех, каких я имел неудовольствие читать. Скажи, Кальп, что открывает твой Путь?

— Ничего.

Геборик удивлённо покосился на мага.

— Совсем ничего?

— Совсем.

— Но они ведь, судя по виду, в стазисе — кровь ещё влажная.

— Я знаю.

Геборик указал на предмет, висевший на шее у капитана.

— Вот и свисток, если, конечно, мы собираемся использовать обитателей нижней палубы.

— Либо так, либо будем просто сидеть тут и ждать голодной смерти. — Кальп шагнул к трупу капитана. Длинный костяной свисток висел на кожаном ремешке очень близко от древка копья. — И от этой костяной трубочки я ничего не чувствую. Она, может, вовсе не работает.

Геборик пожал плечами.

— Я возвращаюсь наверх, к тому, что тут выдают за свежий воздух. Копьё принадлежало баргасту, кстати.

— Слишком уж большое, — возразил Кальп.

— Знаю, но мне всё равно так кажется.

— Слишком большое.

Геборик ничего не ответил и скрылся в коридоре. Кальп раздражённо посмотрел на копьё. Слишком большое. Затем он протянул руку и осторожно снял свисток с шеи трупа.

Выбравшись на верхнюю палубу, маг снова посмотрел на свисток. И крякнул. Теперь в нём ожило колдовство. Там в каюте дыхание отатарала! Неудивительно, что чары их не защитили. Кальп огляделся. Ураган расположился у руля, верный арбалет наготове за спиной. Бодэн стоял рядом, нянчил перебинтованную руку. Фелисин прислонилась к планширю у грот-мачты, скрестила на груди руки и казалась чудовищно спокойной, несмотря на груду отрезанных голов у своих ног. Геборика нигде не было видно.

Подошёл Геслер.

— Истин полез в воронье гнездо, — сказал он. — Забрал свисток?

Кальп подбросил косточку на ладони.

— С курсом определились?

— Посмотрим, что там Истин разглядит, тогда и решим.

Маг запрокинул голову и прищурился, глядя, как юноша ловко взбирается вверх по снастям. Через пять вздохов Истин оказался уже в вороньем гнезде и скрылся из виду.

— Фэнеровы копыта! — Прозвучавшее сверху проклятье привлекло всеобщее внимание.

— Истин!

— На три нагеля влево! Приближается буря!

Геслер и Кальп бросились к правому борту. Бесформенный горизонт набухал тёмным пятном, внутри которого поблёскивали молнии. Кальп прошипел:

— Этот Худом деланный чародей погнался за нами!

Капрал резко развернулся.

— Ураган! Проверь, что там осталось от парусов.

Тут же он сунул свисток в рот и дунул. Раздался звук — хор голосов, воющих погребальную песнь. Он морозом прошил воздух, вопль душ истерзанных превыше всякой муки превращал боль в звук, который стал постепенно стихать, когда Геслер резко опустил свисток.

По обеим сторонам заскрипело дерево — обезглавленные мертвецы приготовили вёсла. Из люка неуклюже выбрался Геборик, его татуировки светились, как фосфор. Глаза старика были широко раскрыты от изумления. Он резко обернулся к Геслеру.

— Теперь у тебя есть команда, капрал.

— Проснулись, — пробормотала Фелисин, отступая на шаг от грот-мачты.

Кальп увидел, что́ привлекло её внимание. Отрезанные головы открыли глаза и устремили взгляды на Геслера, словно были частью какого-то чудовищного механизма.

Капрал вздрогнул, но тут же собрался.

— Вот бы мне такой пригодился, когда я был строевым сержантом, — с натянутой улыбкой протянул он.

— Твой барабанщик там внизу готов, — заявил Геборик, заглядывая на гребную палубу.

— Забудь про паруса, — доложил Ураган. — Прогнили насквозь.

— Становись у руля, — приказал ему Геслер. — На три нагеля влево. Ничего другого нам не остаётся, только бежать. — Он снова поднял свисток к губам и выдул быструю ритмичную трель. Внизу так же быстро начал бить барабан. Вёсла крутанулись, лопасти, лежавшие прежде горизонтально, развернулись, а затем вошли в маслянистую воду и потянули корабль вперёд.

«Силанда» застонала, освобождаясь от толстой корки, которой зарос киль. Судно пришло в движение и медленно развернулось так, что приближавшиеся тучи оказались точно за кормой. Вёсла врезались в мутную воду с неутомимой точностью.

Геслер повесил ремешок со свистком на шею.

— А старому Императору эта старая дамочка пришлась бы по вкусу, а, Кальп?

— От твоих восторгов меня подташнивает, капрал.

Тот расхохотался.

Два ряда вёсел погнали «Силанду» вперёд, сохраняя таранную скорость. Барабан стучал в ритме бешеного сердцебиения. Он отдавался в костях Кальпа болью. Магу не нужно было спускаться вниз, чтобы убедиться: мускулистый труп колотит своими тыквами по коже барабана, гребцы неустанно налегают на вёсла, а освящённое Худом колдовство огнём пляшет в душном трюме. Кальп отыскал взглядом Геслера, тот стоял на юте рядом с Ураганом. Суровые, крепкие люди, много крепче, чем он мог вообразить. В них чёрный солдатский юмор проник глубже, чем казалось возможным, — холодный, как бессолнечное сердце ледника. Озлобленная самоуверенность… или фатализм? Не думал, что Фэнерова щетина может быть настолько чёрной.

Шторм безумного чародея по-прежнему нагонял их, медленнее, чем прежде, но столь же неумолимо. Маг подошёл к Геборику.

— Это Путь твоего бога?

Старик поморщился.

— Не моего бога. И не его это Путь. Худ знает, в какой части Бездны мы очутились, и сдаётся мне, от этого кошмара не так-то легко будет проснуться.

— Ты вложил тронутую богом руку в рану Урагана.

— Да. Случайно. С тем же успехом мог и другую вложить.

— Что ты почувствовал?

Геборик пожал плечами.

— Что-то прошло через меня. Ты это тоже понял, не так ли? — Кальп кивнул. — Это был сам Фэнер?

— Не знаю. Не думаю. Я в религиозных делах не большой знаток. На Урагана вроде бы это не повлияло… если не считать исцеления. Не знал, что Фэнер раздаёт такие дары.

— Он и не раздаёт, — пробормотал бывший жрец, глаза его затуманились, когда старик обернулся, чтобы взглянуть на двух морпехов. — Не бесплатно, это уж точно.

Фелисин сидела поодаль от остальных, в компании пирамиды глазеющих голов. Они её не слишком беспокоили, поскольку продолжали неотрывно пялиться на Геслера, человека, на груди которого висел костяной свисток. Она опять вспомнила площадь в Унте, жреца из мух. Тогда Фелисин впервые столкнулась с колдовством. Несмотря на все истории о магии и злобных чародеях, о волшебном пламени, в котором горели целые города во время войн на границах Империи, она никогда прежде не видела, как действуют такие силы. Те никогда не являлись столь часто, как можно было бы подумать, слушая истории. И встречи с магией оставляют шрамы: чувство абсолютной беспомощности перед лицом могущества, которое не можешь контролировать. Это делало мир вокруг обречённым, смертоносным, пугающим и мрачным. В тот день, в Унте, изменилось её место в мире или, по крайней мере, то, как Фелисин его чувствовала. И с тех пор она неизменно ощущала неуверенность, не могла восстановить равновесие.

Но, может, дело не в этом. Совсем не в этом. Может, дело в том, что я пережила по пути к галерам, может, причина — в море лиц, буре ненависти и бессмысленной ярости, свободе и жажде причинять боль, которые столь отчётливо проступали на этих, прежде таких обыкновенных лицах. Может быть, это люди вывели меня из равновесия.

Фелисин покосилась на отрезанные головы. Глаза не моргали. Они подсыхали, покрывались корочкой, точно яичный белок, который пролили на раскалённую мостовую. Как мои глаза. Они слишком много видели. Слишком много. Если бы сейчас из вод поднялись демоны, Фелисин не испытала бы потрясения, только удивилась, почему они явились так поздно — и не могли бы вы закончить это всё быстро? Пожалуйста.

Словно длиннорукая обезьяна, Истин ловко спустился по снастям и, легко спрыгнув на палубу, остановился рядом с ней, чтобы стряхнуть с одежды пыльные волокна от канатов. Он был на несколько лет старше Фелисин, но казался ей совсем маленьким. Не рябой, кожа гладкая. Бородка пробивается, глаза слишком ясные. Ни тебе галлонов вина, ни облаков дурхангового дыма, ни тяжёлых тел, которые ждут своей очереди впихнуться в тебя, в то место, которое поначалу было уязвимым, но скоро отгородилось от всего по-настоящему реального, всего по-настоящему важного. Я им давала только иллюзию того, что они внутри меня, тупичок, карман. Можешь ты понять, о чём я говорю, Истин?

Юноша заметил, что Фелисин смотрит на него, и робко улыбнулся.

— Он там, в облаках, — проговорил Истин ломающимся голосом.

— Кто?

— Чародей. Как сорвавшийся с лески воздушный змей, носится туда-сюда, оставляя за собой ленты крови.

— Какая поэзия, Истин. Лучше становись снова морпехом.

Тот покраснел, отвернулся.

Позади прозвучал голос Бодэна:

— Парень для тебя слишком хорош, поэтому злишься.

— Тебе-то откуда знать? — не оборачиваясь, фыркнула Фелисин.

— Я тебя не очень-то хорошо понимаю, девочка, — признался он. — Но кое-что — вижу.

— Себя ещё в этом убеди. И кстати, дай знать, когда рука начнёт гнить. Не хочу пропустить момент, когда её будут отрезать.

Вёсла трещали контрапунктом гремящему барабану.

Судорожным вздохом их нагнал ветер, а затем — чародейский шторм.

Скрипач пришёл в себя от того, что лица коснулось что-то жёсткое. Он открыл глаза и увидел ощетинившуюся метлу, которая тут же отодвинулась, чтобы на её месте появилось сморщенное чёрное лицо. Незнакомец критически разглядывал сапёра, а закончив, недовольно скривился.

— Пауки в бороде… или что похуже. Не вижу, но знаю, знаю, что они где-то там.

Сапёр глубоко вздохнул и тотчас поморщился от глухой боли в сломанных рёбрах.

— А ну отстань от меня! — зарычал он. Режущая боль в бёдрах напомнила о когтях, которые его изодрали. Левая щиколотка была туго перебинтована — ступни Скрипач не чувствовал, и это его обеспокоило.

— Не могу, — ответил старик. — Спасенья нет. Сделки заключены, всё подготовлено. Об этом Колода говорит ясно. Жизнь, данная за жизнь отнятую, и больше того.

— Ты — дал-хонец, — проворчал Скрипач. — Где я?

Лицо рассекла широкая ухмылка.

— В Тени! Хи-хи-хи.

За спиной у странного старика зазвучал новый голос:

— Отойди, верховный жрец. Солдат едва выкарабкался, а ты его сразу, Искарал Прыщ.

— Это вопрос торжества справедливости! — огрызнулся жрец, но отступил. — Даже твой закалённый спутник преклоняет колени перед этим алтарём, не так ли? Эти детали чрезвычайно важны для понимания. — Он отодвинулся ещё на шаг, и в поле зрения Скрипача замаячила массивная фигура.

— Ага, — вздохнул Скрипач. — Трелль. Память возвращается. А где твой спутник… ягг?

— Развлекает твоих друзей, — сообщил трелль. — Не очень успешно, признаю. За все эти годы Икарий так и не научился манерам, которые бы позволили другим расслабиться в его присутствии.

— Икарий, ягг с таким именем… Создатель машин, преследователь времени…

Трелль показал клыки в широкой, кривой ухмылке.

— О да, владыка песчинок — хотя эту поэтическую аллюзию мало кто понимает, да и дурацкая она.

— Маппо.

— И снова верно. А твои друзья тебя называют Скрипачом, чем разрушают образ гральского воина.

— Ну, значит, не важно, что я, придя в себя, вышел из роли, — заметил сапёр.

— За этот промах наказывать не будем, солдат. Пить хочешь? Есть?

— Хорошо. Да и да. Но прежде всего — где мы?

— В храме, который высекли в скалах. За пределами Вихря. В гостях у верховного жреца Тени: его ты уже видел — Искарал Прыщ.

— Прыщ?

— Именно.

Дал-хонский жрец снова подобрался к постели.

— Над именем моим насмехаешься, солдат?

— Уж никак не я, верховный жрец.

Старик хмыкнул, поудобней перехватил метлу и заковылял прочь из комнаты.

Скрипач осторожно сел, двигаясь, как столетний дед. Ему очень хотелось спросить у Маппо, насколько тяжелы раны, особенно на лодыжке, но он решил ненадолго отложить знакомство с новостями, которые, скорее всего, ему не понравятся.

— Откуда он такой взялся?

— Не уверен, что даже он сам это знает.

— Я очнулся от того, что он мне в лицо метлой тыкал.

— Не удивлён.

Присутствие трелля успокаивающе подействовало на Скрипача. Но тут он вспомнил имя воина. Маппо, это имя цепями приковано к другому. А слухов об обоих столько, что хватит на толстый том. И если хоть один из слухов правдив…

— Икарий отпугнул д’иверсов.

— Репутация у него весомая.

— А заслуженная, Маппо? — Скрипач ещё задавал вопрос, но уже понял, что лучше бы ему было прикусить язык.

Трелль вздрогнул и чуть отодвинулся.

— Принесу тебе лучше поесть-попить.

Маппо вышел из комнатки, двигаясь совершенно бесшумно, несмотря на огромный вес. Это сочетание сразу напомнило Скрипачу Калама. Ну что, старый друг, смог ты опередить бурю?

Искарал Прыщ прокрался обратно в каморку.

— Зачем ты здесь? — прошептал он. — Знаешь зачем? Не знаешь, но я тебе скажу. Тебе и больше никому. — Старик наклонился к сапёру и вцепился обеими руками в редкие завитки своих волос. — Треморлор!

Увидев выражение лица Скрипача, жрец расхохотался и завертелся на месте, выкидывая диковатые коленца, а потом снова склонился к сапёру так, что их лица разделяли считаные дюймы.

— Слухи о Тропе, о Пути домой. Маленький слух-червячок, даже меньше, личинка, крохотней шляпки гвоздя, густая, неровная масса, опутавшая то, что может оказаться истиной. Или ложью. Хи-хи-хи!

Это было уже слишком. Морщась от боли, Скрипач схватил старика за воротник и встряхнул. На лицо ему брызнула слюна, глаза жреца завертелись, как шарики в чашке.

— Что? Опять? — сумел выговорить Искарал Прыщ.

Скрипач его оттолкнул.

Старик зашатался, кое-как выпрямился и принял позу оскорблённого достоинства.

— Стечение реакций. Слишком длительный недостаток социализации и всё такое прочее. Нужно заняться своими манерами и, более того, собственной личностью. — Он склонил голову набок. — Искренний. Прямолинейный. Забавный. Обходительный и удивительно цельный. Что ж! В чём же дело тогда? Солдаты грубы. Жестоки и бессердечны. Вспыльчивы. Знаешь ты Собачью цепь?

Скрипач ошеломлённо заморгал, словно только что вышел из транса.

— Что?

— Она уж началась, только ещё никому не известна. Анабар Тай’лэнд. «Собачья цепь» на малазанском наречии. У солдат вовсе нет воображения, а значит, они способны преподносить удивительные сюрпризы. Есть вещи, которые даже Вихрь не может отшвырнуть.

Вернулся трелль Маппо с подносом.

— Опять изводишь нашего гостя, Искарал Прыщ?

— Пророчества, рождённые Тенью, — пробормотал верховный жрец, холодно и оценивающе разглядывая Скрипача. — Сток во время потопа вызывает волны на поверхности. Река крови, поток слов от скрытого сердца. Всё разбито — расколото. Пауки в каждом углу. — Старик резко развернулся и, печатая шаг, удалился.

Маппо смотрел ему вслед.

— Не сто́ит на него обращать внимания, да?

Трелль обернулся, его тяжёлые брови приподнялись.

— Худа с два! Будь к нему очень внимателен, Скрипач.

— Боялся, что ты так скажешь. Он упомянул про Треморлор. Он знает.

— Он знает то, что неведомо даже твоим спутникам, — сказал Маппо, подавая сапёру поднос. — Ты ищешь знаменитый Дом Азатов в пустыне.

Да, и врата, которые, как клянётся Быстрый Бен, в нём скрыты…

— А ты? — спросил Скрипач. — Тебя-то что привело в Рараку?

— Я следую за Икарием, — ответил трелль. — Его поискам нет конца.

— И ты посвятил жизнь тому, чтобы помогать ему в поисках?

— Нет, — вздохнул Маппо, затем прошептал, не глядя Скрипачу в глаза, — я стараюсь сделать их бесконечными. Вот, угощайся. Ты пролежал без сознания два дня. У твоих друзей полно вопросов, они жаждут поговорить с тобой.

— М-да, выхода, похоже, нет — придётся отвечать на их вопросы.

— Да, и когда ты немного поправишься, мы сможем отправиться в путь… — Трелль осторожно улыбнулся. — Чтобы найти Треморлор.

Скрипач нахмурился.

— «Поправишься», говоришь? У меня лодыжка разбита — я ниже колена вообще ничего не чувствую. Похоже, ступню придётся отрезать.

— У меня есть некоторый опыт в целительстве, — проговорил Маппо. — Этот храм когда-то занимался именно лечебной алхимией, и монашки многое оставили здесь. И, как ни странно, Искарал Прыщ тоже выказал немалые таланты, хотя за ним нужен глаз да глаз. Когда его одолевает рассеянность, он путает лекарства с ядами.

— Он — одна из ипостасей Престола Теней, — прищурившись, сказал сапёр. — Или Узла, Котильона, Покровителя убийц — между ними особого различия нет.

Трелль пожал плечами.

— Искусство убийцы требует дополнительно познаний в целительстве. Это две стороны одной и той же алхимической монеты. Как бы там ни было, он прооперировал твою ногу — не бойся, я за ним наблюдал. И должен признаться — многому научился. По сути, верховный жрец наново выстроил тебе лодыжку. Склеил осколки некой мазью — ничего подобного я прежде не видел. Так что ты поправишься — и скоро.

— Руки посвящённого Тени пробрались ко мне под шкуру?! Худов дух!

— Либо так, либо остался бы без ноги. Ещё у тебя было пробито лёгкое — я оказался бессилен, но верховный жрец сумел вывести кровь из лёгкого, а затем заставил тебя вдохнуть лечебный порошок. Ты теперь должник Искарала Прыща по гроб жизни.

— Так и я ж о чём! — пробормотал Скрипач.

Снаружи послышались голоса, затем на пороге возникла Апсалар, а за ней — Крокус. Два дня в укрытии от жестокой бури позволили обоим прийти в себя. Они вошли, и Крокус поспешил присесть рядом с кроватью.

— Мы должны отсюда убраться! — прошипел он.

Сапёр покосился на Маппо и заметил, как тот медленно отступает с кривой ухмылкой на губах.

— Успокойся, парень. В чём беда?

— Этот жрец — он же из культа Тени, Скрипач. Ты что, не понимаешь? Апсалар…

Кости сапёра вдруг объял холод.

— Вот проклятье! — прошептал он. — Понимаю. — Он поднял глаза, когда девушка подошла к изножью кровати, и тихо спросил: — Ты ещё в себе, девочка?

— Коротышка со мной хорошо обходится, — ответила она, пожимая плечами.

— Хорошо? — взорвался Крокус. — Как с вернувшейся блудной дочерью, ты хотела сказать! Что мешает Котильону снова одержать тебя?

— Об этом можно спросить у его слуги, — произнёс у двери новый голос. В проёме стоял, прислонившись к косяку и сложив руки на груди, Икарий. Он не сводил серых глаз с чего-то в дальнем углу комнаты.

Из теней выступила фигура. Искарал Прыщ, сидевший на очень странной работы кресле. Он заёрзал и гневно воззрился на Икария.

— Меня не должны были видеть, глупец! Какой толк от дара Теней, если ты легко прозришь, что́ они скрывают? Тьфу! Я уничтожен!

Тонкие губы Икария слегка изогнулись.

— Почему бы не ответить им, Искарал Прыщ? Успокоить их.

— Успокоить? — Это слово явно показалось верховному жрецу совершенно неуместным. — Какой в этом прок? Нужно подумать. Спокойные. Расслабленные. Не видят пут. Беспечные. Да, конечно! Отличная идея. — Старик помолчал, обернулся к Скрипачу.

Сапёр увидел, как по морщинистому лицу расплывается улыбка, маслянистая, натянутая и нарочито неискренняя.

— Всё в порядке, друзья мои, — промурлыкал Искарал Прыщ. — Успокойтесь. Котильон уже не желает одержать эту деву. Угроза Аномандра Рейка всё ещё в силе. Кто же хочет, чтобы этот грубый провозвестник нецивилизованного хаоса и разрушений вломился в двери храма? Точно не Престол Тени. И не Покровитель убийц. Она по-прежнему под защитой. К тому же Котильон не видит никакого смысла впредь использовать её, хотя остаточные следы его талантов в ней и могут стать причиной для беспокойства… — Лицо старика исказилось. — Нет! Лучше эту мысль не высказывать! — Он снова заулыбался. — Изысканная беседа проведена и использована с хитроумием и ловкостью. Взгляни на них, Искарал Прыщ! Ты их покорил, всех до единого.

Наступила долгая тишина.

Маппо откашлялся.

— У верховного жреца редко бывают собеседники, — сказал он.

Скрипач вздохнул, он вдруг почувствовал сильную усталость, откинулся назад и прикрыл глаза.

— Мой конь? Он выжил?

— Да, — ответил Крокус. — О нём позаботились, как и об остальных — о тех, на кого у Маппо нашлось время, я имею в виду. А ещё тут где-то есть Слуга. Мы его не видели, но он исправно трудится.

Вмешалась Апсалар:

— Скрипач, расскажи нам о Треморлоре.

