Врата Мертвого Дома — страница 6 из 8

Собачья цепь

Когда пески

Плясали слепо,

Она изошла от лика

Богини яростной.

Бидиталь. Ша’ик

Глава одиннадцатая

Если ищешь раскрошившиеся кости т’лан имассов, набери в ладонь песка Рараку.

Неизвестный автор. Священная пустыня

Кальп чувствовал себя мышью в большой комнате, битком набитой великанами: прячешься в тени и всё равно через миг растопчут. Никогда прежде, выходя на Меанас, он не чувствовал в Пути такой… тесноты.

Сюда явились чужие, захватчики, силы столь враждебные этому Пути, что сам воздух стал вязким. Та сущность мага, которая прорвалась сквозь завесу, съёжилась в крохотное боязливое создание. И всё же — Кальп ощущал лишь несколько жутких Троп, заплетённых следов, указывающих, где прошли незваные гости. Все чувства кричали, что он — по крайней мере, сейчас — один на этой широкой безжизненной равнине. Но маг трепетал от страха.

Сознанием он потянулся призрачной рукой, коснулся того места, где осталось тело, почувствовал ритмичный ток крови в венах, надёжный вес плоти и костей. Кальп сидел, скрестив ноги, в капитанской каюте «Силанды» под присмотром встревоженного, насторожённого Геборика, а остальные ждали на палубе, вглядываясь в ровный, безжалостно пустынный горизонт.

Нужно найти выход. Весь Старший Путь, на котором они очутились, представлял собой вязкое, неглубокое море. Гребцы могут гнать «Силанду» вперёд тысячу лет, дерево сгниёт под мёртвыми руками, вёсла переломятся, сам корабль начнёт разваливаться, а барабан всё ещё будет рокотать, спины — сгибаться и разгибаться. А мы к тому времени давно умрём, от нас останется лишь прах. Чтобы спастись, нужно найти способ перейти на другой Путь.

Кальп проклинал свои ограничения. Следуй он Пути Серка, Дэнула или Д’рисса — да практически любого другого Пути, открытого людям, — уже давно отыскал бы то, что нужно. Но только не Меанас. Ни морей, ни рек, ни даже, Худ её дери, лужи! Со своего Пути Кальп пытался создать проход в мир смертных… и пока что не преуспел.

Они попались в ловушку хитроумных правил, законов природы, которые будто решили поиграть с принципом причинно-следственной связи. Если бы спутники ехали в повозке, Путь, несомненно, повёл бы их по суше. Изначальные стихии диктовали нерушимое постоянство между Путями. Земля к земле, воздух к воздуху, вода к воде.

Кальп слыхал рассказы о Высших магах, которые — по слухам — придумали способы обмануть эти беспредельные законы, возможно, таким знанием обладали боги и другие Взошедшие. Но эти уловки были так же недоступны обычному кадровому магу, как орудия великанской кузни — дрожащей крысе.

С другой стороны, его тревожил сам масштаб задачи. Протащить нескольких спутников через свой Путь было бы тяжело, но посильно. А целый корабль?! Маг надеялся, что на Пути Меанас обретёт отгадку, словно гром с ясного неба явится простое и элегантное решение. Изящное, как поэзия. Разве не сказал когда-то сам Рыбак Кель’Тат, что поэзия и чародейство суть разные стороны одного клинка в сердце всякого человека? Где же тогда мои магические песнопения?

Кальп печально признался себе, что на Пути Меанас остался столь же глупым, каким был в капитанской каюте. Искусство иллюзий — сама элегантность. Должен, должен быть способ… хитростью выбраться из ловушки. Реальное против синергии впечатлений в сознании смертного. А как же вышние силы? Можно ли саму реальность убедить в существовании нереального?

Вопль его чувств зазвучал иначе. Кальп уже был не один. Густой, разбухший воздух Пути Меанас — где тени наполнялись плотностью матового стекла, а скользить по ним было наслаждением сродни экстатической дрожи — воздух надулся, выгнулся, словно приближалось что-то огромное и толкало этот воздух перед собой. Но, что бы это ни было, оно приближалось очень быстро.

В мозгу чародея блеснула внезапная мысль. Сумасшедшая, но… элегантная. Тогговы пятки, а смогу ли? Нарастает давление, затем пустой след, надёжный поток. Худ, не вода, конечно, но похоже!

Надеюсь, что похоже.

Кальп увидел, как Геборик подпрыгнул от неожиданности и ударился головой о низкую балку потолка. Маг скользнул обратно в своё тело и хрипло вздохнул.

— Скоро двинемся, Геборик. Прикажи всем готовиться!

Старик потирал культей затылок.

— К чему готовиться, маг?

— К чему угодно.

Кальп снова ушёл, устремился к своему «якорю» на Пути Меанас.

Незваный гость приближался, и сила его была такова, что сам воздух лихорадочно дрожал. Маг увидел, как ближайшие тени завибрировали, словно готовы были вот-вот рассеяться. Он ощутил: ярость клубится в воздухе, просачивается в глинистую почву под ногами. Незваный гость явно привлёк внимание… кого-то — Престола Тени, Псов — а может, Пути и вправду сами по себе живые. В любом случае, гость двигался дальше, высокомерно не обращая внимания на гнетущую угрозу.

Кальп вдруг вспомнил ритуал Сормо, который бросил их на Путь т’лан имассов на окраинах Хиссара. Ох, Худ, одиночник или д’иверс… но какая мощь! Кто же, во имя Бездны, обладает такой силой? У мага нашлось два варианта ответа: Аномандр Рейк, Сын Тьмы, и Осрик. Оба — одиночники, оба — невероятно высокомерны. Если бы существовали на свете равные им, сказания об их делах наверняка достигли бы ушей Кальпа. Воины говорят о героях. Маги — о Взошедших. Наверняка бы достигли.

Но Рейк — в Генабакисе, а Осрик, по слухам, удалился на дальний южный континент около века назад. Что ж, наверное, холодноокий ублюдок вернулся. Ладно, всё равно скоро выяснится.

Маг почувствовал близкое присутствие. Прижавшись духовным телом к мягкой земле, Кальп задрал голову.

Дракон летел низко. Он не был похож ни на одно изображение дракона из тех, что Кальп видел в жизни. Это не Рейк и не Осрик. Огромные кости, шкура, как высушенная акулья кожа, размах крыльев больше, чем даже у самого Сына Тьмы — в жилах которого течёт кровь драконьей богини — а крылья лишены изящной гладкости формы; безумный рисунок косточек, словно раздробленное крыло летучей мыши, каждый угловатый сустав выпирает из-под натянутой, потрескавшейся шкуры. Голова — равной длины и ширины, как у гадюки, глаза посажены высоко на черепе. Никакого выпуклого лба, череп просто уходит назад, так что основание переходит в шею, скрытую мышцами челюсти.

Грубое, угловатое создание, окутанное аурой изначальной древности. И к тому же, как вдруг потрясённо понял Кальп, когда его чувства охватили все эманации дракона, он — нежить.

Маг ощутил, что дракон его заметил, пролетая в жалких двадцати саженях над головой Кальпа. Мимолётное обострённое внимание, которое быстро сменилось равнодушием.

Вслед за драконом явился резкий ветер, а Кальп перекатился на спину и прошипел несколько слов Высшего Меанаса, которые знал. Ткань Пути разошлась — в разрыв такого размера едва пролезла бы лошадь. Однако пролом вёл в пустоту, вакуум, и свист ветра сменился рёвом.

Продолжая парить между мирами, Кальп с восторгом увидел, как покрытый коркой грязи нос «Силанды» вошёл в разрыв. Ткань разошлась шире, затем ещё шире. Внезапно корабль показался ужасно широким. Восторг сменился страхом, затем — ужасом. О нет, я это и вправду сделал.

Молочно-белая, пенистая вода вскипела вокруг корпуса судна. Портал раскрывался всё шире по обе стороны «Силанды», неуправляемо — огромная масса воды устремилась в проход.

Морской вал обрушился на Кальпа и в следующий миг уничтожил «якорь», разрушил его духовное присутствие. Маг рывком вернулся в скрипящую, кренящуюся капитанскую каюту. Геборик почти выпал из двери в коридор и теперь лежал в проходе, а гигантская волна несла «Силанду» вперёд.

Бывший жрец бросил на Кальпа мрачный взгляд, когда увидел, что маг поднимается.

— Скажи мне, что ты всё так и задумал! Скажи, что у тебя всё под контролем, чародей!

— Конечно, идиот! Разве не видно? — Он пробрался через завал из опрокинувшейся мебели и перешагнул через Геборика в дверях. — Держи оборону, старик, мы на тебя рассчитываем!

Геборик прошипел вслед Кальпу несколько забористых ругательств, но маг уже карабкался на верхнюю палубу.

Если присутствие Незваного гостя силы Меанаса ещё терпели и не противились открыто, то разрыв ткани Пути сорвал все ограничения. Это было разрушение космического масштаба, рана, которую, быть может, никогда не удастся залечить.

Кажется, я только что уничтожил собственный Путь. Если реальность невозможно обмануть. Но её, разумеется, можно обмануть — я всё время только этим и занимаюсь!

Кальп выбрался на палубу и поспешил на ют. Геслер и Ураган стояли у руля, оба ухмылялись, как идиоты, и пытались удерживать курс. Геслер указал вперёд, Кальп обернулся и увидел смутный, призрачный облик дракона, его узкий, костистый хвост ритмично извивался, как у ползущей по песку змеи. В этот момент показалась клиновидная голова — жуткое создание обратило взгляд чёрных, мёртвых глазниц на корабль.

Геслер помахал.

Кальп встряхнулся, с трудом пошёл против ветра и вцепился обеими руками в планширь на корме. Разлом остался далеко позади — но его всё ещё видно, а значит… ох, Худ! Ревущим потоком вода лилась внутрь под могучим ветром, который, словно след, оставлял за собой дракон-одиночник. Разрыв не расходился во все стороны только потому, что плотная масса теней бросалась на его края — и исчезала. Но являлись всё новые и новые тени. Задача заткнуть разрыв была непомерной, невозможно было даже приблизиться к разлому, чтобы исцелить саму рану.

Престол Тени! И всякий другой Взошедший ублюдок, который меня слышит! Может, у меня и нет в вас веры, но вы уж лучше поверьте в меня. И быстро! Иллюзия — мой дар, здесь и сейчас. Верьте! Не сводя глаз с разлома, Кальп пошире расставил ноги, затем отпустил планширь и поднял обе руки.

Закроется… исцелится! Образ перед ним заколебался, разрыв сомкнулся, словно заштопанный. Вода замедлилась. Кальп усилил давление, приказал иллюзии стать реальностью. Руки и ноги дрожали. Пот катился по телу, пропитал одежду.

Реальность сопротивлялась. Иллюзия дрогнула. Колени Кальпа подломились. Он ухватился за планширь, чтобы не упасть. Он проигрывал. Не осталось сил. Проигрываю. Умираю…

Сила вонзилась в него сзади, словно физический удар по затылку. В глазах потемнело, в поле зрения судорожно вспыхнули звёзды. Через него текла чуждая сила, она вздёрнула мага на ноги. Руки широко раскинулись, он почувствовал, что стопы оторвались от накренившейся палубы. Сила держала его в воздухе; воля холодная, как лёд, заполнила его плоть.

Это была сила нежити. Воля дракона. Слегка раздражённо, нехотя, он всё же постиг смысл алогичных чародейских ухищрений Кальпа… и дал ему всю нужную силу. А затем — больше.

Маг закричал, боль пронзила его ледяным огнём.

Мёртвый дракон даже не думал об ограничениях смертного тела, и этот урок теперь пылал в костях Кальпа.

Далёкий разрыв сомкнулся. И тут же через мага потекли и другие силы. Взошедшие, уловив возмутительное намерение Кальпа, со зловещим весельем вступили в игру. Всегда игры. Будьте вы прокляты, ублюдки! Все как один! Я отказываюсь от своей молитвы! Слышите? Худ вас всех побери!

Чародей вдруг понял, что боль исчезла, дракон-одиночник отвлёкся, как только другие силы были готовы занять его место. Но Кальп продолжал болтаться в нескольких футах над палубой, содрогаясь в конвульсиях, — охватившие его силы играли со смертным телом. Это было не равнодушие нежити, а ехидная насмешка. Кальп тотчас пожелал возвращения первого.

Внезапно он упал, врезался коленями в грязную палубу. Орудие, использовали и выбросили…

Рядом появился Ураган и помахал перед носом чародея мехом с вином. Кальп выхватил его и приложил к губам, рот наполнился тёрпкой жидкостью.

— Идём в фарватере дракона, — сообщил солдат. — Только уже не по воде. Дырка закрылась плотно, как задний проход сапёра. Что бы ты там ни сделал, маг, всё получилось.

— Ещё не всё, — пробормотал Кальп, пытаясь совладать с дрожащими руками и ногами. Он сделал очередной глоток.

— Тогда поосторожней с вином, — с ухмылкой сказал Ураган. — В голову бьёт будь здоров…

— Я разницы не замечу — у меня в голове и так уже каша.

— Ты там синим огнём горел, маг. Ничего подобного в жизни не видел. Хорошая будет байка для таверны.

— Ах, наконец-то я обрету бессмертие. Получай, Худ!

— Встать можешь?

Кальп не стал артачиться и позволил солдату помочь.

— Дай мне пару минут, — сказал он. — Потом попробую вывести нас с этого Пути… обратно в наш мир.

— Дорожка будет такая же крутая?

— Надеюсь, что нет.

Фелисин стояла на баке, глядя, как маг и Ураган передают друг другу мех с вином. Она почувствовала присутствие Взошедших, холодное, бескровное внимание, окинувшее корабль и всех его пассажиров. Дракон был хуже всех — студёный и отстранённый. Блохи в шерсти — мы для него значим не больше.

Она обернулась. Положив забинтованную руку на планширь, Бодэн рассматривал огромное крылатое чудовище, которое прорезало путь впереди. То, по чему плыл корабль, катилось под ними с тихим шелестом. Вёсла по-прежнему поднимались и опускались с беспощадным терпением, хотя было ясно, что «Силанда» двигалась куда быстрее, чем могли бы толкать её мускулы и кости гребцов — даже мёртвые мускулы и кости.

Вот так компания. Судьбы — одна другой краше. Не решаем ничего, не можем даже выбрать следующий шаг в этом безумном, диком путешествии. У мага есть чары, у старого солдата — каменный меч, у двух других — вера в Бога-Вепря. У Геборика… у Геборика нет ничего. А у меня — только оспины да шрамы. Вот и всё богатство.

— Зверь готовится…

Фелисин покосилась на Бодэна. Ах да, забыла про головореза. У него есть свои секреты, если они вообще чего-то стоят.

— К чему готовиться? Ты что, ещё и по драконам специалист?

— Нечто открывается впереди — небо изменилось. Видишь?

Она увидела. Непроглядная серая завеса приобрела цвет, окрасилась прямо по курсу цветом меди, и пятно становилось всё больше. Надо бы сказать магу, наверное…

Но стоило ей развернуться, пятно вдруг расцвело, заполнило половину неба. Откуда-то сзади послышался вой, исполненный холодной ярости. Тени летели к ним со всех сторон, расступаясь, когда киль «Силанды» врезался в них. Дракон подогнул крылья и исчез в сверкающем зареве багрового пламени.

Бодэн резко отвернулся, обхватил Фелисин сильными руками и повалил, прикрыв своим телом, — и тотчас корабль охватило пламя. Она услышала, как головорез зашипел, когда до них добрался огонь.

Дракон нашёл Путь… который выжжет блох на его шкуре!

Фелисин вздрогнула, когда пламя лизнуло защищавшего её Бодэна. Она почуяла запах, он горел — кожаная рубаха, кожа на спине, волосы. Каждый вздох наполнял её лёгкие мукой.

Затем Бодэн побежал, легко понёс её вниз по трапу на верхнюю палубу. Вокруг кричали люди. Фелисин на миг увидела Геборика — его татуировки извивались в чёрном дыму — тот пошатнулся, ударился о планширь слева, а затем упал за борт.

«Силанда» горела.

Продолжая бежать, Бодэн обогнул грот-мачту. Рядом возник Кальп, схватил головореза за руку, попытался что-то прокричать, но ревущее пламя унесло слова прочь. От боли Бодэн превратился в неразумное животное. Он взмахнул рукой, и маг отлетел в пламя.

Бодэн заревел, рванулся вперёд в слепом, безнадёжном бегстве на ют. Морпехи исчезли — то ли сгорели дотла, то ли умирали где-то под палубой. Фелисин не стала бороться. Она видела, что спасения нет, и почти с радостью ждала укусов огня, которые теперь касались её всё чаще.

Фелисин просто смотрела, как Бодэн донёс её до планширя на корме и прыгнул.

Они падали.

От удара о твёрдый песок воздух вышибло из лёгких. Бодэн так и не разомкнул рук, оба покатились по крутому склону и остановились среди груды гальки. Багровое пламя исчезло.

Вокруг опускалась пыль. Фелисин подняла глаза на яркое солнце. Где-то поблизости жужжали мухи. Этот звук оказался таким обыденным, что она задрожала — будто последние защитные стены внутри её рушились. Мы вернулись. Домой. Она поняла это с нутряной уверенностью.

Бодэн застонал. С трудом отодвинулся, галька заскользила и затрещала под ним.

Фелисин посмотрела на головореза. Волосы сгорели, череп обтягивала обожжённая кожа цвета старой бронзы. Кожаная рубаха превратилась в клочья, которые свисали со спины, будто обугленные нити паутины. Кожа на спине казалась даже темнее, чем на голове. Повязка с руки тоже исчезла, обнажив распухшие пальцы и посиневшие суставы. Как ни странно, кожа не растрескалась; наоборот, казалось, будто ее позолотили. Закалили.

Бодэн поднялся — медленно, каждое болезненное движение было невероятно точным. Он моргнул, глубоко вздохнул. Затем удивлённо посмотрел на себя.

Не этого ты ждал. Боль уходит — по лицу вижу — теперь осталась лишь в воспоминаниях. Ты выжил, но всё… кажется другим. Ты это чувствуешь.

Неужто ничто не способно убить тебя, Бодэн?

Он покосился на Фелисин и нахмурился.

— Мы живы, — сказала она.

Фелисин последовала примеру Бодэна и поднялась. Они стояли посреди узкого сухого русла, оврага, где ливневый паводок сошёл с такой силой, что забил дно камнями размером с череп. Овраг был не больше пяти шагов в ширину, стены в два человеческих роста открывали разноцветные слои песка.

Жара была невыносимая. Пот ручьём стекал у неё по спине.

— Видишь место, где мы могли бы выбраться? — спросила Фелисин.

— Чуешь запах отатарала? — пробормотал Бодэн.

Она похолодела. Мы вернулись на остров…

— Нет. А ты?

Он покачал головой.

— Ничего вообще не чую. Просто мысль.

— Плохая мысль! — прошипела она. — Давай искать выход.

Ждёшь, что я тебя благодарить буду за то, что спас мне жизнь? Ждёшь хоть слова или, может, взгляда, намёка в глазах. Не дождёшься, головорез.

Они пошли по дну забитого оврага под стройное гудение роя мух и эхо собственных шагов.

— Я стал… тяжелее, — сказал Бодэн через несколько минут.

Она остановилась и обернулась.

— Что?

Он пожал плечами.

— Тяжелее. — Он потрогал больную руку здоровой. — Твёрже. Не могу объяснить. Что-то изменилось.

Что-то изменилось. Фелисин пристально смотрела на него, её эмоции вились вокруг невыговоренных страхов.

— Могу поклясться, я сгорел до костей, — добавил Бодэн и нахмурился ещё сильнее.

— Я не изменилась, — сказала она, развернулась и пошла дальше. Вскоре позади послышались его шаги.

Они нашли приток, расселину, где поток воды вливался в основное русло, пробившись сквозь песчаник. Этот проход вывел их наверх примерно через двадцать шагов. Спутники оказались у подножия гряды пологих холмов, которые возвышались над широкой потрескавшейся долиной. На другой стороне высились другие холмы — более высокие и крутые. За жарким маревом они казались нечёткими.

В пяти сотнях шагов на равнине стояла фигура. Рядом виднелось обмякшее тело.

— Геборик, — прищурившись, сказал Бодэн. — Тот, который стоит.

А лежащий? Жив или мёртв? И кто?

Бок о бок они пошли к бывшему жрецу, который, в свою очередь, уже заметил спутников. Его одежда тоже выгорела и превратилась в обугленные лохмотья. Но плоть под вязью татуировок осталась нетронутой.

Когда они подошли, Геборик культей показал на свою лысину.

— Тебе идёт, Бодэн, — с сухой усмешкой сказал он.

— И что? — едко поинтересовалась Фелисин. — Вы двое теперь состоите в братстве?

У ног старика лежал маг Кальп. Её взгляд наткнулся на него.

— Мёртв?

— Не совсем, — сказал Геборик. — Будет жить, но он ударился обо что-то, когда падал за борт.

— Так буди его! — приказала Фелисин. — Я не собираюсь ждать тут на жаре, пока он выспится. Мы снова в пустыне, старик, если ты вдруг не заметил. А пустыня — это жажда, не говоря уж о том, что у нас нет ни еды, ни других припасов. И, наконец, мы понятия не имеем, где очутились…

— На материке, — перебил Геборик. — В Семи Городах.

— Откуда ты это знаешь?

Бывший жрец пожал плечами.

— Просто знаю.

Кальп застонал и сел. Осторожно трогая синяк под левым глазом, огляделся. И помрачнел.

— Седьмая армия стоит лагерем прямо вон там, — сообщила Фелисин.

На миг он поверил, затем устало улыбнулся.

— Очень смешно. — Маг поднялся на ноги, внимательно осмотрел горизонт, прежде чем склонить голову набок и принюхаться. — Материк, — заявил Кальп.

— Почему у тебя волосы не сгорели? — спросила Фелисин. — Не обжёгся даже.

— На какой Путь нас вывел дракон? — вмешался Геборик.

— Без понятия, — признался Кальп, проводя рукой по копне седых волос, словно хотел убедиться, что они по-прежнему на месте. — Хаоса, наверное, — эта буря между Путями… Не знаю, в общем. Никогда прежде ничего подобного не видел, хотя это мало значит — я ведь всё-таки не Взошедший…

— Это уж точно, — пробормотала Фелисин.

Маг покосился на неё.

— Оспины у тебя на лице блекнут.

На этот раз оторопела она.

Бодэн хрюкнул. Фелисин резко обернулась к нему.

— Что смешного?

— Я-то заметил, только красивее это тебя не делает.

— Довольно! — сказал Геборик. — Сейчас полдень, значит, сперва будет ещё жарче, и только потом — прохладней. Нам нужно найти укрытие.

— Морпехов никто не видел? — спросил Кальп.

— Умерли, — ответила Фелисин. — Они побежали в трюм, но корабль горел. Умерли. Меньше голодных ртов.

Никто на это не сказал ни слова.

Кальп повёл их вперёд, приняв за ориентир дальнюю гряду холмов. Остальные молча последовали за магом.

Через двадцать минут Кальп остановился.

— Нужно ускорить шаг. Чую, приближается буря.

Фелисин фыркнула.

— А я чую только запах пота — ты слишком близко стоишь, Бодэн, уходи.

— Уверен, он бы с радостью, если б мог, — пробормотал Геборик не без симпатии в голосе. В следующий миг он удивлённо посмотрел на них, словно не собирался произносить эту мысль вслух. Его жабье лицо обескураженно перекосилось.

Фелисин подождала, пока не успокоится дыхание, затем обернулась к головорезу.

Маленькие глазки Бодэна были похожи на тусклые монетки, прочесть по ним ничего не получалось.

— Телохранитель, — проговорил Кальп и медленно кивнул. Когда маг обратился к Геборику, в его голосе чувствовался холод. — Говори. Я хочу знать, кто наш спутник и кому он верен. Раньше я готов был смотреть сквозь пальцы, потому что под рукой были Геслер и его солдаты. Но не теперь. У этой девочки есть телохранитель — почему? Признаться, не могу вообразить, чтобы кого-то заботила судьба такого жестокосердного создания, значит, его преданность купили. Кто она, Геборик?

Бывший жрец поморщился.

— Сестра Тавор, маг.

Кальп заморгал.

— Тавор? Адъюнкт? Так какого же Худа она оказалась на рудниках?

— Она сама меня туда отправила, — сказала Фелисин. — Ты прав — никакой преданности. Я просто попала под отбраковку в Унте.

Маг был явно потрясён, он повернулся к Бодэну:

— Ты ведь Коготь, не так ли? — Воздух вокруг Кальпа будто замерцал — Фелисин поняла, что он открыл свой Путь. Маг оскалился. — Воплощённое раскаяние адъюнкта.

— Не Коготь, — заметил Геборик.

— А кто тогда?

— Чтобы объяснить, придётся провести урок истории…

— Приступай!

— Давнее соперничество, — начал бывший жрец. — Между Танцором и Стервой. Танцор создал специальное подразделение для военных кампаний. В соответствии с гербом Империи — рукой демона, держащей круглую державу, — он назвал своих невидимых воинов Перстами. Стерва использовала ту же модель, когда создавала Когтей. Персты были силой внешней — вне Империи, а Когти — внутренней, тайной полицией, сетью шпионов и убийц.

— Но ведь Когтей используют в тайных военных операциях, — сказал Кальп.

— Теперь. Когда Стерва стала Регентом в отсутствие Келланведа и Танцора, она послала своих Когтей против Перстов. Незаметное предательство — поначалу просто череда ужасных неудач и провалов, потом кто-то расслабился — и выдал игру. Две силы скрестили кинжалы и дрались до последнего.

— И Когти победили.

Геборик кивнул.

— Стерва становится Ласиин, Ласиин — Императрицей. Когти сидят на горе черепов, как сытые воро́ны. Персты последовали за Танцором. Погибли, исчезли… или, как некоторые полагают, ушли в такое глубокое подполье, что кажутся исчезнувшими. — Бывший жрец ухмыльнулся. — Как и сам Танцор, быть может.

Фелисин внимательно посмотрела на Бодэна. Перст. Что может быть общего у моей сестры и какой-то подпольной секты возрожденцев, цепляющихся за память об Императоре и Танцоре? Почему не использовать Когтя? Если только она не хотела, чтобы задание осталось тайной для всех остальных.

— Всё это было с самого начала слишком жестоко, — продолжал Геборик. — Послать родную сестру на каторгу, как самую обыкновенную жертву. Явно продемонстрировать свою верность Императрице…

— Не только свою, — поправила Фелисин. — Дома Паранов. Наш брат переметнулся на сторону Однорукого в Генабакисе. Это сделало нас… уязвимыми.

— Всё пошло не так, как задумывалось, — проговорил Геборик, пристально глядя на Бодэна. — Она не должна была так долго пробыть в Черепке, верно?

Бодэн покачал головой.

— Нельзя вытащить с каторги человека, который не хочет сбегать. — Он пожал плечами, будто этих слов было достаточно, и больше ничего не добавил.

— Значит, остались ещё Персты, — заметил Геборик. — Кто вами командует?

— Никто, — ответил Бодэн. — Я туда попал по рождению. Их осталась горстка — старики или сумасшедшие, или и то и другое сразу. Несколько старших сыновей унаследовали… тайну. Танцор не погиб. Он взошёл одесную Келланведа — мой отец это своими глазами видел в Малазе, в ночь Теневой Луны.

Кальп фыркнул, но Геборик только задумчиво кивал.

— Я близко подошёл к истине в своих догадках, — сказал бывший жрец. — Как выяснилось, слишком близко по меркам Ласиин. Она подозревает — или даже точно знает, не так ли?

Бодэн пожал плечами.

— Спрошу в следующий раз, когда будем с ней болтать.

— Мне больше не нужен телохранитель, — сказала Фелисин. — Прочь с глаз моих, Бодэн. Катись с заботой моей сестрицы прямо в Худовы Врата.

— Девочка…

— Заткнись, Геборик. Я попытаюсь тебя убить, Бодэн. Как только представится возможность. Тебе придётся меня убить, чтобы спасти свою шкуру. Проваливай. Немедленно.

Великан снова её удивил. Он ничего не сказал остальным, просто повернулся и пошёл прочь под прямым углом к маршруту, который выбрал для них Кальп.

Вот и всё. Уходит. Вон из моей жизни, без единого слова. Она посмотрела ему вслед и удивилась тому, как сжалось вдруг сердце.

— Будь ты проклята, Фелисин! — зарычал бывший жрец. — Нам он нужен больше, чем мы — ему.

Заговорил Кальп:

— Мне сильно хочется пойти за ним и потащить тебя за собой, Геборик. Брось эту дрянную ведьму, и Худ её может забирать — с моего благословения.

— Ну так уходи! — с вызовом бросила Фелисин.

Маг не обратил на неё внимания.

— Я взялся спасти твою шкуру, Геборик, и собираюсь это сделать, потому что Дукер меня попросил. Теперь решение за тобой.

Старик обхватил себя руками.

— Я ей обязан жизнью…

— А я уж думала, ты об этом забыл, — глумливо заявила Фелисин.

Он покачал головой. Кальп вздохнул.

— Ладно. Подозреваю, во всяком случае, без нас Бодэну будет легче. Пошли, пока я не расплавился, — и, может, ты объяснишь мне, с чего взял, что Танцор ещё жив, Геборик? Это очень увлекательная идея…

Фелисин перестала их слушать. Это ничего не меняет, дорогая сестрица. Твой любезный подручный убил моего любовника, единственного человека в Черепке, которому было на меня не наплевать. Для Бодэна я была заданием, ничего больше, хуже того, он себя показал неумелым, бестолковым, толстолобым дураком. Таскать с собой тайный знак своего отца — какая пошлость! Я тебя найду, Тавор. Там, в моей реке крови. Это я обещаю…

— … чародейство.

Это слово вывело её из оцепенения. Фелисин подняла глаза на Кальпа. Маг ускорил шаг, лицо его было бледным.

— Что ты сказал? — переспросила она.

— Я сказал, что буря, которая нас нагоняет, — не естественная, вот что.

Фелисин обернулась. Сумрачная стена песка рассекла долину в длину — холмы, с которых спустились они с Бодэном, скрылись из виду. Стена катилась на них, словно левиафан.

— Пора бежать, я полагаю, — прохрипел рядом с ней Геборик. — Если мы сможем добраться до холмов…

— Я знаю, где мы! — закричал Кальп. — Рараку! Это же Вихрь!

Впереди, примерно в сотне шагов высились зазубренные, каменистые склоны холмов. Между ними залегали глубокие ущелья, словно оттиски гигантских рёбер.

Все трое помчались, зная, что не успеют добраться до холмов вовремя. Бьющий в спину ветер выл, как обезумевшее животное. В следующий миг их настиг песок.

— По правде говоря, мы искали труп Ша’ик.

Скрипач нахмурился, глядя на сидевшего напротив трелля.

— Труп? Она умерла? Как? Когда?

Это твоя работа, Калам? Поверить не могу…

— Искарал Прыщ утверждает, что её убил отряд Красных Клинков из Эрлитана. Так ему, во всяком случае, нашептала Колода.

— Вот уж не знал, что Колода Драконов может выражаться с такой точностью.

— Насколько я знаю, не может.

Они сидели на каменных скамьях в погребальном чертоге по меньшей мере на два уровня ниже любимых мест жреца Тени. Скамьи стояли у грубых стен, которые когда-то закрывала цветная плитка, а выемки под ними ясно указывали, что скамьи на самом деле были пьедесталами, на которых лежали тела умерших.

Скрипач вытянул ногу, наклонился и потрогал костяшками пальцев распухшую плоть над сросшейся костью. Эликсиры, мази… а насильное исцеление всё равно оставляет боль. Настроение у него было мрачное — уже несколько дней подряд Верховный жрец находил то один, то другой повод, чтобы отложить их уход, последней стала необходимость собрать побольше припасов. Каким-то странным образом Искарал Прыщ напоминал сапёру взводного мага — Быстрого Бена. Бесконечная череда планов внутри других планов. Он воображал, что если снять их слой за слоем, откроется главная интрига во всех своих хитроумных ходах. Очень даже вероятно, что вся его жизнь — одно собрание предположений в духе «если-так-то-сяк». Худова Бездна, может, и наша тоже!

От Верховного жреца у него кружилась голова. Ничем не лучше Быстрого Бена с этим Тогговым клещом — Треморлором. Дом Азатов, навроде Мёртвого Дома в городе Малазе. Да только что они такое? Кто-нибудь знает? Хоть кто-нибудь? Ходили лишь слухи, невразумительные предостережения, да и тех — немного. Большинство людей предпочитали делать вид, будто и не замечают Дома — жители Малаза, кажется, тщательно пестовали своё неведение. «Просто заброшенный дом, — говорят они. — Ничего особенного, кроме, может, нескольких привидений во дворе». Но у некоторых при этом бегают глаза.

Треморлор, Дом Азатов. Нормальные люди такие места не ищут.

— О чём думаешь, солдат? — тихо спросил Маппо Коротышка. — Я у тебя на лице уже увидел столько выражений, что хватило бы для украшения целой стены в храме Дессембрея.

Дессембрей. Культ Дассема.

— Похоже, я только что сказал нечто неприятное для твоих ушей, — продолжил Маппо.

— Рано или поздно человек доходит до точки, когда все воспоминания — неприятные, — скрипя зубами, ответил Скрипач. — Думаю, я до этой точки дошёл, трелль. Чувствую себя старым, изношенным. Прыщ что-то задумал: мы все — части огромного плана, который, вероятней всего, быстро отправит нас на тот свет. Раньше я бы это сразу почуял. У меня на беду чутьё было — будь здоров. Но на этот раз не могу разобраться. Он меня сбил с толку — вот и всё.

— Думаю, всё дело в Апсалар, — сказал через некоторое время Маппо.

— Ага. И это меня беспокоит. Сильно. Она не заслужила ещё больше горя.

— Икарий ищет ответ на вопрос, — проговорил трелль, глядя на потрескавшиеся камни, которыми был выложен пол. Масло в фонаре заканчивалось, так что чертог погружался во мрак. — Должен признать, я сам гадал, не задумал ли Верховный жрец силой загнать Апсалар в ту роль, для которой она, кажется, предназначена…

— Это какую такую роль?

— Пророчество Ша’ик говорит о перерождении…

Сапёр побледнел, затем негодующе замотал головой:

— Нет! Она этого не сделает. Это не её земля, богиня Вихря для неё ничего не значит. Пускай Прыщ изгаляется и загоняет, как умеет, девочка от него отвернётся — попомни мои слова. — Скрипачу вдруг стало совсем не по себе, он вскочил и начал расхаживать по чертогу. — Раз Ша’ик умерла — значит, умерла. Худ бы побрал все эти невнятные пророчества! Апокалипсис пошипит да потухнет, Вихрь снова упокоится в земле, чтобы проспать ещё тысячу или сколько там лет до следующего года Дриджны…

— Однако Прыщ, похоже, придаёт большое значение этому восстанию, — заметил Маппо. — Оно далеко не закончено — так он, во всяком случае, полагает.

— Сколько же богов и Взошедших играют в эту игру, трелль? — Скрипач помолчал, разглядывая древнего воина. — Она физически похожа на Ша’ик?

Маппо пожал огромными плечами.

— Я видел Провидицу Вихря всего один раз, да и то с большого расстояния. Светлокожая, как для уроженки Семи Городов. Тёмные глаза, не слишком высока, фигура не очень внушительная. Говорят, власть таится — таилась — в глазах. Тёмная и жестокая. — Он опять пожал плечами. — Старше Апсалар. Наверное, вдвое. Но волосы такие же чёрные. Однако детали не важны в вопросах веры и пророчеств, Скрипач. Быть может, переродиться должна лишь роль.

— Девочка не хочет мстить Малазанской империи, — зарычал сапёр и снова начал расхаживать по комнате.

— А бог Тени, который когда-то одержал её?

— Ушёл, — буркнул Скрипач. — Остались только воспоминания, да и тех — благословенно мало.

— Но каждый день она вспоминает всё больше. Верно?

Скрипач промолчал. Если бы тут был Крокус, стены бы уже дрожали от его возмущённых воплей — парень проявлял крутой нрав, когда речь заходила об Апсалар. Крокус был молод, от природы не жесток, но сапёр был уверен, что парень не задумываясь убьёт Искарала Прыща, если только допустит возможность того, что жрец хочет использовать Апсалар. А попытка убить Прыща скорее всего окажется самоубийственной. Дёргать жреца за бороду в его собственном храме — всегда дурная идея.

Девочка вспоминала всё больше, это верно. И воспоминания потрясали её совсем не так сильно, как ожидал Скрипач, точнее надеялся. Ещё один тревожный знак. Хоть он и сказал Маппо, что Апсалар откажется от такой роли, сапёр неохотно признался себе, что на самом деле не уверен в этом.

С воспоминаниями приходила память о силе, о власти. И будем честны, мало таких — в этом мире или в любом другом, — кто отвернётся от обещания великой силы. Искарал Прыщ это знает и обернёт своё предложение в это знание. Прими роль, девочка, — и сможешь ниспровергнуть великую Империю…

— Возможно, конечно, — проговорил Маппо, облокотясь о стену и вздыхая, — что мы идём совсем не по тому… — он медленно выпрямился и нахмурился, — следу.

Скрипач прищурился, глядя на трелля.

— Что ты имеешь в виду?

— Тропа Ладоней. Схождение одиночников и д’иверсов — Прыщ с ним как-то связан.

— Объясни.

Маппо указал грубым пальцем на камни под ногами.

— На самых нижних этажах этого храма есть чертог. Его пол вымощен резными плитами. На них выбито что-то вроде Колоды Драконов. Ни я, ни Икарий ничего подобного прежде не видели. Если это и вправду Колода, то Старшего извода. Не Дома́, но Обители, силы более стихийные, более грубые и примитивные.

— А как это связано с оборотнями?

— Можешь считать прошлое чем-то вроде заплесневелой старой книги. Чем ближе к началу, тем более истрёпаны и изорваны страницы. Они буквально рассыпаются у тебя в руках, остаёшься только с горсткой слов — большинство из них на языке, которого ты не понимаешь. — Маппо надолго закрыл глаза, затем снова посмотрел на Скрипача: — Где-то среди этих несвязных слов скрывается повесть о сотворении оборотней — силы, кои суть одиночники и д’иверсы, столь древние, Скрипач. Они были стары даже в Старшие времена. Ни один вид не может заявить исключительное право, в том числе и четыре Расы-Основательницы: яггуты, форкрул ассейлы, имассы и к’чейн че’малли. Все оборотни не переносят друг друга на дух — в обычных обстоятельствах, разумеется. Есть исключения, но о них сейчас нет нужды говорить. Но все они испытывают голод, скрытый так же глубоко в их естестве, как сама их звериная лихорадка. Желание доминировать. Повелевать всеми иными оборотнями, собрать армию таких созданий — рабов, покорных твоей воле. От армии — к Империи. Империи жестокости, какой ещё не видывал свет…

Скрипач заворчал.

— Ты хочешь сказать, что Империя, созданная одиночниками и д’иверсами, будет изначально хуже — более преданной злу, — чем любая другая? Я удивлён, трелль. Мерзость растёт, как опухоль, в любой и всякой организации — человеческой или другой, это тебе хорошо известно. Беда в том, что к ней легче привыкнуть, чем вырезать её.

В ответ Маппо горько улыбнулся.

— Верно сказано, Скрипач. Когда я говорил о жестокости, я имел в виду миазмы хаоса. Но согласен — ужас столь же успешно процветает и среди порядка. — Он в третий раз пожал плечами, сел прямо и потянулся. — Оборотни собираются, чтобы найти обетованные врата, за которыми смогут обрести Восхождение. Стать богом одиночников и д’иверсов — ни один оборотень не согласится на меньшее и не остановится перед любыми преградами. Скрипач, я думаю, что эти врата лежат там, внизу, и мы полагаем, что Искарал Прыщ сделает всё возможное, дабы не позволить оборотням их найти, — вплоть до того, чтобы прокладывать в пустыне ложные следы, подделывая след из ладоней, который ведёт к вратам.

— И для вас с Икарием Прыщ тоже подобрал роль?

— Вероятно, — согласился Маппо. Он вдруг побледнел. — Мне кажется, что он знает о нас — об Икарии, то есть. Он знает…

Что знает? — хотелось спросить Скрипачу, хоть он и понимал, что по своей воле трелль ничего не скажет. Имя Икария было известно — не всем и каждому, но его знали. Странник яггутских кровей, которого преследовали чёрным плащом слухи о разрушениях, чудовищных убийствах и геноциде. Сапёр мысленно покачал головой. Тот Икарий, с которым он познакомился, делал эти слухи смехотворными. Ягг оказался щедрым, отзывчивым. Если ужасы преследуют его по пятам — это старые, древние преступления. Юность, в конце концов, склонна к крайностям. Этот Икарий был слишком мудр, нёс на себе слишком много шрамов, чтобы кинуться в кровавую реку власти. Какую же силу Прыщ надеялся выпустить при помощи этих двоих?

— Возможно, — сказал Скрипач, — вы с Икарием — последняя линия защиты для Прыща. Если Тропа всё же приведёт их сюда.

Да, не дать оборотням добраться до врат — хорошее дело, вот только может привести к смерти… или даже чему похуже.

— Не исключено, — невесело согласился Маппо.

— Ну, вы ведь можете уйти.

Трелль поднял глаза и криво усмехнулся.

— Боюсь, Икария ведёт его собственный поиск. Потому — мы останемся.

Скрипач прищурился.

— Вы оба попытаетесь не допустить использования врат, так? Это понимает Искарал Прыщ, на это он рассчитывает, да? Он использует ваше чувство долга и чести против вас.

— Хитрая уловка. И учитывая её эффективность, он способен воспользоваться ею вновь — против вас троих.

Скрипач поморщился.

— Ему придётся постараться, чтобы найти во мне такую преданность к чему бы то ни было. Быть солдатом, конечно, надо с честью и долгом, да только при этом приходится иногда посылать их к Худу. Что до Крокуса, он верен Апсалар. А сама она… — Он замолчал.

— Да. — Маппо положил руку на плечо сапёру. — Вот я и вижу источник твоего беспокойства, Скрипач. И сочувствую.

— Ты сказал, что вы проводите нас до Треморлора.

— Да. Путешествие туда опасно. Икарий решил вас вести.

— Значит, он и вправду существует.

— Очень на это надеюсь.

— Думаю, нам пора возвращаться к остальным.

— И поделиться с ними нашими мыслями?

— Худов дух, конечно, нет!

Трелль кивнул и поднялся на ноги. Скрипач зашипел.

— В чём дело? — спросил Маппо.

— Фонарь погас. Давно уже. Мы в темноте, трелль.

Храм угнетал Скрипача. Низкие циклопические стены на нижних этажах кренились и давили, будто прогибаясь под весом камня наверху. В некоторых местах из стыков на потолке ручьём сыпалась пыль, оставляя на плитах пола пирамиды. Он хромал вслед за Маппо по винтовой лестнице, которая вела их обратно к остальным.

Полдюжины бхок’аралов следили за ними, каждый держал ветку с листьями, которыми они хлопали и мели по полу. Сапёру бы было намного смешнее, не достигни они таких высот в подражании Искаралу Прыщу и его одержимости пауками — вплоть до яростной сосредоточенности на маленьких морщинистых личиках.

Маппо объяснил, что эти создания боготворили Верховного жреца. Не как собака боготворит хозяина, но как аколиты поклоняются своему богу. Подношения, замысловатые символы и странные жесты определяли их диковинные ритуалы. Многие из этих обрядов были почему-то связаны с нечистотами. Ну, если не можешь выдавить из себя священное писание, выдавливай, что можешь. Маленькие создания доводили Искарала Прыща до белого каления. Он проклинал их, начал даже носить с собой мешок с камнями и теперь швырял их в бхок’аралов при всякой возможности.

Крылатые создания собирали эти богоданные предметы с явственным почтением — нынче утром Верховный жрец обнаружил, что мешок его заново наполнили. Прыщ впал в неконтролируемую ярость.

Маппо споткнулся о связку факелов в коридоре и чуть не упал. Тьма — погибель для теней. Прыщ вознамерился призвать в храм больше этих служительниц своего бога. Каждый зажёг по факелу, саркастически ворча по поводу невысокого качества светильников. Но хотя Маппо неплохо видел и без света, Скрипач в темноте вынужден был пробираться на ощупь, крепко держась за кожаную перевязь на груди трелля.

Добравшись до лестницы, спутники задержались. Бхок’аралы столпились в коридоре в десяти шагах позади, тихонько и пискляво переругиваясь о чём-то.

— Недавно здесь проходил Икарий, — сказал Маппо.

— Твои чувства усилены магией? — спросил Скрипач.

— Не совсем. Скорее — веками совместных странствий…

— Тем, что привязывает тебя к нему, ты хотел сказать.

Трелль заворчал.

— Не одной цепью, но тысячью, солдат.

— Так что же, эта дружба для тебя — бремя?

— Бывает, что тяжкое бремя принимают с радостью.

Несколько мгновений Скрипач молчал.

— Говорят, Икарий одержим мыслями о времени, правда?

— Да.

— Он мастерит странные механизмы, чтобы его отмерять, расставляет свои машины по всему миру.

— Да, свои временны́е карты.

— Он чувствует, что близок к цели, верно? Вот-вот найдёт ответ на свой вопрос — а ты пойдёшь на всё, чтобы этого не допустить. В этом твой зарок, Маппо? Удержать ягга в неведении?

— В неведении о прошлом, да. О его прошлом.

— Это меня пугает, Маппо. Без истории нет и роста…

— Да.

Сапёр вновь замолчал. Больше он ничего не осмеливался сказать вслух. Столько боли в этом огромном воине. Столько печали. Неужели Икарий никогда об этом не задумывался? Никогда не сомневался в истоках этого вековечного товарищества? И что есть «дружба» для ягга? Без памяти — это иллюзия, соглашение, которое принимают на веру и только одной верой. Да как же из такого могло родиться великодушие Икария?

Оба пошли дальше, взбираясь по истёртым ступеням. Бхок’аралы ещё немного поспорили ожесточённым шёпотом, но затем притихли и последовали за спутниками.

Выбравшись на главный этаж, Маппо и Скрипач сразу же окунулись в грубое эхо криков, которое катилось по коридору от алтарной комнаты. Сапёр поморщился.

— Это, похоже, Крокус.

— И он явно не молится, как я понимаю.

Молодой даруджийский вор был близок к тому, чтобы окончательно выйти из себя. Он схватил Искарала Прыща за грудки, прижал к стене за пыльным каменным алтарём. Ноги жреца болтались в десяти дюймах над полом и слабо подрагивали. Поодаль стояла со скрещёнными на груди руками Апсалар и безучастно наблюдала за происходящим.

Скрипач подошёл и положил руку на плечо юноше.

— Ты его задушишь до смерти, Крокус…

— Он именно этого и заслуживает, Скрипач!

— Не спорю, но если ты не заметил, тени собираются.

— Он прав, — сказала Апсалар. — Как я и говорила, Крокус. Ты очень близок к тому, чтобы самому пройти во Врата Худа.

Даруджиец заколебался; затем с разочарованным рычанием отбросил Прыща. Верховный жрец, задыхаясь, сполз по стене, затем поднялся и начал поправлять своё одеяние. И хрипло заговорил:

— Опрометчивый юнец! Невольно вспоминаются мои собственные мелодраматические выходки в те годы, когда я ещё крошкой бегал во дворе тётушки Туллы. Как я мучил цыплят за то, что они отказались носить соломенные шапочки, которые я столько часов плёл. Не способны были оценить изысканное плетенье моего собственного изобретения. Я был глубоко оскорблён. — Он склонил голову набок и ухмыльнулся, глядя на Крокуса. — Ей будет к лицу моя новенькая, улучшенная соломенная шляпка…

Скрипач перехватил Крокуса на лету и вцепился в юношу. Чтобы оттащить его, потребовалась помощь Маппо, а верховный жрец тем временем убрался подальше, продолжая хихикать.

Хихиканье прервалось приступом кашля, от которого Прыщ вдруг зашатался, как пьяный. Словно слепой, он нащупал рукой соседнюю стену и медленно осел под ней. Кашель наконец прекратился, затем Искарал Прыщ вытер глаза и посмотрел на остальных.

Крокус зарычал:

— Он хочет заставить Апсалар…

— Мы знаем, — сказал Скрипач. — До этого мы сами дошли, парень. Но дело-то в том, что это ей решать, верно?

Маппо удивлённо воззрился на сапёра. Тот пожал плечами. Долговато я шёл к этой мудрости, но всё же добрался.

— Меня уже однажды использовал Взошедший, — сказала Апсалар. — По собственной воле я не соглашусь на такое снова.

— Не будут тебя использовать, — зашипел Искарал Прыщ, пускаясь в странный танец, — ты будешь вести за собой! Командовать! Повелевать! Диктовать условия! Сможешь творить что вздумается, исполнить любой каприз, вести себя, как избалованная девчонка, а тебя за это будут боготворить! — Он вдруг пригнулся, помолчал, а затем прошептал: — О, какие уловки, какие приманки! Самоанализ тает, когда манят и зовут неограниченные возможности и привилегии! Она колеблется, склоняется — видно по глазам!

— Отнюдь, — холодно заявила Апсалар.

— О да! Какая сила восприятия в девчонке, читает мои мысли, будто слышит их! Тень Узла скрывается в ней, связь неоспоримая! О боги, я — гений!

Апсалар презрительно фыркнула и вышла из комнаты.

Искарал Прыщ потрусил за ней. Скрипач удержал даруджийца, который попытался погнаться за жрецом.

— Она с ним сама справится, Крокус, — сказал сапёр. — Это же очевидно — даже тебе.

— Здесь скрыто больше загадок, чем ты думаешь, — проговорил Маппо, хмуро глядя вслед верховному жрецу.

Они услышали снаружи голоса, затем на пороге возник Икарий в своём плаще из оленьей кожи. Его тёмно-зелёную кожу укрывал слой пыли с пустоши. В глазах Маппо он прочёл вопрос и пожал плечами.

— Он ушёл из храма, я прошёл по его следу до самой границы бури.

Скрипач спросил:

— О ком вы говорите?

— О Слуге, — ответил Маппо и нахмурился ещё сильнее. Он покосился на Крокуса. — Мы думаем, что он — отец Апсалар.

Юноша ошеломлённо распахнул глаза.

— Он разве однорукий?

— Нет, — ответил Икарий. — Но слуга Искарала Прыща — рыбак. Более того, его лодку можно найти на нижнем этаже этого храма. Он говорит по-малазански…

— Её отец потерял руку при осаде Ли-Хэна, — сказал Крокус, качая головой. — Он был среди восставших, которые удерживали стену, за это его руку сожгли, когда армия Империи вновь захватила город.

— Когда в дело вмешивается бог… — проговорил Маппо, затем пожал плечами. — Одна из его рук выглядит… молодой… моложе, чем другая, Крокус. Когда мы привели вас сюда, Слуге приказали прятаться. Прыщ прятал его от вас. Зачем?

Заговорил Икарий:

— Одержание ведь обставил Престол Тени? Когда Котильон взял её, Престол мог спокойно забрать его. О мотивах гадать — гиблое дело: Владыка Тени печально известен своим коварством. Тем не менее мне видится в такой возможности определённая логика.

Крокус побледнел. Его взгляд метнулся к двери.

— Влияние, — прошептал он.

Скрипач мгновенно понял, что имел в виду даруджиец. Он обернулся к яггу.

— Ты сказал, что след Слуги уходит в Вихрь. А есть какое-то конкретное место, где должна возродиться Ша’ик?

— Жрец говорит, что тело не убирали оттуда, где она пала от рук Красных Клинков.

— Внутри Вихря?

Ягг кивнул.

— Это он ей сейчас и говорит, — простонал Крокус и сжал кулаки так, что побелели костяшки. — «Переродись — и воссоединишься с отцом».

— Жизнь, данная за жизнь отнятую, — пробормотал Маппо. Трелль посмотрел на сапёра. — Ты достаточно окреп, чтобы отправиться в погоню?

Скрипач кивнул.

— Могу скакать, идти… или ползти, если придётся.

— Значит, собираюсь в дорогу.

В небольшой кладовой, куда сложили припасы и походные принадлежности, Маппо сгорбился над собственным мешком. Он порылся где-то между свёрнутыми одеялами и полотняным шатром, и его рука наконец нащупала завёрнутый в кожу твёрдый предмет, который искал трелль. Маппо вытащил его, развернул вощёную лосиную кожу и увидел трубчатую кость длиной в полтора его предплечья. Кость была отполирована до блеска, пожелтела от времени. Рукоять обмотана полосками кожи, хват на две руки. Дистальный конец украшал круг отполированных острых зубцов — каждый размером с большой палец, — укреплённых на металлическом кольце.

Ноздри Маппо уловили запах полыни. Чародейская сила оружия не ослабла. Заклятья семи трелльских ведьм не так уж просто поддаются напору времени. Эту кость нашли в горном ручье. Богатая минералами вода сделала её твёрдой, как железо, и столь же тяжёлой. Нашлись и другие части скелета странного, неведомого зверя, но они остались в Клане — предметы поклонения и почитания, наделённые магической силой.

Лишь однажды Маппо видел все части скелета вместе, зверь, верно, был вдвое тяжелее степного медведя, на верхней и нижней челюстях красовались ряды грубо смыкающихся клыков. Берцовая кость, которую он сейчас держал в руках, была похожа на птичью, только невообразимо крупнее и в два раза толще внутренней полости. Тут и там на кости виднелись гребни, к которым, по-видимому, крепились массивные мышцы.

Его руки задрожали под весом оружия.

Позади раздался голос Икария.

— Не помню, чтобы ты когда-нибудь пользовался этим, друг мой.

Маппо не хотелось оборачиваться к яггу, и он прикрыл глаза.

— Да.

Да, ты не помнишь.

— Не устаю удивляться, — продолжил Икарий, — сколько всего тебе удаётся втискивать в этот старый мешок.

Ещё один подарочек от ведьм Клана — маленький, личный Путь, скрытый за неприметными тесёмками. Заклятье не могло продержаться так долго. Они говорили — месяц, может, два. Никак не века. Взгляд трелля снова упал на оружие в руках. С самого начала в этих костях была сила — ведьмы просто наложили несколько заклятий, чтобы скрепить части вместе, сберечь от разрушения и тому подобного. Может быть, кость каким-то образом питает Путь внутри мешка… или это делают те надоедливые ребята, которых я засунул внутрь во время приступов дурного настроения. Интересно, куда они там попали?.. Он вздохнул и снова завернул оружие, положил его в мешок и крепко затянул тесёмки. Затем выпрямился и обернулся, чтобы улыбнуться Икарию.

Ягг собрал собственное оружие.

— Похоже, наше странствие к Треморлору придётся на некоторое время отложить, — сказал он, пожимая плечами. — Апсалар ушла вслед за отцом.

— И таким образом её приведут туда, где ждёт тело Ша’ик.

— Мы должны догнать её, — сказал Икарий. — Быть может, нам удастся обойти ухищрения Искарала Прыща.

— Не только Прыща, похоже, но и самой богини Вихря, которая, возможно, с самого начала стоит за этим.

Ягг нахмурился. Маппо снова вздохнул.

— Подумай, друг мой. Ша’ик была помазана Провидицей Апокалипсиса вскоре после рождения. Сорок с лишним лет в Рараку она готовилась к наступлению этого года… Рараку — суровая обитель, а сорок лет вымотают даже избранную. Возможно, лишь подготовка и была уделом и призванием Провидицы — сама война требует новой крови.

— Но ведь солдат сказал, что Котильон отпустил девушку лишь из-за угроз Аномандра Рейка? Одержание должно было продлиться куда дольше, чтобы она смогла подобраться ближе к самой Императрице…

— Так все считают, — сказал Маппо. — Искарал Прыщ — верховный жрец Тени. Думаю, разумно полагать, что каким бы коварством ни отличался Прыщ, Престол Тени и Котильон коварнее. Намного. Одержимая Апсалар никогда бы не добралась до Ласиин — Когти унюхали бы подмену, не говоря уж об адъюнкте и её отатараловом клинке. А вот Апсалар уже не одержимая… что ж… Котильон позаботился о том, чтобы она перестала быть обычной рыбачкой, не так ли?

— План внутри плана. Ты говорил об этом со Скрипачом?

Маппо покачал головой.

— Я могу ошибаться. Возможно, повелители Тени просто увидели возможность получить преимущество от схождения — наточить кинжал, а затем бросить его в самую гущу. Мне любопытно, почему память возвращается к Апсалар так быстро… и так безболезненно.

— А нам в этом плане тоже предназначена роль?

— Этого я не знаю.

— Апсалар становится Ша’ик. Ша’ик побеждает малазанские легионы, освобождает Семь Городов. Ласиин вынуждена сама вступить в борьбу, она прибывает с армией, призванной покорить бунтовщиков в этой стране.

— Вооружённая умениями и познаниями Котильона, Ша’ик убивает Ласиин. Рушится Империя…

— Рушится? — Брови Икария поползли вверх. — Скорей уж, обретает нового Императора или Императорицу под покровительством богов Тени…

Маппо хмыкнул.

— Тревожная мысль.

— Почему?

Трелль поморщился.

— Представил себе на миг Императора Искарала Прыща… — Он встряхнулся, поднял мешок и забросил его за плечи. — Думаю, пока что нам стоит держать эти соображения при себе, друг мой.

Икарий кивнул. Он помолчал, затем сказал:

— У меня есть один вопрос, Маппо.

— Да?

— Я чувствую, что скоро узнаю… кто я. Я ближе к ответу… чем когда-либо прежде. Говорят, что Треморлор аспектирован временем…

— Да, так говорят, хоть никто и не знает, что это подразумевает.

— Надеюсь, ответы. Для меня. Для всей моей жизни.

— Так каков твой вопрос, Икарий?

— Если я узнаю своё прошлое, Маппо, как это изменит меня?

— Ты спрашиваешь об этом у меня? Почему?

Икарий посмотрел на Маппо из-под полуприкрытых век и улыбнулся.

— Потому, друг мой, что внутри тебя живут мои воспоминания — которые ты не готов мне открыть.

Вот мы и пришли к этому разговору… снова.

— Кто ты, Икарий, от меня не зависит, как и от моих воспоминаний. Что толку пытаться стать подобным моему представлению о тебе? Я сопровождаю тебя, друг мой, в твоих поисках. Если истину — твою истину — суждено найти, ты найдёшь её сам.

Икарий кивал, словно к нему возвращалось эхо прежних повторений этого разговора — но ничего больше, ради всех Древних, ничего больше, пожалуйста…

— Однако что-то подсказывает мне, Маппо, что ты — часть этой скрытой истины.