В воздухе повисло напряжение. Сапёр почувствовал его даже сквозь пелену сна, которая пыталась окутать его, обещая временное спасение. Через несколько секунд он преодолел дремоту и со вздохом открыл глаза.

— Быстрый Бен знает о Священной пустыне… ну, много. Когда мы в последний раз ехали по ней — выбирались из неё, собственно, — он говорил об Исчезнувших дорогах. Вроде той, что мы нашли, древняя дорога спит под песками и появляется только время от времени — если ветер дует подходящий. Ну и… одна из этих дорог ведёт в Треморлор…

— А что это? — вмешался Крокус.

— Дом Азатов.

— Вроде того, что вырос в Даруджистане?

— Да. Такие Дома существуют — по слухам, по крайней мере, — практически на всех континентах. Никто не знает их цели, хотя, кажется, они магнитом притягивают силу. Есть старая история о том, что Император и Танцор… — Ох, Худов дух, Келланвед и Танцор, Амманас и Котильон, возможная связь с Тенью… этот храм… Скрипач подозрительно посмотрел на Искарала Прыща. Жрец живо улыбнулся, глаза его заблестели. — Хм, легенда гласит, что Келланвед и Танцор жили когда-то в одном из таких Домов, в городе Малазе…

— В Мёртвом Доме, — добавил Икарий от дверей. — Легенда говорит правду.

— Ага, — пробормотал Скрипач, затем встряхнулся. — Примерно так. В любом случае, Быстрый Бен считает, что все подобные Дома связаны друг с другом — через какие-то врата. И можно путешествовать между ними — практически мгновенно…

— Простите, — Икарий вдруг шагнул в комнату, явно охваченный живым интересом. — Я не слышал такого имени — Быстрый Бен. Что же это за человек, который претендует на обладание такими сокровенными тайнами Азатов?

Сапёр поёжился под немигающим взором ягга, затем нахмурился и выпрямился.

— Взводный маг, — ответил он так, чтобы стало ясно — больше Скрипач ничего объяснять не намерен.

Взгляд Икария вдруг стал очень тяжёлым.

— Ты придаёшь большой вес мнению взводного мага.

— Точно.

Заговорил Крокус:

— То есть ты хочешь найти Треморлор, чтобы использовать врата и добраться до города Малаза. Попасть в этот Мёртвый Дом. И тогда нам останется…

— Полдня пути по морю до Итко-Кана, — сказал Скрипач, глядя в глаза Апсалар. — И до Дома твоего отца.

— Отца? — спросил Маппо и нахмурился. — Ты меня запутал.

— Мы везём Апсалар домой, — объяснил Крокус. — К семье. Её одержал Котильон, похитил у отца, украл её жизнь…

— Жизнь в каком качестве? — спросил Маппо.

— Она была рыбачкой.

Трелль промолчал, но Скрипач подумал, что знает непроизнесённую мысль Маппо: После всего, что она пережила, думаешь, она вернётся к простой жизни с рыбой и сетями?

Сама Апсалар ничего не сказала.

— Жизнь, данная за жизнь отнятую! — закричал Искарал Прыщ, спрыгнул с кресла и начал вертеться на месте, вцепившись обеими руками в редкую шевелюру. — Такое терпение кого угодно сведёт с ума! Но не меня! На якоре у потоков старинного камня, песок утекает под взглядом солнца! Время тянется, растягивается, бессмертные игроки за бесконечной партией. Есть нечто поэтическое в зове стихий, знаете ли. Ягг понимает. Ягг ищет секреты — он есть камень, и камень забывает, камень знает вечное сейчас, и в этом скрыта истина Азатов — но постой! Я тут разбрасываюсь таинственнейшими мыслями и вовсе не слушаю, что говорят другие! — Старик резко замолчал и вернулся в кресло.

Взгляд, которым Икарий посмотрел на верховного жреца, оставил бы след и на самом прочном камне. У Скрипача просто глаза разбегались. Все мысли о сне исчезли.

— Я в этих всех деталях не уверен, — протянул он, чем привлёк всеобщее внимание, — но у меня такое чувство, будто я — марионетка, которая вот-вот вступит в сложный и хитроумный танец. Но какой? И кто тянет за верёвочки?

Все посмотрели на Искарала Прыща. Верховный жрец ещё некоторое время сохранял сосредоточенное выражение, затем моргнул.

— Скромнейшему мне задают вопрос? Извинения и реверансы — очевидно неискренние. Великий и сложный разум подвержен рассеянности. Твой вопрос? — Он склонил голову и улыбнулся в тени. — Обмануты они? Скрытые истины, смутные намёки, случайный выбор слов в бессмысленном отзвуке эха? Они не знают. Купайся же в их трепете с широко распахнутыми невинными глазами! О-о, как изысканно!

— Ты нам ответил вполне внятно, — сказал верховному жрецу Маппо.

— Да? Это дурно. То есть, как мило с моей стороны. Пожалуйста. Прикажу Слуге подготовить ваш отряд. Странствие в знаменитый Треморлор, где все истины сойдутся с ясностью обнажённых клинков и оскаленных клыков, где Икарий обретёт своё утраченное прошлое, некогда одержимая рыбачка найдёт то, о чём ещё сама не знает, что ищет, где юноша найдёт цену, которую надо заплатить за то, чтобы стать мужчиной, или не найдёт, где злополучный трелль сделает то, что должен, и где усталый сапёр наконец получит благословение своего Императора, о да! Если, конечно, — добавил он, прижав палец к губам, — Треморлор не миф, а эти цели — не бессмысленная трата времени.

Верховный жрец, продолжая прижимать палец к губам, снова уселся в своё странное кресло. Тени сомкнулись вокруг него. В следующий миг он исчез вместе с креслом.

Скрипач вдруг понял, что бессмысленно пялиться в пустой угол, будто в глубоком трансе. Он потряс головой, потёр лицо и посмотрел на остальных, но они вели себя точно так же — будто всех их одновременно опутали незаметные и соблазнительные чары. Скрипач тяжело вздохнул.

— Неужели одни только слова тоже могут таить в себе магию? — спросил он, ни к кому не обращаясь.

Ответил Икарий:

— И такую магию, солдат, которая способна поставить на колени самих богов.

— Мы должны отсюда убраться, — пробормотал Крокус.

На этот раз все согласно кивнули.

Глава девятая

Малазанские инженеры — люди особые: своенравные, сквернословящие, строптивые, скрытные и упрямые. Они — краеугольный камень малазанской армии…

Сэнжалль. Войска Империи

Как только Калам спустился на простор Орбала-одана, он увидел первые признаки восстания. Группа малазанских беженцев попала в засаду, когда двигалась по сухому руслу реки. Нападавшие выскочили из густой травы, что росла вдоль берегов, и сперва принялись стрелять из луков, а затем набросились на беспомощных малазанцев.

Три фургона подожгли. Калам неподвижно сидел на коне, разглядывая курившиеся груды обугленного дерева, пепла и костей. Из всех пожитков жертв остался только маленький свёрток с детской одеждой — крошечное цветное пятнышко в десяти шагах от дымящихся обломков фургонов.

Калам ещё раз оглянулся, чтобы высмотреть демона — Апта нигде не было видно, хотя убийца чувствовал, что он где-то рядом, — и спешился. Следы подсказывали, что скот малазанцев увели нападавшие. Все мёртвые тела принадлежали тем, кто сгорел в фургонах. Осмотр показал, что были и выжившие — небольшой отряд, который покинул место засады и бежал на юг через одан. Их, похоже, не преследовали, но Калам знал: на этой равнине у беглецов мало шансов спастись. До города Орбала пришлось бы идти дней пять-шесть, но он, скорее всего, уже в руках восставших, поскольку гарнизон там всегда был недоукомплектованный.

Калам задумался, откуда здесь вообще беженцы. На многие лиги вокруг почти не было поселений.

Топая по песку, словно по кожаному барабану, вверх по руслу поднялся Апт. Раны чудовища более или менее затянулись, оставив на его чёрной шкуре лишь сморщенные шрамы. С нападения д’иверсов прошло пять дней. Не было никаких признаков того, что оборотень по-прежнему преследует его, и Калам надеялся, что охотник ранен настолько, чтобы отказаться от мысли продолжать.

Тем не менее за ним шёл… некто. Убийца это нутром чувствовал. Он подумывал над тем, чтобы устроить собственную засаду, но Калам был один, а преследователей могло оказаться много. Более того, убийца не был уверен, что Апт поддержит его в бою, — и сильно в этом сомневался. Единственным преимуществом оставалась скорость передвижения. После боя он без особых трудов отыскал своего коня, и тот, похоже, неплохо справлялся с тяготами пути. Калам начал подозревать, что между жеребцом и демоном зародилось своего рода соперничество: похоже, конь чувствовал стыд за то, что сбежал с поля боя, и теперь пытался восстановить утраченную иллюзию превосходства.

Калам снова забрался в седло. Апт нашёл след беглецов и теперь принюхивался, покачивая из стороны в сторону вытянутой, узкой головой.

— Не наша проблема, — бросил ему Калам, поправляя за поясом единственный оставшийся длинный нож. — У нас своих бед по горло, Апт. — Он пришпорил коня и поехал туда, где его путь наверняка не пересечётся со следом беглецов.

В быстро сгущавшихся сумерках Калам скакал по травянистой равнине. Несмотря на внушительные размеры, демон будто растворился в полумраке. Этот демон рождён во Владениях Тени — чему же удивляться?

Впереди раскинулся овраг — ещё одно пересохшее русло. Когда убийца подъехал ближе, из укрытия у ближнего берега поднялись две фигуры. Ругаясь вполголоса, Калам придержал коня и поднял обе руки ладонями вперёд.

— Я — мекрал, обарии! — сказал Калам. — Скачу с Вихрем!

— Тогда подъезжай ближе, — ответил один из незнакомцев.

Не опуская рук, Калам пятками и коленями направил жеребца к краю оврага.

— И точно — мекрал, — проворчал тот же голос. Из высокой травы выступил мужчина с обнажённым тальваром в руке. — Раздели с нами трапезу, всадник. Ты принёс нам новости с севера?

Калам расслабился и спешился.

— Месячной давности, обарий. Я уже много недель ни с кем не говорил — что ты мне скажешь?

Незнакомец оказался просто обычным разбойником, который мародёрствовал, прикрываясь благородным делом восстания. Он ухмыльнулся убийце, сверкнув немногочисленными зубами.

— Отмщение против мезланов, мекрал. Воздаяние сладостное, как ключевая вода.

— Так Вихрь не знает поражения? Мезланские армии ничего не сделали?

Ведя коня в поводу, Калам вместе с разбойниками спустился к их лагерю. Разбит он был небрежно, что выдавало недалёкий ум главаря. Недоумки навалили такую кучу хвороста, что, когда костёр разожгут, видно его будет на пол-одана. Небольшое стадо волов заперли в самодельном краале с подветренной стороны лагеря.

— Мезланские армии сделали, что надо, — передохли, — с ухмылкой ответил главарь. — Говорят, только одна осталась, далеко на юго-востоке. Ведёт её виканец с сердцем из чёрного, бескровного камня.

Калам хмыкнул. Разбойник протянул ему бурдюк с вином, и убийца, благодарно кивнув, сделал большой глоток. Сольтанское, отобрали у мезланов — наверное, из тех фургонов, которые я видел. И волы оттуда же.

— На юго-востоке? Это из одного из прибрежных городов?

— Ага, из Хиссара. Но Хиссар уже в руках Камиста Релоя. Как и все прочие города, кроме Арэна, да ведь и внутри Арэна сидит джистал. Виканец бежит по суше, скованный тысячами беженцев — они просят у него защиты, хоть и лакают его же кровь.

— Так он не такой уж и черносердечный, — пробормотал Калам.

— Точно. Ему бы бросить их на поживу армии Релоя, но он, видать, боится гнева безмозглых дураков, которые командуют в Арэне, — хотя и им дышать уже недолго осталось.

— Как зовут этого виканца?

— Колтейн. Говорят, у него вороньи крылья и столько смешного он находит в бойне, что часто хохочет в бою. Долгая, медленная смерть его ждёт, в том поклялся Камист Релой.

— Да пожнёт Вихрь все заслуженные награды, — проговорил убийца и снова отхлебнул вина.

— Красивый у тебя конь, мекрал.

— И верный. Не даст чужому на себя сесть. — Калам понадеялся, что это предупреждение для разбойника прозвучит достаточно прозрачно.

Главарь пожал плечами.

— Всякого можно укротить.

Убийца вздохнул и положил на землю бурдюк.

— Вы что — предали Вихрь? — спросил он.

Все вокруг замерли. Слева от Калама сухие дрова затрещали в языках разгорающегося пламени.

Главарь развёл руками и скорчил оскорблённую гримасу.

— Это же была просто похвала, меркал! Чем мы заслужили такие подозрения? Мы ведь не воры и не убийцы, друг. Мы — правоверные! Твой прекрасный конь, конечно, принадлежит тебе, хоть у меня и есть золото…

— Он не продаётся, обарий.

— Ты даже не выслушал моё предложение!

— Хоть бы за все Семь Святых сокровищ — не продам, — прорычал Калам.

— Тогда не будем больше об этом говорить. — Главарь подобрал бурдюк и снова предложил его Каламу.

Тот принял вино, но на этот раз лишь намочил губы.

— Печальны времена, — продолжил главарь, — когда доверие — редкость между братьями-воинами. Мы ведь все скачем во имя Ша’ик. У всех нас один, ненавистный враг. Ночи — такие, как эта, когда выдалась минута мира под звёздами среди священной войны, — созданы для празднества и братства, друг.

— Своими словами ты уловил всю красоту нашей борьбы, — сказал Калам. Слова так легко летят по-над ужасами, жестокостью и страхом, что вообще удивительно, как кто-то кому-то ещё доверяет.

— А теперь ты отдашь мне своего коня и этот прекрасный клинок, который я вижу у тебя за поясом.

Смех убийцы был похож на тихий рокот.

— Я насчитал семерых: четверо передо мной, трое где-то за спиной. — Он помолчал, глядя в высвеченные огнём глаза главаря. — Дело будет рискованное, но я уж побеспокоюсь, чтоб тебя убить первым, друг.

Разбойник смешался, затем ответил с улыбкой:

— Нет у тебя чувства юмора. Ты, видно, слишком давно странствуешь один, раз отвык от солдатских розыгрышей. Ты голоден? Нынче утром мы нашли отряд мезланов, и они очень щедро оделили нас своими припасами и прочим имуществом. На рассвете мы к ним снова заглянем. Среди них есть и женщины.

Калам нахмурился.

— Это такая у тебя война против мезланов? Все вы вооружены, все на конях — почему не присоединились к армиям Апокалипсиса? Камисту Релою нужны такие воины, как вы. Я еду на юг, чтоб поспеть к осаде Арэна, которая наверняка скоро начнётся.

— И мы тоже — хотим войти в распахнутые врата Арэна! — пылко отозвался главарь. — Более того, мы с собой ведём скот, чтобы накормить своих братьев по оружию! Ты что же, хочешь, чтобы мы отпустили богатых мезланов, которые нам попались?

— Одан их убьёт и без нашей помощи, — сказал убийца. — Их волы теперь у вас.

Распахнутые ворота Арэна… и внутри джистал. Что это значит? «Джистал». Незнакомое слово, не из наречий Семи Городов. Фаларское?

Услышав слова Калама, главарь помрачнел.

— Мы их возьмём на рассвете. Ты с нами, мекрал?

— Они к югу отсюда?

— Точно. Меньше часа езды.

— Я и так в этом направлении еду, так что буду с вами.

— Отлично!

— Но нет ничего святого в изнасиловании, — проворчал Калам.

— Святого — ничего. — Главарь ухмыльнулся. — Зато справедливо.

…Выехали ночью, под сияющими звёздами. Один из разбойников остался в лагере с волами и прочей добычей, так что с Каламом отправились шестеро. У каждого за плечом был лук с двойным изгибом, но стрел явно не хватало — ни в одном колчане убийца не заметил больше трёх, да и те — с сильно истрёпанным оперением. Толку от них — только если стрелять с близкого расстояния.

Борду, главарь разбойников, сказал Каламу, что всего малазанских беженцев пятеро — один солдат, две женщины и два маленьких мальчика. Он был уверен, что солдата ранили во время первого боя, поэтому Борду не ожидал особого сопротивления. Сначала надо убить мужчину.

— А потом поиграем с женщинами и мальчиками… Может, ты тогда передумаешь, мекрал.

Калам в ответ только хмыкнул. Таких людей он знал. Храбрились они, только пока числом превосходили жертв, а доблестью полагали возможность задавить и запугать беспомощных жертв. Таких созданий в мире было полно, и когда в стране началась война, для них наступило раздолье. Такова жестокая тень всякой благородной борьбы. По-эрлийски их называли «э’птарх ле’джебран» — «стервятники насилия».

Впереди иссохшая кожа прерии растрескалась. Сутулые гранитные глыбы поднимались над травой на склонах нескольких невысоких холмов. Слабый свет костра освещал одну из таких скал. Калам покачал головой. Подобная беспечность во враждебной стране недостойна солдата.

Борду поднял руку и остановил небольшой отряд примерно в полусотне шагов от гранитной глыбы.

— Отводите глаза от огня, — прошептал он остальным. — Пусть лучше эти дурни будут слепы в темноте, а не мы. Теперь — расходимся. Мы с мекралом зайдём с другой стороны. Дайте нам пятьдесят вздохов, затем нападайте.

Калам прищурился, глядя на главаря. Зайдёшь с другой стороны, рискуешь поймать стрелу-другую от остальных разбойников во время боя. Опять солдатский розыгрыш, ясно. Калам ничего не сказал и поехал бок о бок с Борду.

— Твои люди хорошо стреляют из луков? — поинтересовался убийца через несколько минут.

— Жалят, как гадюки, мекрал.

— И с такого же расстояния, — пробормотал Калам.

— Они не промахнутся.

— Не сомневаюсь.

— Боишься, мекрал? Ты — такой здоровый, опасный. И ясно как день, что воин. Я удивлён.

— Сейчас ещё больше удивишься, — сказал Калам и резко провёл клинком по горлу Борду.

Хлынула кровь. Главарь забулькал и повалился назад в седле, так что рана на шее жутко хлюпнула.

Убийца спрятал нож. Подъехал ближе вовремя, чтобы подхватить тело, выровнять его в седле и удержать одной рукой за спину.

— Проедем ещё немного вместе, — проговорил Калам. — И да сдерут Семь Святых шкуру с твоей неверной души.

Как, несомненно, сдерут и с моей в свой срок.

Впереди показался дрожащий огонь костра. Крики вдалеке ознаменовали нападение. Копыта коней застучали по твёрдой земле. Калам пустил жеребца лёгким галопом. Конь Борду не отставал, тело главаря болталось из стороны в сторону, голова свалилась набок, так что ухо прижалось к плечу.

Они добрались до склона холма — с этой стороны он был пологий, взобраться по нему было легче. Калам уже видел нападавших: разбойники въехали в круг света, стрелы полетели в укрытые одеялами фигуры у огня.

По звуку Калам мгновенно понял, что тел под одеялами нет. Солдат оказался толковый — устроил западню. Убийца ухмыльнулся. Он толкнул тело Борду на переднюю луку седла и сильно шлёпнул коня по крупу. Тот помчался к свету.

Убийца быстро остановил своего жеребца и скользнул на землю, оставаясь в темноте за пределами светового круга, а затем беззвучно двинулся вперёд.

Послышался звонкий щелчок арбалета. Один из разбойников вылетел из седла и рухнул на землю. Остальные натянули поводья, они явно растерялись. Что-то похожее на маленький мешочек полетело к костру и упало прямо в огонь, выбросив сноп искр. В следующий миг ночь осветил каскад языков пламени, так что чётко выступили силуэты четверых разбойников. Из темноты снова разрядили арбалет, затем другой. Два разбойника вскрикнули, каждый изогнулся, пытаясь дотянуться до стрелы в спине. Затем они застонали и обмякли, а лишившиеся всадников лошади испуганно пошли по кругу.

Калама вспышка не осветила, но глаза уже ничего не различали во тьме. Тихо ругаясь, он двинулся вперёд, сжимая в правой руке длинный нож, а в левой — обоюдоострый кинжал.

Убийца услышал стук копыт из темноты. Оба разбойника развернули лошадей, чтобы встретить нападавшего. На свет выскочил конь и остановился. В седле никого не было.

Яркое пламя в костре начало угасать.

Нервы Калама вдруг словно зазвенели, он остановился и пригнулся. Конь без всадника бесцельно подошёл к разбойникам справа и вскоре оказался рядом с одним из нападавших. Текучим, изящным движением на его спину взлетела фигура — женщина, которая всё это время пряталась сбоку, держась за одно стремя. Она тут же с размаху ударила ближайшего разбойника мясницким тесаком. Тяжёлое лезвие вошло ему в шею и застряло между позвонками.

Женщина обеими ногами стояла на седле. Разбойник ещё только падал на землю, а она уже переступила на его лошадь, выхватила сулицу из седельного чехла и ударила ею, как копьём, второго противника.

Тот прошипел проклятье, но отреагировал по военной науке. Вместо того, чтобы откинуться назад в безнадёжной попытке уклониться от острого наконечника, он вонзил каблуки в бока лошади и пригнулся так, чтобы сулица прошла мимо. Его лошадь грудью врезалась в бок коня. Женщина вскрикнула, потеряла равновесие и тяжело упала на землю.

Разбойник спрыгнул с седла, обнажая тальвар.

Кинжал Калама вошёл ему в горло в трёх шагах от ошеломлённой женщины. Брызгая от ярости слюной, разбойник вцепился обеими руками в шею и упал на колени. Калам подошёл вплотную, чтобы добить его.

— Ни с места! — прошипел голос у него за спиной. — На тебя нацелен арбалет. Бросай свою ковырялку. Живо!

Убийца пожал плечами и позволил оружию выпасть из руки.

— Я из Второй армии, — сказал он. — Воинство Однорукого…

— В полутора тысячах лиг отсюда.

Женщина, которой от падения явно вышибло воздух из лёгких, начала приходить в себя. Она встала на четвереньки, длинные чёрные волосы прикрыли лицо.