Сердце трелля сковал лёд. Раньше он так далеко не заходил — неужели близость Треморлора открывает прежде запертые двери?

— Значит, когда наступит время, тебе придётся принять решение.

— Я полагаю, придётся.

Они посмотрели друг другу в глаза, в одних плескался невинный вопрос, в других скрывалось губительное знание. А между нами висит на волоске дружба, которой ни один из нас не понимает.

Икарий протянул руку и взял Маппо за плечо.

— Пойдём к остальным.

Скрипач сидел на спине гральского мерина. Все они стояли у подножия утёса. По фасаду храма ползали бхок’аралы, пищали и пыхтели, спуская вниз вьюки и различные припасы. Хвостик одного из созданий запутался в верёвке, и бхок’арал жалобно выл, опускаясь всё ниже и ниже вместе с вещами. Искарал Прыщ до пояса высунулся из окна в башне и швырял камни в незадачливое существо — но ни один не попал в цель.

Сапёр покосился на Икария и Маппо, почувствовал новое напряжение, которое выросло между ними, хоть друзья и продолжали трудиться вместе с привычной лёгкостью. Скрипач подозревал, что напряжение коренится в непроизнесённых словах. Похоже, всех нас ожидают перемены. Он посмотрел на Крокуса, который напряжённо восседал на доставшейся ему в наследство запасной лошади. Недавно сапёр застал юношу за тренировкой — тот отрабатывал близкие удары кинжалом. Несколько раз прежде Скрипач уже видел, как парень использует кинжалы: всегда в его технике сквозило своего рода отчаяние. Крокус был достаточно умелым бойцом, но ему не хватало зрелости — он слишком много думал о себе, стоящем за клинками. «Это прошло», — подумал Скрипач, глядя, как юноша повторяет последовательность ударов. Получать ранения необходимо, чтобы наносить смертельные удары. Драться ножами — дело небезопасное. Теперь в движениях Крокуса проглядывала холодная решимость — отныне парень будет уже не только защищаться. И не станет легкомысленно швырять клинки в цель, если только в складках телабы не будут ждать своего часа запасные. А они там скоро появятся, нутром чую.

Предвечернее небо подёрнулось охряной дымкой, мелкой пылью Вихря, который по-прежнему ярился в сердце Рараку менее чем в десяти лигах отсюда. От этой удушающей мглы жара становилась невыносимой.

Маппо освободил запутавшегося бхок’арала и был за свою доброту жестоко укушен. Создание взлетело по склону вверх, осыпая своего спасителя писклявыми оскорбительными возгласами.

Скрипач окликнул трелля:

— Задай нам скорость!

Маппо кивнул, и они с Икарием двинулись по тропинке.

Сапёр порадовался тому, что только он один обернулся и увидел, как два десятка бхок’аралов на прощание машут им ручками с утёса, а Искарал Прыщ чуть не выпал из окна, пытаясь достать метлой ближайшего.

Армия бунтовщиков Корболо Дома расположилась на поросших травой холмах, окаймлявших южный край равнины. На каждой вершине стояли штабные шатры под знамёнами разных племён и самозваных батальонов ополчения. Между палаточными городками паслись огромные стада скота и табуны лошадей.

Вдоль частоколов возвышались три ряда распятых пленников. Соколы, ризаны и накидочники вились вокруг тел.

Самый дальний ряд крестов поднимался над валами и рвом менее чем в пятидесяти шагах от укрытия Калама. Он лежал на пожелтевшей траве, от иссушенной земли поднимался жар, смешанный с запахами пыли и полыни. По ладоням и предплечьям убийцы бездумно ползали насекомые. Калам не обращал на них внимания, не сводя глаз с ближайшего распятого.

Малазанский мальчик — не больше двенадцати или тринадцати лет. Накидочники облепили его руки от плеч до запястий, так что несчастный казался крылатым. Ризаны кишели бесформенными сгустками на ладонях и ступнях, там, где шипы пробили кость и плоть. У мальчика не было ни глаз, ни носа — лицо его представляло собой одну ужасную рану — но он ещё оставался жив.

Эта картина запечатлевалась в сердце Калама, как след кислоты на бронзе. Руки и ноги похолодели, словно его собственное право на жизнь сжалось, скрылось где-то в животе. Я не могу его спасти. Я не могу даже подарить ему милость быстрой смерти. Ни этому мальчику, ни кому-либо другому из сотен малазанцев вокруг этого лагеря. Я ничего не могу сделать.

Это знание стало для убийцы шёпотом безумия. Только одно чувство заставляло Калама дрожать от ужаса: беспомощность. Не та беспомощность, которую дают плен или пытки, — и то и другое было ему не внове, и убийца знал, что пытки могут сломить всякого — каждого. Но это… Калам боялся ничтожности, неспособности на что-то повлиять, изменить мир за пределами собственной плоти.

Именно такое знание эта картина выжигала в его душе. Я ничего не могу сделать. Ничего. Через пространство в непреодолимые пятьдесят шагов Калам смотрел в невидящие глазницы мальчика, расстояние словно уменьшалось с каждым вздохом, пока наконец он не почувствовал, будто может коснуться губами обожжённого солнцем лба несчастного. Прошептать утешительную ложь — твою смерть не забудут, истину твоей драгоценной жизни, с которой ты отказываешься расставаться, потому что больше у тебя ничего нет. Ты не один, малыш, — ложь. Мальчик был один. Один на один со своей агонизирующей, умирающей жизнью. А когда тело станет трупом, когда оно сгниёт и упадёт на землю рядом со всеми остальными жертвами вокруг того места, где стояла армия, он будет забыт. Ещё одна безликая жертва. Одна среди непостижимого множества других.

Империя отомстит — если сможет, — и число жертв вырастет. Угроза Империи от века была такой: Разрушения, которые ты принесёшь нам, мы вернём тебе десятикратно. Если Каламу удастся убить Ласиин, быть может, он сумеет привести на трон человека, которому хватит смелости править не в кризисном положении. У Быстрого Бена и Калама даже был на примете подходящий кандидат. Если всё пройдёт по плану. Но для этих людей всё уже кончено, слишком поздно.

Убийца медленно выдохнул и только теперь понял, что лежит на муравейнике, а его обитатели самым недвусмысленным образом предлагают ему убираться. Я навалился на их мир весом бога, и муравьям это не по нутру. У нас куда больше общего с ними, чем все думают.

Калам отполз назад по траве. Впрочем, это не первая ужасная картина, какую я видел в жизни. Солдат должен научиться носить все виды брони, и пока он остаётся в профессии, этого хватает. О боги, не думаю, что смогу сохранить рассудок, если наступит мир!

Эта мысль отозвалась холодком, растеклась слабостью по рукам и ногам, но Калам уже добрался до заднего склона, и жертвы скрылись из виду. Убийца оглядел окрестности, высматривая признаки присутствия Апта, но демон как сквозь землю провалился. Тогда Калам приподнялся и, пригнувшись, двинулся обратно в осиновую рощу, где ждали остальные.

Когда он приблизился к невысокой поросли, окружавшей сребролистые деревья, из укрытия поднялась Минала с арбалетом в руках.

Калам покачал головой. Молча они скользнули между чахлыми стволами и вернулись к малазанцам.

Кенеба снова свалил приступ лихорадки. Его жена, Сэльва, стояла над ним, в плотно сжатых губах проступали признаки страха, почти паники. Она промокала лоб мужа влажной тканью и тихо что-то бормотала, пытаясь успокоить его судороги. Дети, Ванеб и Кесен, были рядом, они тщательно ухаживали за своими конями.

— Насколько всё плохо? — спросила Минала, аккуратно спуская с боевого взвода арбалет.

Некоторое время Калам не отвечал, сосредоточенно стряхивая с себя муравьёв, затем вздохнул.

— Нам их не обойти. Я видел знамёна западных племён — и эти лагеря быстро растут, а значит, в одане на западе будет людно. На востоке мы упрёмся в деревни и городки, захваченные и снабжённые гарнизонами. Там весь горизонт дымом затянут.

— Если бы ты был один, пробрался бы, — заметила Минала, отбрасывая с лица прядь чёрных волос. Его пронзил пристальный взгляд её светло-серых глаз. — Притворился бы воином Апокалипсиса, напросился на дежурство у южного частокола, а потом ускользнул ночью.

Калам хмыкнул:

— Не так всё просто, как ты думаешь. В лагере есть маги.

А я держал в руках Книгу — недолго бы я остался там неузнанным…

— А какая разница? — спросила Минала. — Может, о тебе и идёт слава, но ты ведь — не Взошедший.

Убийца пожал плечами. Он выпрямился, подобрал свой мешок и начал рыться в нём.

— Ты мне не ответил, капрал, — продолжила Минала, не сводя с него глаз. — Откуда вдруг такое самомнение? Ты не похож на человека, склонного к самообману, значит, — что-то от нас скрываешь. Что-то… важное о себе.

— Чародейство, — пробормотал Калам, вытаскивая из мешка небольшой предмет. — Не моё. Быстрого Бена. — Он поднял предмет повыше и криво усмехнулся.

— Камень.

— Ага. Согласен, выглядело бы посолидней, если бы это был гранёный самоцвет или золотой торк. Но в этом мире нет настолько тупого мага, чтобы вкладывать силу в драгоценную вещь. В конце концов, кому придёт в голову украсть булыжник?

— Я слышала другие легенды…

— Нет, само собой, можно найти магию, которой оплели драгоценные камни или другие сокровища, — все прокляты, так или иначе. Большинство из них — это шпионские устройства чародеев, маги могут отслеживать их местоположение, иногда даже смотреть через них. Когти такими всё время пользуются. — Калам подбросил камень в воздух, поймал, затем вдруг посерьёзнел. — По задумке, его следовало использовать только в крайнем случае…

Во дворце в Унте, если быть точным.

— Что он делает?

Убийца скорчил гримасу. Понятия не имею. Быстрый Бен не из говорливых, старый ублюдок. «Это твоя бритая костяшка в дырке, Калам. Сможешь с ней войти прямо в тронный зал. Это я гарантирую». Убийца осмотрелся, приметил невысокий плоский валун неподалёку.

— Скажи всем, чтобы были готовы выступать.

Калам присел рядом с плоским валуном, положил на него булыжник, затем подобрал камень, размером с кулак. Взвесил его на руке, а затем обрушил на магический талисман.

К его потрясению, тот расплескался в стороны, словно жидкая глина.

Всех окутала тьма. Калам поднял глаза, медленно поднялся. Проклятье, я должен был догадаться.

— Где мы? — тонким, напряжённым голосом воскликнула Сэльва.

— Мама!

Убийца обернулся и увидел, что Кесен и Ванеб стоят по колено в пепле. Пепле, смешанном с обгоревшими костями. Лошади перепугались, мотали головами и шарахались от сероватого праха, который поднимался вверх, словно дым.

Худов дух! Мы же на Имперском Пути!

Калам обнаружил, что стоит на широком, приподнятом диске из серого базальта. Небо сливалось с землёй в один бесформенный, бесцветный морок. Шею бы тебе за это свернуть, Быстрый Бен! До убийцы доходили слухи о том, что такой Путь был создан, и описание совпадало в точности, но, судя по рассказам, которые он слышал в Генабакисе, этот Путь был новорождённый, тянулся не больше чем на несколько сотен лиг — если лиги здесь вообще имеют какое-то значение — вокруг Унты. А он, выходит, дотянулся аж до Семи Городов. И Генабакиса? Почему бы и нет? Эх, Быстрый Бен, у тебя за плечом сейчас может стоять Коготь…

Дети успокоили коней и уже сидели в сёдлах — в стороне от жуткого холма пепла. Калам обернулся и увидел, что Сэльва с Миналой привязывают к седлу Кенеба.

Убийца подошёл к собственному жеребцу. Конь возмущённо фыркнул, когда он взлетел в седло и натянул поводья.

— Мы ведь на Пути, да? — спросила Минала. — А я-то всегда считала, что россказни о других мирах — просто хитроумные выдумки волшебников и жрецов, чтобы оправдать все их неудачи и провалы.

Калам хмыкнул. Ему-то пришлось побывать на стольких Путях и в стольких чародейских передрягах, что существование Троп магии казалось самоочевидным. Минала напомнила ему, что для большинства людей это было чем-то очень далёким и сомнительным, если вообще реальным. Такое невежество — утешение или источник слепого страха?

— Я так понимаю, что здесь мы в безопасности от Корболо Дома?

— Очень надеюсь, — пробормотал убийца.

— Как нам сориентироваться? Тут ведь нет ни указателей, ни дорог…

— Быстрый Бен сказал, что надо сосредоточиться на своей цели и Путь сам выведет тебя к ней.

— А какова же наша цель?

Калам нахмурился и долго молчал. Затем вздохнул.

— Арэн.

— Насколько тут безопасно?

Безопасно? Да мы влезли в осиное гнездо!

— Посмотрим.

— О, это очень успокаивает! — проворчала Минала.

Образ распятого малазанского мальчика снова встал перед мысленным взором убийцы. Он покосился на детей Кенеба.

— Лучше такой риск, чем… другая определённость, — пробормотал он.

— Не хочешь объяснить это замечание?

Калам покачал головой.

— Хватит болтать. Мне нужно себе представить город…

…Лостара Йил подвела своего коня к зияющему провалу и, хотя никогда прежде ничего подобного не видела, сразу поняла, что это — портал на один из Путей. Он уже начал блекнуть по краям, будто рана закрывалась.

Лостара колебалась. Убийца решил срезать угол, проскользнуть мимо армии бунтовщиков, которая стояла между ним и Арэном. Воительница Красных Клинков понимала, что у неё нет выбора, придётся последовать за ним, иначе след остынет, когда она доберётся до Арэна долгим путём. Даже прорваться через заслоны Корболо Дома может оказаться невозможным: Красного Клинка наверняка узнают, хоть Лостара теперь и носила доспехи без знаков отличия.

Но всё равно Лостара Йил колебалась.

Её конь отшатнулся и заржал: из портала появилась странная фигура. Мужчина в сером одеянии, серая кожа, даже волосы — серые. Он выпрямился, странными светящимися глазами огляделся по сторонам, затем улыбнулся.

— Вот в такую дыру я не рассчитывал провалиться, — сказал он с ритмичным малазанским акцентом. — Прошу прощения, если напугал. — Незнакомец изящно поклонился, так что с его одежды взвились тучи пыли. Пепел, серый пепел, поняла Лостара. Тёмная кожа показалась под слоем пыли на худом лице мужчины.

Он со знающим видом посмотрел на Лостару.

— У тебя есть аспектированная печать. Ты её прячешь.

— Что? — Рука Лостары потянулась к рукояти меча.

Мужчина заметил это движение, и его улыбка стала шире.

— Ты — Красный Клинок, даже больше — офицер. Значит, мы союзники.

Она подозрительно сощурилась.

— Кто ты такой?

— Зови меня Жемчуг. Итак, похоже, ты собиралась войти на Имперский Путь. Я бы предложил нам обоим это сделать, прежде чем продолжить беседу — до того, как портал закроется.

— А ты не можешь удержать его открытым, Жемчуг? В конце концов, это ты через него пришёл…

Мужчина картинно и издевательски насупился.

— Увы, это дверь там, где никакой двери не должно и не могло возникнуть. Не смею отрицать, к северу отсюда даже на Имперском Пути появились… незваные гости… но они проходят на Путь способами куда более… примитивной, скажем так… природы. Таким образом, поскольку этот портал явно не твоих рук дело, я бы предложил нам безотлагательно воспользоваться преимуществом его существования.

— Но не раньше, чем я узнаю, кто ты такой, Жемчуг.

— Я — Коготь, разумеется. Кому ещё дарована привилегия путешествовать по Имперскому Пути?

Лостара кивнула на портал.

— Кто-то сам себе даровал такую привилегию.

Глаза Жемчуга вспыхнули.

— И об этом ты мне подробно расскажешь, Красный Клинок.

Некоторое время она молча размышляла, затем кивнула:

— Да. Идеально. Я пойду с тобой.

Жемчуг сделал шаг назад и поманил её взмахом затянутой в перчатку руки.

Лостара Йил чуть пришпорила коня.

Бритая костяшка Быстрого Бена не закрывалась дольше, чем кто-либо мог ожидать. Семь часов миновало с тех пор, как воительница Красных Клинков и Коготь вышли на Имперский Путь, звёзды замерцали на безлунном небе, а портал по-прежнему стоял, только по краям красное мерцание выцвело и стало пурпурным.

Вдали от поляны звучали крики, отзвук паники и тревоги в лагере Корболо Дома. Во все стороны скакали отряды всадников с факелами. Маги рискнули обратиться к своим Путям, чтобы выискивать следы при помощи ставших теперь опасными Троп чародейства.

Тринадцать сотен малазанских детей исчезли, их освободителя не видели ни дежурные у частоколов, ни конные патрули. Косые деревянные кресты пустовали, только потёки крови, мочи и экскрементов свидетельствовали о том, что недавно на них бились в агонии живые существа.

Во тьме по равнине скользили до странности живые, лишённые видимого источника тени, летели и текли по недвижной траве.

Апт бесшумно вышла на поляну, её кинжально-острые клыки сверкали в естественной ухмылке. Пот поблёскивал на чёрной шкуре, жёсткая, колючая щетина была мокрой от росы. Демоница стояла на задних лапах, прижимая единственной передней конечностью к груди обмякшее тело мальчика. С его рук и ног капала кровь, лицо было ужасно изуродовано: глаза выклеваны, вместо носа — зияющая красная дыра. Судорожные, лихорадочные вздохи вырывались из его губ призрачными облачками, которые одиноко поднимались над поляной.

Демоница присела на корточки и стала ждать.

Тени собирались, текли, словно жидкость, между деревьями и парили у портала.

Апт склонила голову набок и раскрыла пасть, будто зевающая собака.

Смутная фигура обрела форму среди теней. По бокам от неё мерцали глаза сторожевых Псов.

— Я-то думал, что потерял тебя, — прошептал Престол Тени, обращаясь к демонице. — Так долго ты пробыла в плену у Ша’ик и её обречённой богини. Но нынче ночью вернулась, и не одна — о нет, не одна, аптори. Ты научилась честолюбию с тех пор, как была лишь наложницей владыки демонов. Скажи, дорогая моя, что же мне делать с тысячью с лишним умирающих смертных?

Псы смотрели на Апт, словно демоница была желанным угощением.

— Разве я костоправ? Или целитель? — Голос Престола Тени звучал всё выше и выше — октава за октавой. — Разве Котильон — добродушный дядюшка? Разве мои Гончие — деревенские шавки и щенки для сироток? — Тень бога яростно всколыхнулась. — Ты что, совсем обезумела?

Апт заговорила на языке быстрых гортанных щелчков и шипения.

— Разумеется, Калам хотел их спасти! — завопил Престол Тени. — Но он знал, что это невозможно! Можно было лишь отомстить! А теперь? Теперь мне придётся тратить силы на исцеление тысячи искалеченных детей! А ради чего?

Аптори снова заговорила.

— Слуги? А сколько же их вообще поместится в Цитадели Тени, однорукая идиотка?!

Демоница ничего не сказала, её шиферно-серый фасетчатый глаз поблёскивал в звёздном свете.

Вдруг Престол Тени ссутулился, его призрачный плащ поник, когда бог обхватил себя руками.

— Армия слуг, — прошептал он. — Слуг. Покинутых Империей, оставленных на произвол судьбы в руках кровожадных головорезов Ша’ик. Будет… двойственность… в их изломанных, ковких душах… — Бог поднял взгляд на аптори. — Я вижу долгосрочные преимущества в твоём опрометчивом поступке, демоница. Повезло тебе!

Апт зашипела и защёлкала.

— Хочешь получить того, которого держишь? А если ты и вправду снова станешь хранительницей «мостожога»-убийцы, как же будешь согласовывать столь несовместимые обязанности?

Демоница ответила.

Престол Тени зашипел:

— Какая наглость, ты, сучка избалованная! Неудивительно, что Владыка апторов тебя прогнал! — Он замолчал, затем вдруг потёк вперёд. — Силовое исцеление имеет цену, — прошептал Престол Тени. — Плоть излечивается, а сознание корчится в воспоминаниях о боли, этой палице беспомощности. — Бог положил скрытую рукавом одеяния ладонь на лоб мальчика. — Этот ребёнок, который поедет на тебе, будет… непредсказуемым. — Он с шипением захохотал, когда новая плоть начала расти на изуродованном лице мальчика. — Какие же глаза ты хочешь ему подарить, дорогая моя?

Апт ответила.

Престол Тени вздрогнул, затем снова расхохотался, на этот раз — грубо и холодно.

— «Глаза — призма любви», не так ли? Будете, держась за руки, ходить к рыбнику в базарный день, дорогая моя?

Голова мальчика резко откинулась, кости черепа меняли форму, пустые глазницы сливались в одну — побольше, прямо над переносицей, которая разошлась в стороны, затем каймой обошла новую глазницу. Из колеблющейся тени сформировался глаз — такой же, как у демоницы.

Престол Тени отступил на шаг, чтобы полюбоваться работой.

— А-ах, — прошептал он. — Кто же он — тот, кто ныне глядит на меня сквозь эту призму? О, нет, Великая Бездна, не отвечай! — Бог резко обернулся и посмотрел на портал. — Хитрость Быстрого Бена — узнаю его работу. Он бы мог далеко пойти под моим покровительством…

Малазанский мальчик вскарабкался на спину Апт и уселся сразу за узкой, выступающей лопаткой. Его маленькое тельце дрожало от потрясения силового исцеления и вечности, проведённой на кресте, но на жутком лице возникла чуть ироничная улыбка — в точности похожая на ухмылку демоницы.

Аптори подошла к порталу. Престол Тени взмахнул рукой.

— Что ж, отправляйся по следу тех, что идут по следу «мостожога». Солдаты Скворца всегда были верны, насколько я помню. Калам не собирается целовать Ласиин в щёчку, когда найдёт её, в этом уж я уверен.

Апт заколебалась, затем снова заговорила. Судя по голосу, невидимое лицо бога исказила гримаса.

— Этот мой Верховный жрец тревожит даже меня самого. Если ему не удастся обмануть охотников на Тропе Ладоней, мои драгоценные владения — которые, кстати, в последнее время и так уже повидали довольно незваных гостей, — станут воистину очень оживлённым местом… — Престол Тени покачал головой. — А ведь задание-то было простенькое. — Он начал таять в тенях вместе с Гончими. — Да возможно ли вообще в наши дни найти надёжного, компетентного помощника, хотел бы я знать?

В следующий миг Апт осталась одна, тени разбежались.

Портал начал слабеть, рана между мирами постепенно закрывалась. Демоница отозвалась утешительным пощёлкиванием. Мальчик кивнул.

И они скользнули на Имперский Путь.

Глава двенадцатая

Века обнажили Святую пустыню.

Охряным морем была когда-то Рараку.

Стояла под ветром

на вершине мира

и взирала на древний флот —

корабли из костей, паруса из блёклых

волос, несутся по волнам

туда, где воды уходят

в песок, что однажды

станет пустыней.

Неизвестный автор. Священная пустыня

Несколько белых диких коз выстроились в ряд на вершине теля, известного под названием Самон, их силуэты чётко выделялись на фоне поразительно голубого неба. Будто высеченные из мрамора боги-животные, они смотрели, как огромная колонна движется по извилистому пути в долине, поднимая тучу пыли. Коз было ровно семь — это предзнаменование не упустил Дукер, который скакал на южном фланге вместе с разъездом всадников клана Дурного Пса.

В девяти сотнях шагов позади историка маршировали пять рот Седьмой, чуть меньше тысячи солдат, и на таком же расстоянии за ними скакал другой разъезд в двести пятьдесят виканцев. Эти три подразделения составляли южную защитную группу для теперь уже почти пятидесяти тысяч беженцев, а также стад скота, которые составляли основную колонну. С севера её прикрывал такой же отряд. По краям колонны растянулись сохранившие верность Империи хиссарские пехотинцы и морпехи — они шли бок о бок с беспомощными гражданскими.

Арьергард из тысячи виканцев от каждого клана двигался в густом облаке пыли почти в двух третях лиги от Дукера. Несмотря на то что всадники разделились на маленькие отряды по дюжине человек и меньше, задача перед ними стояла невыполнимая. Титтанские воины неустанно теребили хвост колонны, заставляли виканцев, не прекращая отступления, ввязываться в бесчисленные стычки. Хвост колонны Колтейна представлял собой кровоточащую рану, которой не давали затянуться.

В авангарде двигались остатки средневооружённой кавалерии Седьмой армии — всего около двух сотен всадников. Перед ними ехала малазанская знать в каретах и фургонах, прикрытая по бокам десятью ротами пехоты Седьмой. Ещё около тысячи солдат Седьмой — способные самостоятельно идти раненые — служили аристократам собственным авангардом, а перед ними катились повозки с лекарями и тяжелоранеными. Впереди всей колонны скакал Колтейн с тысячей всадников своего Вороньего клана.

Но беженцев было слишком много, а боеспособных воинов — слишком мало, и несмотря на все усилия малазанцев, отлично скоординированные отряды Камиста Релоя, словно гадюки, постоянно жалили колонну со всех сторон. В армии Релоя выдвинулся новый командир, безымянный военный вождь титтанцев, которому и было поручено ни днём ни ночью не давать покоя силам Колтейна. Колонна с трудом продвигалась на запад — окровавленной, раненой змеёй, которая всё никак не хотела умирать, — и этот воин теперь представлял для Кулака самую серьёзную угрозу.

Неспешная, хорошо рассчитанная бойня. С нами просто играют. Бесконечная пыль забилась историку в горло, так что даже сглатывать было невыносимо больно. Воды оставалось критически мало, от жажды воспоминания о реке Секале стали почти желанными. Каждую ночь забивали всё больше голов скота, овец, свиней и коз, животных избавляли от мучений, затем разделывали и бросали в огромные котлы, где варилась овсяная каша с мясом и костным мозгом, которая теперь стала главным блюдом в рационе всех малазанцев. Каждую ночь лагерь превращался в скотобойню, оглашался криками умирающих животных, в воздухе вились тучи ризанов и накидочников. Этот чудовищный, еженощный рёв держал нервы Дукера натянутыми до предела — и в этом историк был не одинок. Безумие шло за всеми по пятам днём и ночью, неотступно, как Камист Релой со своей огромной армией.

Капрал Лист в подавленном молчании ехал рядом с историком. Он ссутулился, упёрся подбородком в грудь. Юноша словно состарился на глазах Дукера.

Мир как будто сжался. А мы ковыляем по его краям — видимым и невидимым. Истощены, но не сдаёмся. Потеряли счёт времени. Лишь бесконечное движение, которое прерывает только его отсутствие — потрясение отдыха, невероятный звук рогов, знаменующих конец дневного перехода. И пока пыль не уляжется, никто не шелохнётся. Не верит, что миновал новый день, а мы всё ещё живы.

Ночами Дукер бродил по лагерю беженцев, хаотическому лабиринту палаток, навесов и крытых фургонов, вглядываясь во всё с извращённым равнодушием. Историк, теперь — свидетель, наблюдатель, обманутый иллюзорной верой в то, что сам он выживет. Проживёт хотя бы столько, чтобы успеть записать всё на пергамент в слабой надежде на то, что истина — достойное сохранения сокровище. Что рассказанное станет уроком, который услышат. В слабой надежде? Нет, это откровенная ложь, безумный бред худшего толка. Уроки истории никого ничему не учат.

Дети умирали. Дукер присел, положив руку на плечо матери, и вместе с ней смотрел, как жизнь медленно покидает младенца у неё на руках. Словно пламя масляного светильника, становится всё более и более тусклым, вспыхивает и гаснет. В тот миг, когда борьба за жизнь уже проиграна, маленькое сердечко замедляется от этого осознания, а затем замирает в немом удивлении. И больше уже не бьётся. Затем боль наполняет обширные пещеры в душах живых, уничтожая всё, чего касается, яростью, гневом на такую несправедливость.

Что можно противопоставить слезам матери? Он пошёл дальше. Неприкаянный, вымазанный грязью, потом и кровью, он стал чем-то вроде призрака, добровольным парией. Вопреки прямому приказу Дукер перестал ходить на еженощные сборы у Колтейна. В сопровождении верного Листа днём он скакал с виканцами на флангах и в арьергарде, шагал с солдатами Седьмой, с хиссарской стражей, морпехами, сапёрами, аристократами и грязнокровками — так начали себя называть беженцы низкого происхождения.

Говорил Дукер мало, все уже так привыкли к его присутствию, что могли при нём не испытывать неловкости. Какие бы лишения они ни пережили, у людей всегда оставались силы на то, чтобы высказать своё мнение.

Колтейн — на самом деле демон, такую злую шутку сыграла над нами Ласиин. Да нет, он в сговоре с Камистом Релоем и Ша’ик, всё это восстание — маскарад, ибо Худ явился, чтобы объять все земли смертных. Мы склонились перед Господом Черепов, а взамен за всю пролитую кровь Колтейн, Ша’ик и Ласиин взойдут, дабы встать одесную Владыки Худа.

Худ является нам в полёте накидочников — открывает лицо своё вновь и вновь, каждый закат приветствует голодной усмешкой на темнеющем небе.

Виканцы заключили договор с духами земли. И эту землю нам предстоит удобрить своими телами…

Это ты не туда загнул, дружок. Мы-то — всего лишь добыча для богини Вихря. Через нас всему миру преподан урок.