Последний разбойник наконец умер, испустив тихий булькающий стон.

— Ты местный, из Семи Городов, — проговорил голос за спиной у Калама.

— Да, но и солдат Империи. Слушай, ну, подумай: я ехал с другой стороны, с главарём разбойников. Он был мёртв прежде, чем конь вынес его к вашему костру.

— А почему солдат носит телабу, а не форму, и едет в одиночку? Дезертир — а это смертный приговор.

Калам раздражённо зашипел.

— А ты сам явно решил защищать семью, а не роту, к которой приписан. По военному закону Империи это считается дезертирством, солдат. — В этот момент малазанец вошёл в поле зрения убийцы, продолжая направлять на него арбалет.

Мужчина едва держался на ногах. Невысокий, полный, в изорванной форме роты охранения — светло-серый кожаный колет, тёмно-серый нарамник. Его лицо и руки покрывала сеть царапин. Глубокая рана зияла на щетинистом подбородке, а затенявший глаза шлем был помят. Пряжка на плаще указывала на чин капитана. Глаза убийцы удивлённо распахнулись.

— Хотя капитан-дезертир — это редкое явление…

— Он не дезертир, — сказала женщина, которая уже полностью оправилась и начала перебирать оружие мёртвых разбойников. Она подобрала лёгкий тальвар и, сделав несколько взмахов, проверила, насколько он сбалансирован. В свете костра Калам разглядел, что она привлекательная, среднего сложения, с пробивающейся в волосах сединой. Глаза у неё были пронзительно-серые. Женщина подобрала железный обруч-ножны и прицепила к поясу.

— Мы выступили из Орбала, — проговорил капитан, и в его голосе явно звучала боль. — Вся рота, и под нашей защитой — беженцы, наши семьи. Напоролись прямо на Худову армию во время марша на юг.

— Только мы остались, — сказала женщина, оборачиваясь, чтобы указать во тьму. Другая женщина — очень похожая на неё, но моложе, тоньше — и двое детей боязливо вышли на свет, а затем столпились за плечом капитана.

Тот продолжал направлять на Калама подрагивающий арбалет.

— Сэльва, моя жена, — сказал он, указывая на женщину рядом. — А это — наши дети. И сестра Сэльвы, Минала. Это про нас. Теперь говори о себе.

— Капрал Калам, Девятый взвод… «Мостожоги». Теперь понимаете, почему я не в форме, капитан.

Малазанец усмехнулся.

— Вас объявили вне закона. Так отчего же ты не с Дуджеком? Если только не вернулся на родину, чтобы поддержать Вихрь.

— Это твой конь? — спросила Минала.

Убийца обернулся и увидел, что его жеребец спокойно подошёл к лагерю.

— Да.

— Знаешь толк в лошадях, — заметила она.

— Он мне обошёлся в целое приданое. Я решил: если уж такой дорогой, значит, наверное, хороший. Это всё, что я знаю о лошадях.

— Ты нам до сих пор не объяснил, зачем явился сюда, — пробормотал капитан, но Калам заметил, что тот уже начал расслабляться.

— Почуял, как в воздухе запахло бунтом, — ответил убийца. — Империя принесла мир в Семь Городов. Ша’ик хочет вернуть старые дни — тираны, войны на границах, резня. Я еду в Арэн. Там высадятся карательные отряды — и если повезёт, я к ним пристроюсь, может, в качестве проводника.

— Тогда поедешь с нами, капрал, — сказал малазанец. — Если ты и вправду «мостожог», то знаешь солдатское ремесло. Покажи мне его по дороге в Арэн, и я позабочусь, чтобы тебя без особого шума приняли обратно в ряды армии Империи.

Калам кивнул.

— Можно теперь оружие подобрать, капитан?

— Можно.

Убийца присел, потянулся к своему длинному ножу и замер.

— Только одно, капитан…

Малазанец уже бессильно опёрся на плечо жены. Он посмотрел на Калама мутными глазами.

— Что?

— Лучше мне изменить имя… в бумагах, официально. Не хотелось бы попасть на виселицу в Арэне, если меня узнают. Спору нет, «Калам» не самое редкое имя, но всегда есть шанс, что кто-то сообразит…

— Так ты тот самый Калам? Говоришь, Девятый взвод, да? Худов дух! — Если капитан и собирался ещё что-то сказать, то не успел. Колени у него подломились, жена с тихим всхлипом уложила малазанца на землю, а затем посмотрела перепуганными глазами на сестру и на Калама.

— Расслабься, девочка, — сказал убийца, выпрямляясь. — Я снова в армии.

Два мальчика — одному на вид было лет семь, другому четыре — с преувеличенной осторожностью подошли к потерявшему сознание капитану и его жене. Женщина заметила их и раскинула руки. Оба бросились в её объятья.

— Его затоптали, — объяснила Минала. — Один из разбойников тащил его за своим конём. Шестьдесят шагов, прежде чем он перерезал верёвку.

Женщины в гарнизоне были либо шлюхами, либо жёнами — по поводу Миналы сомнений не возникало.

— Твой муж тоже был в этой роте?

— Он ею командовал. Но он умер.

Таким тоном Минала могла бы говорить о погоде. Калам почувствовал в этой женщине железный самоконтроль.

— А капитан — твой зять?

— Его зовут Кенеб. Мою сестру Сэльву ты уже знаешь. Старшего мальчика зовут Кесен, младшего — Ванеб.

— Ты из Квона?

— Давно уехали.

Болтать не любит. Убийца покосился на Кенеба.

— Жить будет?

— Не знаю. У него голова кружится. Теряет сознание.

— Перекошенное лицо, невнятная речь?

— Нет.

Калам подошёл к своему коню и собрал поводья.

— Куда это ты? — резко спросила Минала.

— Там один разбойник стережёт еду, воду и скот. Нам это всё нужно. Значит, вместе и пойдём.

Калам начал возражать, но Минала подняла руку.

— Подумай, капрал! У нас есть кони разбойников. Все мы сможем ехать верхом. Мальчики научились сидеть в седле прежде, чем ходить. А кто нас защитит, когда тебя не будет? Что случится, если тебя ранит этот последний разбойник? — Она развернулась к сестре. — Кенеба положим на седло, Сэльва. Договорились?

Та кивнула.

Убийца вздохнул.

— Только разбойника предоставьте мне.

— Хорошо. Судя по реакции Кенеба, ты нажил себе определённую славу.

— Дурную или добрую?

— Думаю, это он расскажет, когда очнётся.

Надеюсь, что нет. Чем меньше они обо мне знают, тем лучше.

До рассвета оставался ещё час, когда Калам поднял руку, чтобы остановить отряд.

— Вон там старое русло, — прошептал он, указывая на тёмную полосу в тысяче шагов впереди. — Вы все ждите здесь. Я быстро.

Калам снял с седла лучший из разбойничьих луков и выбрал две наименее потрёпанные стрелы.

— Заряди арбалет, — сказал он Минале. — На случай, если что-то пойдёт не так.

— А как я узнаю?

Убийца пожал плечами.

— Нутром почуешь.

Он покосился на Кенеба. Капитан висел на седле, так и не придя в сознание. Нехорошо. Ранения в голову — самые непредсказуемые.

— Он ещё дышит, — тихо сказала Минала.

Калам хмыкнул, затем побежал трусцой через равнину.

Свет костра он увидел задолго до того, как добрался до высокой травы на берегу. Никакого страха. Хороший знак. А вот голоса — плохой. Калам опустился на землю и пополз на животе по укрытой росой траве.

Прибыл ещё один отряд разбойников. С подарками. Калам разглядел неподвижные тела пяти женщин. Каждую изнасиловали и убили. Кроме подельника Борду, у огня сидели ещё семеро. Все были хорошо вооружены и одеты в доспехи из вываренной кожи.

Подельник Борду тарахтел по тысяче слов на каждый вдох.

— …чтоб коней не томить. Вот пленники пешком и пойдут. Две женщины. Два мальчика. Точно говорю. Борду такое продумывает. И конь королевский. Сами увидите…

— Борду подарит коня, — прорычал один из новоприбывших. Это не был вопрос.

— Само собой! И мальчика одного. Борду — щедрый командир, начальник. Очень щедрый…

Начальник. Значит, это — настоящие воины Вихря.

Калам подался назад, затем замешкался. В следующий миг его взгляд упал на убитых женщин, и убийца беззвучно выругался.

Тихий щелчок прозвучал у него над самым плечом. Калам окаменел, затем очень медленно повернул голову. Рядом с ним сидел, пригнувшись, Апт, с клыков свисала нитка слюны. Демон с намёком подмигнул.

— Значит, сейчас? — прошептал Калам. — Или посмотреть пришёл?

Демон никак не ответил. Разумеется.

Убийца положил на тетиву лучшую из двух стрел, послюнил пальцы и провёл ими по оперенью. Не было никакого смысла выдумывать хитроумный план. Надо просто убить восьмерых.

Держась в высокой траве, он приподнялся, сел на корточки, набрал воздуха в лёгкие и натянул лук. Надолго задержал тетиву и дыхание.

Выстрел получился что надо. Стрела вонзилась командиру отряда точно в левый глаз, и железный наконечник с хрустом вошёл во внутреннюю стенку черепа. Голова дёрнулась так, что с неё слетел шлем.

Калам уже вновь натянул тетиву, хотя тело ещё только зашаталось, чтобы рухнуть лицом вперёд. Прицелился он в того, кто отреагировал быстрее всех, высокого солдата, который сидел спиной к убийце.

Стрела пошла слишком высоко — подвело кривое древко. Наконечник ударился в правую лопатку и отскочил от кости прямо под ободок шлема. Каламу снова повезло, воин замертво рухнул в костёр. Тело притушило пламя, вверх взметнулись искры. Темнота плащом окутала овраг.

Убийца бросил лук на землю и быстро подскочил к орущим, перепуганным солдатам. В правой руке Калам держал пару ножей. Выбрал цели. Левая рука рассекла тьму, посылая в полёт первый нож. Воин закричал. Другой заметил убийцу.

Калам обнажил длинный нож и кинжал для ближнего боя. Противник попытался снести ему голову тальваром. Убийца пригнулся, шагнул ближе и вогнал клинок ему под подбородок. Поскольку кинжал не встретил на своём пути твёрдой кости, Калам успел выдернуть его, чтобы парировать выпад сулицей, сделать ещё шаг и воткнуть остриё длинного ножа в горло врагу.

По плечам Калама прошлось лезвие тальвара, удар оказался скользящим, так что не смог рассечь кольчугу под телабой. Убийца развернулся и, держа нож обратным хватом, распорол противнику щёку и нос.

Когда воин отшатнулся, убийца отбросил его прочь ударом ноги. Три остальных бойца и подельник Борду отступили, чтобы перестроиться. Похоже было: они вообразили, будто на них напал целый взвод. Калам воспользовался тем, что противники панически озирались, высматривая в тенях врагов, и добил воина с раскроенным лицом.

— В стороны! — прошипел один из воинов. — Джелем, Ханор, берите арбалеты…

Дожидаться, пока дело дойдёт до арбалетов, было глупо. Калам бросился на солдата, который взялся командовать. Тот отчаянно отступал, тальвар в его руке метался, пытаясь предвосхитить сложные финты и обманные выпады убийцы и распознать, который из них станет настоящим ударом. Затем инстинкт заставил воина забыть о защите и контратаковать.

Этого убийца и ждал. Кончиком кинжала он подсёк под запястье направленный сверху вниз удар. Воин насадил руку на клинок, завопил от боли и выронил оружие.

Калам вогнал длинный нож в грудь противнику, пригнулся и перекатился, чтобы уклониться от удара подельника Борду. Неожиданно: Калам не думал, что разбойник наберётся храбрости. И чуть было не погиб. Спасло его только то, что поднялся убийца прямо перед врагом. Калам вонзил кинжал точно над поясной пряжкой. Горячая жидкость хлестнула на запястье. Разбойник вскрикнул, согнулся вдвое, прижав собой кинжал и руку Калама.

Убийца выпустил оружие и шагнул так, чтобы оказаться позади разбойника.

Двое оставшихся воинов пригнулись в двадцати футах от него и спешно заряжали арбалеты — малазанские, военного образца. По обоим солдатам было видно, что они совершенно не привыкли к такому оружию и толком не разобрались в зарядном механизме. Сам Калам управился бы с таким арбалетом за четыре секунды.

Он не дал воинам даже этого времени и одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние. Один ещё пытался подцепить тетиву рычагом, но от ужаса всё испортил — стрела выскочила с ложа и упала на землю. Второй воин с рычанием отшвырнул арбалет и выхватил тальвар, так что сумел встретить натиск Калама. У солдата Апокалипсиса было преимущество в дистанции и весе оружия, но оба утратили всякое значение, когда он окаменел от внезапного страха.

— Не надо…

Это были его последние слова, потому что Калам отбил в сторону тальвар и крест-накрест вскрыл воину горло длинным ножом. Обратный взмах убийца превратил в выпад, так что клинок пронзил кожаный нагрудник, плоть и скользнул между рёбер в лёгкое. Воин захрипел и повалился. Убийца добил его ещё одним колющим ударом.

Если не считать стонов подельника Борду, вокруг воцарилась тишина. Из рощицы в тридцати шагах вниз по ходу пересохшего русла послышались первые трели пробуждавшихся с рассветом птиц. Калам опустился на одно колено, набрал полную грудь свежего, прохладного воздуха.

Он услышал, как по южному склону в русло спускается лошадь, обернулся и увидел Миналу. Арбалет в её руках метался с одного трупа на другой, пока женщина не осмотрела весь лагерь. Затем она заметно расслабилась и огромными глазами посмотрела на Калама.

— Их тут восемь.

Убийца, который всё ещё не мог отдышаться, только кивнул. Он наклонился и вытер лезвие и рукоять своего длинного ножа о телабу последней жертвы, затем проверил остроту клинка, прежде чем вложить оружие в ножны на поясе.

Подельник Борду наконец затих.

— Восемь.

— Как там капитан?

— Очнулся. Вялый. Кажется, у него жар.

— Примерно в сорока шагах на восток отсюда есть подходящее место, — сказал Калам. — Предлагаю разбить там лагерь на день. Мне нужно поспать.

— Хорошо.

— Нужно этот лагерь обыскать… тела…

— Этим займёмся мы с Сэльвой. Нас не так-то просто напугать. С недавних пор…

Убийца с кряхтением поднялся и начал собирать остальное своё оружие. Минала наблюдала за ним.

— Были ещё двое, — сказала она.

Калам остановился над телом, поднял глаза.

— Что?

— Стерегли лошадей. Они… — Минала замялась, затем мрачно продолжила: — Их разорвали на куски. Большие куски мяса… пропали. Следы укусов.

Убийца снова закряхтел и медленно поднялся.

— Еды у меня в последнее время было не очень много, — пробормотал он.

— Может быть, равнинный медведь, из крупных — бурых. Воспользовался моментом, чтобы задрать двух сторожей. Слышал, как ржали кони?

— Может быть. — Калам внимательно посмотрел в её лицо, гадая, что же происходит за этими почти серебряными глазами.

— Я не слышала, но криков было много, а звук в таких руслах прыгает туда-сюда. В любом случае, подобное объяснение сгодится, как думаешь?

— Похоже на то.

— Хорошо. Я сейчас поеду за остальными. Скоро вернусь.

Минала развернула лошадь, не касаясь поводьев, поскольку по-прежнему держала в руках арбалет. Калам не совсем понял, как ей это удалось. Он вспомнил, как эта женщина висела у бока лошади на стремени несколько часов назад, а потом переступила с седла на седло. Да, на конях она ездить умеет.

Когда Минала выбралась наверх, убийца оглядел полный мертвецов лагерь.

— Ох, Худ, — выдохнул он, — нужно передохнуть.

— Калам, который ехал со Скворцом через Рараку… — Капитан Кенеб покачал головой и снова пошевелил угли в костре.

Наступили сумерки. Убийца совсем недавно очнулся от глубокого, долгого сна. Первые часы после пробуждения его всегда мучили. Ныли суставы, старые раны — возраст всегда догонял Калама во сне. Сэльва заварила крепкий чай и налила чашку Каламу. Он смотрел на угасающее пламя.

Минала сказала:

— Никогда бы не поверила, что один человек может убить восьмерых за считаные минуты.

— Калама взяли в Когти, — сказал Кенеб. — Редкое дело: обычно они набирают детей, чтобы потом учить их…

— Учить? — фыркнул убийца. — Мозги промывать. — Он поднял глаза на Миналу. — Напасть на группу воинов не так сложно, как ты думаешь. Если нападающий один, некому больше сделать первый ход. Восемь-десять человек… ну, они обычно решают, что нужно всем скопом наброситься и порубить меня на куски. Только — кто первый? Все задерживаются, все ждут подходящего момента. А моё дело — всё время двигаться: так, чтобы они не успевали такими моментами воспользоваться. Но учти, солдаты хорошего, опытного взвода умеют работать вместе.

— Значит, тебе просто повезло, что эти — не умели.

— Мне повезло.

Заговорил старший мальчик, Кесен:

— А меня вы можете научить так драться, господин?

Калам заворчал.

— Думаю, отец для тебя приглядел жизнь получше, парень. Драться — удел тех, кто потерпел неудачу во всём остальном.

— Но драться — не то же самое, что быть солдатом, — сказал Кенеб.

— Это верно, — согласился убийца, чувствуя, что задел капитана за живое. — Солдаты заслуживают уважения, хоть иногда им приходится драться. Быть солдатом — значит стоять, как скала, когда приходит время сражаться. Так что, парень, если хочешь научиться драться, научись сперва быть солдатом.

— Иными словами, слушай отца, — сказала Минала, сухо улыбаясь Каламу.

По знаку или взгляду, которого убийца не уловил, Сэльва поднялась и увела мальчиков собирать лагерь. Как только те вышли за пределы слышимости, Кенеб сказал:

— До Арэна, выходит, три месяца пути? Худов дух, капрал, должен же остаться поблизости хоть один город или форпост под контролем малазанцев.

— Какие новости я ни слышал, все были дурными, — возразил Калам. — К югу отсюда лежат племенные земли — до самой реки Ватар. Рядом с рекой стоит Убарид, но думаю, его уже взяли приверженцы Ша’ик — слишком важный порт, чтобы так его оставить. Во-вторых, думаю, почти все племена отсюда до самого Арэна выступили, чтобы влиться в войско Камиста Релоя.

Кенеб вытаращил глаза.

— Релоя?

Калам нахмурился.

— Разбойники говорили, что он где-то к юго-востоку отсюда…

— Больше к востоку, чем к югу. Релой гонится за Кулаком Колтейном и Седьмой армией. Он, наверное, уже перебил их всех, но всё равно силы Релоя стоят к востоку от Секалы, и эту территорию ему поручили удерживать.

— Ты об этом знаешь куда больше, чем я, — проговорил убийца.

— У нас были слуги-титтанцы, — объяснила Минала. — Преданные.

— И они заплатили за свою верность жизнями, — добавил капитан.

— Так есть к югу отсюда армия Апокалипсиса?

Кенеб кивнул.

— Да, и она готовится к походу на Арэн.

Убийца помрачнел.

— Скажи, капитан… ты когда-нибудь слыхал слово «джистал»?

— Нет, это не из наречий Семи Городов. А что?

— Разбойники говорили, что в Арэне «джистал сидит внутри». Будто это бритая костяшка. — Некоторое время Калам молчал, затем вздохнул. — Кто командует той армией?

— Этот ублюдок — Корболо Дом.

Калам сощурился.

— Но он ведь Кулак…

— Был Кулаком, пока не женился на местной женщине, которая совершенно случайно оказалась дочерью последнего Святого Защитника Халафа. Так что он стал предателем. Казнил половину собственного легиона, когда солдаты отказались ему подчиняться. А вторая половина сняла имперскую форму и объявила себя независимым отрядом наёмников, который тут же принял контракт у Корболо Дома. Именно они и напали на нас под Орбалом. Называются теперь «Легионом Вихря» или как-то так. — Кенеб вскочил и пнул ногой угли, так что те разлетелись во все стороны. — Они подъехали как союзники. И мы ничего не заподозрили.

Убийца почувствовал, что капитан далеко не всё рассказал.

— Я помню Корболо Дома, — пробормотал Калам.

— Так и думал. Он ведь замещал Скворца, верно?

— Некоторое время. После Рараку. Превосходный тактик, только слишком кровожадный, на мой вкус. Ласиин он тоже не по вкусу пришёлся, потому она и назначила его в такую дыру, как Халаф.

— И повысила Дуджека, — рассмеялся капитан. — Которого теперь объявила вне закона.

— Вот про эту чёрную несправедливость я тебе когда-нибудь расскажу, — произнёс Калам, вставая. — Пора выдвигаться. У налётчиков могут оказаться поблизости друзья.

Он почувствовал на себе взгляд Миналы и сильно забеспокоился. Муж погиб меньше чем двадцать четыре часа назад. Корабль сорвался с якоря. Калам — незнакомец, который вроде как взял на себя командование, хоть уступает чином зятю. Она, должно быть, в первый раз подумала о том, что с Каламом у них есть шанс выжить. Такой ответственности он вовсе не был рад. Однако же мне всегда нравились сильные женщины. Но интерес так скоро после смерти мужа — это цветок на мёртвом стебле. Прекрасный, только мимолётный. Она сильна, однако, если ей позволить, её же собственные потребности подорвут эту силу. Это ей не на пользу. Вдобавок, если я такую поведу, она потеряет то, что меня в ней привлекло. Лучше держаться подальше. Отстранённо.

— Капрал Калам, — позвала Минала.

Убийца развернулся.

— Что?

— Женщины. Я думаю, мы должны их похоронить.

Убийца заколебался, затем снова принялся подтягивать подпругу.

— Времени нет, — проворчал он. — Беспокойся о живых, а не о мёртвых.

Её голос прозвучал жёстко.

— Именно. Здесь два мальчика, которым нужно напомнить об уважении.

— Не сейчас. — Калам снова обернулся к ней. — Уважение мальчикам не поможет, если их убьют или сделают с ними что похуже. Проследи, чтобы все были готовы, и сама садись на лошадь.