А на Совете знати едят детей.

Это откуда известно?

Говорят, кто-то случайно наткнулся на их жуткую трапезу вчера. Совет призвал тёмных Старших богов, чтобы только жирок свой сохранить…

Зачем?

Жирок сохранить, говорю. Правда! А теперь звериные духи бродят по лагерю ночью, собирают детишек — мёртвых или таких, которые уже почитай что мёртвые, только посочнее малость будут.

Да ты совсем сдурел…

Он, может, и не так уж не прав, приятель! Своими глазами я видел обглоданные кости нынче утром: горы костей — черепов нет, а сами кости на человечьи походят, только махонькие. Ты бы и сам не отказался сейчас от жареного младенчика, а? Вместо полмиски этой бурой баланды, которой нас теперь потчуют?

Говорят, войско Арэна всего в нескольких днях пути от нас, сам Пормкваль его ведёт. И с ним — легион демонов…

Ша’ик сдохла! Слыхал, как семаки выли той ночью, да? А теперь они с ног до головы жирным пеплом измазаны. Солдат один из Седьмой мне сказал, что лицом к лицу с таким столкнулся вчера, когда они в засаду попали — ну, возле пересохшего колодца. Говорит, мол, у семака не глаза, а чёрные ямы, блёклые, точно пыльный камень. Даже когда солдат его своим мечом проткнул, ничегошеньки в тех глазах не отразилось. Говорю тебе, сдохла Ша’ик.

Убарид уже освободили. Мы на юг повернём буквально на днях — сама увидишь, — других вариантов просто не существует. На запад отсюда ничего нет. Вообще ничего…

Вообще ничего…

— Историк!

Хриплый оклик с фаларским акцентом послышался от покрытого с ног до головы пылью всадника, который подвёл своего коня так, чтобы ехать рядом с Дукером. Капитан Сон, Картеронское крыло, длинные рыжие волосы висят нечёсаными пасмами из-под шлема. Историк только моргнул. Старый солдат ухмыльнулся.

— Говорят, ты с пути сбился, дед.

Дукер покачал головой.

— Я двигаюсь вместе с колонной, — с трудом проговорил он, смахивая разъедающий глаза песок.

— Нам тут нужно одного титтанского вождя найти и уничтожить, — сказал Сон, прищурившись. — Сормо и Бальт назвали имена добровольцев.

— Я со всем почтением внесу их имена в свой Список павших.

Капитан с шипением выпустил воздух через сжатые зубы.

— Ах ты ж Нижняя Бездна! Дед, они ещё живы — мы ещё живы, чтоб тебя! Ладно, я должен тебе сообщить, что ты вызвался добровольцем. Выступаем сегодня вечером, под десятый колокол. Сбор у костра Нихила к девятому.

— Я вынужден отклонить это предложение, — ответил Дукер.

Сон снова заухмылялся.

— В прошении отказано. А мне поручено проследить, чтоб ты не ускользнул куда-нибудь по своему обыкновению.

— Худ тебя побери, ублюдок!

— Это скоро, не беспокойся.

За девять дней дойти до реки П’аты. Мы из сил выбиваемся, чтобы достичь малых целей, есть в этом какой-то тёмный гений. Колтейн ставит перед нами едва выполнимые задачи, чтобы обманом заставить осилить невыполнимую. Дойти до самого Арэна. Но вопреки его воле, мы не дойдём. Не выдержат плоть и кости.

— Если убьём этого вождя, его место просто займёт другой, — пробормотал через некоторое время Дукер.

— Да только, скорее всего, он уже не будет ни таким одарённым, ни таким храбрым, как того требует задача. В душе он будет знать: если действовать посредственно, мы его не тронем, а если блестяще — убьём.

О да, это в духе Колтейна. Он метко посылает стрелы страха и неуверенности. И ещё ни разу не промахнулся. Пока он справляется, он не может не справиться. В тот день, когда он поскользнётся, выкажет малейшее несовершенство, наши головы покатятся в пыль. Девять дней до реки. Убейте титтанского вождя, и мы доберёмся до воды. Пусть враги дрожат при каждой победе, облегчённо вздыхают при каждом поражении — Колтейн их дрессирует, как собак, а они этого даже не понимают.

Капитан Сон перегнулся через луку седла.

— Капрал Лист, ты там живой?

Юноша вскинул голову и растерянно заозирался по сторонам.

— Чтоб тебя, историк! — зарычал Сон. — У парня же лихорадка от жажды.

Взглянув на капрала, Дукер увидел на запавших щеках Листа нездоровый румянец под потёками грязи, слишком яркие, блестящие глаза.

— Ещё утром он был в порядке…

— Одиннадцать часов назад!

Одиннадцать?

Капитан развернул коня и принялся звать лекаря так громко, что его голос перекрыл немолчный гул колёс, копыт и бесчисленных шагов, который сопровождал колонну оглушительным рёвом.

Одиннадцать?

В клубах пыли наметилось движение. Вернулся Сон, а рядом с ним — Бездна. Девочка казалась крошечной на спине своего мускулистого чалого жеребца. Капитан подобрал поводья лошади Листа и передал их Бездне. Дукер смотрел, как виканка уводит капрала прочь.

— Надо бы её попросить потом и тобой заняться, — проворчал Сон. — Худов дух, когда ты в последний раз воду пил?

— Какую воду?

— У нас остались бочонки для солдат. Каждое утро выдают бурдюк рядом с повозками для раненых. На закате возвращаешь бурдюк.

— В каше ведь тоже есть вода?

— Только молоко и кровь.

— Если для солдат остались бочки, то что же для остальных?

— Всё, что они сами смогли унести от Секалы, — ответил Сон. — Мы их защитим, так точно, но нянчиться не будем. Вода уже превратилась в валюту, и спрос на неё высокий.

— Дети умирают.

Сон кивнул.

— Это самая точная и краткая характеристика человечества, я бы сказал. Кому нужны тома и книги историков? Дети умирают. Вся несправедливость мира скрывается в этих двух словах. Процитируй меня, Дукер, и дело твоё будет сделано.

А ведь ублюдок прав. Экономика, этика, игры богов — всё в одном этом трагическом утверждении. Я тебя процитирую, солдат. Не сомневайся. Старый меч, зазубренный, затупившийся, погнутый, но бьёт в самое сердце.

— Ты меня пристыдил, капитан.

Сон фыркнул и передал Дукеру бурдюк с водой.

— Пару глотков. Не спеши, а то захлебнёшься.

Дукер криво улыбнулся.

— Я так понимаю, — продолжил капитан, — ты всё ещё ведёшь этот свой Список павших?

— Нет, я… к сожалению, несколько сбился в последнее время.

Сон коротко кивнул.

— Как у нас дела, капитан?

— Громят нас. Сильно. Каждый день до двадцати убитых, вдвое больше раненых. Как гадюки в пыли — появляются из ниоткуда, летят стрелы, солдат умирает. Мы посылаем в погоню отряд виканцев, они попадают в засаду. Мы посылаем второй, в итоге ввязываемся в крупную драку и обнажаем оба фланга. Беженцев убивают, погонщиков протыкают копьями, и мы теряем коров — если, конечно, рядом нет виканских собак. Злобные твари. Но учти, их тоже становится всё меньше.

— Иными словами, долго не протянем.

Сон ухмыльнулся, его зубы блеснули белым на фоне подёрнутой проседью рыжей бороды.

— Вот поэтому нам и нужна голова этого вождя. Когда доберёмся до реки П’аты, снова будет полномасштабная битва. И его мы туда не хотим приглашать.

— Опять сложная переправа будет?

— Нет, речка глубиной по колено, а к середине лета только мельчает. Скорее, на другой стороне — там придётся петлять по сложной местности. Там нас и ждёт беда. В любом случае, либо мы сейчас выбьем себе возможность отдышаться, либо станем сизым мясом на солнце и это всё вообще не важно.

Завыли рога виканцев.

— Ага, на сегодня всё, — сказал Сон. — Отдохни, дед — найдём себе местечко в лагере Дурных Псов. Я тебя разбужу через пару часов, когда выдадут еду.

— Ну, тогда веди, капитан.

Свора виканских собак, которая дралась за что-то невидимое в высокой траве, отвлеклась от своего занятия, когда Дукер и Сон проходили шагах в двадцати от них. Историк нахмурился, глядя на жилистых, пятнистых псов.

— В глаза им лучше не смотри, — предупредил Сон. — Ты — не виканец, и они это знают.

— Интересно, что они там едят?

— Лучше тебе этого не знать.

— Ходили слухи о разрытых детских могилках…

— Повторяю, тебе лучше этого не знать, историк.

— Между прочим, кое-кто из крепких грязнокровок за плату вызвался охранять эти могилы…

— Если кроме грязи в их жилах нет виканской крови, они об этом пожалеют.

Когда мужчины прошли мимо, собаки снова начали шумно драться.

В лагере горели костры. Последняя линия защитников охраняла периметр. У круглых кожаных шатров старики и дети смотрели на пришедших с тем же мрачным, немного угрожающим вниманием, что и собаки.

— Что-то мне кажется, — пробормотал Дукер, — желание защищать беженцев в этих людях гаснет…

Капитан поморщился, но промолчал.

Они зашагали дальше, петляя среди шатров. В воздухе висел густой дым, запах конской мочи и варёных костей — едкий, но странно сладковатый. Дукер задержался, когда спутники оказались рядом со старухой, которая возилась с одним из железных котлов с костями. То, что в нём кипело, явно состояло не только из воды. Плоской деревянной лопаткой женщина собирала густой жир и костный мозг с поверхности и запихивала в кишку, которую затем перекрутят и превратят в сосиски.

Старуха заметила историка и протянула деревянную лопатку — будто предлагала несмышлёному малышу дочиста её вылизать. В жире виднелись кусочки полыни — эту приправу Дукер когда-то любил, но теперь возненавидел, поскольку, кроме неё, в одане почти ничего не росло. Он улыбнулся и покачал головой.

Когда он догнал капитана, Сон пробормотал:

— Тебя тут знают, дед. Говорят, ты ходишь в мире духов. Та старая лошадница не предложила бы еду кому попало — мне уж точно нет.

Мир духов. Да, я там бывал. Однажды. Больше не хочу.

— Если дед в лохмотья одет…

— Значит, богами отмечен дед, да. Но лучше не смейся над ними, когда-нибудь это может спасти тебе жизнь.

Костёр Нихила отличался от всех остальных тем, что над ним не висел котёл и не вялилось на распорках мясо. В небольшом очаге из камней горел голубоватым бездымным огнём кизяк. У костра сидел юный колдун, его руки ловко свивали из полосок кожи что-то вроде плётки.

Неподалёку сидели на корточках четверо из морпехов Сна, которые в последний раз проверяли своё оружие и доспехи. Штурмовые арбалеты наново зачернили, а затем обсыпали жирной пылью, чтобы не блестели.

С первого взгляда Дукеру стало ясно, что это закалённые солдаты, ветераны многих кампаний: экономные движения, профессиональная подготовка. И мужчине, и трём женщинам было уже за тридцать, ни один не заговорил и не поднял взгляда, когда подошёл их капитан.

Нихил кивнул Дукеру, когда историк присел напротив него.

— Ночь обещает быть холодной, — сказал мальчик.

— Ты узнал, где находится этот вождь?

— Не слишком точно. Но приблизительно знаю. Возможно, он использует слабые маскирующие чары — когда подойдём ближе, они ему не помогут.

— Как же можно найти человека, который нам известен только своим умением, Нихил?

Юный колдун пожал плечами.

— Он оставил… и другие знаки. Мы его найдём, это наверняка. А потом — дело за ними… — Нихил кивнул в сторону морпехов. — За последние месяцы на этой равнине я кое-что понял, историк.

— Что же?

— Малазанский профессиональный солдат — самое смертоносное оружие, какое мне доводилось видеть. Если бы у Колтейна было три армии, а не три пятых одной, он бы покончил с этим восстанием ещё до конца года. И настолько исчерпывающе, что Семь Городов никогда бы не взбунтовались вновь. Он мог бы разгромить Камиста Релоя даже сейчас… если бы не беженцы, которых мы поклялись защищать.

Дукер кивнул. В этих словах было много правды.

В звуках лагеря звучала приглушённая иллюзия обыденности, она окружала историка со всех сторон и выводила его из равновесия. Дукер с горечью осознал, что теряет способность расслабляться. Он подобрал небольшую ветку и бросил в костёр.

Рука Нихила подхватила деревяшку в воздухе.

— Не этот, — сказал он.

Подошёл другой юный колдун, его тонкие, костистые руки были покрыты крестовидными шрамами от запястий до плеч. Он присел рядом с Нихилом и сплюнул в огонь.

Шипения не последовало.

Нихил выпрямился, отбросил в сторону кожаный ремешок и посмотрел на Сна и его солдат. Те были готовы.

— Пора? — спросил Дукер.

— Да.

Нихил и другой колдун повели отряд через лагерь. Мало кто из виканцев смотрел им вслед, и только через несколько минут Дукер понял, что небрежное равнодушие членов клана было показным, возможно, так в их культуре следовало выражать уважение. Или что-то совсем другое. Ведь когда смотришь, касаешься другого духом.

Они вышли на северную оконечность лагеря. На равнине между защитными плетнями клубился туман. Дукер нахмурился.

— Они поймут, что это не естественное явление, — пробормотал он.

Сон хмыкнул.

— На то мы и приготовили отвлекающий манёвр. Три взвода сапёров уже вышли в поле с полными мешками сюрпризов…

В этот миг где-то на северо-востоке прогремел взрыв, за которым из тьмы послышались крики и вой. Затем ночной воздух разорвала грохочущая череда новых взрывов.

Туман поглотил вспышки, но Дукер уловил узнаваемый треск шрапнели и глухое шипение огневиков. Снова крики, затем быстрый топот копыт двинулся на северо-восток.

— А теперь пусть-ка всё успокоится, — сказал Сон.

Шли минуты, крики вдали стихали.

— А Бальту удалось наконец разыскать капитана сапёров? — вдруг спросил историк.

— Лица его я не видел ни на одном сборе, если ты об этом. Но он где-то тут. Рядом. Колтейн наконец смирился с тем, что этот парень очень стеснительный.

— Стеснительный?

Сон пожал плечами.

— Это шутка, историк. Помнишь, бывают такие?

Нихил наконец обернулся к ним.

— Ну всё, — сказал капитан. — Хватит болтать.

Полдюжины виканцев выдернули колья, на которых держался один из плетней, и положили его плашмя. Сверху раскатали толстую шкуру, чтобы приглушить неизбежный скрип и треск, когда по нему пойдут солдаты.

Туман на равнине начал таять и сбиваться в неровные комки. Одно из таких облаков подплыло ближе, окутало весь отряд и продолжало двигаться с нужной скоростью, когда солдаты выбрались на равнину.

Дукер пожалел, что не задал больше вопросов раньше. Сколько идти до вражеских укреплений? Как пробраться за них незамеченными? Как отступать, если что-то пойдёт не так? Историк положил руку на рукоять короткого меча у бедра и даже испугался, насколько это было непривычно — много времени утекло с тех пор, когда он в последний раз использовал оружие. Выдернули меня с передовой. Этим меня наградил Император столько лет назад. Этим — да ещё доступом к алхимическим эликсирам, благодаря которым я по-прежнему могу кое-как ковылять в свои-то годы. Боги, даже шрамы после того, последнего ужаса, сошли!

«Никто из тех, кто вырос среди книг и свитков, не сможет описать мир, — сказал ему как-то Келланвед, — поэтому я назначаю тебя Императорским историком, солдат».

«Император, я ни читать, ни писать не умею».

«Незасорённый разум! Прекрасно. Ток Старший будет учить тебя в течение следующих шести месяцев — он тоже солдат с мозгами. Только шесть месяцев, учти. Не больше».

«Император, мне кажется, что он лучше подойдёт на эту роль, чем я…»

«У меня есть на тебя и другие виды. Делай, что я говорю, а не то прикажу повесить тебя на городской стене».

Келланвед и в лучшие времена отличался странным чувством юмора. Дукер вспомнил те уроки: он, солдат тридцати с лишним лет, больше половины из них провоевавший, и рядом — сын самого Тока, вечно простуженный коротышка — рукава его рубахи всегда были покрыты коркой засохших соплей. На обучение ушло больше шести месяцев, но в конце учителем выступал уже Ток Младший.

Император любил уроки смирения. Если только их не пытались преподать ему самому. Что же случилось с Током Старшим? Исчез после убийств — я-то всегда думал, что это дело рук Ласиин… а Ток Младший отрёкся от жизни среди свитков и книг… теперь пропал где-то в огне Генабакисской кампании…

Рука в латной рукавице легла на плечо историку и крепко сжала. Дукер увидел перед собой измождённое лицо Сна и кивнул. Похоже, рассеянность меня не оставляет.

Отряд остановился. Впереди из тумана поднимался ощерившийся заострёнными кольями земляной вал. Отблески огней за укреплениями окрашивали туман оранжевым светом.

И что теперь?

Два колдуна опустились на колени, выйдя на пять шагов вперёд. Затем оба замерли и стояли совершенно неподвижно.

Они ждали. Дукер услышал приглушённые голоса с другой стороны вала. Звуки медленно смещались слева направо, а затем совсем смолкли, когда патруль титтанцев пошёл дальше. Нихил обернулся и взмахнул рукой.

Вперёд скользнули морпехи со взведёнными арбалетами в руках. За ними последовал историк.

Перед колдунами в земле открылся вход в тоннель. Почва слегка дымилась, камни и гравий потрескивали от жара. Проход будто вырыла огромная когтистая рука — снизу.

Дукер поморщился. Он ненавидел тоннели. Нет, даже до смерти их боялся. Ничего рационального в этих страхах не было — опять ошибка. Тоннель может обвалиться. И людей завалит заживо. Очень даже оправданное опасение — возможное, вероятное, неизбежное.

Впереди пошёл Нихил, нырнул под землю и скрылся из виду. За ним двинулся второй колдун. Сон обернулся к историку и жестом показал, что теперь его черёд.

Дукер замотал головой.

Капитан указал на него, затем на чёрную дыру в земле, а после одними губами прошептал: «Живо!»

Историк прошипел проклятье и шагнул вперёд. Стоило ему оказаться рядом со Сном, как тот сгрёб рукой передние полы пыльной телабы Дукера и потащил его в глубь тоннеля.

Только недюжинным усилием воли историку удалось не закричать, когда капитан бесцеремонно затолкал его под землю. Он отчаянно забился. Почувствовал, что попал каблуком во что-то позади. Сну в челюсть небось. Так ему и надо, ублюдку! Злобное удовлетворение помогло. Дукер пробрался по норе в осадочном силте и оказался в объятиях тёплого материкового грунта. Вряд ли обвалится, повторял он себе почти вслух. Тоннель уходил всё глубже, тёплый камень стал влажным и скользким. Отступивший страх обвала сменила жуткая перспектива захлебнуться.

Дукер застыл и не двигался, пока острие меча не прижалось к его подошве, проткнуло кожу и ужалило плоть. Всхлипнув, Дукер пополз дальше.

Тоннель выровнялся. Он истекал водой, которая капала из трещин по обеим сторонам. Историк вынужден был преодолеть холодный ручей на пути. Задержался, осторожно глотнул и почувствовал привкус железа и песка. Но пить можно.

Ход всё тянулся и тянулся дальше. Ручей становился глубже с пугающей скоростью. Дукер вымок до нитки, одежда теперь тяжёлым грузом тянула его вниз, но историк полз вперёд, несмотря на мертвенную усталость и дрожь в мускулах. Двигаться его заставляло только то, что сзади кто-то кашлял и отплёвывался. Они там сзади уже тонут! И я — следующий!

Тоннель наконец начал забирать вверх, и Дукер впился пальцами в жидкую грязь и крошащуюся землю, чтобы ползти дальше. Впереди замаячила неровная сфера серого тумана — выход!

Чьи-то руки подхватили историка, вытащили наверх, откатили в сторону, и Дукер с облегчением растянулся среди стеблей жёсткой травы. Он лежал и тихо ловил ртом воздух, глядя на низкий свод тумана над головой. Историк едва заметил, как морпехи выбрались из тоннеля и выстроились в защитную линию. Они тяжело дышали, а с оружия капала грязная вода. Тетива на арбалетах растянется, если только её не вымочили прежде в масле и не покрыли воском. Ну разумеется, они это сделали — эти солдаты ведь не идиоты. Будь готов к любой неожиданности, даже к тому, чтобы плыть по ручью под пыльной равниной. Я однажды видел, как солдат нашёл в пустыне применение рыбацкой снасти. Что делает малазанских солдат такими опасными? Им позволено думать.

Дукер сел.

Сон говорил с морпехами на сложном языке жестов. Те споро отвечали, а затем скользнули в туман. Нихил и второй колдун змеями поползли по траве в направлении костра, который казался сквозь мглу багровым.

Со всех сторон зазвучали голоса, гортанное наречие титтанцев, негромкие шепотки накатывались на них волнами, так что Дукер уже поверил, будто в шаге позади устроился взвод врагов, которые спокойно обсуждают, где бы лучше сделать дырку, вогнав копьё в его спину. Какую бы роль здесь ни играл туман, историк подозревал, что Нихил с товарищем магически усилили этот эффект, так что скоро все они доверят жизнь успеху этого звукового обмана.

Сон коснулся плеча Дукера и рукой указал вперёд, туда, где скрылись колдуны. Туман здесь был непроглядный, сам историк видел не дальше вытянутой руки. Поморщившись, он лёг на живот, перетянул перевязь так, чтобы ножны с мечом оказались на спине, и пополз туда, где ждал их Нихил.

Костёр был большой, пламя грозно пылало сквозь завесу тумана. Вокруг сидели и стояли шесть титтанцев. Все они почему-то кутались в меха. Дыхание вырывалось у них из уст клубами пара.

Остановившись рядом с Нихилом, Дукер присмотрелся и разглядел на земле тонкую плёнку изморози. Нежданный порыв ночного ветра окутал их ледяным воздухом.

Историк толкнул в бок колдуна, кивнул на изморозь и вопросительно приподнял брови.

Нихил в ответ только едва заметно пожал плечами.

Воины ждали, тянули выкрашенные красной краской руки к огню, чтобы согреться. Ещё около двадцати вздохов ничего не менялось, затем сидящие поднялись и посмотрели куда-то влево от Дукера.

В круг света вошли две фигуры. Впереди — мужчина, огромный и сильный, как медведь, впечатление усиливалось благодаря тому, что широкие плечи воина украшала шкура этого зверя. У бёдер висела пара метательных топоров. Кожаная рубаха от середины груди была незашнурована, так что виднелись внушительные мускулы и спутанные волосы. Алые полосы на щеках выдавали в нём военного вождя, каждая полоска означала недавнюю победу. Количество этих полос свидетельствовало о том, как несладко приходилось малазанцам по его воле.

Позади этого великана стоял семак.

Вот одно допущение и опровергнуто. Очевидно, заклятая ненависть племени семаков ко всем инородцам отступила перед почтением к богине Вихря. А точнее — перед жаждой уничтожить Колтейна.

Семак был пониже и выглядел агрессивнее титтанского вождя, его тело было покрыто таким густым слоем волос, что нужды в медвежьей шкуре не возникло бы. Из одежды на нём были только меховая набедренная повязка да пара поясов, туго затянутых на животе. Кожу покрывал жирный пепел, косматые чёрные волосы свисали толстыми прядями, в бороду были вплетены фетиши из фаланговых косточек. Губы семака кривились в вечной пренебрежительной ухмылке.

Последнее, что Дукер разглядел, когда семак подошёл ближе к огню, было то, что рот воина зашили леской из кишки. Худов дух! А семаки серьёзно отнеслись к своему обету молчания!

Воздух стал уже попросту ледяным. Дукер почувствовал нарастающую тревогу и потянулся, чтобы снова толкнуть в бок Нихила.

Но прежде, чем историк успел дотронуться до колдуна, щёлкнули арбалеты. Две стрелы вонзились в грудь титтанского вождя, и ещё двое воинов со стонами повалились на землю. Пятая стрела глубоко вошла в плечо семаку.

Земля под костром вдруг взорвалась, к небу взмыли угли и горящие ветки. Наружу выбрался многорукий, смолянокожий зверь и испустил пробирающий до костей вопль. Он бросился на оставшихся титтанцев, разрывая когтями равно доспехи и плоть.

Вождь упал на колени, непонимающе глядя на кожаное оперенье торчащих из груди стрел. Он закашлялся, так что брызнула кровь, содрогнулся и рухнул лицом вниз на пыльную землю.

Ошибка! Не тот…

Семак выдернул стрелу из плеча так, словно это был плотницкий гвоздь. В воздухе вокруг него взвился белый вихрь. Воин впился тёмными глазами в духа земли, а затем прыгнул на чудовище.

Нихил рядом с историком не шевелился. Дукер обернулся, чтобы встряхнуть его, и увидел, что молодой колдун потерял сознание.

Второй юный виканец ещё стоял на ногах, но шатался и отступал под невидимыми чародейскими ударами. Плоть и кровь полетели во все стороны от колдуна — через миг на месте его лица остались только кости и хрящи. Увидев, как взорвались глаза мальчика, Дукер инстинктивно отвернулся.

Со всех сторон к костру бежали титтанцы. Оттаскивая Нихила, историк заметил, как Сон и один из его морпехов выпускают почти в упор стрелы в спину семака. Из тьмы вылетела сулица и отскочила от кольчуги на спине морпеха. Оба солдата развернулись, отбросили арбалеты и обнажили длинные ножи, чтобы встретить первых нападавших.

Дух земли теперь выл, три оторванные лапы уже извивались на земле. Семак крушил врага безмолвно, не обращая никакого внимания на стрелы в спине, вновь и вновь бросаясь на духа земли. От семака волнами шёл холод — Дукер узнал этот мороз: бог семаков — часть его выжила, часть его теперь управляет одним из его избранных воинов…

На юге послышались взрывы. Шрапнель. Ночь огласилась криками. Малазанские сапёры пробивали проход через укрепления титтанцев. А я-то уже решил, что это было задание для самоубийц.

Дукер продолжал тащить Нихила на юг, к взрывам, и тихо молился, чтобы сапёры не приняли его в суматохе за врага.

Поблизости послышался топот копыт. Зазвенело железо.

Одна из морпехов Сна вдруг возникла рядом. По её щеке текла кровь, но женщина отбросила меч, приняла колдуна из рук историка и безо всякого усилия перебросила тело через плечо.

— Доставай свой треклятый меч и прикрой меня! — прорычала она и рванулась вперёд.

Без щита? Худ нас всех забирай, нельзя же драться коротким мечом без щита! Но клинок уже оказался в его руке, будто по своей воле выпрыгнул из ножен. Рябой железный меч казался смехотворно коротким, когда историк выставил его перед собой и начал пятиться вслед за воительницей.

Дукер зацепился каблуком за что-то мягкое, споткнулся и с проклятьем упал.

Женщина обернулась.

— Встать, чтоб тебя! За нами гонятся!

Дукер споткнулся о тело: титтанский копейщик, которого протащил по земле конь, прежде чем изуродованная левая рука выпустила наконец узду. Глубоко в шею воина вошла метательная звёздочка — оружие Когтя, — историк удивлённо моргнул, поднимаясь на ноги. Новый невидимый помощник? В тумане катились звуки сражения, будто рядом развернулась полномасштабная битва.

Дукер снова принялся прикрывать воительницу, которая продолжала двигаться на юг, обмякшее тело Нихила мешком болталось у неё на плече.

В следующий миг из тумана выскочили трое титтанцев, размахивая тальварами.

От их первого натиска историка спасла старинная выучка. Он низко пригнулся и сошёлся с воином справа, крякнул, когда прикрытое кожаным наручем предплечье конника обрушилось на его левое плечо, ахнул, когда сжатый в руке тальвар опустился — титтанец вывернул кисть, — и глубоко рассёк левую ягодицу Дукера. В тот миг, когда тело обожгла боль, историк вогнал свой короткий меч под рёбра воину, так что клинок пронзил сердце.

Выдернув оружие из раны, Дукер отпрыгнул вправо. Падающее тело оказалось между ним и двумя оставшимися воинами, которым к тому же не повезло быть правшами. Удары тальваров прошли на расстоянии вытянутой руки от историка.

Ближний воин взмахнул оружием с такой силой, что оно вошло в землю. Дукер с размаха наступил на тыльную сторону клинка, так что тальвар вырвался из рук титтанца. Историк нагнал его диким ударом, который пришёлся между шеей и плечом врага и переломил ключицу.

Дукер метнулся за спину покачнувшегося воина, чтобы схватиться с третьим титтанцем, но увидел, как тот падает лицом вниз — между лопаток врага торчал метательный нож с серебряным навершием. Шип Когтя — такое оружие я где угодно узнаю!

Историк остановился, огляделся, но никого не увидел. Вокруг клубился густой туман, пахло пеплом. Шипение воительницы заставило его обернуться. Женщина присела за частоколом у рва и жестом приказывала ему догонять.

Дукер вдруг покрылся потом и задрожал от холода, но быстро добрался до неё.

Женщина усмехнулась.

— А ты до Худа хорошо владеешь мечом, дед, хоть я и не разглядела, как ты прикончил последнего.

— Ты больше никого не видела?

— Чего?

Пытаясь отдышаться, Дукер только покачал головой. Он посмотрел на Нихила, который неподвижно лежал у земляного вала.

— Что с ним?

Воительница пожала плечами. Её бледно-голубые глаза продолжали оценивающе смотреть на историка.