— Капитан отдаёт здесь приказы, — бледнея, процедила она.

— Он головой ударился и продолжает думать, что у нас тут пикник. Присмотрись, когда он приходит в себя: в глазах плещется страх. А ты хочешь ещё и это на него взвалить? Его любое потрясение может загнать в беспамятство — уже навсегда. И какой от него тогда будет прок?

— Ладно, — прошипела Минала и резко отвернулась.

Калам посмотрел ей вслед. Сэльва и Кенеб стояли рядом со своими лошадьми, слишком далеко, чтобы слышать слова, но достаточно близко, чтобы заметить: между убийцей и Миналой пробежал тёмный ручей. В следующий миг подъехали дети — вдвоём на одной лошади: старший гордо сидел впереди, а младший обнимал брата руками. Оба казались внезапно повзрослевшими.

Уважение к жизни. Верно. А другой урок — как дёшево жизнь может стоить. Возможно, первое рождается из второго, и тогда они оба уже на верном пути.

— Готова, — холодно бросила Минала.

Калам обернулся в седле. Вгляделся в быстро густевшую темноту. Держись рядом, Апт. Но не слишком близко.

Они выехали из оврага в поросший травой одан. Калам скакал впереди. К счастью, оказалось, что демон ему попался стеснительный.

Огромная волна ударила в корабль с левого борта — толстая мутная стена, казалось, перепрыгнула через планширь и обрушилась на палубу, словно грязепад. Вода мгновенно схлынула, так что Фелисин и остальные остались по колено в зловонном перегное. Пирамида голов превратилась в бесформенную кучу.

Геборик подполз к ней, лицо его приобрело цвет бледной охры.

— Ил! — пропыхтел он, закашлявшись и сплёвывая жижу изо рта. — Смотри, что это!

Фелисин было так жалко себя, что даже отвечать ничего не хотелось, но она опустила руку и набрала в пригоршню зеленоватую массу.

— Тут полно семян, — сказала Фелисин. — И гниющих растений…

— Да! Гниющая трава и семена степных растений — понимаешь, девочка? Там не дно моря. Это прерия. Залитая. Этот Путь затопило! Недавно.

Фелисин фыркнула, разделять его восторг было глупо.

— И что удивительного? По прерии на корабле не покатаешься.

Геборик вдруг прищурился.

— А ведь ты права, Фелисин.

Грязь у щиколоток казалась странной — ползучей, беспокойной. Не обращая внимания на бывшего жреца, она двинулась к юту. Его волной не накрыло. Геслер и Ураган оба вцепились в рулевое весло, в четыре руки удерживая судно на курсе. Рядом стоял Кальп, готовый подменить того, кого первым покинут силы. И ждал он уже так долго, что становилось ясно: ни Геслер, ни Ураган не хотели уступать друг другу. Фелисин окончательно в этом убедилась, увидев, как они напряжённо ухмыляются. Кретины! Оба свалятся одновременно, и магу придётся управляться с рулём одному.

Небо по-прежнему ярилось над головой, рассыпая во все стороны пригоршни молний. Поверхность моря сопротивлялась воющему ветру, тяжёлая от ила вода приподнималась, набухала волнами, которые словно и не желали никуда катиться. Обезглавленные гребцы продолжали мерно работать, и хотя дюжина вёсел сломалась, растрескавшиеся обломки продолжали двигаться в одном ритме с теми, что загребали воду. Барабан продолжал рокотать, отвечая грому с неба с размеренным, немолчным терпением.

Фелисин добралась до лестницы, выбралась из грязи и остановилась, удивлённая. Ил стёк с её кожи, словно живое существо, покатился с ног, чтобы воссоединиться с зыбкой массой на верхней палубе.

Сгорбившийся рядом с грот-мачтой Геборик вдруг закричал, не сводя глаз с дрожащей массы:

— Здесь что-то есть!

— Иди сюда! — завопил Истин с лестницы бака, протягивая к бывшему жрецу руку. Бодэн крепко удерживал юношу за другую руку. — Быстрей! Что-то выбирается!

Фелисин поднялась на ступеньку выше.

Грязь менялась, сжималась, превращалась в фигуры. Возникли кремнёвые мечи — одни серые, другие — халцедоново-красные. Мокрый мех встопорщился на широких костистых плечах. Костяные шлемы вспыхнули золотым и коричневым — черепа животных, которые Фелисин и представить себе не могла. Показались длинные космы грязных волос — преимущественно чёрных или каштановых. Грязь не столько отступила, сколько изменилась. Эти создания были с глиной единым целым.

— Т’лан имассы! — завопил ухватившийся за бизань-мачту Кальп. — Т’ланы Логроса!

Их было шестеро. Все облачены в меха, кроме одной фигуры — последней, самой невысокой. Она была укрыта маслянистыми разноцветными птичьими перьями, а в седине волос пробивались рыжие пряди. С прогнившей кожаной рубахи свисали украшения из кости, ракушек и оленьего рога, но оружия не было видно.

Лица имассов оказались сухими, кожа плотно облегала мощные кости. В глазницах плескалась тьма. На подбородках ещё оставались клочковатые бороды. Безбородой была только среброволосая фигура, которая теперь обернулась к Кальпу.

— Отойди, служитель Скованного! Мы пришли за своими родичами и тисте эдур. — Голос принадлежал женщине, и говорила она по-малазански.

Другой т’лан имасс повернулся к среброволосой женщине. Он был заметно крупнее остальных. Мех на его плечах принадлежал когда-то медведю, в волосах поблёскивало серебро.

— Смертные прислужники — сами по себе зло, — устало проговорил он. — Их мы тоже должны убить.

— Убьём, — сказал другой. — Но прежде всего — наша цель.

— Здесь нет ваших родичей, — потрясённо сказал Кальп. — А тисте эдур мертвы. Посмотрите сами. Они в капитанской каюте.

Женщина кивнула. Двое т’лан имассов пошли к люку. Затем она обернулась к Геборику, который стоял у планширя на баке.

— Призови вниз мага, что связан с тобой. Он — рана. И рана расходится. Это до́лжно прекратить. Более того, скажи своему богу, что такие игры подвергают его великой опасности. Мы не потерпим таких разрушений Путей.

Фелисин расхохоталась, может, чуть истерично.

Все как один т’лан имассы посмотрели на неё. Фелисин задрожала под этими безжизненными взорами, но затем вздохнула и взяла себя в руки.

— Может, вы бессмертны и так сильны, что способны грозить богу-вепрю, — сказала она, — но кое-чего пока так и не уяснили.

— Объяснись, — приказала женщина.

— Спроси того, кому не всё равно, — бросила Фелисин, встречая её бездонный взгляд, и сама удивилась, что не задрожала и не отвела глаз.

— Я больше не жрец Фэнера, — сказал Геборик, поднимая обе культи. — Если Бог-Вепрь ныне среди нас, я об этом не знаю да и не хочу знать. Чародей, летящий в буре, преследует нас и жаждет уничтожить. Мне неведомо почему.

— Он — безумие отатарала, — сказала женщина.

Оба имасса вернулись из трюма. И хотя ни слова не прозвучало вслух, женщина кивнула.

— Значит, они мертвы. А наши родичи ушли. Нам следует продолжить охоту. — Она снова посмотрела на Геборика. — Я возложу на тебя руки.

Фелисин снова рассмеялась.

— Вот тогда он исцелится.

— Заткнись, девчонка! — зарычал Кальп, проталкиваясь мимо неё, чтобы спуститься на палубу. — Мы не служители Скованного, — заявил он. — Худов дух, кто вообще такой этот Скованный? Ладно, не важно. Не хочу знать. Мы оказались здесь, на корабле, случайно, а не по расчёту…

— Мы не ждали, что сей Путь будет затоплен, — сказала женщина.

— Говорят, вы умеете пересекать океаны, — пробормотал маг и нахмурился.

Фелисин видела: Кальп не совсем понимает, о чём говорит т’лан имасс. Как и она сама.

— Мы можем переходить через водные пространства, — подтвердила женщина. — Но обрести форму можем только на суше.

— Значит, как и мы, вы пришли на этот корабль, чтобы ног не замочить…

— И исполнить своё задание. Мы преследуем родичей-предателей.

— Если они и были здесь, то давно ушли, — заявил Кальп. — Прежде, чем мы поднялись на борт. Ты — заклинательница костей.

Женщина склонила голову.

— Хентос Ильм из т’лан имассов Логроса.

— А Логрос больше не служит Малазанской империи. Рад видеть, что вы не сидите без дела.

— Почему?

— Не важно. — Кальп посмотрел на небо. — Он сбавил обороты.

— Он чувствует нас, — сказала Хентос Ильм. И вновь обернулась к Геборику.

— Твоя левая рука пребывает в равновесии, это верно. Отатарал и сила, которой я не знаю. Если маг в буре станет дальше набирать силу, отатарал победит, и ты тоже познаешь его безумие.

— Я хочу от этого избавиться, — простонал Геборик. — Пожалуйста!

Хентос Ильм пожала плечами и подошла к бывшему жрецу.

— Мы должны уничтожить того, кто летит по небу. Затем мы должны закрыть рану Пути.

— Иными словами, — заметила Фелисин, — возиться с тобой недосуг, старик.

— Заклинательница, — подал голос Кальп. — Что это за Путь?

Хентос Ильм помолчала, по-прежнему глядя на Геборика.

— Старший. Куральд Эмурланн.

— Я слышал о Куральд Галейн — Пути тисте анди.

— Это Путь тисте эдур. Ты удивляешь меня, маг. Ты сам — от Меанас Рашан, который есть ответвление Куральд Эмурланн, доступное смертным людям. Твой собственный Путь — дитя этого места.

Кальп хмурился, глядя в спину заклинательнице костей.

— Ничего не понимаю. Меанас Рашан — это Путь Тени. Владение Амманаса, Котильона и Гончих.

— Прежде Престола Тени и Котильона, — проговорила Хентос Ильм, — были тисте эдур. — Заклинательница протянула руку к Геборику. — Я коснусь тебя.

— Милости прошу, — сказал он.

Фелисин смотрела, как Хентос Ильм приложила иссохшую ладонь к груди старика. В следующий миг она отступила, будто забыла о нём, и заговорила с т’лан имассом в медвежьей шкуре:

— У тебя нет клана, Легана Брид.

— У меня нет клана, — подтвердил тот.

Она указала на Кальпа.

— Маг! Ничего не делай.

— Постой! — воскликнул Геборик. — Что ты почувствовала во мне?

— Ты отсечён от своего бога, хоть он и продолжает тебя использовать. Я не вижу другой цели в твоём существовании.

Фелисин проглотила язвительный комментарий. Не сейчас. Она увидела, как обвисли плечи Геборика, будто саму жизнь вырвали из его груди и та теперь, пульсируя, истекала капавшей на палубу кровью. В душе он крепко держался за что-то, а заклинательница сейчас объявила, что это нечто — мертво. Кажется, я уже ничем не смогу его задеть. Может, хоть перестану пытаться.

Хентос Ильм запрокинула голову, затем начала растворяться, превращаться в маленький смерч праха. В следующий миг он взмыл вверх и скрылся в бурлящих над головой низких тучах.

Треск близкой молнии болью ожёг уши Фелисин. Девушка закричала и упала на колени. Остальным пришлось не лучше, если не считать т’лан имассов, которые продолжали неподвижно и равнодушно стоять. «Силанда» накренилась. Грязная пирамида отрубленных голов под грот-мачтой рассыпалась. Головы покатились, отскакивая от палубы.

Т’лан имассы вдруг развернулись к мачте — с оружием наготове.

В облаках зарокотал гром. Воздух вновь задрожал.

Легана Брид нагнулся и поднял одну из голов за длинные чёрные волосы. Она принадлежала женщине, тисте анди.

— Она ещё жива, — в словах немёртвого воина прозвучало лёгкое удивление. — Куральд Эмурланн, чародейство заперло души в телах.

Слабый крик донёсся из-за туч, в нём слились отчаяние и — вопреки ему — облегчение. Тучи разошлись во все стороны, рассыпались на тонкие струйки. Буря пропала, как и сам безумный чародей.

Фелисин инстинктивно пригнулась, когда что-то пролетело мимо неё, оставляя за собой затхлый, мёртвый запах. Когда она подняла глаза, Хентос Ильм уже снова стояла на палубе, глядя на Легану Брида. Оба не шевелились — видимо, беззвучно разговаривали.

— Худов дух, — прохрипел рядом с Фелисин Кальп. Она обернулась. Маг смотрел на небо, лицо его побледнело. Фелисин тоже запрокинула голову.

В янтарном небе зияла окаймлённая огненно-красным свечением дыра размером с полную луну. То, что текло через неё, словно просочилось внутрь Фелисин через зрачки, будто одного взгляда было достаточно, чтобы подхватить заразу, болезнь, которая распространится по всему телу. Как яд кровного слепня. Она невольно всхлипнула, а затем отчаянно отвела глаза.

Кальп продолжал смотреть, лицо его стало совсем белым, челюсть безвольно отвисла.

— Кальп!

Он не откликнулся. Фелисин ударила его.

Внезапно рядом оказался Геслер. Морпех быстро прикрыл рукой глаза Кальпу.

— Чтоб тебя, маг! Кончай с этим!

Кальп затрепыхался, затем расслабился. Фелисин заметила, как он кивнул.

— Можешь его отпустить, — сказала она капралу.

Как только Геслер убрал руку, маг уставился на Хентос Ильм. Его хриплый голос дрожал.

— Это та рана, о которой ты говорила? Она растёт… я чувствую, как раковая опухоль…

— Душа должна скрепить её, — произнесла заклинательница.

Легана Брид двинулся вперёд. Все смотрели, как он подошёл к юту, поднялся по ступеням и остановился перед Ураганом. Покрытый шрамами моряк не шелохнулся.

— Ну, — пробормотал морпех, — ближе я никогда не был. — Он криво ухмыльнулся. — Одного раза хватит.

Т’лан имасс поднял свой серый кремнёвый меч.

— Стой! — зарычал Геслер. — Если тебе нужна душа, чтобы заткнуть эту рану… бери мою.

Легана Брид повернул голову.

Геслер сцепил зубы и кивнул.

— Недостаточно, — провозгласила Хентос Ильм.

Легана Брид снова повернулся к Урагану.

— Я — последний из своего клана, — пророкотал он. — Л’эккей Шаин прекратит существовать. Это оружие — наша память. Владей им, смертный. Узнай его тяжесть. Камень всегда жаждет крови. — Он протянул морпеху четырёхфутовый клинок.

Ураган принял его с каменным лицом. Фелисин увидела, как напряглись мышцы на запястьях, когда морпех ощутил и удержал вес меча.

— Пора, — сказала Хентос Ильм.

Легана Брид отступил на шаг и рассыпался в столб праха. Он заизвивался, изогнулся, воздух со всех сторон задрожал, а затем устремился внутрь новорождённого вихря. В следующий миг ветер стих, а Легана Брид исчез. Оставшиеся т’лан имассы обернулись и подняли взгляды к небу.

Фелисин так и не смогла понять, то ли она лишь вообразила, то ли и вправду увидела, что т’лан имасс принял прежний облик за миг до того, как врезаться в самое сердце раны, — ничтожная, крошечная фигурка, которую мгновенно поглотила чернильная тьма. В следующий миг границы раны вздрогнули, наружу покатились призрачные волны. Затем дыра начала обваливаться сама в себя.

Хентос Ильм продолжала смотреть вверх. Наконец она кивнула.

— Достаточно. Рана скреплена.

Ураган медленно опустил остриё кремнёвого меча, пока оно не упёрлось в палубу.

Просто бывалый солдат, прожжённый циник, один из множества отбросов Империи. Он явно был потрясён. Недостаточно, так она сказала. Вот уж точно.

— Теперь мы уйдём, — провозгласила Хентос Ильм.

Ураган встряхнулся.

— Заклинательница!

В её голосе прозвучало откровенное презрение:

— Легана Брид воспользовался своим правом.

Морпех не сдавался.

— Это «скрепление»… скажи, это больно?

Хентос Ильм пожала плечами, так что кости звонко хрустнули. Это и был её ответ.

— Ураган… — начал Геслер, но его друг покачал головой и спустился на палубу. Когда он двинулся к заклинательнице, другой т’лан имасс шагнул вперёд и преградил ему дорогу.

— Солдат! — рявкнул Геслер. — Назад!

Но Ураган подался назад только для того, чтобы освободить место для удара занесённого над головой кремнёвого меча.

Т’лан имасс одним неуловимо быстрым движением снова сблизился с морпехом, вытянул руку и сжал пальцы на шее Урагана.

Геслер с проклятьями рванулся мимо Фелисин, нащупывая рукоять собственного меча. Капрал остановился, когда стало понятно, что т’лан имасс просто удерживает Урагана. А сам морпех замер. Между ними текли беззвучные слова. Затем немёртвый воин разжал пальцы и отступил. Гнев Урагана улетучился. Что-то в том, как он ссутулился, напомнило Фелисин о Геборике.

Все пятеро т’лан имассов начали рассыпаться.

— Стойте! — завопил маг и рванулся вперёд. — Как нам отсюда выбраться, во имя Худа?

Но было слишком поздно. Имассы уже исчезли. Геслер подбежал к Урагану.

— Что этот ублюдок тебе сказал?

Когда солдат обернулся к капралу, Фелисин была потрясена, увидев в его глазах слёзы. Геслер прошептал:

— Ураган…

— Он сказал, что это великая боль, — пробормотал морпех. — Я спросил: «Как долго?» Он сказал: «Вечно». Рана вокруг него залечивается, видишь? Она ему не могла приказать, понимаешь? Не могла его отправить на такое. Он сам вызвался… — Голос Урагана пресёкся. Он отвернулся и побежал к люку, а затем скрылся в трюме.

— Лишённый клана, — проговорил с бака Геборик. — Всё равно что бесполезный. Бессмысленное существование…

Геслер пнул ногой одну из голов так, что она покатилась по палубе. Глухие удары гулко разнеслись в недвижном воздухе.

— И кому ещё хочется жить вечно? — прорычал он и сплюнул.

Дрожащим голосом заговорил Истин.

— А вы это заметили? — спросил он. — Заклинательница не увидела — уверен, что не заметила…

— Что ты несёшь, парень? — буркнул Геслер.

— Этот т’лан имасс. Он её привязал к поясу. За волосы. Медвежьим плащом прикрыл.

— Что?

— Он забрал одну голову. Вы не заметили?

Геборик отреагировал первым. С дикой ухмылкой он спрыгнул на палубу и побежал к люку. Однако когда жрец ещё только был у входа, Кальп уже скрылся из глаз, спустившись на первую гребную палубу.

Тянулись минуты.

По-прежнему хмурый Геслер отправился, чтобы присоединиться к Урагану и бывшему жрецу.

Потом Кальп вернулся.

— Одна из них мёртвая, как камень.

Фелисин хотела спросить его, что всё это значит, но внезапно навалившаяся смертельная усталость стёрла это желание. Она огляделась и нашла Бодэна. Тот стоял на носу, спиной ко всему… и ко всем. Откуда такое равнодушие? Наверное, от нехватки воображения. Эта мысль заставила её губы скривиться в усмешке. Фелисин подошла к нему.

— Это всё слишком для тебя, Бодэн? — Девушка облокотилась на изогнутый планширь рядом с ним.

— От т’лан имассов вечно только беды, — сказал Бодэн. — Что бы ни делали, всякий их поступок — это палка о двух концах. В лучшем случае — о двух. А может их быть и с сотню.

— Смотри-ка, у головореза своё мнение.

— Ты все свои впечатления сразу высекаешь в камне, девочка. Понятно, почему тебя люди всё время удивляют.

— Удивляют? Я уже ничему не удивляюсь, головорез. Мы в этом по уши, все мы. И дальше будет хуже, так что даже не ломай голову над тем, как найти выход. Выхода нет.

Бодэн хмыкнул.

— А вот и мудрые слова для разнообразия.

— Только не надо мной умиляться, — заявила Фелисин. — Я слишком устала, чтобы язвить. Дай мне поспать хотя бы пару часов, и я снова стану прежней Фелисин.

— Опять начнёшь изобретать способы, чтобы меня убить?

— Это меня развлекает.

Бодэн долго молчал, не сводя глаз с бессмысленного горизонта, а затем повернулся к ней.

— Никогда не думала, что именно то, чем ты стала, сделало тебя пленницей там, внутри, — где бы ты сама там, внутри, ни скрывалась?

Фелисин заморгала. В его маленьких, звериных глазках мелькнул сардонический блеск.

— Я тебя не понимаю, Бодэн.

Он улыбнулся:

— Да нет, девочка. Понимаешь.

Глава десятая

Вдохновлять собственным примером, когда у тебя за спиной полдюжины солдат, — одно дело. Когда же их десять тысяч — совсем другое.

Дукер. Жизнеописание Дассема Ультора

С тех пор, как Дукер нашёл следы беженцев из Карон-Тепаси, прошла неделя. Их явно гнали на юг, чтобы усилить давление на Колтейнов передвижной город, так, во всяком случае, считал сам историк. Больше в этих бескрайних полупустынях ничего не было. Лето укрепило свои позиции, с безвидного неба солнце выжигало травы так, что они на вид и на ощупь стали походить на хрупкую проволоку.

День шёл за днём, а Дукер по-прежнему не мог нагнать Кулака и его армию. Несколько раз он видел на горизонте массивную тучу пыли, но титтанские разъезды Камиста Релоя не позволяли историку подобраться ближе.

Каким-то образом Колтейну удавалось заставлять свои силы двигаться, постоянно двигаться к реке Секале. А оттуда? Или он даст последний бой спиной к древнему броду?

Пока же Дукер ехал по следам гигантской колонны. Вещей и следов беженцы оставляли всё меньше, но те, что попадались, вызывали острую боль. Крохотные могилки на краю стоянки; рядом разбросаны губчатые кости лошадей и коров; не раз уже чиненная, но наконец брошенная ось (саму повозку разобрали на запчасти). Под клубящимися тучами мух испускали зловоние выгребные ямы.