— Ты бы нам пригодился в строю, — сказала она.

— Что я потерял в быстроте, то наверстал опытом, и опыт мне подсказывает, что не стоит ввязываться в такие передряги. Это игра не для стариков, солдат.

Женщина скривилась, но добродушно.

— И не для старух. Пошли, бой сдвинулся к востоку — ров перелезем без проблем.

Она снова легко подняла Нихила и положила на плечо.

— Вы не того вождя продырявили.

— Ага, я уже поняла. Этот семак — одержимый, верно?

Оба уже карабкались вверх по склону, пробираясь между заострёнными кольями. В лагере титтанцев горели шатры, теперь к туману примешивался густой дым. Крики и звон оружия эхом отдавались вдали.

Дукер спросил:

— Видела, чтобы кто-то ещё выбрался оттуда?

Женщина покачала головой.

Они наткнулись на два десятка тел — патруль титтанцев, который попал под шрапнель. Мелкие кусочки железа, скрытые в гранате, раскроили плоть с чудовищной аккуратностью. Кровавые следы указывали, в каком направлении отошли выжившие.

На подходе к позициям виканцев туман быстро поредел. Отряд копейщиков клана Дурного Пса, который охранял частокол, приметил их и поскакал навстречу.

Воины не сводили глаз с Нихила.

Воительница сказала:

— Он живой, но лучше побыстрей найдите Сормо.

Двое всадников развернулись и лёгким галопом устремились обратно в лагерь.

— Есть вести об остальных морпехах? — спросил Дукер у ближайшего всадника.

Виканец кивнул.

— Капитан и ещё один солдат вернулись.

Из тумана вынырнул взвод сапёров. Они двигались ленивой трусцой и перешли на шаг, как только заметили собравшихся.

— Две шрапнели! — словно не веря своим словам, проговорил один из подрывников. — А этот ублюдок взял и встал на ноги.

Дукер шагнул вперёд.

— Какой ублюдок, солдат?

— Да этот волосатый семак…

— Ну, уже не волосатый, — поправил его другой сапёр.

— Наша задача была всё зачистить, — объяснил с ухмылкой первый солдат. — Топор Колтейна: вы — лезвие, ну а мы — обух. Мы этого гада хорошо приложили, да только без толку…

— Сержант стрелу поймал, — добавил второй сапёр. — Лёгкое пробито…

— Да ведь одно только, и то — дырочка махонькая, — вмешался сержант и сплюнул. — Второе-то в порядке.

— Кровью дышать — дурное дело, сержант…

— Я с тобой в одной палатке спал, сынок, — чем уж только не надышался.

Взвод двинулся дальше, сапёры продолжали переругиваться и выяснять, нужно сержанту искать целителя или нет. Воительница смотрела им вслед, качая головой. Затем обернулась к историку.

— Уж лучше вы, сэр, говорите с Сормо, если нет возражений.

Дукер кивнул.

— Двое твоих друзей не вернулись…

— Зато один вернулся. Когда решу в следующий раз потренироваться с мечом, найду вас, сэр.

— У меня уже из суставов песок сыплется, солдат. Тебе придётся меня палками со всех сторон подпирать.

Женщина мягко положила Нихила на траву и пошла прочь.

Будь я на десять лет моложе, хватило бы храбрости её пригласить… ну да ладно. А то ведь такие были бы ссоры у костра на привале…

Вернулись всадники. Они ехали по бокам волокуши, в которую запрягли громадного грозного пса. Когда-то давно его голова близко познакомилась с конским копытом, кости срослись криво, так что животное, казалось, постоянно скалилось. Общее мрачное впечатление дополнял жестокий блеск в глазах пса.

Всадники спешились и осторожно уложили Нихила на волокушу. Презрительно взглянув на свой эскорт, пёс двинулся обратно в виканский лагерь.

— Вот так уродище, — пробормотал за спиной историка капитан Сон.

Дукер хмыкнул.

— Зато доказывает, что в голове у них одни кости, мозга нет.

— Всё ворчишь, дед?

Историк нахмурился.

— Почему ты мне не сказал, что у нас будут тайные помощники, капитан? Чьи они люди? Пормкваля?

— Да о чём ты, к Худовой бабушке, говоришь?

Дукер обернулся.

— Когти. Кто-то прикрывал наш отход. Использовал звёздочки и шипы, ходил невидимый, как Худово дыхание, у меня за спиной! — Глаза Сна изумлённо распахнулись. — Да сколько же ещё деталей Колтейн нам не сообщает?!

— Об этом Колтейн точно ничего не знает, Дукер, — проговорил Сон, качая головой. — Если ты уверен в том, что видел — а я тебе верю, — Кулак должен об этом узнать. Сейчас же.

Впервые за всё время, что Дукер его знал, Колтейн выглядел ошарашенным. Он замер совершенно неподвижно, словно не был уверен, что за спиной не стоит кто-то невидимый, готовый в любой момент нанести смертельный удар своими клинками. Из горла Бальта раздалось низкое рычание.

— У тебя от жары в голове помутилось, историк.

— Я знаю, что видел, дядя. Более того, я знаю, что я почувствовал.

Последовало долгое молчание, воздух в шатре был спёртый и недвижный.

Вошёл Сормо и остановился на пороге, когда Колтейн пронзил его взглядом. Плечи колдуна сгорбились, словно он больше не мог нести бремя, которое волок на себе все эти месяцы. У глаз его залегли усталые тени.

— У Колтейна будут к тебе вопросы, — сказал Бальт. — Потом.

Юноша пожал плечами.

— Нихил очнулся. У меня есть ответы.

— Другие вопросы, — сказал с мрачной, невесёлой ухмылкой старый воин.

Колтейн сказал:

— Объясни, что произошло, колдун.

— Бог семаков не умер, — сказал Дукер.

— Я это мнение поддерживаю, — пробормотал Сон. Он сидел на складном походном стуле в углу, расстёгнутые наручи на коленях, ноги вытянуты. Капитан поймал взгляд историка и подмигнул.

— Не совсем, — возразил Сормо. Он помолчал, затем глубоко вздохнул и продолжил: — Бог семаков был уничтожен. Разорван на куски и съеден. Иногда кусочек плоти может быть исполнен такого зла, что оно порабощает пожирателя…

Дукер резко наклонился вперёд и тут же поморщился от резкой боли в наскоро исцелённой ягодице.

— Дух земли…

— Да, дух этой земли. Тайные амбиции, внезапная великая сила. Другие духи… ничего не подозревали.

Бальт скривился от отвращения.

— Мы потеряли семнадцать солдат сегодня, только чтобы убить горстку титтанских вождей и сорвать маску с духа-предателя?

Историк вздрогнул. Он только теперь услышал общее число жертв. Первый провал Колтейна. Если Опонны нам так улыбаются, враги этого не поймут.

— Это знание, — тихо объяснил Сормо, — позволит спасти жизни в будущем. Духи чрезвычайно встревожены — они гадали, почему не могут высмотреть налёты и засады. Теперь знают. Они не догадывались, что нужно искать врага среди своих. Теперь они свершат своё собственное правосудие, в своё время…

— Так что же — налёты будут продолжаться? — Казалось, старый воин сейчас сплюнет. — Твои духи-союзники смогут нас предупреждать — как они это столь успешно делали раньше?

— Усилия предателя будут ослаблены.

— Сормо, — сказал Дукер, — зачем семаку зашили рот?

Колдун криво улыбнулся.

— Этому созданию зашили все отверстия, историк. Иначе пожранное вырвется наружу.

Дукер покачал головой.

— Странная магия.

Сормо кивнул.

— Древняя, — сказал он. — Чародейство костей и кишок. Мы боремся за знание, которым прежде обладали инстинктивно. — Он вздохнул. — Во времена до Путей, когда магию искали внутри.

Ещё год назад Дукер бы весь лучился от любопытства и удивления при таком замечании и тут же начал осыпать колдуна тысячей вопросов. Теперь же слова Сормо, словно эхо, угасли в безмерной пещере усталости. Историк хотел только спать, но знал, что сна ему не видать ещё двенадцать часов — лагерь за стенами шатра уже просыпался к жизни, хотя до рассвета оставалось около часа.

— Если в этом дело, — протянул Сон, — почему же тот семак не взорвался, как надутый пузырь, когда мы его проткнули стрелами?

— Пожранное прячется глубоко. Скажи мне, что защищало живот одержимого семака?

Дукер крякнул.

— Ремни. Из толстой кожи.

— Вот как.

— Что случилось с Нихилом?

— События застали его врасплох, и он воспользовался тем самым знанием, которое мы пытаемся вспомнить. Когда на него обрушился колдовской удар, Нихил ушёл в себя. Чары преследовали, но он ускользал, пока зловредная сила не иссякла. Мы учимся.

Перед глазами Дукера пронеслась картина ужасной смерти второго колдуна.

— Но цена высока.

Сормо ничего не сказал, лишь в глазах его на миг блеснула боль.

— Нужно ускорить продвижение, — объявил Колтейн. — На один глоток меньше воды каждому солдату в день…

Дукер выпрямился.

— Но у нас есть вода.

Все посмотрели на историка. Он криво улыбнулся Сормо.

— Я так понимаю, что отчёт Нихила был довольно… сухим. Духи создали для нас тоннель, который проходил через материковую породу. Капитан может подтвердить, что камень там плачет.

Сон ухмыльнулся.

— Худов дух, а ведь дед прав!

Сормо поражённо смотрел на историка.

— Из-за того, что мы не задали верного вопроса, мы страдали долго — и бессмысленно!

Колтейн будто наполнился новой силой, которая проявилась в том, что он чуть оскалил зубы.

— У тебя, — сказал колдуну Кулак, — есть час, чтобы напоить сто тысяч глоток.

Из камня, который выветренными пластами выходил из земли среди прерии, потекли сладостные слёзы. Выкопали огромные ямы. Над лагерем звенели радостные песни. Среди животных, наоборот, воцарилась блаженная тишина. И за всем чувствовалось что-то удивительно тёплое. Впервые духи земли принесли дар, которого не коснулась смерть. Дукер физически ощущал радость духов, стоя у северной оконечности лагеря, глядя, слушая.

Капрал Лист снова был рядом, лихорадка отступила.

— Воду пускают медленно, но недостаточно — животы взбунтуются, — неосторожные могут даже умереть…

— Да. Некоторые могут.

Дукер поднял голову, вглядываясь в северный край долины. Там выстроились в ряд титтанские конники, которые смотрели на лагерь, как показалось историку, с боязливым изумлением. Он не сомневался, что армия Камиста Релоя тоже страдает, несмотря на то, что она захватила все известные источники воды в одане.

В этот момент историк уловил проблеск белого, который сорвался со склона на краю долины, а затем скрылся из глаз. Дукер хмыкнул.

— Вы что-то заметили, сэр?

— Да так, дикие козы… — пробормотал историк. — Перешли на другую сторону…

Бешеный ветер вырыл глубокие норы в склонах плосковерхих холмов вдоль долины, сначала углубления, затем пещерки, и наконец — целые тоннели, которые, возможно, шли насквозь и выходили с другой стороны гребня. Словно жадные черви, вгрызающиеся в старое дерево, ветра пожирали склоны, выцарапывая одну дыру за другой, истончая стены между ними так, что часть из них обвалилась, тоннели всё расширялись. Однако наносное плато стояло — огромной каменной шапкой на быстро тающем основании.

Кальп никогда не видел ничего подобного. Будто Вихрь его осознанно терзает. Зачем кому-то брать в осаду камень?

Ветер выл в тоннелях, в каждом — на свой особый лихорадочный лад, порождая яростный хор. У основания утёса мелкий, как пыль, песок вертелся под ветром и взлетал ввысь. Кальп обернулся, чтобы взглянуть туда, где его ждали Геборик и Фелисин — две смутные фигуры, сгорбившиеся под беспрестанной яростью песчаной бури.

Вихрь не оставлял путникам никакого убежища уже три дня кряду, с тех самых пор, как настиг их. Ветер хлестал со всех сторон — будто безумная богиня нас специально выбрала. Не такая невероятная возможность, как может показаться на первый взгляд. Маг физически ощущал злонамеренную волю. Мы ведь вторглись в её владения, в конце концов. Богиня Вихря всегда сосредотачивала свою ненависть именно на чужаках. Не повезло Малазанской империи вступить прямо в готовый миф о восстании против чужих…

Чародей добрался до остальных. Ему пришлось наклониться поближе, чтобы перекричать бесконечный рёв.

— Там пещеры! Только ветер ломится прямо им в глотку — подозреваю, он холм насквозь пробил!

Геборик дрожал, с самого утра его одолела лихорадка, рождённая переутомлением. Он быстро слабел. Как и все мы. До заката оставалось недолго — неизменная охра темнела у них над головами, — и по прикидкам мага, за последние двенадцать часов путники прошли немногим более лиги.

У них не было ни воды, ни пищи. Худ следовал за ними по пятам.

Фелисин ухватилась за изорванный плащ Кальпа и притянула его поближе. Губы у неё потрескались, песок скопился в уголках рта.

— Всё равно попробуем! — прохрипела она.

— Не знаю даже. Весь холм может обрушиться…

— В пещеры! Идём в пещеры!

Там умрём или здесь. Пещеры хотя бы станут гробницей для наших трупов. Чародей коротко кивнул.

Геборика им пришлось почти тащить между собой. Ветер сделал утёс впереди похожим на соты, поэтому спутники могли выбирать из множества потенциальных укрытий. Только на выбор не было сил, и они просто ступили в первый же попавшийся проход: широкий, до странности ровный тоннель, который, похоже, шёл строго прямо — по крайней мере, первые несколько шагов.

Ветер бил в спину, словно презирал их жалкие колебания. Спотыкаясь, спутники вошли в колыбель воя, и их окутала тьма.

На полу вихрь вытесал выступающие гребни, так что передвигаться было тяжело. Через пятнадцать шагов они наткнулись на пласт кварцита или какого-то другого подобного минерала, который сопротивлялся выветриванию. Путники обошли скалу и под её защитой обрели убежище от безжалостного напора Вихря — первое за последние семьдесят часов.

Геборик обмяк на руках у спутников. Они уложили старика в доходящий до щиколоток слой песка у основания пласта.

— Я хочу поглядеть, что там впереди, — прокричал Кальп Фелисин, чтобы перекрыть вой ветра.

Она кивнула и опустилась на колени.

Ещё через тридцать шагов маг оказался в просторной пещере. Вокруг высились залежи кварцита, в которых отражалось слабое сияние, идущее с пятнадцатифутового потолка, будто выложенного битым стеклом. Кварцит здесь вздымался вертикальными жилами, сияющими колоннами, которые будто обрамляли естественную галерею — картина была поразительно прекрасной, несмотря даже на визг переполненного песком ветра. Кальп шагнул вперёд. Пронзительный вой ослаб в бесконечной пещере.

Ближе к центру высилась груда камней — слишком аккуратная, чтобы быть последствием естественного обвала. Блестящий материал, такой же, как на потолке, покрывал камни в некоторых местах: быстрый осмотр показал, что блестела у всех грубо прямоугольных камней только одна грань. Кальп присел и провёл ладонью по такой грани, а затем наклонился ещё ниже. Худов дух, это же и правда стекло! Разноцветное, разбитое и спрессованное…

Он поднял глаза. В потолке зияла большая дыра, её края светились странным, холодным светом. Кальп заколебался, но затем всё же открыл свой Путь. И ахнул. Ничего. Ох, Королева грёз, никакой магии — это всё земное.

Низко согнувшись и ступая против ветра, маг вернулся обратно к остальным. Оба спали или потеряли сознание. Кальп осмотрел их, похолодев от безучастной неподвижности их измождённых обезвоживанием лиц.

Наверное, милосерднее их не будить.

Словно почувствовав его присутствие, Фелисин открыла глаза. В них вспыхнуло внезапное понимание.

— Так легко не отделаешься, — проговорила она.

— Этот холм — погребённый город, а мы — прямо под ним.

— И что?

— Ветер пробился в один из залов, по крайней мере, очистил его от песка.

— Нам под гробницу.

— Возможно.

— Ладно, пошли.

— Одна проблема. — Кальп не двинулся с места. — Вход примерно в пятнадцати футах над нашими головами. Там есть кварцитовая колонна, но забраться наверх по ней будет нелегко, особенно в нашем состоянии.

— Так покрути Путём.

— Что?

— Открой туда проход.

Маг уставился на Фелисин.

— Это не так просто.

— Умирать просто.

Он заморгал.

— Давай пока поставим старика на ноги.

Опухшие веки Геборика были плотно сомкнуты, из-под них сочились полные мелкого песка слёзы. В себя он приходил медленно и явно не сразу понял, где очутился. Широкий рот бывшего жреца растянулся в жутковатой ухмылке.

— Они здесь попробовали, так ведь? — спросил он, оглядываясь по сторонам, пока спутники помогали ему идти вперёд. — Попробовали и поплатились за это, о да, память воды, столько загубленных жизней…

Все трое добрались до зала с обвалившимся потолком. Фелисин положила руку на ближайшую к дыре кварцитовую колонну.

— Придётся лезть так, как досии лазают на кокосовые пальмы.

— И как они это делают? — спросил Кальп.

— Нехотя, — проворчал Геборик, склонив голову набок, будто прислушивался к какому-то голосу.

Фелисин покосилась на мага.

— Мне понадобится твой ремень.

С кряхтением Кальп начал снимать кожаный пояс.

— Странное ты выбрала время, чтобы посмотреть на меня без штанов, девочка.

— Нам всем не помешает посмеяться, — парировала она.

Маг передал Фелисин ремень и увидел, как она привязывает концы к лодыжкам. И поморщился от того, как сильно девушка затянула узлы.

— А теперь, пожалуйста, твой плащ.

— А с туникой твоей что не так?

— Никто тут не будет пялиться на мои сиськи — бесплатно, по крайней мере. К тому же ткань у плаща крепче.

— Потом пришло воздаяние, — проговорил Геборик. — Методичная, бесстрастная чистка.

Снимая исхлёстанный песком плащ, Кальп хмуро покосился на бывшего жреца.

— О чём ты, Геборик?

— Первая Империя — город над нами. Они явились и всё исправили. Бессмертные хранители. Такое фиаско! Даже с закрытыми глазами я вижу свои руки — они щупают слепо, о как слепо. Так пусто. — Он вдруг осел на землю, поражённый горем.

— Не обращай внимания, — сказала Фелисин, подходя, словно чтобы обнять зазубренную колонну. — Старый хрыч потерял своего бога и оттого свихнулся.

Кальп промолчал.

Фелисин обхватила руками колонну и перехватила концы туго скрученного плаща с другой стороны. Ремень на ногах обнял «ствол» с этой стороны.

— Ага-а, — протянул Кальп. — Понимаю. Хитрые досии.

Она забросила плащ так высоко, как только дотянулась, резко откинулась назад и подпрыгнула, раздвинув колени, так что ремень врезался в колонну. Маг увидел, как девушка дёрнулась от боли, когда кожа впилась в щиколотки.

— Странно, что у досиев ещё остались ступни, — сказал Кальп.

Задыхаясь, она процедила:

— Кажется, я какую-то мелкую деталь упустила.

В глубине души маг не верил, что она сделает это. До потолка ещё оставались две сажени — полный человеческий рост, — а по ногам у Фелисин уже струилась кровь. Она дрожала, используя быстро тающие резервы физических сил. Но не сдавалась. Крепкая, крепкая душа. Она превосходит нас всех, снова и снова. Эта мысль напомнила ему о Бодэне — изгнанник, должно быть, находится где-то там, среди безжалостной песчаной бури. Тоже крепкий, упрямый, жёсткий человек. Как ты там, Перст?

Фелисин наконец оказалась рядом с зазубренным краем дыры. И остановилась.

Ага, и что теперь?

— Кальп! — Её голос отозвался в пещере жутковатым эхом, которое быстро унёс ветер.

— Что?

— Сколько от тебя до моих ног?

— Где-то три сажени. А что?

— Прислони Геборика к основанию колонны. Заберись ему на плечи…

— Зачем, Худа ради?

— Тебе нужно дотянуться до моих щиколоток, затем вскарабкаешься по мне — я не могу её отпустить — не осталось ничего!

О боги, я не такой крепкий, как ты, девочка…

— Давай! У нас нет выбора, будь ты проклят!

Кальп зашипел и обернулся к Геборику.

— Старик, ты меня понимаешь? Геборик!

Бывший жрец выпрямился, не переставая ухмыляться.

— Помнишь каменную руку? Палец? Прошлое — чуждый мир. Невообразимые силы. Коснуться рукой значит призвать чужие воспоминания, настолько отличные от твоих по мысли и чувству, что за ними следует безумие.

Каменная рука? Да несчастный ублюдок бредит.

— Мне нужно забраться к тебе на плечи, Геборик. Ты должен стоять крепко — когда вскарабкаемся наверх, свяжем колыбельку, чтобы поднять тебя к нам, хорошо?

— Ко мне на плечи. Каменные горы, и каждая высечена, обтёсана жизнью, давно уже ушедшей к Худу. Сколько же страстей, желаний, секретов? Куда всё уходит? Невидимая энергия мыслей жизни есть пища богов, знал ты это? Поэтому они должны — должны — быть переменчивы!

— Маг! — заорала Фелисин. — Давай же!

Кальп зашёл за спину к старику и положил руки ему на плечи.

— Теперь стой смирно…

Но вместо этого Геборик обернулся. Он свёл культи вместе так, что между ними остался промежуток, будто там были ладони.

— Наступай. Я тебя подброшу прямо к ней.

— Геборик… у тебя же нет рук, чтобы моя нога…

Ухмылка старика стала ещё шире.

— Ну, давай, ради меня.

Кальп онемел от потрясения, когда его ступня в мокасине встала в стремя из сплетённых невидимых пальцев. Он снова положил руки на плечи бывшему жрецу.

— Прямо наверх полетишь, — сказал Геборик. — Я ослеп. Направь меня, маг.

— Шаг назад, ещё чуть-чуть. Вот.

— Готов?

— Да.

Но он оказался вовсе не готов к неимоверной силе, с которой невидимые руки подняли его, безо всякого усилия подбросили прямо вверх. Кальп инстинктивно попытался уцепиться за Фелисин, промахнулся — к счастью, потому что пролетел мимо неё, прямо в дыру на потолке. И чуть не упал обратно вниз. В панике маг изогнулся и болезненно грохнулся на край провала. Камень застонал, просел.

Отчаянно цепляясь пальцами за невидимую кладку, маг выбрался на пол.

Снизу прозвучал голос Фелисин.

— Маг! Ты где?

Чувствуя, как на его лице каменеет чуть истерическая ухмылка, Кальп ответил:

— Наверху. Сейчас я тебя вытащу, девочка.

При помощи невидимых рук Геборик быстро вскарабкался по наскоро связанной из ремня и ткани верёвке, которую Кальп сбросил ему через десять минут. Сидя рядом с ним в маленькой, мрачной комнатке, Фелисин молча смотрела на старика, чувствуя, как в душе нарастает страх.

Тело мучило её болью, чувства с молчаливой яростью возвращались к стопам. Мелкая белёсая пыль покрывала кровь на лодыжках и царапины, которые оставили на запястьях острые грани колонны. Фелисин била крупная дрожь. Старик казался полумёртвым. Да что там — мёртвым. Он сгорал, но в его бреднях были не только пустые слова. В них было знание, немыслимое знание. А теперь его призрачные руки стали настоящими.

Фелисин покосилась на Кальпа. Маг хмуро смотрел на обрывки своего плаща, которые держал в руках. Затем вздохнул и перевёл пристальный взгляд на Геборика, который, казалось, вновь погрузился в лихорадочное оцепенение.

Кальп сотворил неяркое мерцание, которое осветило голые каменные стены комнаты. У одной из стен истёртая ногами лестница вела к крепкой на вид двери. У противоположной стены на полу виднелись круглые выбоины такого размера, что в них хорошо поместились бы бочонки. В дальнем конце комнаты с потолка на цепях свисали ржавые крюки. Фелисин всё казалось смазанным; то ли всё вокруг было до странности изношенным, то ли такое впечатление создавал чародейский свет.

Она потрясла головой, обхватила себя руками, чтобы унять дрожь.

— Ловко ты забралась наверх, девочка, — заметил Кальп.

Она хмыкнула.

— Только смысла в этом не было, как выяснилось.

А теперь я, скорее всего, из-за этого умру. Для того чтобы вскарабкаться сюда, мне понадобились не только мышцы и кости. Я чувствую себя… пустой, ничего не осталось, чтобы восстановить утраченное. Она рассмеялась.

— Что?

— Мы выбрали себе гробницей кладовую.

— Я ещё не готов умирать.

— Повезло тебе.

Фелисин смотрела, как маг поднимается на ноги. Затем оглядывается.

— Эта комната была когда-то затоплена. Текущей водой.

— Откуда куда?

Он пожал плечами и шаркающей походкой с трудом подошёл к лестнице.

Выглядит так, будто ему сто лет. Я себя на столько же чувствую. Вместе мы даже догоним по возрасту Геборика. Ну, я хотя бы учусь ценить иронию.

Через несколько минут Кальп наконец добрался до двери. Потрогал её рукой.

— Бронзовая обивка — чувствую удары молотка, которыми её разровняли. — Он постучал по тёмному металлу костяшками пальцев. Послышался тихий, сыплющийся шепоток. — Дерево под ней прогнило.

Щеколда сломалась у него в руках. Маг тихо выругался, а затем упёрся в дверь плечом и толкнул.

Бронза треснула и обвалилась внутрь. В следующий миг вся дверь рухнула, а Кальп вслед за ней упал в облако пыли.

— Преграды всегда не так крепки, как мы думаем, — сказал Геборик, когда улеглось эхо. Он стоял, вытянув перед собой культи. — Теперь я это понимаю. Для слепого всё это тело — призрак. Он его чувствует, но не видит. Так я поднимаю невидимые руки, переставляю невидимые ноги, набираю полную грудь невидимого воздуха. Так же я вытягиваю пальцы, затем сжимаю кулаки. Я настоящий всюду — и всегда был таким, вопреки обману, которому поддались мои собственные глаза.

Фелисин отвела взгляд от бывшего жреца.

— Может, если я оглохну, ты исчезнешь.

Геборик расхохотался.

На площадке наверху Кальп уныло застонал, дышал он хрипло и с трудом. Она заставила себя встать, покачнулась, когда боль сжала железные тиски на лодыжках. Скрежеща зубами, Фелисин заковыляла к лестнице.

Преодолев одиннадцать ступеней, она чуть не падала с ног от усталости. Фелисин опустилась на колени рядом с магом и долго ждала, пока выровняется дыхание.

— Ты в порядке?

Кальп поднял голову.

— По-моему, нос себе сломал.

— Судя по тому, как ты теперь гундосишь, это правда. Зато, как я понимаю, будешь жить.

— Долго и счастливо. — Он поднялся на четвереньки, с его лица потёками свисали сгустки крови. — Видишь, что впереди? Я ещё не успел посмотреть.

— Темно. Воняет.

— Чем?

Она пожала плечами.

— Не знаю. Побелкой? В смысле, известью.

— Да? А не аристократичной пудрой? Удивлён.

Шаги на лестнице предупредили их о приближении Геборика.

Магическое сияние медленно поднялось наверх, и из теней постепенно вырисовалось помещение. Фелисин окаменела.

— Что-то ты тяжело задышала, девочка, — проговорил Кальп, который по-прежнему не хотел поднимать голову. — Скажи, что ты видишь?

Голос Геборика донёсся с середины лестницы:

— Последствия провального ритуала она видит. Замороженные воспоминания о древней трагедии.

— Статуи, — проговорила Фелисин. — Разбросаны по полу — большой зал. Очень большой — свет не достаёт до дальнего конца…

— Постой. Статуи, говоришь? Какие?

— Люди. Вырезаны так, будто лежат — я сперва подумала, что они настоящие…

— А почему ты теперь так не думаешь?

— Ну… — Фелисин подползла вперёд. До ближайшей статуи было около дюжины шагов, обнажённая пожилая женщина, лежит на боку, словно уснула. Камень, из которого её вытесали, был тускло-белым, раскрашенным пятнами плесени. Художник передал каждую морщинку на её иссохшем теле, не упустил ни единой детали. Фелисин посмотрела на умиротворённое, старое лицо. Леди Гейсен — эта женщина могла бы быть её сестрой. Фелисин протянула руку.

— Только ничего не трогай, — буркнул Кальп. — У меня перед глазами по-прежнему пляшут звёздочки, но волосы на загривке встали дыбом, значит, в этом зале действует магия.

Фелисин отдёрнула руку и села.

— Это просто статуи…

— На пьедесталах?

— М-м, нет, просто на полу.

Свет вдруг стал ярче, заполнил весь зал. Фелисин обернулась и увидела, что Кальп поднялся на ноги и прислонился к косяку разбитой двери. Маг близоруко щурился, оглядывая сцену.

— Скульптуры, девочка? — проворчал он. — Худа с два. Тут прокатился Путь.