Те места, где случались стычки, рассказывали совсем о другом. Среди раздетых догола, брошенных тел титтанских всадников находились сломанные древка виканских копий, причём наконечники были сняты. С трупов титтанцев снимали всё, что можно было использовать: кожаные шнурки и подвязки, леггинсы и ремни, оружие, даже срезали косы. Туши мёртвых коней утаскивали целиком, оставляя полосы примятой и залитой кровью травы.

Дукер уже перестал удивляться, что бы ни увидел. Как и титтанские воины, с которыми он иногда разговаривал при встречах, историк начинал подозревать, что Колтейн — не совсем человек, что он выковал из своих солдат и беженцев непреклонные воплощения невозможного. Но, несмотря на это, надежды на победу не было. Апокалипсис Камиста Релоя состоял из армий четырёх городов и дюжины более мелких поселений, бесчисленных племён и орды крестьян — безбрежной, как море. И эта армия приближалась, пока что лишь следуя за Колтейном к реке Секале. Все ручейки стекались туда. Предстояла битва, тотальное истребление.

Дукер ехал весь день напролёт, опалённый, голодный, обветренный. Одежда его давно уже превратилась в лохмотья. Воин, отбившийся от крестьянской армии, старик, полный решимости присоединиться к последней битве. Титтанские конники узнавали его издалека и почти не обращали внимания, разве только приветствовали иногда взмахом руки. Каждые два-три дня его нагонял какой-нибудь отряд, передавал свёртки с едой, водой и кормом для лошади. В каком-то смысле он стал для них символом, его путешествие — знаком, исполненным непрошеного значения. В такие моменты историк чувствовал уколы вины, но принимал подарки с искренней благодарностью — только они и сохраняли жизнь ему самому и лошади.

Но, несмотря на это, верная кобыла выбивалась из сил. Каждый день Дукер всё дольше и дольше вёл её под уздцы.

Приближались сумерки. Далёкий столб пыли продолжал двигаться вперёд до тех пор, пока, по мнению историка, авангард Колтейна не достиг реки. Кулак, конечно, будет настаивать, чтобы вся колонна продолжала движение ночью и добралась до стоянки, которую уже начал готовить авангард. Если у Дукера и остался шанс догнать их, то сделать это нужно сегодня ночью.

Брод он видел только на картах, и те помнил весьма смутно. Река Секала достигала пяти сотен шагов в ширину и текла на север, к морю Карас. Маленькая деревушка стояла в ложбине меж двух холмов в нескольких сотнях шагов к югу от самого брода. Ещё там, кажется, была излучина.

Умирающий день раскинул по равнине длинные тени. Самые яркие звёзды уже зажглись в стремительно темнеющем небе. Крылышки накидочников, словно чёрные комочки сажи, взлетали от жара, что шёл от раскалившейся за день земли.

Дукер вновь забрался в седло. Небольшой разъезд титтанцев показался на гребне холма в полумиле к северу. Дукер предположил, что находится по меньшей мере в лиге от реки. И чем ближе подберётся к броду, тем больше вокруг будет конных патрулей. Никаких мыслей о том, как с ними разобраться, у историка не было.

Дукер вёл лошадь в поводу бо́льшую часть дня, чтобы дать ей роздых перед тяжёлой ночью. Ему понадобится всё, на что способна эта кобыла, и даже того может не хватить. Дукер пустил лошадь рысью.

Разъезд титтанцев не обратил на него никакого внимания и вскоре скрылся с глаз. С колотящимся сердцем Дукер пришпорил кобылу и поскакал лёгким галопом.

Ветер коснулся его лица. Историк прошептал благословение всякому причастному богу. Столб пыли впереди начал расступаться.

Небо потемнело.

Кто-то закричал в нескольких сотнях шагов слева. Дюжина всадников, с копий свисают полоски меха. Титтанцы. Дукер приветствовал всадников поднятым кулаком.

— На рассвете, старик! — прокричал один из воинов. — Безумие — нападать сейчас!

— Скачи в лагерь Релоя! — завопил другой. — На северо-запад, старик! Ты едешь прямо на врагов!

Дукер отмахнулся, стал размахивать руками, как сумасшедший. Он слегка приподнялся в седле, пошептал в ухо кобыле, чуть сдавил её бока коленями. Голова животного наклонилась вперёд, удила натянулись.

Оказавшись на гребне низкого холма, историк наконец увидел брод. Лагерь титтанских копейщиков располагался впереди и справа — тысяча кожаных шатров или даже больше, свечение множества костров. Конные разъезды непрестанно сновали между шатрами, стерегли лагерь от врагов, которые окопались у брода. Слева от стоянки титтанцев раскинулось около двадцати тысяч самодельных палаток — армия крестьян. Над необъятным полем лачуг и навесов пепельным плащом стелился дым. Готовили ужин. Внешние укрепления состояли из рвов и частоколов, направленных к реке. Между двумя лагерями оставался коридор шириной не более двух повозок, он тянулся вниз к пойме реки и земляным валам Колтейна.

Дукер направил лошадь в этот коридор, погнал её галопом. Титтанский разъезд, впрочем, за ним не последовал, однако историка заметили воины из охраны лагеря и теперь приближались, хоть и без особой спешки… пока что.

Оставив позади стоянку племени справа и крестьянские лачуги слева, Дукер увидел насыпные валы, ровные ряды палаток, дежурящих у частоколов солдат — у орды восставших была дополнительная защита. Историк разглядел два знамени — Сиалк и Хиссар, регулярная пехота. На звук копыт его лошади обернулись головы в шлемах, к ним устремились взгляды, привлечённые теперь ещё и криками опомнившихся позади титтанцев.

Кобыла выбивалась из сил. До укреплений Колтейна оставалось не меньше пяти сотен шагов, и расстояние будто и не сокращалось. Дукер услышал позади топот копыт — погоня. На малазанском валу появились фигуры с луками. Историк помолился, чтобы среди солдат, к которым он ехал, оказался кто-нибудь сообразительный. И выругался, когда увидел, что луки поднялись, затем натянулись.

— Да не в меня, ублюдки! — заорал он по-малазански.

Луки распрямились. Стрелы полетели вперёд, невидимые во тьме.

Позади отчаянно закричали кони. Преследователи натянули поводья. Новый залп стрел. Дукер бросил опасливый взгляд назад и увидел, что титтанцы пытаются отступить за пределы досягаемости лучников. На земле бились в агонии кони и лежали тела.

Он чуть удержал кобылу, поехал лёгким галопом, затем перешёл на рысь, когда приблизился к земляным валам. Лошадь была в мыле, ноги ставила нетвёрдо, водила головой из стороны в сторону.

Дукер въехал в толпу синекожих виканцев — из клана Куницы, — которые лишь молча смотрели на него. Оглядевшись по сторонам, историк решил, что попал в подходящую компанию — равнинные воины с северо-востока Квон-Тали были бледны, как призраки, их лица — не менее истощены и измучены, чем у него самого.

За лагерем клана Куницы виднелись стандартные армейские шатры и два знамени — сохранившая верность присяге хиссарская стража и кто-то ещё. Этого флага Дукер не узнал, разглядел только в центре стилизованный арбалет, значит, малазанские морпехи.

Поднялись руки, чтобы помочь ему спуститься с седла. Молодые и старые виканцы собрались вокруг, нахлынуло успокаивающее гудение голосов. Они беспокоились о кобыле. Один из стариков ухватил историка за руку.

— Мы позаботимся об этой отважной лошади, незнакомец.

— Боюсь, ей конец, — проговорил Дукер и почувствовал, как в сердце поднимается волна горечи. Боги, как же я устал. Заходящее солнце вдруг пробилось сквозь тучи на горизонте и окрасило всё вокруг золотым сиянием.

Старик покачал головой.

— Наши лошадницы искусны в таких вещах. Она ещё будет скакать. Вот офицер — иди к нему.

Подошёл капитан неизвестной роты морпехов. Это был фаларец, борода и длинные вьющиеся волосы — огненно-рыжие.

— В седле ты сидел, как малазанец, — сказал он, — а одет, как проклятый досий. Объясняйся — и быстро.

— Дукер, императорский историк. Я пытался догнать вашу колонну с самого Хиссара.

Глаза капитана округлились.

— Сто шестьдесят лиг — думаешь, я в это поверю? Колтейн ушёл из Хиссара почти три месяца назад.

— Я знаю. Где Бальт? Кальп нагнал Седьмую? И кто ты такой, клянусь Худом?

— Сон, капитан Сиалкских морпехов, Картеронское крыло, Сахульский флот. Колтейн собрал всех — лучше тебе тоже туда пойти, историк.

Оба быстро зашагали через лагерь. Дукер пришёл в ужас от того, что увидел. За наспех сооружёнными укреплениями морпехов раскинулось широкое поле, по которому шла единственная извилистая дорога. Справа скопились сотни повозок с ранеными. Колёса телег глубоко ушли в пропитанную кровью землю. В освещённом факелами воздухе вились и бешено кричали птицы — похоже, они распробовали вкус крови. Слева тянулась неразрывная масса скота, плечом к плечу, животные стояли неспокойным морем под тучей ризанов — крылатых ящеров, которые пировали, пожирая безбрежные тучи мух.

Впереди поле переходило в болотистый участок, укреплённый деревянными настилами. Лужи и озерца воды там блестели красным. За ним виднелся островок в пойме реки, на котором в тесноте расположились беженцы — тысячи и тысячи шатров и палаток.

— Худов дух, — пробормотал историк, — нам что, придётся через этот лагерь идти?

Капитан покачал головой и указал на большой деревянный дом слева от дороги.

— Туда. Колтейнов клан Во́рона стережёт южную сторону, вдоль холмов, чтобы скот не разбежался и не достался местным — на другой стороне есть деревня.

— Ты сказал, Сахульский флот? А почему вы не с адмиралом Ноком в Арэне, капитан?

Рыжий солдат скривился.

— Мы бы с радостью. Мы отстали от флота и остановились в Сиалке для починки — кораблю нашему было семьдесят лет, начал набирать воду на втором часу пути от Хиссара. Бунт случился ровно в ту же ночь, так что мы оставили судно, собрали всех, кто остался из местных морпехов, а затем сопровождали исход из Сиалка.

Дом был крепкий и обширный, обитатели явно сбежали от подступавшей армии Колтейна. Строение на каменном фундаменте, стены из цельных брёвен, щели замазаны высохшей на солнце глиной. Перед крепкой дубовой дверью стоял на страже солдат Седьмой. Он кивнул капитану Сну, затем прищурился, глядя на Дукера.

— Забудь про местную одежду, — сказал ему Сон, — этот — один из наших. Кто там?

— Все, кроме Кулака, колдунов и капитана сапёров, сэр.

— И про капитана забудь, — буркнул Сон. — Он ещё ни на один такой сбор не явился.

— Так точно. — Солдат стукнул кулаком в латной рукавице по двери, затем толчком раскрыл её.

Наружу потянулся дым. Дукер и капитан вошли. Бальт и двое офицеров Седьмой сгорбились у массивного каменного очага в дальнем конце комнаты и переругивались, судя по всему, из-за забитого дымохода.

Сон расстегнул перевязь с мечом и повесил оружие на крюк у двери.

— Какого Худа вы вообще взялись разводить огонь? — возмутился он. — Будто тут и так недостаточно жарко и воняет? — Он указал рукой на клубы дыма.

Один из офицеров Седьмой обернулся, и Дукер узнал в нём солдата, который стоял рядом с ним, когда Колтейн с виканцами высадились в Хиссаре. Их взгляды встретились.

— Тогговы пятки, да это же историк!

Бальт выпрямился и развернулся. Шрам и губы одновременно растянулись в ухмылке.

— Сормо был прав — он тебя унюхал за нами несколько недель назад. Добро пожаловать, Дукер!

У Дукера подкашивались ноги, и он сел в одно из отодвинутых к стене кресел.

— Рад тебя видеть, дядя, — сказал он, откинулся на спинку и поморщился от боли в мышцах.

— Мы собирались заварить травяного чаю, — сообщил виканец, глаза у него были красные и слезились. Старый воин сильно похудел и был бледен от усталости.

— Ради всех чистых лёгких — забудьте об этом! — буркнул Сон. — И где сам Кулак? Очень хочу услышать, какой безумный план он придумал, чтобы мы смогли выбраться из этой западни.

— Пока у него всё получалось, — заметил Дукер.

— Против одной армии — да, — возразил Сон, — но теперь-то у нас их две…

Историк поднял голову.

— Две?

— Освободители Гурана, — объяснил знакомый Дукеру капитан. — Не помню, знакомили нас или нет. Я — Ченнед. Это капитан Сульмар.

— И вы — все оставшиеся офицеры Седьмой?

Ченнед ухмыльнулся.

— Боюсь, что так.

Капитан Сульмар фыркнул.

— Не совсем. Есть ещё начальник сапёров.

— Который никогда не ходит на наши сборы.

— Точно. — Сульмар выглядел мрачно, но Дукер уже заподозрил, что это его обычное состояние. Он был невысок, темнокож и, судя по всему, происходил из смешанного канского и дал-хонского семейства. Капитан сутулился так, словно на его плечах лежал непомерный груз. — Не знаю только, с чего этот ублюдок решил, будто он выше всех нас, прочих. Проклятые сапёры ничего толком не делали, лишь чинили повозки, собирали камни да мешались под ногами у каменотёсов.

— В поле нами командует Бальт, — сказал капитан Ченнед.

— Я — воля Кулака, — пророкотал виканец.

Судя по звукам, снаружи остановились лошади, затем раздались позвякивание доспехов и, наконец, одиночный стук. Дверь распахнулась.

Дукеру показалось, что Колтейн не изменился: прямой, как копьё, узкое лицо обветрено так, что кожа, кажется, задубела, плащ, украшенный чёрными перьями, раздувался, когда Кулак решительно зашагал к центру большой комнаты. Позади него появился Сормо И’нат и ещё полдюжины виканских юношей, которые как попало расселись под стенами и на оставшейся мебели. Историку они напомнили стаю портовых крыс в Малазе, владык крошечного участка своей земли.

Сормо подошёл прямо к Дукеру и обеими руками взял его за запястья. Их взгляды встретились.

— Наше терпение вознаграждено. Ты молодец, Дукер.

Мальчик сейчас казался бесконечно старым, бессчётные годы сплетались в его полуприкрытых глазах.

— Отдохнёшь позже, историк, — сказал Колтейн, быстро, но пристально оглядывая каждого в комнате. — Я отдал чёткий приказ, — добавил он, оборачиваясь к Бальту. — Где капитан инженеров?

Бальт пожал плечами.

— Ему послали весточку. Найти-то его тяжело.

Колтейн нахмурился.

— Капитан Ченнед, докладывай.

— Третья и пятая роты перешли за брод и там окапываются. Сам брод длиной четыреста двадцать шагов, не считая отмелей по обеим сторонам, — в них ещё около двадцати шагов. Средняя глубина полторы сажени. Ширина — четыре-пять по большей части пути, иногда пошире, иногда поуже. Дно — на два пальца ил, ниже твёрдый камень.

— Клан Дурного Пса пойдёт к твоим ротам на другую сторону, — сказал Колтейн. — Если гуранцы попытаются захватить ту сторону брода во время переправы, вы их остановите. — Кулак обернулся к капитану Сну. — Вы с кланом Куницы будете охранять эту сторону, пока не перейдут раненые и беженцы. Я буду удерживать позицию на юге, перекрою дорогу к деревне, пока путь не освободится.

Капитан Сульмар откашлялся.

— По поводу порядка перехода, Кулак. Совет благородных взвоет…

— Мне всё равно. Первыми пойдут повозки с ранеными. Затем скот, затем беженцы.

— Может, если мы слегка разделим отряды, — продолжал настаивать Сульмар, на лбу у него заблестел пот, — пустим сперва сотню голов скота, потом сотню благородных…

— Благородных? — уточнил Бальт. — Ты, наверное, имел в виду беженцев.

— Конечно…

Капитан Сон презрительно ухмыльнулся, глядя на Сульмара.

— К обеим сторонам пытаешься подольститься? А я-то думал, что ты — солдат Седьмой.

Лицо Сульмара потемнело.

— Переходить раздельно — самоубийство, — сказал Ченнед.

— Точно, — проворчал Бальт, разглядывая Сульмара, будто тот вдруг стал куском подгнившего мяса.

— У нас есть долг перед… — начал капитан, но Колтейн перебил его резким проклятьем.

Этого хватило. В комнате воцарилась тишина. Снаружи донёсся скрип колёс повозок.

Бальт хмыкнул.

— Глашатая им не хватало.

В следующий миг дверь открылась, и вошли двое мужчин. На переднем был чистый, с иголочки небесно-голубой парчовый кафтан. Если в юности он и мог похвастаться мускулами, все они утонули в жире, но и этот жир подтаял за три месяца отчаянного бегства. Его лицо больше напоминало смятый кожаный мешок, но всё равно сохраняло изнеженное выражение, к которому в данную минуту примешивались возмущение и обида. Следовавший за ним человек тоже носил дорогую одежду, но пыль и пот превратили её в бесформенный балахон, который мешком висел на худой фигуре. Этот мужчина был лыс, и кожа на темечке несла следы многочисленных солнечных ожогов. Он покосился на всех остальных, быстро моргая водянистыми глазками.

Заговорил первый представитель знати.

— Весть об этом собрании с опозданием достигла слуха Совета…

— Да и вовсе не должна была, — сухо пробормотал Бальт.

Аристократ продолжил после кратчайшей паузы:

— Таковые обсуждения по большей части касаются, видимо, военных вопросов, и упаси Небеса Совет от того, чтобы вмешиваться в эти материи. Тем не менее как представители почти тридцати тысяч собранных здесь беженцев мы составили список… вопросов… который и хотели бы представить вам.

— Ты представляешь несколько тысяч аристократов, — заявил капитан Сон, — и потому — только свои Худом проклятые интересы, Нэттпара. Благолепие прибереги для сортира.

Нэттпара не подал виду, что вообще услышал замечание капитана. Он не сводил глаз с Колтейна и ждал ответа.

Кулак ничем не показывал, что собирается отвечать.

— Найди сапёров, дядя, — сказал он Бальту. — Повозки пойдут через час.

Старый виканец медленно кивнул.

— Мы думали, что ночью сможем отдохнуть, — хмуро проговорил Сульмар. — Все еле на ногах стоят от усталости…

— Через час, — прорычал Колтейн. — Первыми идут повозки с ранеными. Я хочу, чтобы к рассвету на той стороне оказались по меньшей мере четыре сотни.

Нэттпара вновь заговорил:

— Прошу тебя, Кулак, пересмотри порядок переправы. Сердце моё болит по раненым солдатам, однако твой долг — защищать беженцев. Более того, многие в Совете сочтут за смертельное оскорбление, если скотина перейдёт реку прежде, чем безоружные граждане Империи.

— А если мы потеряем скот? — спросил Сон. — Можно, наверное, будет насадить на вертел сирот.

Нэттпара терпеливо улыбнулся.

— Ах да, вопрос сокращённых пайков тоже входит в список наших забот. Из достоверных источников нам стало известно, что таковое сокращение не коснулось солдат Седьмой. Возможно, стоит рассмотреть более равномерный способ распределения? Так тяжело видеть, насколько исхудали детки.

— Мясца на них мало осталось, да? — Сон побагровел от едва сдерживаемого гнева. — Если между тобой и титтанцами не будет хорошо накормленных солдат, желудок твой очень скоро будет болтаться где-то на уровне коленей.

— Убрать их отсюда, — сказал Колтейн.

Второй аристократ откашлялся:

— Хотя Нэттпара говорит от имени большинства в Совете, его взгляды не получили единодушной поддержки. — Не обращая внимания на яростный взгляд, которым его пронзил спутник, старик продолжил: — Я пришёл сюда из любопытства, не более того. Например, повозки с ранеными — похоже, у нас намного больше пострадавших, чем я думал: все повозки набиты под завязку, а их ведь триста пятьдесят. Два дня назад мы везли семьсот солдат в ста семидесяти пяти повозках. С тех пор произошли две небольшие стычки, но у нас оказалось вдвое больше повозок с ранеными. Более того, сапёры вьются вокруг них и отгоняют всех остальных, вплоть до того, что не пускают к повозкам костоправов. Что именно здесь планируется?

Все молчали. Дукер заметил, как капитаны обменялись озадаченными взглядами. Обескураженное выражение лица Сульмара стало почти забавным, пока он с трудом укладывал в голове детали, которые сообщил старик. Только виканцы и бровью не повели.

— Мы распределили раненых, — сказал Бальт. — Укрепили боковые стенки повозок…

— Ах да, — проговорил аристократ и сделал паузу, чтобы промокнуть слезящиеся глаза серым носовым платком. — Так и я подумал поначалу. Но почему же тогда колёса настолько глубоко уходят в грязь?

— Ну хватит уже, а, Тамлит? — с раздражением проворчал Нэттпара. — Технические нюансы, может, для тебя и увлекательны, но, Худ свидетель, остальным-то нет. Мы обсуждали позицию Совета по жизненно важным вопросам. Такие отступления недопустимы, ибо…

— Дядя, — сказал Колтейн.

Ухмыляясь, Бальт взял обоих аристократов за руки и решительно повёл к двери.

— У нас есть план переправы, — сказал он. — Отступления недопустимы.

— Но как же каменотёсы и салотопы… — не сдавался Тамлит.

— Вон вы оба! — Бальт толкнул их вперёд. Нэттпара благоразумно распахнул дверь как раз в тот момент, когда виканец придал им последнее ускорение. Аристократы неуклюже вывалились наружу.

Бальт кивнул стражнику, и тот закрыл за ними дверь.

Сон расправил плечи под тяжестью кольчуги.

— Нам надо что-то знать об этом, Кулак?

— Меня беспокоит глубина брода, — сказал Ченнед, когда всем стало ясно, что на вопрос Сна Колтейн отвечать не собирается. — Переход будет до Худа медленным. Течение не то чтобы очень сильное, но ил под ногами да воды на четыре с половиной фута — быстро никто не переправится, даже на лошади. — Он покосился на Сна. — Отступать с боем будет несладко.