— Некоторые врата никогда не следует отпирать, — заметил Геборик, беззаботно проходя мимо мага. Он уверенно подошёл к Фелисин, остановился и улыбнулся, склонив голову набок. — Её дочь избрала Тропу Одиночников, тяжкое странствие. Она была в этом не одинока, эта кривая дорожка считалась хорошей альтернативой Восхождению. Говорили, что она… ближе к земле. И более древняя, а старину высоко ценили в последние дни Первой Империи. — Бывший жрец замолчал, внезапно его лицо скривилось от горя. — Можно понять Старейшин тех дней, они стремились облегчить дорогу своим детям. Хотели сотворить новый извод старой, опасной Тропы — ибо она истёрлась, раскрошилась, стала злокачественной. Слишком много юных чад Империи сбились с пути — и плевать на войны на западе…

Кальп положил руку на плечо Геборику. Лёгкое прикосновение словно перекрыло кран. Бывший жрец поднёс к лицу призрачную руку и вздохнул.

— Слишком легко сбиться с пути…

— Нам нужна вода, — сказал маг. — Есть в её памяти такое знание?

— Это был город ручьёв, фонтанов, бань и каналов.

— Теперь в них, наверное, только песок, — проговорила Фелисин.

— А может, и нет, — заметил Кальп, поглядывая по сторонам покрасневшими глазами. Нос он сломал сильно, опухоль разорвала пересохшую кожу по обеим сторонам от переносицы. — Этот зал только недавно осушился — чувствуешь, как до сих пор дрожит воздух?

Фелисин посмотрела на женщину у своих ног.

— Значит, когда-то она была настоящей. Живой.

— Да, все они были плотью.

— Алхимические эликсиры замедляли старение, — проговорил Геборик. — Шесть, семь столетий для каждого горожанина. Ритуал лишил их жизни, но эликсиры были сильны…

— А затем город залила вода, — добавил Кальп. — Богатая минералами.

— И обратила в камень не только кости, но и плоть. — Геборик поёжился. — Потоп был рождён другими событиями — бессмертные хранители уже пришли и ушли.

— Какие бессмертные хранители, старик?

— Может, и остался ещё родник, — пробормотал бывший жрец. — Неподалёку.

— Веди же, слепец, — сказала Фелисин.

— У меня ещё есть вопросы, — заявил Кальп.

Геборик улыбнулся.

— Позже. Наш путь к воде сам по себе многое объяснит.

Минерализованные обитатели зала все до одного были пожилыми, количество их исчислялось сотнями. Постигшая их смерть, похоже, была мирной, и это слегка тревожило Фелисин. Не всякий конец — пытка. Худу плевать на средства. Так, во всяком случае, говорят жрецы. Но самый обильный урожай ему приносят войны, болезни и голод. Бессчётные столетия избавления наверняка оставили след на Верховном короле Смерти. Буйные толпы осаждают его Врата, и в этом есть свой вкус. А тихий геноцид звучит совсем по-другому.

Она чувствовала, что Худ сейчас с ней, в эти часы — и с самого возвращения в этот мир. Фелисин уже начала думать о нём как о возлюбленном, хватка которого на её сердце была вечной и до странности успокаивающей.

А теперь я боюсь только Геборика и Кальпа. Говорят, боги боятся смертных больше, чем друг друга. Не в этом ли источник моего страха? Может, я уловила отзвук Худа в себе? Богу смерти наверняка снятся кровавые реки. Может, я принадлежала ему всё это время.

Тогда — я благословенна.

Геборик вдруг обернулся, словно хотел посмотреть на неё обожжёнными солнцем, опухшими, плотно закрытыми глазами.

Теперь ты можешь читать мои мысли, старик?

Широкий рот Геборика дрогнул в кривой ухмылке. Затем он отвернулся и пошёл дальше.

На другом конце зала их ждала арка, под которой начинался тоннель с низким сводом. Древние потоки воды отполировали и разгладили камень по обе стороны. Кальп поддерживал колдовской, лишённый источника свет, чтобы спотыкающимся путникам было видно, куда идти.

Ковыляем, точно ожившие трупы, проклятые на странствие без конца. Фелисин улыбнулась. Избранники Худа.

Тоннель оказался бывшей улицей, узкой и кривой, мостовая на ней просела и вздыбилась. Под мутным сводом из спрессованного стекла — невысокие жилые дома. Вдоль всех стен шли узкие полосы подобного материала, будто отмечали уровни воды или слои песка, который прежде заполнял здесь всё пространство.

На улице тоже лежали тела, но в их судорожных, искривлённых позах уже не было ни капли умиротворения. Геборик остановился, склонил голову набок.

— А вот и совершенно другие воспоминания.

Кальп присел рядом с одной из фигур.

— Одиночник, умер в момент превращения. Во что-то… рептильное.

— Одиночники и д’иверсы, — проговорил бывший жрец. — Ритуал высвободил силу, и она потекла во все стороны. Словно мор, оборотничество заразило тысячи людей — не желавших того, без всякого посвящения… Многие обезумели. Смерть шагала по городу, по каждой улице, была в каждом доме. Оборотни разрывали на куски своих родных. — Он встряхнулся. — Всё заняло лишь несколько часов, — прошептал старик.

Кальп не сводил глаз с другой фигуры, едва заметной под грудой окаменевших трупов.

— Да тут не только д’иверсы и одиночники.

Геборик вздохнул.

— Да.

Фелисин подошла к телу, которое привлекло такое живое внимание мага. Она увидела крепкие конечности орехово-коричневого цвета — руку и ногу. Только они и остались прикреплёнными к торсу. Тело расчленили. Сухая кожа прикрывала толстые кости. Я уже видела такие. На «Силанде». Это т’лан имасс.

— Вот и твои бессмертные хранители, — пробормотал Кальп.

— Верно.

— Они понесли потери.

— О да, — согласился Геборик. — Ужасные потери. Существует связь между т’лан имассами и д’иверсами с одиночниками, таинственное родство, о котором и не подозревали жители этого города, — хоть они и присвоили себе гордый титул Первой Империи. Т’лан имассов бы разозлило — если бы эти создания могли чувствовать злость — то, что люди так нагло присвоили честь и звание, которые по праву принадлежали имассам. Но сюда их привели ритуал и необходимость навести порядок.

Опухшее, избитое лицо Кальпа помрачнело.

— Мы уже сталкивались с одиночниками… и с имассами. Что начинается здесь сызнова, Геборик?

— Не знаю, маг. Возвращение к древним вратам? Новый прорыв древней силы?

— Дракон-одиночник, за которым мы плыли… он был нежитью.

— Это был т’лан имасс, — сообщил бывший жрец. — Заклинатель костей. Быть может, это хранитель древних врат, которого вновь призывает надвигающаяся беда. Пойдём дальше? Я чую запах воды — ручей ещё не пересох.

Пруд раскинулся посреди сада. Бледная растительность пробилась между камнями, которыми была выложена тропинка: бело-розовые листья, словно обрывки плоти, бесцветные плоды на лозах, которыми были увиты каменные колонны и окаменевшие стволы деревьев. Этот сад расцвёл во мраке.

В пруду мелькали белёсые безглазые рыбы, искали убежище от чародейского света.

Фелисин упала на колени, опустила дрожащую руку в прохладную воду. Это ощущение наполнило её восторгом.

— Остатки алхимических эликсиров, — проговорил у неё за спиной Геборик.

Фелисин обернулась.

— О чём ты?

— Испив этот нектар, мы можем получить некоторые… преимущества.

— Плоды съедобные? — поинтересовался Кальп, срывая один из белёсых шаров.

— Были съедобными, когда ещё оставались ярко-красными, девять тысяч лет назад.

Позади в воздухе неподвижно висел густой пепел — насколько видел Калам, расстояние на Имперском Пути определить было сложно. След их казался прямым, как древко копья. Убийца нахмурился ещё больше.

— Мы всё-таки заблудились, — объявила Минала, откидываясь на заднюю луку седла.

— Всё лучше, чем умерли, — пробормотал Кенеб, оказав убийце, по крайней мере, такую поддержку.

Калам чувствовал на себе суровый взгляд серых глаз Миналы.

— Выводи нас с этого Худом проклятого Пути, капрал! Мы хотим есть и пить, мы не знаем, где мы. Выводи нас!

Я себе представлял Арэн, выбрал место — незаметную нишу у последнего поворота Беспомощного проулка… в самом сердце Отстойника, квартала бедных эмигрантов из Малазана, рядом с рекой. До последнего булыжника под ногами представлял. Так почему же мы туда не попали? Что нас держит?

— Не сейчас, — сказал Калам. — До Арэна — долгая дорога, даже на Пути.

Логично ведь звучит? Так почему мне тревожно?

— Что-то не так, — настаивала Минала. — Я по твоему лицу вижу. Мы должны были уже прибыть на место.

Вкус и запах пепла стали уже его частью, и Калам знал, что другие чувствуют то же. Безжизненный прах, казалось, просочился во все его мысли. Калам подозревал, кому принадлежал когда-то этот пепел — груда костей, на которую они наткнулись у входа, была далеко не единственной, — но инстинктивно пытался не признаваться в этих подозрениях даже самому себе. Сама мысль об этом была слишком жуткой, слишком ошеломительной.

Кенеб хмыкнул, затем вздохнул.

— Что ж, капрал, поедем дальше?

Калам покосился на капитана. Лихорадка от ранения в голову спала, но едва заметная неуверенность в движениях и выражениях говорила, что излечение ещё не закончено. Убийца понимал, что в бою на него рассчитывать не приходится. И поскольку Апт, похоже, пропала, спину ему прикрыть некому. Минала явно не готова доверять Каламу, так что и на неё нельзя полагаться: она сделает всё, чтобы защитить сестру и племянников, но не более того.

Легче было бы, если б я ехал один. Калам пустил жеребца вперёд. Вскоре остальные последовали за ним.

На Имперском Пути не было ни дня, ни ночи, лишь вечные сумерки, тусклый свет лился словно из ниоткуда — здесь не было теней. Время путники измеряли по циклу потребностей своих тел. Желание есть, желание пить, желание спать. Но когда ноющий голод и жажда стали вечными и неудовлетворёнными спутниками, когда изнеможение делало каждый шаг подвигом, само понятие времени утратило смысл — стало казаться фантазией, основанной на слепой вере, а не фактом.

«Время делает из нас верующих. Безвременье — неверующих». Ещё один афоризм из «Речей шута», ещё одно хитроумное речение мудрецов моей родины. Чаще всего его используют, чтобы отмахнуться от прецедента, насмешливо поглумиться над уроками истории. Главное наставление мудрецов — не верить ничему. И та же заповедь оставалась главным уроком для тех, кому суждено было стать убийцами.

«Убийство разрушает лживое постоянство. Хотя занесённый кинжал — сам по себе данность, свобода выбрать «кого», выбрать «когда» — ещё больший обман данности. Убийца, ученики — это вырвавшийся на волю хаос. Но помните, что занесённый кинжал может погасить пожар так же легко, как и разжечь его…»

И здесь, вырезанная в мыслях, точно остриём кинжала, растянулась прямая линия, которая приведёт его к Ласиин. Все необходимые основания аккуратно укладывались в этот разрез. И хотя путь клинка проходит через Арэн, кажется, что-то неведомое отталкивает меня от него, удерживает на этой пепельной равнине.

— Я вижу впереди тучи, — сказала Минала, которая ехала рядом с Каламом.

Равнину там рассекали крест-накрест гряды низко висящей пыли. Убийца прищурился.

— Чётко, как отпечаток ноги в глине, — пробормотал он.

— Что?

— Оглянись — за нами остаётся такой же след. Мы не одни на Имперском Пути.

— А нам никакие спутники не нужны, — сказала она.

— Точно.

Когда они добрались до первой пепельной колеи, Калам встревожился ещё больше. Он тут не один. Зверь. Никто из слуг Империи не оставил бы такие…

— Смотри, — сказала Минала, указывая в сторону.

В тридцати шагах впереди виднелось нечто похожее на воронку или тёмное пятно на земле. Висящий пепел обрамлял яму неподвижной полупрозрачной завесой.

— Только мне кажется, — протянул за спиной Кенеб, — или появился-таки новый запах в этом Худом проклятом воздухе?

— Будто духи́ на древесной смоле, — подтвердила Минала.

Волосы на загривке Калама встали дыбом, он вытянул арбалет из крепления у седла и положил стрелу на ложе. Почувствовал, как Минала буравит его глазами, и не удивился, когда она заговорила.

— Этот странный запах тебе знаком, да? И не по содержимому вывернутого сундука какого-нибудь торговца. Чего нам ждать, капрал?

— Чего угодно, — ответил он и пустил коня шагом.

Яма была по меньшей мере в сотню шагов в поперечнике, по краям кое-где возвышались груды отвала. Из этих насыпей выглядывали обожжённые кости.

Жеребец Калама остановился в нескольких ярдах от края. Не выпуская из рук арбалет, убийца перебросил ногу через луку седла, затем спрыгнул вниз и приземлился в облаке серой пыли.

— Лучше оставайтесь здесь, — сказал он остальным. — Никто не знает, насколько крепки склоны.

— Так зачем вообще подходить? — поинтересовалась Минала.

Не отвечая, Калам двинулся вперёд. Он оказался в двух шагах от края, отсюда уже можно было разглядеть, что лежало на дне ямы, хотя поначалу его внимание привлекла другая сторона карьера. Теперь я точно знаю, по чему мы ходим, хоть и старался об этом не задумываться. Худов дух! Пепел уходил вниз спрессованными слоями, по которым было видно, как изменялась температура и ярость пламени, испепелившего эту землю — и всё на ней. Слои разнились и толщиной. Один из самых толстых был около сажени в глубину и, казалось, состоял только из спрессованных, раздробленных костей. Под ним располагался красноватый слой потоньше — красноватый, словно кирпичная пыль. В других слоях были только обожжённые кости, пересыпанные чёрными вкраплениями с белым ободком. Все они были человеческого размера — наверное, чуть длиннее руки. Стена напротив уходила вниз, по меньшей мере, на шесть саженей. Мы идём по древнему могильнику, по останкам… миллионов.

Взгляд Калама медленно спустился ко дну ямы. Там виднелись проржавевшие, искорёженные механизмы, одинаковые, хоть и разбросанные в разные стороны. Каждый из них был размером с фургон торговца, сходство дополняли мощные колёса с железными спицами.

Калам долго смотрел на них, затем развернулся и пошёл обратно к остальным, разряжая на ходу арбалет.

— Ну?

Убийца пожал плечами, забираясь обратно в седло.

— На дне — старые развалины. Странные — я похожее видел всего один раз, в Даруджистане, в храме, где стоит Круг Сезонов Икария, который, говорят, измеряет течение времени.

Кенеб хмыкнул. Калам покосился на него.

— Что, капитан?

— Слух, ничего больше. Месячной давности.

— Какой слух?

— Да, говорят, Икария видели. — Солдат вдруг нахмурился. — Что ты знаешь о Колоде Драконов, капрал?

— Знаю достаточно, чтобы держаться от неё подальше.

Кенеб кивнул.

— Примерно тогда же к нам заехал провидец — ребята из моего взвода запросили себе гадание, в итоге получили деньги назад, поскольку провидец не мог раскрыть поле дальше первой карты — и ничуть тому не удивился, как я припоминаю. Сказал, что так уже несколько недель, и не только у него, и у всех остальных гадателей тоже.

Увы, мне так не повезло, когда в последний раз я заглянул в Колоду.

— И какая была карта?

— Что-то из Независимых. Какие они там?

— Держава, Престол, Скипетр, Обелиск…

— Обелиск! Вот именно. Провидец утверждал, что это дело рук Икария, будто их с треллем видели в Пан’потсуне.

— Это вообще важно? — раздражённо спросила Минала.

Обелиск… прошлое, настоящее, будущее. Время, а у времени нет союзников…

— Скорее всего, нет, — ответил убийца.

Они поскакали дальше, объехав на безопасном расстоянии яму. Их маршрут пересекли ещё несколько пылевых дорожек, и только на одной следы казались человеческими. Точно сказать было сложно, но выглядело так, будто все следы вели в направлении, прямо противоположном тому, которое избрал Калам. Если мы и вправду едем на юг, значит д’иверсы и одиночники все рванули на север. Это бы утешило, да только, если прошли ещё не все оборотни, мы наткнёмся прямо на них.

Примерно через тысячу шагов они выбрались на засыпанную пеплом дорогу. Как и машины в яме, она была шириной в шесть саженей. Пепел клубился в воздухе над мостовой, так что её трудно было разглядеть, но крутые насыпи по краям не осели. Калам спешился, привязал длинную, тонкую верёвку к луке седла, а затем, держась за другой конец, начал спускаться. К своему удивлению, он не проваливался в пепел насыпи. Подошвы заскрипели. Насыпь каким-то образом стала твёрдой. И достаточно пологой, чтобы прошли кони.

Убийца посмотрел на остальных.

— Эта дорога может нас повести в том направлении, в котором мы двигались — более или менее. Предлагаю ехать по ней — так быстрей будет.

— Куда быстрее доберёмся в никуда, — фыркнула Минала.

Калам ухмыльнулся.

Когда все свели вниз своих лошадей, капитан заговорил:

— Может, ненадолго разобьём тут лагерь? Нас не видно, и воздух чуть-чуть почище.

— И прохладней, — добавила Сэльва, обнявшая своих слишком уж тихих детей.

— Ладно, — согласился убийца.

Бурдюки с водой для коней стали зловеще лёгкими — животные, конечно, протянут несколько дней на одном корме, но будут сильно страдать. Времени у нас мало. Пока он рассёдлывал, кормил и поил лошадей, Минала и Кенеб развернули одеяла и вынули припасы, из которых будет состоять их собственная скудная трапеза. Все приготовления проходили в тишине.

— Не могу сказать, что это место меня сильно бодрит, — заметил за едой Кенеб.

Калам хмыкнул, его обрадовало возвращение чувства юмора капитана.

— Подмести тут не мешало бы, — согласился он.

— Ага. А я-то, заметь, навидался пожаров на своём веку.

Минала ещё раз отпила воды и отложила бурдюк.

— С меня хватит, — заявила она, вставая. — Можете теперь спокойно болтать о погоде.

Оба проводили её взглядами, когда Минала ушла к своему одеялу. Сэльва упаковала оставшиеся припасы и увела детей.

— Я дежурю, — напомнил капитану Калам.

— Я не устал…

Убийца хохотнул.

— Ну ладно, устал. Все мы устали. Понимаешь, от пыли мы так храпим, что всю живность вокруг распугаем. Выходит, я просто лежу себе и пялюсь туда, где должно быть небо, а висит что-то вроде савана. Горло горит, лёгкие болят так, словно туда серной кислоты плеснули, глаза сухие, как забытый талисман. Мы толком не выспимся, пока не уберём отсюда свои бренные тела…

— Для этого нужно сначала отсюда выбраться.

Кенеб кивнул. Он покосился туда, откуда уже послышался храп, и заговорил тише.

— Есть идеи, когда это случится, капрал?

— Нет.

Капитан долго молчал, затем вздохнул.

— Так вышло, что ты скрестил клинки с Миналой. Это неудачный поворот для нашей маленькой семьи, верно?

Калам промолчал. Через некоторое время Кенеб продолжил:

— Полковник Трас хотел тихую, покорную жену — птичку, чтобы сидела на жёрдочке и по команде чирикала…

— Наблюдательностью он не отличался, да?

— Отличался упрямством. Всякую лошадку можно сломать, такая у него была философия. Этим-то он и решил заняться.

— А полковник был человек ловкий?

— Даже не слишком умный.

— А Минала — ловкая и умная. Худов дух, чем она думала?

Кенеб прищурился и посмотрел в глаза Каламу, будто тот что-то правильно понял. Затем пожал плечами.

— Она любит свою сестру.

Калам отвёл глаза с грустной усмешкой.

— Жизнь в офицерском корпусе — просто загляденье.

— Трас недолго собирался пробыть в нашем глухом гарнизоне. Посылал вестовых, плёл широкую сеть. Ему небось неделя оставалась до нового назначения, в самом центре.

— В Арэне.

— Да.

— Ты бы тогда получил пост командира гарнизона.

— И ещё десять империалов в месяц. Хватило бы на хороших учителей для Кесена и Ванеба вместо этого старого пьянчуги с дрожащими руками, который числился у нас в гарнизонных наставниках.

— Минала сломленной не выглядит, — заметил Калам.

— Она своё получила. Силовое исцеление полковнику очень пригодилось. Одно дело — избить кого-то до бесчувствия, а потом ждать месяц или больше, чтобы повторить упражнение. Совсем другое, когда взводный целитель тебе проигрался в кости, так что можешь кости ломать перед завтраком, а на следующее утро она уж готова для новой порции.

— А ты только бодро честь отдаёшь…

Кенеб вздрогнул и отвёл глаза.

— Нельзя возразить против того, о чём не знаешь, капрал. Если бы я хоть заподозрил… — Он покачал головой. — Закрытые двери. Это Сэльва узнала. От прачки, которая дом полковника обслуживала. Кровь на простынях и всё такое. Когда она мне сказала, я сразу пошёл к нему в гарнизон. — Капитан скривился. — Восстание мне помешало — попал в засаду на полпути, а потом уж единственной моей заботой было, чтобы мы все остались в живых.

— Как же умер добрый полковник?

— А вот и ты нашёл закрытую дверь, капрал.

Калам улыбнулся.

— И хорошо. Такие вещи я и через закрытые двери отлично вижу.

— Значит, говорить больше ничего и не надо.

— Глядя на Миналу, сложно в это поверить, — проговорил убийца.

— Разная бывает сила, я так думаю. И защита. Она была близка с Сэльвой, с детьми. Теперь обернулась вокруг них, словно броня — такая же холодная и твёрдая. У неё беда с тобой, Калам. Ты-то обернулся точно так же — вокруг неё и вокруг всех нас.

А она себя чувствует ненужной? Похоже, так это выглядит для Кенеба.

— У неё беда со мной в том, капитан, что она мне не доверяет.

— Да почему же, Худом клянусь?

Потому что я держу за спиной кинжалы. И она это знает.

Калам пожал плечами.

— Судя по тому, что ты мне рассказал, капитан, не думаю, чтобы она вообще легко доверилась хоть кому-то.

Кенеб подумал, затем вздохнул и поднялся.

— Ну, хватит об этом. Мне ещё на саван пялиться и храпы считать.

Калам смотрел, как капитан отошёл и устроился рядом с Сэльвой. Убийца глубоко, медленно вздохнул. Думаю, смерть твоя была быстрой, полковник Трас. Покапризничай, милый Худ, выплюнь ублюдка обратно. Я его снова убью для тебя, и — отвернись, Королева! — я уж торопиться не стану.

Скрипач сполз на животе вниз по каменистой осыпи и неосторожно оцарапал костяшки пальцев, которыми сжимал заряженный арбалет. Этот ублюдок Слуга небось уже переваривается в дюжине желудков. Или голову его насадили на пику, только уши оставили, на поясе у кого-то болтаются.

Всех умений Икария и Маппо едва хватало на то, чтобы сохранить всем жизнь. Несмотря на свою ярость, Вихрь уже не был безлюдной бурей, катившейся по мёртвой земле. След Слуги вёл отряд в сердце кровавого хаоса.

Ещё одна сулица вылетела из-за вертевшейся охряной завесы и с треском покатилась по земле в десяти шагах от того места, где залёг сапёр. Гнев твоей богини слепит тебя так же, как и нас, идиот!

Они оказались в холмах, кишевших пустынными воинами Ша’ик. Было что-то роковое в этом случайном схождении обстоятельств. Вот уж воистину Схождение. Последователи ищут женщину, за которой поклялись следовать. Не повезло только, что здесь же пролегает и другой Путь.

Вдали за гортанным воем ветра послышались крики. Ого, в холмах этих полно зверей. И злобных притом. За последний час Икарий трижды вёл их в обход одиночника или д’иверса. В этом чувствовалось какое-то взаимное согласие — оборотни тоже не хотели связываться с яггом. А вот с фанатиками Ша’ик… ну, сами напросились. Нам же лучше.

Но всё равно, по прикидкам Скрипача, шансов на то, что Слуга жив, оставалось крайне мало. Он волновался за Апсалар и с некоторым удивлением понял, что надеется: доставшихся от бога умений ей достанет.

Впереди и внизу показались двое пустынных воинов в кожаной броне — оба с панической поспешностью улепётывали вниз по склону.

Скрипач прошипел ругательство. Он прикрывал фланг отряда с этой стороны — если они проскользнули мимо него…

Сапёр поднял арбалет.

Чёрные плащи опустились на обоих воинов. Те закричали. Плащи кишели движением, ползали. Пауки — такие крупные, что каждого можно было разглядеть даже отсюда. У Скрипача мурашки побежали по коже. Мётлы надо было брать с собой, ребята.

Сапёр выбрался из расселины, в которую залёг, свернул направо и двинулся вдоль склона. И если я быстро не вернусь под крыло Икария, горько пожалею, что сам не взял метлу.

Крики воинов оборвались, то ли Скрипач уже достаточно далеко отошёл, то ли прекратились их мучения — он надеялся на последнее. Прямо впереди высилась гряда, по которой до сих пор шёл след Апсалар и её отца.

Пока Скрипач карабкался наверх, ветер несколько раз чуть не сбил его с ног. Взобравшись, он сразу увидел остальных — не более чем в десяти шагах впереди. Все трое склонились над неподвижной фигурой.

Скрипач похолодел. Ох, Худ, только бы это был кто-то чужой…

Незнакомец. Молодой человек, кожа слишком бледная, чтобы заподозрить в нём одного из воинов Ша’ик. Горло перерезано так, что в глубине раны виднеется плоская внутренняя сторона позвоночника. Крови нет.

Когда Скрипач неторопливо присел на корточки рядом, Маппо поднял глаза на сапёра.

— Одиночник, как нам кажется, — сообщил он.

— Это работа Апсалар, — сказал Скрипач. — Видишь, как голову потянули вперёд и вниз, так что подбородок стал упором для клинка — я такое уже видел раньше…

— Значит, она жива, — проговорил Крокус.

— Как я и говорил, — проворчал Икарий. — И её отец тоже.

Вот и хорошо. Скрипач выпрямился.

— Крови нет, — заметил он. — Есть мысли, как давно его убили?

— Не больше часа назад, — сказал Маппо. — Что до крови… — Он пожал плечами. — Вихрь — богиня кровожадная.

Сапёр кивнул.

— Я, наверное, теперь буду держаться поближе, если вы не против — не думаю, что нам стоит опасаться воинов Ша’ик — считайте, это я нутром чую.

Маппо кивнул.

— Сейчас мы сами идём по Тропе Ладоней.

И зачем же, хотел бы я знать?

Отряд двинулся дальше. Скрипач размышлял о тех воинах пустыни, которых полдюжины раз видел за последние двенадцать часов. Отчаянные люди, не поспоришь. Рараку была сердцем Апокалипсиса, но восстание обезглавлено, уже некоторое время лишено лидера. Что происходит за кольцом холмов Священной пустыни?

Анархия, я бы сказал. Бойня и безумие. Ледяные сердца и милосердие холодной стали. Даже если поддерживается иллюзия присутствия Ша’ик — её офицеры отдают приказы, — она не повела свою армию в бой, чтобы сделать её естественным магнитом для бунтовщиков. Некрасиво получается — восстание провозгласила, а сама не пришла, чтобы его возглавить…

У Апсалар будет много забот, если она примет эту роль. Умения убийцы помогут ей сохранить жизнь, но никак не придадут того неосязаемого магнетизма, который нужен, чтобы вести армию. Командовать армией довольно просто — на это работают сами её традиционные структуры, как доказали практически некомпетентные Кулаки Малазанской империи, а вот вести её — совсем другое дело.

Скрипач знал всего нескольких людей, обладавших таким магнетизмом. Дассем Ультор, князь К’азз Д’Авор из Багровой гвардии, Каладан Бруд и Дуджек Однорукий. Рваная Снасть, если бы захотела. Наверное, сама Ша’ик. И Скворец.

Какой бы привлекательной ни была Апсалар, сапёр не видел в ней такой силы личности. Умение — несомненно. Спокойная уверенность — да. Но девочка явно предпочитает наблюдать, а не вмешиваться — по крайней мере, до тех пор, пока не настанет пора обнажить шип. Убийцы не учатся искусству убеждения — зачем им? Ей понадобятся под рукой верные люди…

Скрипач сам на себя разозлился. Он уже принял за данность, что девочка согласится с ролью, связанной центральной нитью в сотканном богиней полотне. А вот и мы, пробиваемся через Вихрь… только чтобы явиться в последний миг и увидеть предсказанное перерождение.

Щурясь от летящего в глаза песка, сапёр покосился на Крокуса. Юноша шагал в полудюжине шагов впереди, на шаг позади Икария. Даже в позе — молодой вор низко склонился против шквального ветра — сквозило что-то хрупкое, тревожное. Она ему ничего не сказала перед уходом — отмахнулась от него и его беспокойства так же легко, как и от всех остальных. Прыщ предложил ей отца, чтобы подсластить договор. Но для начала отправил его сюда. Выходит, старик добровольно играет эту роль, стал соучастником. Будь я на месте этой девочки, у меня бы возникло несколько тяжёлых вопросов к папаше…

Со всех сторон завывал Вихрь, и в его рёве сапёру слышался хохот.

Синюшное пятно имело форму двери, а высотой было примерно в два человеческих роста. Жемчуг расхаживал перед ним туда-сюда и что-то бормотал себе под нос, а Лостара Йил наблюдала за ним с усталым равнодушием.

Наконец Коготь обернулся, словно вспомнил о её присутствии.

— Осложнения, дорогая моя. Я… разрываюсь.

Воительница Красных Клинков посмотрела на портал.

— Убийца покинул Путь? Эти врата не похожи на предыдущие…

Коготь вытер со лба пепел, так что по коже прошла грязная полоса.