— Свои позиции и задания вы знаете, — сказал Колтейн. Он обернулся к Сормо и прищурился, разглядывая колдуна, а затем — детей, которые столпились у него за спиной. — При каждом из вас будет колдун. Все сообщения посылать только через них. Свободны.

Офицеры и дети вышли, остались только Бальт, Сормо, Колтейн и Дукер.

Колдун будто из ниоткуда извлёк кувшин и протянул Кулаку. Колтейн глотнул и передал его Дукеру. Глаза Кулака заблестели.

— Историк, ты нам должен кое-что рассказать. Ты был с магом Седьмой, Кальпом. Уехал с ним за несколько часов до начала восстания. Сормо не может его найти… нигде. Он мёртв?

— Не знаю, — искренне ответил Дукер. — Мы разделились. — Он отпил из кувшина и страшно удивился. Холодный эль, откуда же Сормо мог его добыть? Историк перевёл взгляд на колдуна. — Ты искал Кальпа через свой Путь?

Юноша скрестил руки на груди.

— Несколько раз, — ответил он. — Но не в последнее время. Пути стали… тяжелы.

— Везёт нам, — заметил Бальт.

— Я не понимаю.

Сормо вздохнул.

— Помнишь наш ритуал, историк? Нашествие д’иверсов и одиночников? Теперь они пробрались на все Пути — по меньшей мере, на этом континенте. Все ищут легендарную Тропу Ладоней. Мне пришлось взяться за древние обряды, чары земли, духов жизни и тотемных зверей. Наш враг, Высший маг Камист Релой, не обладает Старшим знанием. Потому не решается использовать свою магию против нас. Уже несколько недель.

— Без чародейства, — заметил Колтейн, — Релой лишь умелый полководец. Не гений. Тактика у него примитивная. Он смотрит на свою огромную армию и позволяет самоуверенности недооценивать силу и волю противника.

— На поражениях он тоже не учится, — добавил Бальт.

Дукер внимательно посмотрел на Колтейна.

— Куда ты ведёшь эту колонну, Кулак?

— В Убарид.

Историк заморгал. Два месяца пути, не меньше.

— Значит, мы всё ещё удерживаем этот город?

Все молчали.

— Ты не знаешь, — сказал Дукер.

— Да, — подтвердил Бальт, забрал кувшин у историка и сделал добрый глоток.

— Теперь, Дукер, — заговорил Колтейн, — расскажи нам о своём путешествии.

Историк не собирался раскрывать свои планы и усилия, которые касались Геборика Лёгкая Рука. Впрочем, он набросал историю, которая была довольно близка к правде. Они с Кальпом поехали в прибрежный городок, чтобы встретиться со старыми друзьями из береговых морпехов. К несчастью, именно в эту ночь начался Мятеж. Увидев возможность миновать армию врага под маской своего и собирать по дороге сведения, Дукер решил поехать на лошади и по суше. Кальп присоединился к морпехам и попытался уплыть на юг от Хиссарского порта. Пока историк говорил, снаружи послышался скрип повозок, зашевелившихся на островке в излучине реки.

Звуки были достаточно громкими, чтобы солдаты Камиста Релоя их расслышали и поняли, что переправа началась. Дукер гадал, как отреагирует полководец Апокалипсиса.

Когда историк начал рассказывать, что именно он увидел среди врагов, Колтейн остановил его, подняв руку.

— Если все твои повести такие же скучные, неудивительно, что никто их не читает, — пробормотал он.

Дукер с улыбкой откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

— Ах, Кулак, это проклятье истории: те, кому следовало бы её прочесть, никогда этого не делают. К тому же я устал.

— Дядя, найди этому старику шатёр и одеяло, — приказал Колтейн. — Дай ему два часа. Я хочу, чтобы он поднялся и увидел всё, что произойдёт на переправе. Пусть события этого дня будут записаны, чтобы урок истории не погиб для будущих поколений.

— Два часа? — промямлил Дукер. — Не могу обещать, что сохраню чёткие воспоминания, если, конечно, доживу до того, чтобы записать всё.

Кто-то потряс его за плечо. Историк открыл глаза. Он уснул прямо в кресле. Его укрыли одеялом, виканским, дурно пахнущим и подозрительно грязным. Перед ним стоял молодой капрал.

— Сэр? Вам приказано вставать.

Все кости ныли. Дукер поморщился.

— Как тебя зовут, капрал?

— Лист, сэр. Пятая рота.

Ах да. Тот, который раз за разом умирал во время учений.

Только теперь историк обратил внимание на многослойный рёв снаружи. Он сел.

— Худов дух! Там что, битва?

Капрал Лист пожал плечами.

— Нет ещё. Погонщики и скот. Переправляются. На другой стороне были стычки — подошла армия Гурана. Но мы держимся.

Дукер отбросил одеяло и поднялся. Лист протянул ему мятую жестяную кружку.

— Осторожно, сэр, горячо.

Историк уставился на тёмно-коричневую жидкость.

— Что это?

— Не могу знать. Что-то виканское.

Дукер пригубил и скривился от обжигающего, горького вкуса.

— Где Колтейн? Я ему кое-что забыл рассказать вчера.

— Уехал с Вороньим кланом.

— Который час?

— Почти рассвет.

Почти рассвет, а скот только начал переправляться? Дукер почувствовал прилив бодрости, снова посмотрел на напиток и пригубил снова.

— Это какое-то варево Сормо? У меня от него нервы только что не звенят.

— Мне его передала какая-то старуха, сэр. Вы готовы?

— Тебя ко мне приставили, Лист?

— Так точно.

— Тогда первое задание, капрал. Укажи мне путь к отхожему месту.

Они вышли в хаос снаружи. Скот покрывал весь островок, огромная масса горбов медленно двигалась вперёд под крики погонщиков. Другой берег Секалы скрылся в туче пыли, которая уже начала клубиться над рекой.

— Сюда, сэр. — Лист указал на траншею за домом.

— Хватит уже мне «сэркать», — проговорил Дукер, когда они направились к выгребной яме. — И найди мне вестового. Солдатам на той стороне грозит большая опасность.

— Сэр?

Дукер остановился у края выгребной траншеи. Приподнял край телабы и замер.

— Тут кровь в яме.

— Так точно. А что на той стороне реки, сэр?

— Это мне титтанцы рассказали, — объяснил историк, опорожняя мочевой пузырь. — Семаки пришли на юг. Думаю, они встанут на сторону гуранцев. У этого племени есть чародеи, а их воинов боятся сами титтанцы, так что, думается, ребята неприятные. Хотел об этом вчера сказать да забыл.

В этот момент мимо дома проезжал отряд всадников. Капрал Лист бросился обратно, чтобы перехватить их.

Дукер закончил и догнал своего помощника. Замедлил шаг. Штандарт отряда он узнал с первого взгляда. Лист тихо передавал сообщение командиру. Историк отбросил сомнения и подошёл.

— Барья Сэтрал.

Командир Красных Клинков окинул Дукера холодным взглядом. Рядом глухо заворчал его брат Мескер.

— Похоже, удача тебя не покинула, — сказал историк.

— А твоя — тебя, — пророкотал Барья. — Но не беловолосого мага. Печально. Я надеялся украсить его шкурой наше знамя. Вести про семаков — от тебя?

— От титтанцев.

Мескер лающе расхохотался и ухмыльнулся.

— Сидел у них в шатрах по пути сюда? — Он обернулся к брату. — Это ложь.

Дукер вздохнул:

— И какой в ней смысл?

— Мы скачем на помощь передовым частям Седьмой, — сказал Барья. — Передадим твоё предупреждение.

— Это ловушка…

— Заткнись, брат, — окоротил его Барья, не сводя глаз с Дукера. — Предупреждение и есть. Если подойдут семаки, мы будем готовы. Если нет, значит, весть неправдивая. Ничего не теряем.

— Спасибо, командир, — сказал Дукер. — Мы на одной стороне, в конце концов.

— Лучше поздно, чем никогда, — проворчал Барья. В его пропитанной маслом бороде мелькнул намёк на улыбку. — Историк. — Он поднял затянутый в перчатку кулак и разжал его. По этому знаку Красные Клинки лёгким галопом поскакали к броду, один только Мескер задержался, чтобы бросить мрачный взгляд на Дукера.

Бледный рассвет осветил край долины. Над Секалой непроглядная туча пыли шевельнулась под лёгким ветром, опустилась к самому броду и зависла там. Весь брод был плотно укрыт пылью. Дукер хмыкнул.

— Отличный штрих.

— Это Сормо, — сказал капрал Лист. — Говорят, он пробудил духов земли и неба. От векового сна, потому что даже пустынные племена уже оставили эти обряды. Иногда их можно… почуять.

Историк покосился на юношу.

— Почуять?

— Будто перевернул большой камень. Запах поднимается. Холодный, пыльный. — Он пожал плечами. — Такой.

Дукер вдруг увидел в Листе мальчишку — всего на несколько лет младше, чем сейчас. Камни переворачивать. Исследовать целую вселенную. Жить в коконе, полном мира и покоя. Историк улыбнулся.

— Знаю такой запах, Лист. Скажи, эти духи — насколько они сильны?

— Сормо говорит, они довольны. Хотят поиграть.

— Игры духов — кошмар для людей. Что ж, будем надеяться, что к играм своим они подходят серьёзно.

Море беженцев, как заметил Дукер, продолживший оглядывать брод, оттеснили с островка на другую сторону дороги, к южному склону и болотистой пойме у излучины. Места для такой массы людей не хватало, он увидел, что толпа уже вскарабкалась на холмы с края долины. Другие оказались в реке и медленно двигались в воде.

— Кто занимается беженцами?

— Люди из Вороньего клана. Колтейн поручил их своим виканцам — беженцы их боятся не меньше, чем Апокалипсиса.

И виканцев не подкупят.

— Смотрите, сэр! — Лист указал куда-то на восток.

В лагерях врагов, между которыми Дукер проехал прошлой ночью, началось движение. Пехота Сиалка и Хиссара расположилась справа, хиссарские конные копейщики — на левом фланге, а титтанские всадники заняли центр. Две группы кавалерии устремились к укреплениям клана Куницы. Им навстречу выехали виканские конники — лучники в сопровождении копейщиков. Но это была ложная атака, хиссарцы и титтанцы откатились на запад до того, как завязался бой. Однако командиры повстанцев перестарались, виканские лучники успели выехать на подходящее расстояние. В воздух прянули стрелы. Кони и всадники повалились на землю.

Затем пришёл черёд виканских копейщиков, они рванулись вперёд и быстро заставили врагов отступить на прежние позиции. Дукер поражённо наблюдал за тем, как копейщики остановились, некоторые из них спешились под прикрытие лучников. Раненых врагов добили, скальпы и амуницию забрали. Появились верёвки. Через несколько минут, виканцы поехали обратно к укреплениям, волоча за собой конские туши и гоня впереди нескольких раненых коней, которых удалось собрать.

— Виканцы сами себе добывают пропитание, — сказал Лист. — Шкуры тоже пойдут в дело. И кости, и хвосты, и гривы, и зубы, и…

— Я понял, — перебил его Дукер.

Вражеская пехота продолжала неторопливо наступать. Хиссарские и титтанские всадники оправились и снова начали приближаться — теперь уже медленнее и осторожнее.

— На острове есть старая стена, — сказал Лист. — Можем на неё забраться и получим хороший обзор обоих берегов. Если вы не против того, чтобы идти по спинам скота, конечно. Это не так трудно, как кажется, нужно просто не останавливаться.

Дукер приподнял бровь.

— Честно, сэр.

— Ладно, капрал. Веди.

Они двинулись по извилистой дороге к броду. Через старую излучину навели мост из деревянных досок на новых сваях, которые установили сапёры Седьмой. Этот путь предназначался для движения вестовых, но, как и повсюду, тут царил хаос. Дукер постарался держаться ближе к капралу, который извивался и размахивал руками, пытаясь выбраться на мост. За досками горбился остров и волновалась тысячеглавая масса скота.

— Откуда стадо? — спросил историк, когда они выбрались на мост.

— Скупили, по большей части, — ответил Лист. — Колтейн и его кланы заявили права на землю вокруг Хиссара и стали покупать скот: лошадей, волов, мулов, коз, — да вообще почти всё на четырёх ногах.

— Когда это началось?

— Да, считайте, со дня прибытия, — ответил капрал. — Когда грянул мятеж, бо́льшая часть клана Дурного Пса была со стадами — титтанцы хотели угнать скот, а получили вместо этого по носу.

Когда они приблизились к стаду, рёв стал оглушительным — крики погонщиков, лай собак — мускулистых полудиких зверей, которых разводили на Виканских равнинах, — мычание коров и немолчный грохот широких копыт. В укрывшей реку туче пыли было невозможно что-либо различить.

Дукер недоверчиво покосился на массу животных.

— Как-то не нравится мне твоя идея, капрал, — животные нервничают. Нас за секунду в лепёшку растопчут.

Их внимание привлёк раздавшийся позади крик. К спутникам скакала виканская девочка.

— Бездна, — сказал Лист.

Что-то в его голосе заставило Дукера обернуться. Под шлемом лицо юноши было бледным.

Девочка — на вид не больше девяти-десяти лет — остановила коня рядом с ними. Темнокожая, чёрные влажные глаза, волосы острижены очень коротко. Историк вспомнил, что видел её вчера среди подопечных Сормо.

— Вы хотите забраться на стену, чтобы осмотреться, — сказала она. — Я очищу вам дорогу.

Лист кивнул.

— На другой стороне — аспектированная магия, — сказала она, глядя на Дукера. — Путь одинокого бога, ни д’иверсов, ни одиночников. Племенного бога.

— Семаки, — сказал историк. — Красные Клинки везут эту весть. — Он замолчал, понял значение её слов, важность её присутствия на вчерашнем сборе. Одна из перерождённых колдуний. Сормо ведёт клан детей, в которых — сила нескольких жизней.

— И я встречу их. Дух земли старше любого бога. — Она объехала мужчин, а затем пронзительно закричала. Среди скота начал образовываться проход, животные жались в стороны и мычали от страха.

Бездна поехала по этому коридору. Вскоре за ней поспешили Лист и Дукер — бегом, чтобы не отставать. Как только они ступили на тропу, оба почувствовали, как дрожит под ногами земля — не глубоким отзвуком бессчётных копыт, а чем-то более напряжённым, мускулистым. Будто шагаем по спине огромного змея… земля пробудилась и жаждет показать свою силу.

В пятидесяти шагах впереди замаячила старая, увитая плющом стена. Приземистая и толстая, она явно была когда-то частью старинных укреплений и достигала в высоту человеческого роста. Тропа, которую создала Бездна, касалась её, а затем уходила вниз, к реке.

Девочка, не оглядываясь, поскакала дальше. В тот же миг Лист с Дукером добрались до каменной кладки и взобрались на неровную, но широкую вершину стены.

— Посмотрите на юг! — воскликнул Лист.

Над гребнем холмов за волнующимся морем беженцев поднималось золотистое марево пыли.

— Колтейн и его Воро́ны сражаются, — проговорил Лист.

Дукер кивнул.

— По другую сторону холмов ведь деревенька, да?

— Так точно. Называется Л’энбарл. Стычка, похоже, случилась на дороге, которая ведёт оттуда к броду. Мы не видели кавалерию Сиалка, так что Релой, наверное, послал её, чтобы зайти на нас с фланга. Как Колтейн всегда говорит, он предсказуем.

Дукер взглянул на север. Другая сторона острова заросла спартиной,[9] которая заполнила даже излучину. На другом берегу возвышалось несколько мёртвых деревьев, за ними широкий склон поднимался к крутому холму. Его слишком правильная форма подсказывала, что это тель. На его плоской вершине расположилась армия; оружие и доспехи блестели в утреннем свете. Тяжёлая пехота. Тёмные знамёна поднимались среди шатров позади двух заградительных линий титтанских лучников. Титтанцы начали спускаться по склону.

— Это Камист Релой и его отборные войска, — пояснил Лист. — Он их ещё в бой не бросал.

На востоке продолжались ложные атаки и вылазки между всадниками клана Куницы и их титтанскими и хиссарскими противниками, а пехота Сиалка и Хиссара продолжала медленно, но неуклонно подбираться к укреплениям виканцев. Между этими легионами колыхалось море крестьянской армии.

— Если эта орда решится атаковать, — проговорил Дукер, — наши их и не удержат.

— Решится, — мрачно заявил Лист. — Если нам повезёт, они будут выжидать слишком долго и мы получим пространство для отступления.

— Именно такой риск и любит Худ, — пробормотал историк.

— Земля у них под ногами шепчет о страхе. Некоторое время они двигаться не будут.

— То, что я вижу, — это всецелый контроль или только иллюзия такового?

Лицо капрала слегка дрогнуло.

— Иногда это одно и то же. В смысле результатов. Единственное различие — так, по крайней мере, говорит Колтейн — в том, что, когда доходит дело до кровопролития, иллюзии распадаются на куски, а настоящее, неподдельное — впитывает удар.

Дукер покачал головой.

— Кто бы мог предположить, что виканский вождь думает о войне в таких… алхимических образах? А ты, капрал? Он тебя сделал своим протеже?

Юноша смутился:

— Я всё время умирал на учениях. Было много времени, чтобы торчать рядом и подслушивать.

Скот теперь двигался быстрее, волна за волной скрывалась под тучей пыли, укрывшей брод. Дукеру показалось даже, что движение слишком быстрое.

— Четыре с половиной фута глубина, четыреста шагов в длину… да эти животные должны еле-еле ползти по броду. К тому же как удержать скот на мелководье? Собакам придётся плыть, погонщиков будут сталкивать на глубину, а в такой густой пыли кто вообще хоть что-то увидит?

Лист промолчал.

На другой стороне реки загрохотал гром, ему вторила быстрая дробь. Столбы дыма взметнулись вверх, а в воздухе разлилось лихорадочное напряжение. Чародейство. Семакские маги-жрецы. И против них — одна девочка.

— Слишком долго! — взорвался Дукер. — Какого Худа вся ночь ушла на то, чтобы только перевезти повозки? Стемнеет, а беженцы ещё даже не начнут двигаться.

— Наступают, — сказал Лист. Его лицо было покрыто грязным от пыли потом.

На востоке пехота Сиалка и Хиссара добралась до внешних укреплений. Воздух потемнел от стрел. Конники клана Куницы дрались на два фронта — с титтанскими копейщиками спереди и вооружённой пиками пехотой на правом фланге. Виканцы пытались отступить. Земляные валы удерживали морпехи капитана Сна, виканские лучники и разрозненные вспомогательные подразделения. Они уступили первую линию закалённой пехоте. Орда вскипела на склонах за передним рядом валов.

На севере два легиона титтанских лучников ринулись вперёд, чтобы укрыться среди деревьев. Оттуда они начнут обстреливать скот. И некому их разогнать.

— Вот она и рассыпается, — проговорил Дукер.

— А вы не лучше Релоя. Сэр.

— Что ты имеешь в виду?

— Слишком рано нас списываете со счетов. Это не первый наш бой.

Из рощи на берегу донеслись слабые крики. Дукер прищурился, силясь что-то разглядеть сквозь завесу пыли. Титтанские лучники выли, метались, пропадали в высокой траве под мёртвыми деревьями.

— Да что, Худ побери, там с ними творится?

— Старый, голодный дух, сэр. Сормо пообещал ему день тёплой крови. Один последний день. Прежде чем он умрёт, угаснет или что там происходит с духами.

Лучники обратились в бегство и снова оказались на склоне у подножия теля.

— Вот и последние ушли, — заметил Лист.

Сначала Дукер подумал, что капрал говорил о титтанских лучниках, но затем с удивлением понял, что речь о скоте. Он резко обернулся, чтобы посмотреть на брод, проклиная густые клубы пыли.

— Слишком быстро, — пробормотал историк.

Двинулись беженцы, потоки людей спешили через излучину на остров. Не было и намёка на порядок, никто бы не смог удержать тридцать тысяч измотанных и перепуганных людей. Вот-вот они захлестнут стену, на которой стояли Дукер и капрал.

— Нам пора, — сказал Лист.

Историк кивнул.

— Куда?

— Ну… на восток?

Туда, где клан Куницы теперь прикрывал морпехов и остальных пехотинцев, которые оставляли один земляной вал за другим так быстро, что должны были оказаться у нового моста в считаные минуты. А потом? Они же упрутся спиной в толпу орущих беженцев. О Худ! Что же дальше?

Лист будто прочёл его мысли.

— Они закрепятся у моста, — заверил он Дукера. — Должны закрепиться. Идёмте!

Им пришлось пройти перед первыми рядами беженцев. Пробуждённая земля дрожала под ногами, от неё поднимался пар, воняющий грязным потом. По восточной кромке острова тут и там почва раскрылась. Дукер даже споткнулся на бегу и чуть не упал. Из трещин выбирались фигуры, скелеты в старинных, изъеденных и покрытых коркой бронзовых доспехах, на головах — мятые шлемы с оленьими рогами, по плечам рассыпались длинные спутанные волосы, окрашенные охрой. Раздался звук, от которого Дукер похолодел. Смех. Радостный смех. О, Худ, ты ведь сейчас, наверное, извиваешься от возмущения и ярости?

— Это Нихил, — выдохнул Лист. — Брат-близнец Бездны — вон тот мальчик. Сормо сказал, что здесь уже была прежде битва — сказал, что остров в излучине не природный… ох, Королева грёз, ещё один виканский кошмар!

Древние воины, продолжая кровожадно хохотать, выбирались из-под покрова земли по всей восточной оконечности острова. Справа и позади Дукера беженцы завопили от ужаса, многие перестали бежать и остановились, когда среди людей поднялись чудовищные создания.

Воины клана Куницы и пехотинцы выстроились плотными рядами по эту сторону моста. Теперь их строй изгибался и расступался там, где восставшие мертвецы проталкивались вперёд, поднимая односторонние тесаки — клинки казались почти бесформенными под слоем минеральных отложений — и устремлялись на кишащую массу пехоты Хиссара и Сиалка. Смех сменился пением, гортанной боевой песнью.

Дукер и Лист оказались посреди опустевшего участка берега, изрытого парящими ямами, беженцы позади них снова бросились к броду, а заслон пехоты впереди смог наконец передохнуть, когда воинственная нежить врезалась в ряды врагов.

Мальчишка — Нихил, брат-близнец Бездны — ездил туда-сюда вдоль строя на огромном чалом коне. В одной руке он сжимал какую-то украшенную перьями, округлую дубинку, которой вертел над головой. Мёртвые воины, которые оказывались рядом с ним, ревели и потрясали оружием в знак приветствия — или благодарности. А мальчик смеялся — вместе с ними.

Регулярная пехота Релоя обратилась в бегство под напором нежити и столкнулась с крестьянской ордой, которая подоспела сзади.

— Как же так? — спросил Дукер. — Худов Путь — это некромантия, а не…

— Может, это не настоящая нежить? — предположил Лист. — Может, дух острова просто использует их…

Историк покачал головой.

— Не совсем. Слышишь смех? И эту песню — узнаёшь язык? Души этих воинов пробудились. Эти души, должно быть, удерживал этот дух, не отдал их Худу. Мы за это заплатим, капрал. Все до единого.

Отовсюду из земли поднимались новые фигуры: женщины, дети, собаки. Многие псы всё ещё были опутаны кожаной упряжью и тащили за собой обломки санок. Женщины прижимали детей к груди и стискивали костяные рукояти широких бронзовых ножей, которыми пронзили этих детей. Древняя, забытая трагедия открылась их глазам: целое племя было уничтожено руками каких-то неведомых врагов — сколько же тысяч лет назад это произошло, сколько же эти души цеплялись за сей ужасный, чудовищный миг? А теперь? Неужели они обречены вновь и вновь переживать эту вечную муку?

— Благослови их, Худ, — прошептал Дукер. — Пожалуйста. Забери их. Прими их теперь.

Женщины были полностью погружены в смертельный ритуал. Историк видел, как они вонзали ножи в детей, видел, как те дёргались и замирали, слышал короткие вскрики. Видел, как женщины падали, их головы раскалывались под ударами невидимого оружия — воспоминаний, которые лишь они сами могли увидеть… и почувствовать. Безжалостная бойня всё продолжалась и продолжалась.

Нихил перестал ездить вдоль строя и теперь направил своего чалого коня к этой ужасной сцене. Несмотря на густой загар, мальчик был болезненно бледен. Что-то подсказывало Дукеру: юный колдун видит больше, чем все остальные, точнее, больше, чем остальные среди живых. Голова мальчика поворачивалась, его взор следил за призрачными убийцами. От каждого смертельного удара он вздрагивал.

На негнущихся, деревянных ногах историк заковылял к мальчику. Он потянулся и взял узду из безвольной руки мальчика.

— Нихил, — тихо спросил старик, — что ты видишь?

Мальчик заморгал, затем медленно встретился глазами с Дукером.

— Что?

— Ты видишь. Кто их убивает?

— Кто? — Он провёл дрожащей рукой по лбу. — Родичи. Клан разделился, два соперника схватились в битве за Трон Рогов. Родичи, историк. Кузены, братья, дяди…

Что-то внутри Дукера надломилось при этих словах Нихила. Непроявленные надежды, рождённые отчаянной нуждой в том, чтобы убийцы оказались… яггутами, форкрул ассейлами, к’чейн че’маллями… кем-то… кем-то другим.

— Нет, — проговорил он.

Глаза Нихила — юные, но древние — удерживали взгляд историка. Колдун кивнул.

— Родичи. Такое уже было. Среди народа вик. Поколение назад. Отражение.

— Но всё закончилось. — Пожалуйста, пусть будет так.

— Закончилось. — Нихил сумел криво улыбнуться. — Император, наш общий враг, объединил нас. Тем, кто смеялся над нашими маленькими войнами, нашей бессмысленной враждой. Смеялся и более того — насмехался. Он устыдил нас презрением, историк. Когда он встретился с Колтейном, наш союз уже трещал по швам. Келланвед насмехался. Сказал, что ему всего-то и нужно — сесть и подождать, пока мы сами не погубим своё восстание. Этими словами он заклеймил наши души. Этими словами и предложением единства он даровал нам мудрость. Этими словами заставил нас преклонить перед ним колени в истинной благодарности, принять то, что он предлагал, и так заслужил нашу верность. Когда-то ты хотел знать, как Император завоевал наши сердца. Теперь знаешь.

Решимость врагов окрепла, когда проржавевшие клинки древних воинов начали ломаться и рассыпаться от ударов по современному железу. Полуразложившиеся тела скелетов тоже не выдерживали. Во все стороны летели куски костей, фигуры спотыкались, затем падали — слишком разбитые, чтобы подняться вновь.

— Неужели они должны во второй раз пережить своё поражение? — спросил Дукер.

Нихил пожал плечами.

— Они дали нам миг передышки, позволили закрепиться. Не забывай, историк, если бы эти воины победили в первый раз, они сделали бы то же самое с семьями своих врагов. — Юный колдун медленно покачал головой. — Мало в людях добра. Очень мало добра.

Это прозвучало дико в устах такого молодого человека. Из тела этого мальчика говорит голос старика, помни об этом.

— Но можно его найти, — возразил Дукер. — Тем ценнее эта редкость.

Нихил забрал у него поводья.

— Здесь ты добра не найдёшь, историк, — сурово сказал он. — Мы известны своим безумием — это нам показывает древний дух острова. Сохранились воспоминания — все об ужасах, дела наши столь темны, что обожгли саму землю. Не закрывай глаза, — добавил он, разворачивая коня так, чтобы обозреть битву, которая вновь закипела у моста, — мы ещё не закончили.

Дукер промолчал, глядя, как юный колдун скачет к рядам солдат.

Историку это показалось невероятным, но путь перед беженцами был открыт, и они начали переправляться. Дукер взглянул на небо. Солнце поднималось к зениту. Почему-то он считал, что прошло куда больше времени. Дукер вновь посмотрел на окутанную пылью реку — переправа будет ужасной: глубокие, опасные воды по обе стороны, вопли детей, стариков и женщин, слишком слабых, чтобы устоять, — эти люди соскользнут в реку и навсегда скроются под волнами. Пыль и ужас, воронки в реке поглотят всякое эхо.

Конники Вороньего клана скакали по краям густой, перепуганной толпы, будто гнали тысячеголовое стадо неразумного скота. Длинными, тупыми жердями виканцы не давали людям разбежаться и рассыпаться по берегу, лупили по ляжкам и коленям, били в лицо. Где бы ни появились всадники, беженцы массово отшатывались.

— Историк, — проговорил рядом с ним Лист. — Нам нужно найти лошадей.

Дукер покачал головой:

— Нет ещё. Сейчас в этом последнем заслоне — сердце битвы. Я не уйду. Я должен это видеть…

— Понятно, сэр. Но когда начнётся отступление, их подхватят виканцы — по одному пешему на каждого всадника. Скоро к ним присоединится Колтейн со своим кланом. Они будут удерживать эту сторону брода, чтобы дать арьергарду переправиться. Головы наши окажутся на пиках, если мы сейчас не найдём себе коней.

Через некоторое время Дукер кивнул.

— Займись этим.

— Так точно. — Молодой солдат пошёл прочь.

Строй защитников у излучины извивался змеёй. Регулярная пехота врага расправилась с последними из мёртвых воинов и теперь усилила натиск. Железные нервы и спорая жестокость морпехов подбодрили остальных, и вспомогательные отряды продолжали отбрасывать солдат Апокалипсиса. Всадники клана Куницы разделились на отряды поменьше — смешанные группы лучников и копейщиков. Они быстро присоединялись к бою там, где ряды защитников грозили сломаться.

Виканцами командовал колдун Нихил, его пронзительные крики и приказы перекрывали грохот и рёв битвы. Казалось, он чувствует слабеющие звенья ещё до того, как угроза проявляется физически. Только благодаря его магически усиленному чувству времени строй всё ещё не был прорван.

На севере Камист Релой наконец привёл в движение свои элитные силы. Под прикрытием переднего ряда лучников тяжёлая пехота маршировала стройными рядами за спинами титтанцев. Они не решились идти через мёртвую рощу и болото, а развернулись к востоку, чтобы обойти их стороной.

Крестьянская армия теперь подпирала сзади пехоту Хиссара и Сиалка, десятки тысяч тел рвались вперёд неудержимым потоком.

Дукер встревоженно посмотрел на юг. Где же Колтейн? Пыль и дым поднимались из-за холмов. Деревня Л’энбарл горела, а битва кипела: если Колтейн и остатки его Вороньего клана не смогут быстро выйти из боя, они окажутся в ловушке на этой стороне реки. Историк заметил, что это беспокоило не только его. Голова Нихила тоже то и дело оборачивалась к холмам. Затем Дукер наконец понял, что юный колдун общался с коллегами из отряда Колтейна. Контроль… и иллюзия контроля.

Подъехал Лист, ведя в поводу кобылу Дукера. Капрал не стал спешиваться, чтобы передать поводья. Историк забрался в привычное потёртое седло и прошептал слова благодарности старикам-виканцам, которые с такой любовью позаботились о его лошади. Животное казалось бодрым и полным жизни. Интересно, а меня они смогли бы так выходить?

Арьергард армии Колтейна вновь начал отступать, оставляя старую излучину под упорным натиском врага. Тяжёлая пехота Камиста Релоя будет готова обрушиться на северный фланг примерно через пять минут.

— Дело плохо, — проговорил Дукер.

Капрал Лист подтянул ремень шлема и промолчал, но историк заметил, как дрожат руки юноши.

Всадники клана Куницы теперь скакали прочь от линии обороны с ранеными солдатами на седле. Они мчались мимо Дукера — покрытые кровью и пылью призраки, испещрённые татуировками тела и лица делали виканцев похожими на демонов. Историк проводил их взглядом до кипящей толпы беженцев. Гражданских на этой стороне реки стало заметно меньше с тех пор, как он смотрел туда в последний раз. Слишком быстро. Они, наверное, запаниковали на переправе. Тысячи утонули в реке. Катастрофа.

— Нам пора отступать, сэр, — сказал Лист.

Арьергард сдавал позиции, поток раненых рос, все скачущие мимо кони несли двух, иногда трёх бойцов. Линия обороны сжалась, фланги отступили к центру. Через считаные минуты их окружат. А затем перебьют. Дукер увидел, как капитан Сон ревёт команды, пытается выстроить своих подчинённых в каре. Солдат на ногах осталось ужасно мало.

По какой-то загадочной прихоти или превратности битвы пехота Сиалка и Хиссара в тот миг замешкалась на пороге полной победы. С фланга подоспела тяжёлая пехота, две фаланги в пятьдесят человек длиной и двадцать — глубиной, между ними и по сторонам расположились отряды лучников. На миг неподвижность и тишина стеной встали между двумя армиями.

Клан Куницы продолжал вывозить пехотинцев. Каре капитана Сна растворялось сзади, превращалось в полый трёхсторонний абрис.

— Последние беженцы уже в воде, — проговорил Сон; дышал он тяжело, руками крепко сжимал поводья. — Мы должны скакать…

— Да где же, Худ его подери, Колтейн? — воскликнул Дукер.

В дюжине шагов в клубящейся туче пыли остановился Нихил.

— Больше не ждём! Таков приказ Кулака! Скачи, историк!

Всадники подобрали последних людей Сна, несмотря на то что в этот момент враги с оглушительным рёвом бросились в атаку. Между полками пехоты открылись проходы, в которые выплеснулась наконец безумная ненависть крестьянской орды.

— Сэр! — В крике Листа прозвучала отчаянная мольба.

Выругавшись, Дукер развернул лошадь и всадил каблуки в бока кобылы. Они помчались вслед за виканскими конниками.

Обезумевшая орда устремилась за ними, чтобы занять эту сторону брода. Воины Сиалка и Хиссара и тяжёлая пехота Камиста Релоя их не сопровождали, сохраняя дисциплину и строй.

Виканские всадники на полном скаку ныряли в тучи пыли впереди. На такой скорости они врежутся в задние ряды беженцев, которые ещё наверняка на середине переправы. А потом их настигнет армия крестьян, и река окрасится красным. Дукер остановил лошадь и закричал, чтобы привлечь внимание Листа. Капрал обернулся, на его лице отразилось потрясение. Юноша натянул поводья, так что конь попятился и едва не упал на глинистом берегу.

— Историк!

— Поедем на юг, по берегу! — заорал Дукер. — Поплывём на лошадях — впереди только хаос и смерть!

Лист отчаянно затряс головой.

Не дожидаясь ответа, историк развернул кобылу налево. Если скакать быстро, они пересекут островок прежде, чем орда достигнет брода. Он пришпорил кобылу. Животное рванулось вперёд.

— Историк!

— Скачи или помирай, чтоб тебя!

В сотне шагов по берегу виднелось устье излучины, поросшее густым камышом, который каким-то чудом избежал кровавых событий этого дня. За ним вздымались защищающие Л’энбарл холмы. Если Колтейн сможет выйти из боя, он поступит умно — двинет прямо в реку. Даже если течение снесёт их к броду, воины получат преимущество в расстоянии. Несколько сотен утонет, но это лучше, чем три тысячи убитых, которыми придётся заплатить за попытку отбить эту сторону брода.

Словно чтобы окончательно сбить с толку историка, в этот миг на гребне холма появились виканские всадники и устремились вниз по склону. Впереди скакал Колтейн, чёрный плащ крылом раскинулся у него за спиной. Копья опущены, фланговые лучники на скаку натягивают луки. Конники летели прямо на Дукера.

Ошалевший историк с трудом заставил кобылу вновь развернуться.

— Ох, Худ, можно с тем же успехом присоединиться к этой безнадёжной атаке! — Он увидел, что Лист тоже поворачивает, лицо под пыльным шлемом капрала было мертвенно-бледным.

Они войдут во фланг крестьянской армии, как нож в бок киту. И пользы будет столько же. Самоубийство! Даже если мы выйдем на брод, не разберём пути в воде. Лошади попадают, люди утонут, а остальных нагонят крестьяне, чтобы добить. Но оба продолжали скакать вперёд. За миг до того, как историк с капралом нырнули под завесу, Дукер увидел, как всадники клана Куницы вновь появились из клубов пыли. Контратака. Совершенное безумие!

По обе стороны от историка промчались всадники Вороньего клана, они как раз набрали максимальную скорость для атаки. Дукер обернулся, услышав яростный, радостный крик Колтейна.

Засвистели стрелы. Фланг крестьянской армии смешался, откатился назад. Атака виканцев пришлась в густую, плотную толпу тел. Но в последний момент виканцы развернулись и поскакали вдоль берега. Не пырнул ножом, а полоснул саблей.

Крестьяне умирали. В паническом бегстве многие падали, их топтали обезумевшие лошади. Весь фланг стал красным, когда дикие клинки виканцев прошлись по нему.

Крестьяне у брода рассеялись под ударом всадников клана Куницы. Затем первые конники Вороньего клана оказались на северной оконечности переправы.

Ряды крестьян просто таяли на глазах у Дукера. Он теперь скакал с Вороньим кланом, плечи коней с обеих сторон касались его ног. Кровь с поднятых клинков брызгала на руки и лицо. Впереди всадники клана Куницы расступились, чтобы прикрыть сородичей, которые на полном скаку уходили в тучу пыли над бродом.

Вот теперь и начнётся настоящий ад. Каким бы страшным ни был удар конницы Колтейна, впереди лежала река. Раненые солдаты, беженцы и одному Худу ведомо, что ещё.

Историк глубоко вздохнул, как ему казалось, в последний раз, прежде чем нырнуть в позолоченную солнцем пыль.

Его кобыла с плеском вошла в воду, но не замедлила шаг. Путь впереди был свободен, странно бурлящий поток мутной воды. Остальных всадников впереди было почти не разглядеть, их кони шли галопом. Дукер чувствовал, что копыта кобылы бьют по твёрдой поверхности. Никак не четыре с половиной фута глубины, скорее вдвое меньше. И скакали они по камню, а не илистому дну. Дукер ничего не понимал.

Рядом с историком появился капрал Лист вместе с отрядом конников Вороньего клана. Один из виканцев ухмыльнулся:

— Колтейнова дорога — его воины как призраки летят над рекой!

И тут Дукер вспомнил разговоры прошлой ночи. Тамлит — этот аристократ кое-что заметил. Укреплённые повозки, будто бы с ранеными. Каменотёсы и инженеры. Повозки пошли первыми, и на их переправу ушла почти вся ночь. Раненых уложили поверх каменных плит. Треклятые инженеры выстроили тут дорогу!

Всё это казалось невозможным, но по доказательствам Дукер сейчас скакал. По краям дороги вкопали жерди, перевязанные верёвкой из волос титтанцев. В ширину — чуть больше десяти футов, но небольшую ширину с успехом возмещала быстрота, с которой можно было преодолеть более четырёхсот шагов до другого берега. Теперь глубина брода составляла не больше двух с третью футов, так что скот и беженцы явно справились.

Пыль впереди чуть рассеялась, и историк понял, что они почти добрались до западного берега реки. Он услышал раскаты колдовского грома. Эта битва ещё далеко не закончена. Мы временно оторвались от одной армии, но только чтобы упереться во вторую. Неужели всё это — лишь ради того, чтобы нас раздавили между молотом и наковальней?

Они выбрались на мелководье и в следующий миг уже преодолели двадцать шагов по берегу, чтобы вырваться из-под пыльной пелены.

Дукер испуганно закричал, сам историк и его спутники судорожно натянули поводья. Прямо перед ними обнаружился взвод солдат — инженеров, которые на полной скорости бежали к броду. Сейчас сапёры бросились в стороны, осыпая всё и всех чернейшими проклятьями, ныряя и уворачиваясь от спотыкавшихся, храпящих коней. Один из них — огромный, как гора, здоровяк с обожжённым солнцем, чисто выбритым лицом, сорвал с головы помятый шлем, обнажив лысину, и швырнул железную каску в ближайшего виканца, да так, что она пролетела в считаных дюймах от его головы.

— С дороги — вы, потроха летучие! Нам работать надо!

— Ага! — зарычал другой, которому копытом отдавило ногу. — Подеритесь там с кем-нибудь или ещё что! Нам надо пробку выдернуть!

Не обращая внимания на их вопли, Дукер развернул лошадь к броду. Чары, которые удерживали пыль над переправой, рассеялись. Тучу уже снесло шагов на пятьдесят вниз по течению. А Колтейнову дорогу заполнила вопящая масса вооружённых крестьян.

Второй сапёр в этот момент забрался в неглубокую яму на глинистом берегу рядом с бродом.

— Погодь пока, Спрут! — приказал здоровяк, не сводя глаз с тысяч врагов — первые из них уже добрались до середины переправы. Он упёр могучие руки в бока и словно не замечал пристального внимания, с которым на него смотрели подчинённые, а также Дукер, Лист и полдюжины виканских всадников.

— Максимизировать надо, — пророкотал инженер. — Не только ублюдки-виканцы знают толк в том, чтоб выбрать правильный момент.

Первые ряды орды с оружием наперевес, словно пасть гигантской змеи со стальными клыками, преодолели уже три четверти пути. Историк мог разглядеть отдельные лица, выражения страха и кровожадной ненависти, из которых и складывается лик битвы. Короткий взгляд назад — столбы дыма и магические вспышки сосредоточились на правом фланге укреплений Седьмой. Оттуда донёсся далёкий, пронзительный боевой клич семаков, звук будто когтями продрал по коже. У первых валов разгорелся жестокий рукопашный бой.

— Ладно, Спрут, — протянул здоровяк. — Рви волосок.

Дукер снова перевёл взгляд на сапёра в яме, тот поднял в руках длинный чёрный шнур, который уходил вниз к воде. Измазанное грязью лицо Спрута исказила злобная гримаса, он зажмурился. Затем дёрнул. Шнур безвольно обвис.

Ничего не случилось.

Историк посмотрел на здоровяка. Тот заткнул пальцами уши, но глаза не закрыл, наоборот, пристально смотрел на реку. Вдруг Дукер всё понял — ровно в тот момент, когда Лист закричал: «Сэр!»

Земля словно ушла на дюйм из-под ног. Над бродом вода поднялась в воздух, набухла и покатилась с молниеносной скоростью по всей длине Колтейновой дороги. Крестьяне на реке просто исчезли. И вновь появились удар сердца спустя — когда взрыв огрел людей на берегу ветром с силой божеского кулака — алыми, розовыми и жёлтыми пятнами, кусками плоти и костей, оторванными конечностями, волосами, обрывками одежды, которые всё выше и выше поднимала вода — и разбрасывала во все стороны мутным, жутким туманом.

Кобыла Дукера отшатнулась, замотала головой. Взрыв был оглушительным. Мир со всех сторон вздрогнул. Виканский всадник свалился с седла и теперь извивался на земле, прижимая руки к ушам.

Река начала опускаться, жутко вспениваясь телами и кусками тел, пар снесло внезапным порывом ветра. Голова гигантской змеи исчезла. Сгинула. Вместе с третью длины её тела — все, кто успел войти в воду, пропали.

Здоровяк стоял совсем рядом, но его слова звучали едва слышно сквозь звон в ушах Дукера:

— Пятьдесят пять «руганок» — Седьмая их много лет копила. И вместо брода теперь — траншея. Ха! — Удовлетворённая гримаса вдруг покинула его лицо. — Худовы пяточки, это что же, нам опять лопатами махать придётся?

Кто-то потянул историка за рукав. Лист наклонился поближе и прошептал:

— Куда теперь, сэр?

Историк посмотрел вниз по течению реки, туда, где красная вода бурлила и несла прочь то, что совсем недавно было людьми. Некоторое время он никак не мог понять смысл вопроса капрала. Куда? Точно — не к добру. Нигде перерыв в кровопролитии не даст нам ничего, кроме отчаяния.

— Сэр?

— К рукопашной, капрал. Посмотрим, что там.