— Ах нет! Это всего лишь… небольшое изменение маршрута. Я ведь последний живой агент, в конце концов. Императрица терпеть не может бездельников… — Он криво усмехнулся, затем пожал плечами. — Увы, беспокоит меня не только это. За нами следят.

От этих слов она похолодела.

— Нужно быстро вернуться. Устроить засаду…

Жемчуг ухмыльнулся и взмахнул рукой.

— Милости прошу — подбери нам подходящее для засады место.

Лостара огляделась по сторонам. Плоская равнина до самого горизонта во всех направлениях.

— А как насчёт холмиков, которые мы недавно проезжали?

— Забудь о них, — буркнул Коготь. — Охотник выжидает на безопасном расстоянии и не приближается.

— Тогда — яма…

— Машины для измерения бесполезны. Не думаю, дорогая моя. Боюсь, пока что нам лучше не обращать внимания на того, кто идёт за нами…

— А если это Калам?

— Это не он. Благодаря тебе, мы его не упускаем из виду. Мысли нашего убийцы блуждают, и как следствие — блуждает по Пути он сам. Постыдный недостаток дисциплины для такого значительного человека. Вынужден признать, я в нём разочарован. — Жемчуг обернулся к порталу. — В любом случае, мы уже довольно сильно отклонились от маршрута. Нужна некоторая помощь — это недолго, позволь тебя заверить. Императрица согласна с тем, что путешествие Калама предполагает… некоторый личный риск для неё, а значит, становится делом первостепенной важности. Тем не менее…

Коготь снял свой короткий плащ и аккуратно сложил его, прежде чем опустить на землю. На груди у Жемчуга красовалась перевязь с метательными звёздочками. Из-под левой руки торчали рукояти двух кинжалов. Коготь привычно проверил оружие.

— Мне ждать здесь?

— Как пожелаешь. Не могу гарантировать тебе безопасность, если пойдёшь со мной. Мне предстоит схватка.

— Враг?

— Последователи Вихря.

Лостара Йил обнажила свой тальвар.

Жемчуг ухмыльнулся, словно ожидал именно такой реакции.

— Когда выйдем — там будет ночь. Густой туман. Наши враги — семаки и титтанцы, союзники…

— Союзники? Схватка уже идёт?

— О да! Виканцы и морпехи Седьмой армии.

Лостара оскалила зубы.

— Колтейн.

Ухмылка Жемчуга стала шире, он натянул пару тонких кожаных перчаток.

— Весьма желательно, — добавил он, — чтобы нас никто не увидел.

— Почему?

— Если помощь пришла один раз, они будут ждать её всегда. Риск притупит остроту Колтейна, а клянусь Скрытыми, виканцам в грядущие недели эта острота понадобится.

— Я готова.

— Ещё кое-что, — протянул Коготь. — Там демон-семак. Держись от него подальше, ибо нам практически ничего не известно о его силах, а известное предполагает, что у него ужасный… характер.

— Буду держаться за тобой, — сказала Лостара.

— Гм-м, тогда, как выйдем, поворачивай налево. Я пойду направо. Непристойно явиться — и тут же попасть под копыта.

Портал вспыхнул. Жемчуг молниеносным движением скользнул вперёд и исчез. Лостара пришпорила своего скакуна. Лошадь прыгнула в портал…

…и её копыта ударили по твёрдой земле. Вокруг бешено вихрился туман, тьма полнилась криками и звуками взрывов. Лостара тотчас потеряла из виду Жемчуга, но это её мало обеспокоило, поскольку в зону видимости ввалились четыре пеших титтанца.

Их потрепала шрапнель, и воины были не готовы к тому, что на них обрушится, размахивая тальваром, Лостара Йил. Враги бросились врассыпную, но раны лишили их спасительной скорости. В первом же натиске клинок Лостары уложил двоих. Она развернула кобылу, чтобы снова атаковать.

Двое оставшихся воинов исчезли, туман сомкнулся, словно медленно колыхавшееся одеяло. Шум слева заставил её вновь развернуть лошадь — как раз вовремя, чтобы увидеть пробегающего мимо Жемчуга. Он развернулся на бегу и послал себе за спину блеснувшую звёздочку.

Огромный дикарь, который вынырнул из тумана вслед за Когтем, резко запрокинул голову — звёздочка глубоко вошла ему в лоб. Однако это не остановило чудовище.

Лостара зарычала, выпустила тальвар, который повис на петле, обёрнутой вокруг запястья, и вытащила арбалет.

Стрела пошла низко и вонзилась в тело под грудиной, точно над странными кожаными ремнями, которые прикрывали живот врага. Но выстрел оказал на великана куда больший эффект, чем звёздочка Жемчуга. Семак замычал и упал, а Лостара потрясённо заметила, что его рот и ноздри зашиты. Он не дышит! Это наш демон!

Семак поднялся, вытянул перед собой руки. Сила, которая хлынула из них, была невидима, но Жемчуга и Лостару отбросило назад так, что оба закувыркались в воздухе. Лошадь жалобно ржала в предсмертной агонии среди хруста ломающихся костей.

Лостара упала на правое бедро, кость отозвалась во всём теле треснувшим колоколом. Волны боли когтями впились в ногу. Мочевой пузырь выпустил наружу содержимое, заливая бельё горячим потоком.

Рядом с ней на землю опустились ноги в мокасинах. В её ладонь вложили рукоять кинжала.

— Покончишь с собой, когда меня не станет! Вот он!

Стиснув зубы, Лостара Йил перевернулась.

Демон-семак был уже в десяти шагах от них — огромный, неудержимый. Жемчуг пригнулся между ними, сжимая кинжалы, с которых капал красный огонь. Лостара поняла, что он уже считает себя мертвецом.

Создание, которое внезапно появилось слева от демона, было кошмарным. Чёрное, трёхногое, выпяченная лопатка клобуком висит за длинной шеей, ухмыляющаяся пасть, полная острых клыков, единственный чёрный глаз влажно поблёскивает.

Ещё страшнее выглядела человекообразная фигура, которая сидела у него на спине: лицо — чудовищная пародия на морду жуткой твари, губы приподнялись, открывая ряд кинжальных клинков длиной с пальчик младенца, единственное око сверкает.

Чудовище врезалось в семака, словно сорвавшаяся со склона боевая колесница. Единственная передняя лапа вытянулась вперёд, ударила в живот демона, а затем отдёрнулась так, что во все стороны брызнули внутренности. В когтях чёрная тварь сжимала нечто, от чего во все стороны расходились ощутимые волны ярости. Воздух стал ледяным.

Жемчуг отступал, пока не споткнулся о Лостару, затем опустил руку, не отрывая взгляда от чудовищ, и ухватил её за перевязь.

Тело семака будто сложилось вдвое, он зашатался и отступил. Чудовище попятилось, продолжая сжимать влажный кусок плоти.

Всадник потянулся к нему, но тварь зашипела и вывернула лапу так, чтобы он не достал. Затем швырнула ужасный предмет куда-то в туман.

Семак заковылял вслед за ним.

Вытянутая голова чудовища с жуткой ухмылкой обернулась к Лостаре и Жемчугу.

— Спасибо, — прошептал Жемчуг.

Вокруг Когтя и Лостары вспыхнул портал.

Лостара заморгала, глядя в сумрачное, пепельное небо. Все звуки исчезли, осталось только их дыхание. Спаслись. В следующий миг бесчувствие укрыло её, словно саван.

Глава тринадцатая

В полном соответствии с характером своих хозяев, виканская пастушья собака — порода жестокая и непредсказуемая, небольшая, но сильная, однако более всего она славится своим упрямством и волей.

Илем Траут. Жизнь покорённых

Когда Дукер вошёл в проход между большими, просторными шатрами, впереди раздались громкие крики. В следующий миг перед ним возник виканский пёс — низко склонив голову, этот сгусток мускулов мчался прямо на историка.

Дукер неуклюже схватился за меч, понимая: слишком поздно. В последний момент огромный зверь ловко проскочил мимо историка, и тот увидел, что пёс держит в зубах маленькую комнатную собачку — в её глазах плескался ужас.

Пёс побежал дальше, проскользнул между шатрами и скрылся из виду.

Впереди появились люди, вооружённые большими камнями и — как ни странно — канскими зонтиками. Все они были разряжены так, словно собирались на императорский приём, хотя в лицах Дукер прочёл лишь ярость.

— Эй, старик! — повелительно закричал один из них. — Ты не видел здорового пса?

— Да, пробегал тут один, — тихо ответил историк.

— С бесценным хэнским тараканоловом в зубах?

Собака, которая ест тараканов?!

— Бесценным? Да, пожалуй, цена ему теперь медяк.

Аристократы поутихли, все посмотрели на Дукера.

— Дурное время для шуток, старик, — зарычал предводитель. Он был моложе остальных, медвяная кожа и большие глаза выдавали в нём квон-талийца. Аристократ был строен, двигался с уверенностью дуэлянта, о том же свидетельствовала и рапира с гардой-чашкой у пояса. Более того, что-то в глазах этого человека говорило Дукеру, что он любит убивать.

Аристократ подошёл, его походка стала развязной.

— Проси прощения, мужлан. Я его дарую, но от порки тебя это не спасёт, впрочем — останешься жив…

Сзади галопом подлетел всадник.

Дукер заметил, как глаза дуэлянта метнулись куда-то к нему за плечо.

Капрал Лист натянул поводья, не обращая на аристократа никакого внимания.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он. — Меня задержали в кузнице. Где ваша лошадь?

— С главным табуном, — ответил Дукер. — День отдыха для несчастной скотины — она его уже очень давно заслужила.

Для молодого человека невысокого чина Лист отлично изобразил холодное презрение, когда наконец удосужился взглянуть на аристократа.

— Если мы опоздаем, сэр, — сказал он Дукеру, — Колтейн потребует объяснений.

Историк обратился к аристократу:

— Это всё?

Тот коротко кивнул.

— Пока что, — процедил дуэлянт.

В сопровождении капрала Дукер продолжил путь по лагерю знати. Когда они прошли около дюжины шагов, Лист склонился в седле.

— Алар, похоже, был готов тебя вызвать, историк.

— Так он известен? Алар…

— Пуллик Алар…

— Да, не повезло ему.

Лист ухмыльнулся.

Они оказались на центральной площадке и увидели, что там идёт показательная порка. Толстый коротышка, который сжимал в опухшей от жары руке кожаную «кошку-девятихвостку», оказался старым знакомым. Жертвой был один из слуг. Ещё трое слуг стояли рядом и отводили глаза. Поодаль несколько аристократов столпились вокруг рыдающей женщины и бормотали слова утешения.

Вышитый золотом плащ Ленестро потерял прежний блеск, а сам он — раскрасневшийся от ярости, с плёткой в руках — казался бешеной обезьяной из «Зеркала короля», традиционного фарса, который играли на сельских ярмарках.

— Кажется, знать радуется возвращению своих слуг, — сухо заметил Лист.

— Думаю, это связано с украденной собачкой, — пробормотал историк. — В любом случае, этому пора положить конец.

Капрал покосился на Дукера.

— Он просто продолжит, когда мы уйдём, сэр.

Историк промолчал.

— Да и кому бы пришло в голову красть собачку? — рассуждал Лист, шагая вместе с Дукером к Ленестро.

— Да кому угодно! У нас есть вода, но голод рядом. Тем не менее один из виканских псов додумался до этого первым — как бы постыдно для нас это ни звучало.

— Я бы сослался на занятость, сэр.

Ленестро заметил новоприбывших и остановился; дышал он тяжело, как кузнечные мехи.

Не обращая внимания на аристократа, Дукер подошёл к слуге. Старик стоял на четвереньках, прикрывая руками голову. Красные рубцы украшали его пальцы, шею и всю костлявую спину. Под ними виднелись следы более старых шрамов. В пыли рядом с несчастным валялся украшенный драгоценными камнями, сломанный ошейник с поводком.

— Не твоё дело, историк, — буркнул Ленестро.

— Эти слуги выстояли под напором титтанцев у Секалы, — произнёс Дукер. — Они помогли сохранить твою голову на плечах, Ленестро.

— Колтейн украл собственность! — завизжал аристократ. — Так постановил Совет! Был назначен штраф!

— Назначен, — подтвердил Лист, — и использован по назначению у выгребной ямы.

Ленестро развернулся к капралу и занёс плётку.

— Предупреждаю, — сказал Дукер, выпрямляясь. — Ударишь солдата Седьмой — или его лошадь, — тебя повесят.

Ленестро явно пытался совладать с яростью, поднятая рука дрожала.

Вокруг собирались другие, они явно сочувствовали Ленестро. Тем не менее историк не думал, что дело дойдёт до насилия. У аристократов, конечно, сидели в голове бредовые представления о мире, но самоубийцами они точно не были.

Дукер сказал:

— Капрал, мы заберём этого человека к целителям Седьмой.

— Так точно, — ответил Лист и быстро спешился.

Слуга потерял сознание. Вместе они подтащили его к лошади и уложили спиной вверх поперёк седла.

— Его следует вернуть мне, как только целители закончат, — заявил Ленестро.

— Чтобы ты его снова избил? Нет, он к тебе не вернётся.

А если тебя и твоих дружков это возмущает, погодите часок — увидите.

— Все нарушения малазанского закона не останутся незамеченными, — завизжал толстяк. — За всё заплатите! С процентами!

Дукер не выдержал. Он резко шагнул вплотную к Ленестро, схватил его обеими руками за ворот плаща и встряхнул так, что щёлкнули зубы. Плётка упала на землю. Глаза аристократа наполнились ужасом — точно как у собачки, которая болталась в зубах у пса.

— Ты, наверное, думаешь, — прошептал Дукер, — что я сейчас начну тебе рассказывать о том, в каком положении мы все находимся. Но совершенно очевидно, что это бесполезно. Ты — безмозглый отморозок, Ленестро. Ещё раз меня доведёшь, будешь свиной навоз жрать и радоваться.

Историк ещё раз встряхнул жалкую тварь и отпустил.

Ленестро упал.

Дукер хмуро посмотрел на лежащее тело.

— Он сознание потерял, сэр, — сообщил Лист.

— Это точно.

Старика, значит, испугался?

— Ну, зачем же так? — жалобно проговорил знакомый голос. Из толпы вынырнул Нэттпара. — Наша очередная петиция и так уже разрослась, а теперь к списку жалоб добавится ещё и личное оскорбление. Как тебе не стыдно, историк…

— Прошу прощения, сэр, — вмешался Лист, — но вам лучше знать — прежде чем вы продолжите бранить историка, — что этот человек поздно встал на учёную стезю. Вы найдёте его имя среди Отмеченных на Колонне Первой армии в Унте. И если бы вы чуть раньше подоспели сюда, увидели бы, каков нрав у старого солдата. Поверьте, только высочайшая выдержка позволила историку взяться обеими руками за плащ Ленестро, а не обнажить свой верный меч и проткнуть мерзавца насквозь.

Нэттпара сморгнул заливавший глаза пот.

Дукер медленно повернулся к Листу.

Капрал заметил смятение на лице историка и подмигнул ему.

— Нам лучше поспешить, сэр, — сказал он.

Толпа на площадке сохраняла гробовое молчание и взорвалась, только когда оба скрылись в проходе между шатрами.

Лист шагал рядом с историком и вёл свою лошадь в поводу.

— Всё-таки меня поражает, как они упорствуют — верят, что мы переживём этот поход.

Дукер удивлённо посмотрел через плечо.

— А в тебе нет такой веры, капрал?

— Нам не дойти до Арэна, историк. А эти дураки пишут петиции, жалобы — на тех самых людей, которые спасают им жизнь.

— Очень нужно поддерживать иллюзию порядка, Лист. Во всех нас.

Юноша насмешливо скривился.

— Не заметил, как вы там проявляли сочувствие, сэр.

— Само собой.

Они покинули лагерь знати и вошли в хаос тропок между повозками с ранеными. Голоса вокруг сливались в немолчном хоре боли. Дукер похолодел. Даже походный госпиталь — на колёсах — нёс в себе глубокое чувство страха, вопли отчаянной борьбы за жизнь и молчание смирения, поражения. Многочисленные утешительные покровы жизни здесь были сорваны, а под ними — раздробленные кости, внезапное осознание смерти, пульсирующее, как обнажённый нерв.

Эти понимание и откровение создавали посреди прерии такую густую атмосферу, о какой жрецы могли только мечтать в своих храмах. Страх божий — это страх смерти. Там, где люди умирают, боги уже не стоят между ними и смертью. Там заканчивается благословенное заступничество. Они отступают назад, во врата, и ждут с другой стороны. Смотрят и ждут.

— Нужно было другой дорогой идти, — пробормотал Лист.

— Даже если бы у нас не было раненого на лошади, капрал, — заметил Дукер, — я бы настоял, чтобы мы прошли здесь.

— Я уже выучил этот урок, — напряжённым голосом ответил Лист.

— Судя по сказанному сегодня, я бы предположил, что урок, который ты выучил, отличается от моего, парень.

— Это место тебя бодрит, историк?

— Делает сильнее, капрал, хоть это и холодная сила, признаю. Забудь об играх Взошедших. Вот что мы есть. Бесконечная борьба без прикрас. Исчезают идиллия, обман собственной важности, ложная скромность собственной незначительности. Даже когда мы сражаемся в глубоко личных битвах, мы едины. Здесь все равны, капрал. Это урок, и мне кажется, не случайно безумной толпе в золоте и бархате приходится идти вслед за этими повозками.

— Однако немного же этих кровоточащих откровений запятнали умы знати.

— Да ну? Я в них почувствовал отчаяние, капрал.

Лист приметил целительницу, и они передали слугу в окровавленные руки женщины.

Солнце коснулось горизонта прямо перед ними, когда Дукер и Лист добрались до главного лагеря Седьмой. Лёгкий дымок от горящих кизяков позолоченной вуалью висел над строгими рядами палаток. Рядом два взвода взялись тягаться в поясник, используя вместо мяча кожаный подшлемник. Вокруг столпились крикливые болельщики. В воздухе звенел смех.

Дукер припомнил слова старого морпеха, которые слышал ещё в солдатские дни. «Иногда нужно просто ухмыльнуться и плюнуть Худу в рожу». Солдаты сейчас делали именно это, выкладывались в пику собственной усталости, прекрасно зная, что издали на них смотрят титтанцы.

До реки П’аты оставался день пути, и закат полнился обещанием грядущей битвы.

У входа в командный шатёр Колтейна стояли на страже два морпеха Седьмой, и одного из стражей Дукер сразу узнал.

Женщина кивнула.

— Историк.

Было во взгляде её бесцветных глаз что-то такое — словно невидимая рука прижалась к груди, — и Дукер вдруг онемел, смог только улыбнуться.

Как только они оказались внутри, за пологом шатра, Лист пробормотал:

— Ай да историк!

— Ни слова, капрал, — буркнул Дукер, но не обернулся, чтобы суровым взглядом пронзить ухмылявшегося Листа, несмотря на сильное желание. Дожил вот до того возраста, когда уже глупо болтать о страстях с соратником вдвое себя моложе. Даже во сне я ему в соперники не сгожусь. К тому же в этом её взгляде наверняка было больше жалости, чем чего другого, что бы там мне ни нашёптывало сердце. Не забивай себе голову глупостями, старик.

Колтейн стоял у центральной опоры шатра, выглядел он мрачно. Появление Дукера и Листа прервало разговор. Бальт и капитан Сон с одинаково хмурыми лицами сидели рядом на седельных стульях. Сормо стоял, закутавшись в шкуру антилопы, у дальней стенки шатра, его глаза скрывала тень. Атмосфера была напряжённая и давящая.

Бальт откашлялся.

— Сормо нам рассказывал про семакского божка, — сообщил он. — Духи говорят, кто-то его ранил. Сильно. В ночь нашего налёта на землю вышел демон. И ступал он легко, как я понимаю, так что след не просто унюхать. В общем, демон явился, отдубасил семака и ушёл. Похоже, историк, у Когтя был могучий спутник.

— Имперский демон?

Бальт пожал плечами и перевёл невыразительный взгляд на Сормо.

Колдун, похожий на чёрную ворону на заборе, чуть шевельнулся.

— Бывали такие прецеденты, — признал он. — Но Нихил считает иначе.

— Почему? — спросил Дукер.

Прежде чем ответить, Сормо долго молчал.

— Когда Нихил ушёл в себя той ночью… нет, точнее, он считал, что укрылся в собственном сознании от чародейства семака… — Было ясно, что колдуну трудно подобрать слова. — Таннойские Духовидцы этой земли, как говорят, могут странствовать по скрытому миру — не истинному Пути, но пространству, где души свободны от плоти и костей. Похоже, Нихил случайно попал в такое место, а там столкнулся лицом к лицу с… кем-то другим. Поначалу он подумал, что это было лишь одно из воплощений его самого, чудовищное отражение…

— Чудовищное? — переспросил Дукер.

— Мальчик того же возраста, что и Нихил, но с лицом демона. Нихил считает, что он связан с чудовищем, которое напало на семака. У имперских демонов редко встречаются люди-прислужники.

— Так кто же послал его?

— Возможно, никто.

Теперь понятно, почему Колтейн встопорщил свои чёрные перья.

Через несколько минут Бальт громко вздохнул и вытянул вперёд кривые ноги.

— Камист Релой приготовил нам встречу на другом берегу П’аты. А мы не можем его обойти. Поэтому придётся идти напролом.

— Ты поскачешь с морпехами, — сообщил Дукеру Колтейн.

Историк покосился на капитана Сна. Рыжебородый солдат ухмыльнулся.

— Похоже, ты заслужил место среди лучших из лучших, дед.

— Худов дух! Я пяти минут не протяну в боевом строю. У меня чуть сердце не разорвалось после схватки, которая длилась едва ли три вздоха…

— А мы и не будем на передовой, — сказал Сон. — Слишком нас мало осталось. Если всё пройдёт по плану, не придётся даже мечи тупить.

— Ладно, как скажешь. — Дукер обернулся к Колтейну. — Возвращать слуг знати было ошибкой, — заявил он. — Похоже, аристократы решили, что ты их не заберёшь обратно, если они не смогут стоять на ногах.

Бальт сказал:

— Эти слуги себя хорошо показали на Секальской переправе. Они только щиты держали, конечно, но удержали.

— Дядя, у тебя ещё остался их свиток с требованием компенсации? — спросил Колтейн.

— Да.

— И эта компенсация была рассчитана, исходя из стоимости каждого слуги в деньгах?

Бальт кивнул.

— Собери слуг и заплати за них полную цену. Золотыми джакатами.

— Да, однако столько золота тяжеловато будет нести аристократам.

— Лучше им, чем нам.

Сон откашлялся.

— Деньги-то пойдут из солдатского жалованья, да?

— Империя всегда платит по счетам, — прорычал Колтейн.

В этом заявлении прозвучал отзвук будущих событий, и наступившее молчание подсказало Дукеру, что не только он это понял.

Лик луны затмили полчища накидочников. Дукер сидел у тускло мерцающих в золе углей костра. Нервозное возбуждение подняло историка с походного одеяла. Вокруг спал лагерь — словно измождённый город. Даже животные притихли.

В тёмном воздухе над кострищем мелькали ризаны, выхватывая в полёте насекомых. Тихий хруст панцирей не прерывался ни на миг.

Рядом с Дукером возникла тёмная фигура, молча присела на корточки.

Через некоторое время Дукер сказал:

— Кулак должен иногда отдыхать.

Колтейн тихо фыркнул.

— А историк?

— Никогда не дремлет.

— В отдыхе нам сейчас отказано, — сказал Колтейн.

— А бывало иначе?

— Историк, ты шутишь как виканец.

— Научился отсутствию чувства юмора у Бальта.

— Это ясно как день.

Некоторое время оба молчали. Дукер не осмелился бы утверждать, что знает этого человека. Если Кулака терзали сомнения, он ничем того не показывал, да и не показал бы. Командир не может выказывать слабость. Однако Колтейну такую выдержку диктовало не только положение. Сам Бальт иногда ворчал, что его племянник отгораживается от других куда больше, чем предполагает даже знаменитый виканский стоицизм.

Колтейн никогда не обращался с речами к воинам, и хотя солдаты часто его видели, Кулак не делал из этого события, как другие полководцы. Но теперь эти солдаты были преданы ему так, словно любое их сомнение Кулак способен был раз и навсегда изгнать из их душ.

Что будет в тот день, когда эта вера рухнет? Что, если от этого момента нас отделяют считаные часы?

— Враг выслеживает наших разведчиков, — сказал Колтейн. — Мы не видим, что для нас приготовлено в долине реки.

— А союзники Сормо?

— Духи заняты.

Ага, семакский божок.

— Кан’эльды, дебральцы, титтанцы, семаки, Карон-Тепаси, Халаф, Убарид, Хиссар, Сиалк и Гуран.

Четыре племени. И шесть городских легионов. Неужели я слышу в этом голосе сомнение?

Кулак сплюнул на угли.

— В долине нас ждёт одна из двух армий, которые держат юг.

Откуда он это знает, Худ бы меня побрал?!

— Значит, Ша’ик вышла из Рараку?

— Нет. Это её ошибка.

— Что её удерживает? Восстание на севере подавлено?

— Подавлено? Нет, они там захватили всё. Что до Ша’ик… — Колтейн примолк, чтобы расправить свой плащ из перьев. — Быть может, видения открыли ей будущее. Быть может, она знает, что Вихрь падёт, что уже сейчас адъюнкт Императрицы собирает легионы — в гавани Унты теснятся грузовые корабли. Успехи Вихря окажутся недолгими, первая кровь принесла победу лишь из-за слабости имперцев. Ша’ик знает… дракон пробудился, движется он ещё тяжеловесно, но когда придёт час гнева, он испепелит эту землю от моря до моря.

— А вторая армия на юге… как далеко она от нас?

Колтейн выпрямился.

— Я собираюсь дойти до Ватара, опередив её на два дня.

Он получил вести о том, что Убарид пал, как и Деврал, и Асмар. Ватар — третья и последняя река. Если переправимся через Ватар, откроется прямая дорога на юг, в Арэн — через самую гибельную пустыню на этом Худом проклятом континенте.

— Кулак, до реки Ватар ещё месяцы пути. Что завтра?

Колтейн оторвал взгляд от углей и удивлённо взглянул на историка.

— Завтра мы разобьём армию Камиста Релоя, разумеется. Чтобы преуспеть, нужно планировать далеко вперёд, историк. Ты-то должен это понимать.

Кулак пошёл прочь.

Дукер смотрел на умирающий костёр и чувствовал на языке горький привкус. Это вкус страха, старик. Нет у тебя непробиваемой брони Колтейна. Ты не можешь увидеть ничего, кроме ближайших нескольких часов, ждёшь рассвета и думаешь, что он станет для тебя последним, а значит, нельзя его пропустить. Колтейн требует невозможного, требует, чтобы мы разделяли его непоколебимую уверенность. Разделяли его безумие.

На сапог историка приземлился ризан, устроился поудобней, поджав крылья. В зубах крылатый ящер держал молодого накидочника, насекомое продолжало бороться, несмотря на то, что ризан методично его пережёвывал.

Дукер подождал, пока тварь доест, а затем пошевелил ногой, так что ящер рванул в небо. Историк поднялся. Со стойбищ виканцев послышались первые утренние звуки. Дукер отправился к ближайшему лагерю.

Конники клана Дурного Пса собрались, чтобы приготовить оружие и доспехи в свете вкопанных в землю факелов. Дукер подошёл ближе. Он увидел украшенную броню из вываренной кожи, расцвеченной в тёмные, глухие оттенки красного и зелёного. Толстые, подбитые тканью доспехи были историку незнакомы. На коже были выжжены виканские руны. Броня казалась старой, но никогда не бывавшей в бою.

Дукер подошёл к ближайшему воину, розовощёкому юноше, который втирал топлёное сало в кожаный щиток на лошадиной сбруе.

— Тяжёлые доспехи для виканцев, — заметил историк. — И для виканских коней тоже.

Юноша спокойно кивнул, но ничего не сказал.

— Вы из себя делаете тяжёлую кавалерию.

Тот пожал плечами.

Рядом заговорил воин постарше.

— Вождь приказал изготовить их во время восстания… а потом вышел мир с Императором. Не успели использовать.

— И с тех пор вы возили доспехи с собой?

— Да.

— Почему же вы не использовали эту броню у Секалы?

— Не нужно было.

— А теперь?

Ухмыляясь, старый воин поднял железный шлем с прилаженным наносником и боковыми щитками.

— Орда Релоя ещё не сталкивалась с тяжёлой кавалерией, так ведь?

Толстой брони мало, чтобы стать тяжёлой кавалерией. Ох, дурни, вы хоть тренировались? Можете идти галопом и сохранять ровный строй? А разворачиваться в строю? А как скоро ваши кони выдохнутся под непривычным весом?

— Выглядеть будете внушительно, — сказал историк.

Виканец уловил в его голосе скептические нотки и заухмылялся ещё шире.

Молодой воин отложил конский доспех и начал затягивать перевязь с мечом. Он выдвинул из ножен клинок, так что показались четыре фута воронёного железа, остриё скруглено и затуплено. Меч казался тяжёлым, слишком большим в руках юноши.

Худов дух, да ты им один раз взмахнёшь — и из седла вылетишь.

Старый воин хмыкнул.

— Разомнись-ка, Темул, — сказал он по-малазански.

Темул немедленно пустился исполнять сложную последовательность ударов и выпадов, так что клинок в его руках превратился в размытое пятно в воздухе.