Быстрое появление Колтейна и всадников Вороньего клана на западном фланге титтанских копейщиков изменило ход битвы. По пути к разгоревшейся на валах схватке Дукер и Лист увидели, как титтанцы дрогнули, отступили и открыли пеших семаков для виканских конных лучников. Стрелы градом посыпались на простоволосых бойцов-семаков.

В центре стояли основные силы Седьмой и сдерживали безумный натиск семаков, а в сотне шагов на севере тяжёлая пехота Гурана всё ещё ждала возможности схлестнуться с ненавистными малазанцами. Но у их командира явно возникли сомнения. Камист Релой и его армия оказались отрезаны — по крайней мере, на эту битву — на другой стороне реки. Если не считать потрёпанных морпехов арьергарда и воинов клана Куницы, войско Колтейна почти не понесло потерь.

В пяти сотнях шагов на запад, на широкой, каменистой равнине клан Куницы преследовал остатки гуранской кавалерии.

В рядах Седьмой Дукер заметил яркое скопление алого и золотого — Барья Сэтрал и его Красные Клинки в самом сердце битвы. Семаки явно жаждали схватиться с малазанскими прихвостнями и платили за эту жажду собственной кровью. Однако отряд Сэтрала казался обескровленным — меньше двадцати человек, едва ли половина.

— Хочу подъехать поближе, — объявил Дукер.

— Так точно, — отозвался Лист. Он указал рукой. — Вон на тот холм — только там нас смогут достать лучники, сэр.

— Пойду на такой риск.

Оба поскакали к укреплениям Седьмой. Запылённый армейский штандарт одиноко стоял на невысоком холме за линией обороны. Его охраняли три седых ветерана — тела семаков на склонах показывали, что за эту высоту пришлось изрядно побороться утром. Все трое уже побывали в бою и получили лёгкие раны.

Когда историк и капрал проезжали мимо, Дукер заметил, что солдаты присели вокруг павшего товарища. На пыльных щеках оставили следы слёзы. Историк подъехал ближе и медленно спешился.

— У вас тут история, солдаты, — проговорил он низким голосом, чтобы перекрыть грохот и вопли битвы в тридцати шагах к северу от знамени.

Один из старых воинов поднял глаза и прищурился.

— Клянусь Худом, это же историк старого Императора! Видел тебя в Фаларе, а может, на Виканских равнинах…

— И там, и там был. За штандарт шёл бой, как я понимаю. Вы потеряли друга, защищая его.

Солдат заморгал, обернулся и посмотрел на знамя Седьмой. Древко накренилось, изодранная ткань выцвела на палящем солнце.

— Худов дух! — проворчал бывалый воин. — Думаешь, мы бы стали драться за кусок ткани на деревяшке? — Он указал рукой на тело, возле которого сидели его друзья. — Нордо поймал две стрелы. Мы удержали взвод семаков, чтобы он умер в свой срок. Эти треклятые дикари утаскивают раненых, чтобы потом пытать. Ничего такого с Нордо не будет.

Долгое время Дукер молчал.

— Хочешь, чтобы я так и поведал эту историю, солдат?

Тот вновь прищурился, затем кивнул.

— Именно так, историк. Мы теперь уже не просто малазанские солдаты. Мы — армия Колтейна.

— Но он — Кулак.

— Он — холоднокровный ящер. — Воин ухмыльнулся. — Но мы — его солдаты.

Улыбнувшись, Дукер поднялся в седло и осмотрел линию укреплений. Предел выдержки был пройден. Семаки — сломлены. Они гибли десятками, а три легиона союзников стояли на склонах позади и ничего не делали. Боевой запал семаков и желание биться за святое дело явно закончились — по меньшей мере, в этом сражении. Дукер подумал, что нынче вечером в лагере врагов будут звучать проклятья и жестокие обвинения. Хорошо, пускай ссорятся сами с собой.

Вот и ещё один день, который не принёс славы Вихрю.

Колтейн не дал своей победоносной армии передохнуть, когда землю покинул послеполуденный свет. Строились новые укрепления, прежние — усиливались. Всюду копали рвы, поднимали частоколы. Беженцев перевели на каменистую равнину к западу от брода, их шатры расположили большими блоками так, чтобы оставить между ними широкие проходы. Туда загнали повозки с ранеными, и лекари с костоправами принялись за работу.

Скот перегнали на юг, к травянистым склонам Барловых холмов — выветренной гряде блёклого камня, поросшей искривлёнными чёрными соснами. Стада охраняли погонщики с помощью всадников клана Дурного Пса.

Когда солнце село за горизонт, Колтейн собрал в своём шатре командиров для доклада по итогам дня.

Дукер, за плечом которого маячил неотлучный капрал Лист, устало сидел на походном стуле и слушал рапорты со всё более оглушающим отчаянием. Сон потерял ровно половину своих морпехов, а вспомогательным отрядам, которые его поддерживали, пришлось ещё хуже. Клан Куницы тяжко пострадал во время отступления, больше всего их теперь беспокоила нехватка коней. В Седьмой капитаны Ченнед и Сульмар зачитывали бесконечную литанию раненых и убитых. Похоже, их офицеры и взводные сержанты понесли особенно тяжёлые потери. Давление на защитные валы было огромным, особенно утром — прежде чем прибыло подкрепление в лице Красных Клинков и клана Дурного Пса. Многие говорили о подвиге Барьи Сэтрала и его воинов. Они сражались яростно, как демоны, и, удержав первые ряды, своими жизнями купили время для перегруппировки остальной пехоты. Красные Клинки проявили отвагу, которая даже удостоилась похвалы самого Колтейна.

Сормо потерял двух детей-колдунов в битве против семакских чародеев-жрецов, но Нихил и Бездна выжили.

— Нам повезло, — сказал он, сообщив о смертях холодным, безучастным голосом. — Бог семаков — злобный Взошедший. Он использует чародеев, чтобы направлять свою ярость, не щадя их смертной плоти. Те, кто неспособен выдержать мощь своего бога, просто рассыпаются прахом.

— Зато так их становится меньше, — хмыкнул Сон.

— Бог просто изберёт новых, — возразил Сормо. Он всё больше походил на старика — даже повадками. Дукер увидел, как юноша прикрыл глаза и прижал костяшки пальцев к векам. — Следует предпринять более суровые меры.

Все остальные молчали, пока наконец Ченнед не решился выразить общее недоумение:

— Что это значит, колдун?

Бальт сказал:

— Слова, рождённые дыханием, может услышать… мстительный, подозрительный бог. Если другого пути нет, Сормо, действуй.

Колдун медленно кивнул.

Через некоторое время Бальт громко вздохнул, затем приложился к бурдюку и заговорил:

— Камист Релой двинулся на север. Он переправится в устье — в городе Секале есть каменный мост. Но на этом он потеряет десять, может быть, одиннадцать дней.

— С нами останется пехота Гурана, — сказал Сульмар. — И семаки. Им не нужно стоять с нами грудь в грудь, чтобы причинить вред. Истощение нас погубит быстрее.

Широкий рот Бальта сжался в тонкую линию.

— Колтейн объявил, что завтра будет день отдыха. Скот забьют, вражеских коней разделают и приготовят. Оружие и доспехи — починят.

Дукер поднял голову.

— Мы по-прежнему направляемся в Убарид?

Никто не ответил.

Историк рассматривал военачальников. Никакой надежды в их лицах он не увидел.

— Город пал.

— Так сказал титтанский вождь, — сказал Сон. — Он ничего не терял, когда сообщил нам это, — всё равно умирал. Бездна говорит, что он сказал правду. Малазанский флот бежал из Убарида. Теперь десятки тысяч беженцев гонят на северо-восток.

— Новая порция крикливых аристократов сядет на шею Колтейну, — с кривой ухмылкой бросил Ченнед.

— Но это невозможно, — сказал Дукер. — Если нельзя идти в Убарид, то какой же город открыт для нас?

— Только один, — сказал Бальт. — Арэн.

Дукер выпрямился.

— Безумие! Две сотни лиг!

— И ещё тридцать, если быть точным, — сказал Сон и осклабился.

— Пормкваль контратакует? Выйдет на север, чтобы встретить нас на полпути? Он вообще знает, что мы живы?

Бальт не сводил глаз с Дукера.

— Знает ли? Думаю, да, историк. Выйдет ли из Арэна? Контратакует? — Старый воин пожал плечами.

— Я по дороге сюда видел отряд инженеров, — сказал Сон. — Они все как один рыдали.

Ченнед спросил:

— Почему? Их невидимый командир лежит на дне Секалы с полной глоткой ила?

Сон покачал головой.

— У них закончилась «ругань». Осталась только пара ящиков шрапнели да «горелок». Можно подумать, у них всех только что матери дружно на тот свет отправились.

Наконец заговорил Колтейн:

— Они молодцы.

Бальт кивнул.

— Да. Хотел бы я там быть и видеть, как дорога взлетела на воздух.

— Мы там были, — сказал Дукер. — Победа лучше на вкус, если её не портят жуткие воспоминания, Бальт. Наслаждайся ею.

Дукер проснулся в своём шатре от того, что его плеча коснулась маленькая мягкая ладонь. Он открыл глаза в темноте.

— Историк, — произнёс голос.

— Бездна? Который час? Сколько я спал?

— Около двух, — ответила она. — Колтейн приказывает тебе идти со мной. Немедленно.

Дукер сел. Он слишком устал вечером, так что просто бросил свой спальный мешок на землю. Одеяло было мокрым от пота и росы. Историк задрожал от холода.

— Что случилось? — спросил он.

— Ничего. Пока что. Ты должен видеть. Быстрей, историк. У нас мало времени.

Он вышел наружу, лагерь тихо постанывал в самый тёмный час перед зарёй. Тысячи голосов сливались в один жуткий, леденящий звук. Раны тревожат измученный сон, тихие крики тех, кому уже не поможет искусство лекарей и костоправов, мычание скота, перестук конских копыт подчёркивают этот хор неумолчным, глухим боем. Где-то на равнине к северу раздаётся далёкий вой: матери и жёны оплакивают мертвецов.

Следуя за юркой, укрытой шерстяным плащом фигуркой Бездны, историк погрузился в печальные мысли. Мёртвые ушли во Врата Худа. Живым осталась только боль потери. Как императорский историк Дукер видел много народов, но ни у одного из них не было обрядов горя. Какими бы ни были наши личные боги, один Худ примет нас всех, единый в тысяче обличий. Когда дыханье его Врат касается нас, мы все кричим, чтобы отогнать эту вечную тишину. Сегодня мы слышим семаков. И титтанцев. Без лишних обрядов. Кому нужны храмы и жрецы, чтобы направлять излияния горя и отчаянья — когда всё свято?

— Бездна, почему виканцы не скорбят сегодня?

Она полуобернулась, не сбавляя шаг.

— Колтейн запретил.

— Почему?

— Об этом спроси его. Мы не оплакивали потери с самого начала пути.

Дукер долго молчал, затем сказал:

— И что ты сама и другие в трёх кланах чувствуете по этому поводу, Бездна?

— Колтейн приказывает. Мы повинуемся.

Они подошли к границе лагеря виканцев. За последними шатрами протянулась мёртвая полоса шириной, наверное, в двадцать шагов, за ней возвышались наспех сооружённые плетни, из которых на уровне конской груди торчал частокол заострённых бамбуковых жердей. Всадники клана Куницы постоянно патрулировали укрепления, не сводя глаз с тёмной равнины.

На мёртвой полосе виднелись две фигуры — одна высокая, другая низкая, обе худые, точно призраки. Бездна подвела к ним Дукера. Сормо. Нихил.

— Неужели только вы остались? — спросил историк, обращаясь к высокому колдуну. — Ты же говорил Колтейну, что потерял лишь двоих.

Сормо И’нат кивнул.

— Остальные дали отдых своей юной плоти. Дюжина лошадниц ухаживает за конями и несколько целителей помогают раненым солдатам. Мы трое — самые сильные, поэтому мы здесь. — Колдун шагнул вперёд. В нём чувствовалось лихорадочное возбуждение, в голосе звучала просьба о чём-то, чего историк дать не мог. — Дукер, чьи глаза отыскали мои сквозь марево призрака Вихря в шатре торговцев, услышь мои слова. Ты услышишь страх — всякий его перезвон. Ты сам не чужд песни этого тёмного хора. Знай, что сегодня ночью меня терзают сомнения.

— Колдун, — тихо проговорил Дукер, когда Бездна шагнула вперёд, чтобы встать по правую руку от Сормо, и развернулась, так что все трое теперь смотрели на историка, — что здесь происходит?

В ответ Сормо И’нат поднял руки.

Всё вокруг вдруг изменилось. Дукер увидел морены и каменистые осыпи за спинами трёх колдунов, тёмное небо словно пульсировало чернотой над головами. Земля под мокасинами Дукера была влажной и холодной. Он посмотрел вниз и увидел тонкую корочку льда, которой схватились лужи мутной воды. Безумные узоры на льду отблёскивали мириадом цветов, отражением невидимого источника света.

Дыхание холодного ветра заставило его обернуться. Из глотки сам собой вырвался гортанный крик удивления. Объятый ужасом историк отступил на шаг. Изъеденный, залитый кровью лёд складывался перед ним в неровный утёс, зазубренные, перекошенные блоки у его подножия лежали меньше чем в десяти шагах. Стена утёса уходила выше и выше — пока не терялась в тумане.

Во льду виднелись тела, человеческие фигуры, перекрученные, лишённые плоти. Органы и кишки были свалены у основания утёса, словно на гигантской бойне. Медленно тающие куски пропитанного кровью снега породили озерцо, из которого торчали части тел, словно липкие островки.

Обрывки плоти уже начали разлагаться, превращаться в бесформенные студенистые холмики, сквозь которые можно было рассмотреть кости.

За спиной раздался голос Сормо:

— Он внутри, но близко.

— Кто?

— Бог семаков. Древний Взошедший. Он не смог справиться с чародейством и был пожран вместе с остальными. Однако не умер. Чувствуешь его гнев, историк?

— По-моему, я уже ничего не чувствую. Какое же чародейство сотворило такое?

— Яггутское. Чтобы сдержать волны вторгшихся людей, они возводили стены льда. Иногда быстро, иногда медленно, согласно своей стратегии. Где-то лёд поглотил целые континенты, уничтожив всё, что противостояло ему. Цивилизации форкрул ассейлов, огромные механизмы и машины к’чейн че’маллей и, конечно, убогие домишки тех, кому было суждено затем унаследовать мир. Высочайшие из ритуалов Омтоз Феллака — такие никогда не умирают, историк. Они поднимаются, спадают и поднимаются вновь. Даже сейчас один из них рождается заново в далёкой земле, и его ледовые реки пришли в мои сны, ибо им суждено принести великие изменения и бесчисленные смерти.

В словах Сормо звучал ритм древности, безжалостный холод веков, находивших один на другой, снова и снова, пока Дукеру не начало казаться, что каждый камень, каждый утёс, каждая гора движутся в вечном танце, словно лишённые сознания левиафаны. Кровь застыла у него в жилах, и Дукер задрожал.

— Подумай о таких ледовых крепостях, — продолжал Сормо. — Грабители могил ищут богатств, но мудрые охотники ищут… лёд.

Заговорила Бездна:

— Они начали собираться.

Дукер наконец смог оторвать взгляд от истерзанного, наполненного плотью льда. Бесформенные извивы и биение энергии окружили трёх колдунов. Одни наливались яркой силой, другие расцветали и гасли в судорожном ритме.

— Духи земли, — сказал Сормо.

Нихил беспокойно заёрзал, словно едва сдерживал желание пуститься в пляс. На детском лице появилась мрачная улыбка.

— Плоть Взошедшего несёт в себе великую силу. Все они хотят получить кусочек. Если мы поднесём им такой дар, тем самым купим их службу в дальнейшем.

— Историк. — Сормо подошёл ближе, протянул тонкую руку и положил на плечо Дукеру. — Сколь тонок этот отрез милосердия? Вся эта ярость, весь гнев… закончатся. Их разорвут на куски, и каждый кусок пожрут. Не смерть, но своего рода рассеяние…

— А что ждёт семакских чародеев-жрецов?

Колдун вздрогнул.

— Знание. И с ним — великая боль. Мы должны вырвать сердце семаков. Но это сердце хуже, чем камень. То, как он использует смертную плоть… — Сормо покачал головой. — Колтейн приказывает.

— Вы подчиняетесь.

Сормо кивнул.

Дюжину ударов сердца Дукер молчал, затем вздохнул.

— Я услышал твои сомнения, колдун.

На лице Сормо отразилось почти яростное облегчение.

— Закрой глаза, историк. Это будет… некрасиво.

Позади Дукера с трескучим рёвом разломился лёд. Алый дождь налетел на историка могучим валом, так что тот едва устоял на ногах.

За спиной раздался дикий вопль.

Духи земли рванулись вперёд, кувыркаясь и вертясь, проскользнули мимо Дукера. Он обернулся вовремя, чтобы разглядеть фигуру — плоть, сгнившая до черноты, руки по-обезьяньи длинные, — фигуру, которая выбиралась из грязного талого снега.

Духи добрались до неё, заклубились вокруг. Взошедший испустил ещё один пронзительный вопль, прежде чем духи разорвали его на куски.

Горизонт на востоке уже заалел, когда они вернулись на мёртвую полосу. Лагерь просыпался, жизнь брала своё, вновь наваливаясь на измождённые, усталые души. Установленные на повозках горны разжигали, свежие шкуры скоблили, кожу растягивали и кроили или вываривали в огромных почерневших котлах. Вопреки прожитым в городах годам, малазанские беженцы учились отныне нести город за собой — или, по крайней мере, его самые необходимые элементы.

Дукер и три колдуна были мокры от старой крови, к одежде прилипли обрывки плоти. То, что они вернулись, уже служило знаком успеха, так что виканцы подняли протяжный крик, который прокатился по становищам всех кланов. В этом звуке сливались горечь и триумф — подходящая погребальная песнь для погибшего бога.

В далёком лагере семаков на севере погребальный плач вдруг стих, воцарилась зловещая тишина.

От земли поднимался утренний пар, и Дукер чувствовал, шагая по мёртвой полосе к становищу виканцев, тёмные отзвуки силы духов земли. Три колдуна покинули его, когда они подошли к краю лагеря.

Отзвук силы нашёл себе голос лишь несколько мгновений спустя, когда все собаки в огромном лагере одновременно завыли. Вой был до странности безжизненным и холодным, как железо, в нём звучало обещание.

Дукер замедлил шаг. Обетование. Век всепоглощающего льда…

— Историк!

Он поднял глаза и увидел, как к нему подходят трое. Двоих Дукер узнал — Нэттпара и Тамлит. С ними был ещё один аристократ — низкорослый и толстый, закутанный в расшитый золотом парчовый плащ, который смотрелся бы внушительно на человеке вдвое более высоком и менее грузном. В итоге выглядел он скорее пафосно.

Нэттпара запыхался от спешки, его обвисшие щёки и подбородки дрожали.

— Императорский историк Дукер, мы желаем говорить с тобой.

Недосып — и множество других вещей — сильно подточили терпение Дукера, но он сумел ответить сдержанно:

— Я бы предложил в другой раз…

— Совершенно невозможно! — возмутился третий аристократ. — Совет не позволит отшить себя снова. Колтейн держит в руке меч и потому может оскорблять нас своим варварским равнодушием, но мы позаботимся о том, чтобы нашу петицию доставили — так или иначе!

Дукер посмотрел на него и заморгал.

Тамлит сконфуженно откашлялся и потёр слезящиеся глаза.

— Историк, позволь представить тебе высокородного Ленестро, до недавнего времени — жителя Сиалка…

— Не просто жителя! — взвизгнул толстяк. — Единственного представителя канского семейства Ленестро во всех Семи Городах. Комиссионер самого крупного торгового предприятия по экспорту дублёной верблюжьей кожи. Я — старшина в Гильдии, удостоенный чести Первенства в Сиалке. Не один Кулак склонялся передо мной, но вот я стою — униженный, вынужденный выпрашивать аудиенцию у измазанного нечистотами книжника…

— Ленестро, пожалуйста! — раздражённо воскликнул Тамлит. — Ты не приносишь пользы нашему делу!

— Получивший пощёчину от салом вымазанного дикаря, которого Императрица должна была посадить на кол много лет назад! Уверяю вас, она горько пожалеет о своей снисходительности, когда вести об этом ужасе достигнут её ушей!

— О каком же именно ужасе речь, Ленестро? — тихо спросил Дукер.

Этот вопрос застал Ленестро врасплох, так что он налился краской, замер с открытым ртом и только брызгал слюной. Отвечать взялся Нэттпара:

— Историк, Колтейн забрал на работы наших слуг. Это была даже не просьба. Его виканские псы попросту увели их — более того, когда один из наших почтенных коллег запротестовал, его ударили, так что он упал на землю. Вернули ли наших слуг? Нет. Живы ли они? Какое чудовищное самоубийственное задание им уготовано? У нас нет ответов, историк.

— Вы беспокоитесь о благополучии своих слуг? — уточнил Дукер.

— Кто будет готовить нам еду? — вмешался Ленестро. — Чинить одежду, ставить шатры, греть воду для ванны? Это возмутительно!

— Их благополучие более всего беспокоит меня, — сказал Тамлит с грустной улыбкой.

Дукер ему поверил.

— Я наведу справки.

— Ну, разумеется! — взвизгнул Ленестро. — И немедленно!

— Когда сможешь, — сказал Тамлит.

Дукер кивнул и отвернулся.

— Мы с тобой не закончили! — заорал Ленестро.

— Закончили, — услышал Дукер голос Тамлита.

— Кто-то должен заткнуть этих псов! Они же воют и воют без конца!

Лучше пусть воют, чем кусают за пятки. Историк пошёл дальше. Желание вымыться становилось невыносимым. Остатки крови и плоти на его одежде и коже начали подсыхать. Когда Дукер шагал по проходу между шатрами, многие взгляды обратились к нему. Руки поднимались, чтобы совершить защитные знаки у него за спиной. Дукер боялся, что невольно стал предвестником и нёс обетование судьбы столь же ледяной, сколь бездушным был вой собак.

По небу кровавой полосой растекался свет утра.

Книга третья