— Вы собираетесь спешиться, когда доедете до врага?

— Сон бы сильно укрепил твой разум, дед.

Ладно, ублюдок, я тебя понял.

Дукер зашагал прочь. Он всегда ненавидел последние часы перед битвой. Ни один из приготовительных ритуалов ему никогда не помогал. На то, чтобы проверить оружие и снаряжение, у опытного солдата редко уходило больше двадцати ударов сердца. Историк никогда не мог заставить себя бездумно повторять эти действия снова и снова, как многие другие воины. Занять руки, пока сознание медленно соскальзывает в бритвенно-острый мир насыщенных цветов, болезненной ясности и своего рода чувственного голода, который охватывал тело и душу.

Одни воины готовятся выжить, другие — умереть, и в часы перед тем, как судьбы их решатся, отличить одного от другого очень трудно. Этот парень, Темул, быть может, исполнил свой последний танец. Треклятый меч, возможно, никогда больше не выпрыгнет из ножен и не запоёт в его руке.

Небо на востоке светлело, холодный ветер стал теплее. На небосводе не было ни облачка. На севере летела клином стая птиц, так далеко, что чёрные точки казались почти неподвижными.

Оставив позади стоянку виканцев, Дукер вошёл в стройные ряды палаток лагеря Седьмой. Разные подразделения стояли вместе, и глаз историка легко распознавал их. Средняя пехота, составлявшая основу армии, расположилась ротами, которые разбивались на когорты, а те, в свою очередь, на взводы. Солдаты пойдут в бой с ростовыми бронзовыми щитами, пиками и короткими мечами. Пехотинцы облачились в бронзовые чешуйчатые доспехи, наголенники и рукавицы, а также шлемы, укреплённые железными полосами поверх бронзовых шишаков. Шею и плечи воинов прикрывала кольчужная бармица. Остальная пехота состояла из морпехов и сапёров, первые — тяжёлая пехота и ударная часть в одном лице, изобретение старого Императора, не имеющее аналогов за пределами Империи. Морпехи были вооружены арбалетами, а также короткими и длинными мечами. Доспехами им служила воронёная кольчуга, прикрытая сверху серой кожей. Каждый третий солдат нёс большой круглый щит из толстой, мягкой древесины, которую час до битвы будут вымачивать. Этими щитами морпехи ловили и вырывали из рук врагов оружие — от мечей до кистеней. Их отбросят через несколько минут после начала битвы, и, как правило, каждый щит к тому моменту будет утыкан жутковатым набором режущего и колющего оружия. Такая тактика Седьмой оказалась весьма эффективной против семаков, которые полагались в бою на неуправляемый напор и двуручное оружие. У морпехов это называлось «вырывать зубы».

Сапёры ставили свои палатки чуть в стороне от остальных — так далеко, как только возможно, когда несли с собой морантскую взрывчатку. Дукер никак не мог их высмотреть, но хорошо знал, что искать. Увидишь самую беспорядочную группу палаток, где мерзко воняет и тучей вьются комары да мошкара, значит, нашёл малазанских инженеров. И на этой стоянке найдёшь трясущихся, как лист, солдат с точечными ожогами на лицах, обгорелой шевелюрой и мрачным, лихорадочным блеском в глазах.

Капрал Лист ждал с капитаном Сном на дальнем конце стоянки морпехов, рядом с лагерем верной Хиссарской стражи — воины там готовили свои тальвары и круглые щиты в суровом молчании. Колтейн полностью им доверял, а уроженцы Семи Городов вновь и вновь оправдывали доверие с фанатичной яростью — будто они приняли на себя бремя позора и вины, которое могли сбросить, лишь перебив всех до единого родичей-бунтовщиков.

Когда историк подошёл ближе, капитан Сон улыбнулся.

— Есть у тебя тряпка, чтобы лицо прикрыть? Мы сегодня пыли наглотаемся досыта, дед.

— Мы пойдём в задней части клина, сэр, — чуть разочарованно сообщил Лист.

— Я лучше проглочу пригоршню пыли, чем ярд холодного железа, — заметил Дукер. — Мы уже знаем, с кем будем драться, Сон?

— Для тебя — «капитан».

— Как прекратишь называть меня «дедом», тут же вспомню про твой чин.

— Я шучу, Дукер, — сказал Сон. — Зови меня как хочешь, вплоть до «свинорылого ублюдка», если захочется.

— Неплохая идея.

Сон обиженно скривился.

— Так и не поспал сегодня? — Он обернулся к Листу. — Если старый хрыч начнёт клевать носом, разрешаю тебе приложить его прямо по шлему, капрал.

— Если сам не усну, капитан. Всеобщая радость и оптимизм меня утомляют.

Сон поморщился и взглянул на Дукера.

— А парень-то показывает характер.

— Похоже на то.

На горизонте ярко пылало солнце. Светлокрылые птицы скрылись за пологими холмами на севере. Дукер посмотрел на свои сапоги. Утренняя роса просочилась сквозь изношенную кожу. Носки украшали поблёскивающие узоры из спутанной паутины. Осенняя паутина… хитроумная ловушка. А я просто прошёл мимо и бездумно уничтожил труды всей ночи. Будут ли теперь из-за меня голодать пауки?

— Не стоит зацикливаться на том, что будет, — проговорил Сон.

Дукер улыбнулся, посмотрел в небо.

— Какой порядок?

— Морпехи Седьмой — острие копья. По обе стороны от них всадники Вороньего клана — шипы. Дурные Псы — они теперь превратились в Тоггом топтанную тяжёлую кавалерию — подпирают морпехов сзади. За ними — раненые, их со всех сторон прикрывает пехота Седьмой. В хвосте — Хиссарская стража и кавалерия Седьмой.

Дукер не сразу понял, а затем удивлённо моргнул и посмотрел на капитана.

Сон кивнул.

— Беженцы и стада остаются на этой стороне долины, чуть южнее, на плоской полосе земли, которую на карте именуют просто Низиной, а к югу от неё — гряда холмов. Их охраняет клан Куницы. Так безопасней — этот клан стал мрачным и жёстким после Секалы. Все их всадники до одного себе зубы подпилили, веришь?

— В эту битву мы идём налегке, — проговорил историк.

— Если не считать раненых, да.

Из лагеря пехоты появились капитаны Сульмар и Ченнед. Жестикуляция и выражение лица Сульмара выдавали возмущение и ярость, Ченнед выглядел скорее насмешливым и немного ошарашенным.

— Кровь и кишки! — прошипел Сульмар так, что его намасленные усы встопорщились. — Треклятые сапёры и их Худом деланный капитан на этот раз доигрались!

Ченнед поймал вопросительный взгляд Дукера и покачал головой.

— Колтейн аж побелел, как услышал.

— Что услышал?

— Сапёры сбежали прошлой ночью! — прорычал Сульмар. — Худ побери этих трусов! Полиэль благослови их чумой, всё их безродное потомство пометь своим гнойным поцелуем! Тогг, растопчи их капитана в…

Ченнед поражённо расхохотался.

— Капитан Сульмар! Что бы сказали твои друзья из Совета, если бы услышали такое сквернословие?

— И тебя Огнь пожги, Ченнед! Я в первую голову — солдат, будь ты проклят. Это первая струйка потопа — вот что это…

— Не будет дезертирства, — сказал Сон, поглаживая грубыми пальцами бороду. — Сапёры не сбежали. Сдаётся мне, они что-то задумали. Нелегко управиться с такой немытой, разудалой братией, если даже капитана не можешь найти, но уж не думаю, что Колтейн повторит эту ошибку.

— У него и возможности не будет, — пробормотал Сульмар. — Первые червяки поползут нам в уши ещё до заката. Дурной пир нас ждёт, помяните мои слова.

Сон приподнял бровь.

— Если лучше подбодрить перед боем ты не умеешь, мне жаль твоих солдат, Сульмар.

— Жалость — для победителей, Сон.

Одинокий рог протрубил свою печальную ноту.

— Ну, началось, — с заметным облегчением сказал Ченнед. — Будете погибать, господа, оставьте и мне кусочек земли.

Дукер смотрел вслед двум уходившим капитанам Седьмой. Этого напутствия он уже очень давно не слышал.

— Отец Ченнеда служил в Первых Мечах у Дассема, — объяснил Сон. — Так говорят, во всяком случае. Даже когда имена исчезают из официальной истории, прошлое показывает своё лицо, верно, дед?

Дукер был не в настроении обмениваться подначками.

— Пора мне снаряжение проверить, — сказал он и отвернулся.

Окончательная расстановка затянулась до полудня. Беженцы чуть было не взбунтовались, когда осознали, что основные силы собираются переправиться без них. Колтейн опять выказал верный расчёт — поставил в охрану беженцам клан Куницы. Эти воины теперь и вправду являли собой жуткое зрелище — шрамированные лица, чёрные татуировки, подпиленные зубы. Хотя всадники Куницы чуть не перегнули палку, бросая кровожадные насмешки в лица тем самым людям, которых поклялись защищать. Наконец относительный порядок был восстановлен, вопреки усилиям обезумевшего от страха Совета знати и неисчерпаемой способности аристократов составлять ноты протеста да письменные жалобы.

Когда основные силы выстроились, Колтейн дал команду выступать.

День выдался обжигающе жарким, от иссушенной земли стали вздыматься тучи пыли, как только трава поникла под копытами коней и сапогами солдат. Слова Сна по поводу пыли оказались печально пророческими. Дукер снова поднял оловянную поясную флягу к губам, чтобы вода хоть немного смочила губы и пересохшую глотку.

Слева от него шагал капрал Лист, лицо его покрывала белая корка, а шлем то и дело сползал на блестящий от пота лоб. Справа от историка маршировала та самая воительница — имени её Дукер не знал и не собирался спрашивать. Страх перед предстоящим растёкся по телу историка, словно зараза. Мысли его лихорадочно вертелись вокруг иррационального ужаса… перед знанием. Перед теми чёрточками, что напоминают нам о человечности. Сплетаясь с лицами, имена, словно две змеи, грозят самыми болезненными укусами. Я никогда не вернусь к Списку Павших, потому что теперь понимаю: безымянный солдат — это дар. Солдат поименованный — мёртвый, расплавленный воск — требует ответа у живых… ответа, который никто не может дать. Имена — не утешение, а требование ответить на безответное. Почему она умерла, а не он? Почему выжившие остаются забытыми — будто прокляты, — а мёртвых чтят и помнят? Почему мы цепляемся за то, что потеряли, и не ценим то, что ещё имеем?

Не называй имён павших, ибо они встали на наше место и будут стоять там — до самой нашей смерти. Пусть я умру бесславно и пусть погибну забытым и неизвестным. Лишь бы никто не мог сказать, что я вошёл в сонм мёртвых, чтобы укорять живых.

Река П’ата рассекала дно пересохшего озера, протянувшееся на две тысячи шагов с востока на запад и более четырёх тысяч — с севера на юг. Когда авангард добрался до восточной гряды и начал спускаться в долину, перед Дукером открылась панорама будущего поля битвы.

Камист Релой и его армия ждали малазанцев: широкая полоса ярко блестевшего под утренним солнцем железа; штандарты городов и племенные вымпелы безжизненно висели над морем островерхих шлемов. Ряды солдат дрожали и покачивались, словно под напором невидимого течения. Число врагов было ужасающим.

Река казалась тонкой, узкой полоской в шести сотнях шагов впереди, в русле виднелись валуны, а берега ощетинились колючими кустами. Торговая дорога вела к традиционному месту переправы, а на другой стороне сворачивала на запад к тому, что прежде было пологим склоном. Но сапёры Релоя не сидели без дела: они насыпали земляной вал, подрыли естественный склон с обеих сторон, так что образовался довольно крутой обрыв. К югу от озёрной котловины открывался запутанный лабиринт сухих русел сезонных речушек, батолитов, каменистых осыпей и выступов; на севере возвышалась зазубренная гряда холмов — они белели под солнцем, как кости. Камист Релой позаботился о том, чтобы оставался лишь один выход — на запад, где на вершине выстроились его отборные войска.

— Худов дух! — пробормотал капрал Лист. — Этот ублюдок восстановил Гэлорову гряду, и взгляните на юг, сэр… Видите столб дыма? Там был гарнизон, в Мельме.

Дукер прищурился и увидел кое-что другое, заметно ближе. На вершине нависавшего над юго-восточным краем озера утёса стояла крепость.

— Что это? — спросил он вслух.

— Монастырь, — ответил Лист. — Так написано на единственной карте, на которой он есть.

— Кого из Взошедших?

Лист пожал плечами.

— Наверное, одного из Семи Святых.

— Если там кто-то остался, сможет отлично полюбоваться всем происходящим.

Камист Релой расставил силы ниже и по флангам от своих элитных полков так, чтобы заблокировать северный и южный концы долины. На юге виднелись штандарты Силака, Халафа, Дебрала и знамёна титтанцев; на севере — Убарид. Любая из этих трёх армий заметно превосходила числом силы Колтейна. В рядах армии Апокалипсиса зародился рёв, подкреплённый ритмичными ударами оружием о щиты.

Морпехи шли к переправе в молчании. Грохот и крики катились на них, как волна. Седьмая не дрогнула.

О, нижние боги, что же будет?

Река П’ата представляла собой медленный поток тепловатой воды глубиной по щиколотку, в ширину — меньше дюжины шагов. Гальку и камни на дне покрывал слой водорослей. Валуны побольше испещрил белыми пятнами птичий помёт. В воздухе гудели насекомые. Прохладное дыхание реки исчезло, как только Дукер ступил на противоположный берег, раскалённый жар накрыл его, словно плащ.

Пот пропитал стёганый поддоспешник под его кольчугой; грязными ручейками он стекал в рукавицы, на ладони историка. Он покрепче взялся за ремень щита, а другую руку положил на рукоять меча. Во рту вдруг пересохло, но Дукер подавил желание немедленно отхлебнуть из фляги. Воздух полнился вонью солдат, за которыми он шёл, — запахами пота и страха. Было и другое чувство, будто странная меланхолия сопровождала наступление армии.

Дукер уже испытывал это чувство — много лет назад. Это не предчувствие поражения, не отчаяние. Грусть таилась глубже таких примитивных реакций, она казалась размеренной и более чем осознанной.

Мы идём, чтобы причаститься смерти. И в эти мгновения, прежде чем обнажатся клинки, прежде чем кровь напоит землю, а крики всколыхнут воздух, нас одолевает чувство тщеты. Не будь брони, мы бы все, наверное, плакали. Как иначе ответить на неминуемое обетование неисчислимых потерь?

— Мечи мы сегодня сильно затупим, — проговорил рядом Лист хриплым, ломающимся голосом. — По вашему опыту, сэр, что хуже — пыль или грязь?

Дукер хмыкнул.

— Пыль душит. Пыль ослепляет. Но грязь выдёргивает мир у тебя из-под ног.

И грязи у нас тут скоро будет довольно, когда достаточно крови, жёлчи и мочи прольётся на землю. И будет обоих несчастий поровну, парень.

— Твой первый бой?

Лист скривился.

— Я был приписан к вам, сэр, и не мог участвовать в прежних.

— Так говоришь, будто тебе это обидно.

Капрал промолчал, но Дукер его хорошо понял. Все другие солдаты уже прошли через первую кровь, это было испытание, которого боялись, но и с нетерпением ждали. Воображение нашёптывало обманы, развеять которые мог лишь опыт.

Тем не менее историк предпочёл бы более удалённую точку обзора. Маршируя в рядах солдат, он ничего не видел за телами соратников. Зачем Колтейн поставил меня сюда? Отнял у меня глаза, будь он проклят.

До укреплённого склона оставалось около ста шагов. Всадники пронеслись перед рядами врагов на флангах, чтобы все оставались на местах. Грохот щитов и крики требовали крови, долго их не удержать. Тогда на нас насядут с трёх сторон да ещё захотят отрезать от пехоты Седьмой, которая попытается защитить раненых. Релой отсечёт змею голову, если только сможет.

По обе стороны от морпехов конники Вороньего клана готовили к бою луки и сулицы, не сводя глаз с позиций врага. Рог протрубил приказ брать на изготовку щиты, передние ряды сомкнулись, а центр и задние подняли свои над головами. На вершине насыпи показались лучники.

Неподвижный воздух был тяжёлым. Ни ветерка.

Наверное, врагов на флангах удержало недоумение. Колтейн вообще никак не отреагировал на расположение и силу противника; Седьмая просто шагала вперёд, а оказавшись под насыпью, без задержек начала на неё подниматься.

Склон был мягким — валуны да песок, осознанно подобранная предательская почва. Солдаты начали оступаться.

Внезапно в воздух взвились стрелы — и градом посыпались вниз. Ужасный рокот прокатился над головой Дукера — стрелы ломались, скользили по поднятым щитам, некоторые пробились вниз, чтобы отскочить от шлемов и доспехов, некоторые — пронзили плоть. Под панцирем черепахи послышались глухие вскрики. Под ногами сыпался мелкий камень. Но строй продолжал неуклонно подниматься вверх.

У историка невольно согнулась рука, когда стрела сильно ударила в щит. За ней последовали ещё три — уже вскользь, стрелы с треском покатились по соседним щитам.

Воздух под щитами стал душным и спёртым — пот, моча и нарастающий гнев. Атака, на которую невозможно ответить, — ночной кошмар всякого солдата. Решимость добраться до вершины, где завывали семаки и тяжёлая пехота Гурана, обжигала, как лихорадка. Дукер понимал, что морпехи выходят из себя. Первое столкновение будет взрывным.

Насыпь с обеих сторон примыкала к холму, крутому и высокому, с широкой плоской вершиной. Воины племени, которое Дукер не мог опознать — Кан’эльд? — начали собираться на перемычках и готовить короткие роговые луки. Будут стрелять в нас с обеих сторон, когда мы сойдёмся с гуранцами и семаками. Вести продольный огонь.

Бальт скакал с конниками Вороньего клана на фланге, историк явственно различал голос старого воина, выкрикивающий команды. Подняв тучу пыли, всадники развернулись и устремились к перемычкам. Полетели стрелы. Кан’эльды не ожидали такой прыти от виканцев и побежали. С насыпи покатились тела. Воины Вороньего клана проехали вдоль рва, осыпая высокие перемычки убийственным огнём. В считаные мгновения на них не осталось живых врагов.

Второй выкрик заставил всадников натянуть поводья, передние были уже всего в дюжине шагов от ощетинившихся рядов семаков и гуранцев. Эта внезапная остановка толкнула вперёд диких семаков. Через разделяющее противников пространство полетели метательные топоры. В ответ засвистели стрелы.

Первые морпехи ринулись вперёд, увидев беспорядок в передних рядах врагов. Всадники Вороньего клана пришпорили коней и высоко поднялись в сёдлах, чтобы не оказаться между сходившимися пехотинцами и не помешать атаке морпехов. Они успели отойти даже с некоторым запасом времени.

Клин малазанцев вошёл в ближний бой.

Через щит мощь столкновения достигла Дукера отдающимся в костях грохотом. Со своего места он не видел почти ничего, кроме кусочка синего неба над головами других солдат: там в небо взлетели обломок пики и шлем, ремешки которого, кажется, удерживали бородатую голову, затем пыль укрыла всё непроницаемым занавесом.

— Сэр! — Кто-то потянул его за левую руку. — Вам нужно повернуться!

Повернуться? Дукер недоумённо посмотрел на Листа.

Капрал развернул историка кругом.

— Так вам будет видно, сэр…

Оба стояли в предпоследнем ряду строя. Коридор в десять шагов отделял морпехов от облачённых в странные доспехи конников клана Дурного Пса, которые стояли неподвижно, положив тяжёлые мечи поперёк сёдел. За ними раскинулась долина — со своего места на высокой насыпи историк мог видеть весь ход остальной битвы.

На юге стояли плотными рядами титтанские лучники и поддерживающая их дебральская кавалерия. К востоку от них, справа, маршировала пехота Халафа и рота тяжёлой пехоты Сиалка. Дальше к востоку двигались лучники и ещё один отряд кавалерии. Одна челюсть, а на севере — другая. Теперь они неумолимо смыкаются.

Дукер взглянул на север. Легионы Убарида — не меньше трёх — вместе с кавалерией Сиалка и Карон-Тепаси отделяло от пехоты Седьмой не больше пятидесяти шагов. Среди убарийских штандартов историк заметил чёрно-серые вымпелы. Обученное морпехами местное ополчение, вот так злая шутка.

К востоку от реки кипел яростный бой, насколько можно было судить по густым клубам пыли. Клан Куницы не упустил своего. Историк задумался, кто из сил Камиста Релоя сумел их обойти. Истребление скота и сладостный дар — устроить бойню среди беженцев. Держитесь, Куницы, от нас вы помощи не дождётесь.

Движение солдат вокруг привлекло внимание Дукера к тому, что происходило рядом. Звон оружия и крики на насыпи становились громче, клин постепенно сплющивался о наковальню жёсткого, дисциплинированного отпора. По рядам прокатились первые волны обратного движения.

Три маски войны Тогга. Ещё до заката мы примерим их все. Ужас, ярость и боль. Не взять нам эту насыпь…

Из долины позади послышался низкий рёв. Историк быстро развернулся. Челюсти сомкнулись. Защитные ряды Седьмой вокруг раненых смешались, извивались, точно окружённый муравьями червяк. Дукер смотрел на эту картину, и в его груди поднималась волна ужаса: он уже ждал, что строй защитников рассыплется, разорвётся под яростью нападавших.

Но Седьмая устояла, хоть это и казалось историку невозможным. Со всех сторон враги откатывались назад, словно челюсти сомкнулись на ядовитых шипах и инстинктивно отдёрнулись. Возникла пауза, нутряной холод разделил две стороны — пространство между ними усыпали тела убитых и умирающих, — а затем Седьмая повела себя неожиданно. В тишине, от которой у историка волосы на загривке встали дыбом, малазанские солдаты, опустив пики, устремились вперёд, квадратный строй вывернулся в овал.

Ряды врагов смешались, разрушились от внезапного удара.

Стойте! Слишком далеко! Слишком редкий строй! Стойте!

Овал натянулся, замер, а затем сжался обратно с размеренной точностью, которая казалась почти зловещей — словно Седьмая превратилась в какой-то бездушный механизм. И они сделают это снова. Уже не столь неожиданно, но не менее смертоносно. Будто лёгкое дышит в ритме спокойного сна, снова и снова.

Внимание Дукера привлекло движение среди Дурных Псов. Перед строем появились Нихил и Бездна, которая вела в поводу виканскую кобылу. Животное высоко подняло голову, вздёрнуло уши. Рыжеватые бока блестели от пота.

Колдуны замерли по обе стороны кобылы, Бездна отпустила поводья, и оба положили ладони на бока лошади.

В следующий момент Дукер чуть не упал, потому что задние ряды клина двинулись вперёд, вверх по насыпи, будто их потянул туда великанский вдох.

— Готовь ближнее оружие! — рявкнул неподалёку сержант.

Ох, Худов стояк…

— Ну вот оно, — проговорил рядом Лист, голос его звучал как натянутая тетива.

Времени на ответ не осталось, Дукер не успел даже подумать, потому что внезапно они оказались среди врагов. Историк успел разглядеть кусочек картины впереди. Солдат с проклятьем споткнулся, шлем сполз ему на глаза. Выбитый меч взлетел в воздух. Вопящего семака оттаскивают назад за косу, вопль прерывает остриё короткого меча, которое вырывается из его тела чуть ниже грудины вместе со скользкой массой внутренностей. Женщина-морпех резко уворачивается от атаки, обрызгав собственной мочой сапоги. И всюду… три маски Тогга и какофония криков, из глоток вырываются звуки совершенно противоестественные, хлещет кровь, умирают люди — всюду умирают люди.

— Справа!

Дукер узнал голос — его безымянная воительница — и развернулся как раз вовремя, чтобы парировать выпад копьём, его короткий меч скользнул по обитому жестью древку. Историк шагнул вперёд и вогнул клинок в лицо женщине из семаков. Обливаясь кровью, она рухнула на землю, но дикий крик боли, разорвавший воздух, принадлежал историку — душу его будто пронзило насквозь. Дукер отшатнулся и упал бы, если бы не упёрся спиной в крепкий щит. Голос безымянной женщины прозвучал рядом с его ухом:

— Я тебя сегодня так объезжу, что будешь просить пощады, дед!

И вот — странный извив человеческого ума — Дукер окутал себя этими словами, не из похоти, а так, как утопающий хватается за сваю. Он всхлипнул, судорожно вздохнул, оттолкнулся от щита и шагнул вперёд.

Впереди бились первые ряды морпехов, их осталось до ужаса мало, и солдаты отступали шаг за шагом под неумолимым натиском гуранской тяжёлой пехоты. Клин грозил вот-вот развалиться.

Семаки бесновались в гуще морпехов, исходили дикой, безумной яростью, и задние ряды подтянули именно для того, чтобы справиться с ними.

Задание не заняло много времени: суровая дисциплина много значила против воинов-одиночек, которые даже строй не держали, не прикрывали друг друга и не слышали других голосов, кроме собственных сумасшедших боевых кличей.

Несмотря на облегчение, морпехи начали отступать.

Рог протрубил три быстрые, блеющие ноты: имперский сигнал разойтись в стороны. Дукер ахнул, оглянулся в поисках Листа, но капрала нигде не было видно. Он увидел свою воительницу и, пошатываясь, подошёл к ней.

— Отступление — четыре, был четвёртый сигнал? Я слышал только…

Она оскалилась.

— Три, дед. Разойтись! Ну же!

Женщина двинулась вбок. Сбитый с толку Дукер последовал за ней. Склон стал труднопроходим: пропитанная кровью и жёлчью жидкая грязь поверх неверных камней. Оба добрались до остальных солдат по эту сторону насыпи — южную, — отступили к краю, спустились в узкий ров и остановились по щиколотку в потоке крови.

Гуранская тяжёлая пехота задержалась, враги чуяли ловушку — какой бы невероятной она ни казалась в такой ситуации. Затем враги сделали четыре шага вниз от гребня. Блеющий сигнал бараньего рога заставил их неуклюже вернуться на вершину.

Дукер обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как в семидесяти шагах внизу по склону двинулась тяжёлая кавалерия клана Дурного Пса, объезжая Нихила и Бездну, которые продолжали стоять по обе стороны неподвижной кобылы и прижимать ладони к её бокам.

— Божьи уши… — выругалась женщина рядом с Дукером.

Они собираются скакать в атаку по насыпи, через трупы, грязь и камни. По крутому склону, где всадники вынуждены будут пригнуться к шеям коней — и весь вес придётся на передние ноги. Колтейн их отправил в атаку. Против тяжёлой пехоты…

— Нет! — прошептал историк.

Сверху в ров посыпался песок и мелкие камни. Укрытые шлемами головы вокруг Дукера с тревогой обернулись — кто-то был вверху, над насыпью. Вновь посыпался песок.

Сверху полился поток отборной малазанской ругани, затем над краем появилась голова в шлеме.

— Да это же Худов сапёр! — ахнул один из морпехов.

Грязное лицо наверху растянулось в ухмылке.

— Угадайте, что черепахи делают зимой? — прокричал он вниз, а затем исчез из виду.

Дукер снова обернулся к всадникам клана Дурного Пса. Они приостановились, будто не знали чего ждать. Виканцы задрали головы и смотрели на верхние перешейки по обе стороны от насыпи.

Тяжёлая пехота Гурана и оставшиеся в живых семаки тоже не сводили глаз с боковых отрогов.

Несмотря на пыль, которая посыпалась в ров, Дукер прищурился и посмотрел на северный склон. По нему двигались сапёры, как были, со щитами на спинах, они начали спрыгивать с насыпи на усыпанное телами пространство.

Вновь протрубил рог, и всадники Дурного Пса опять пришли в движение, пустили коней сперва рысью, а затем — лёгким галопом. Однако путь к гребню им преградил отряд сапёров.

Черепаха закапывается, когда приходит зима. Эти ублюдки прокрались ночью на боковины насыпи — прямо под носом у Релоя — и закопались. Но зачем же, Худа ради?!

Сапёры, не снимая щитов, топтались на месте, готовили оружие и другое снаряжение. Один из них шагнул в сторону и взмахом руки показал виканцам, что можно скакать дальше.

Насыпь задрожала.

Облачённые в доспехи кони взлетели по крутому склону одним взрывом мускулов, быстрее, чем казалось возможным историку. Тяжёлые мечи поднялись к небу. В своей диковинной, тёмной броне виканцы сидели в сёдлах, словно демоны верхом на столь же жутких скакунах.

Сапёры обрушились на ряды гуранцев. Полетели гранаты, за ними последовали взрывы и предсмертные крики.

Вся взрывчатка, какая только осталась у сапёров, сейчас взмывала в небо и летела в самую гущу тяжёлой пехоты. Шрапнель, горелки, огневики… Плотный строй элитных солдат Релоя рассыпался.

На полном скаку Дурные Псы нагнали сапёров, которые попа́дали под копыта коней, которые, отбивая ужасный ритм, с грохотом скакали по щитам.

В суматошную толпу, которая всего несколько секунд назад была строем тяжёлой пехоты, вломились виканские конники, расчистили гребень и, размахивая тяжёлыми клинками, начали кровавую бойню.

Грохот сражения перекрыл новый сигнал рога.

Женщина рядом с Дукером ткнула его в грудь рукой в латной рукавице.

— Вперёд, дед!

Он шагнул вперёд, затем остановился. Да, пора солдатам идти вперёд. Но я — историк, я должен видеть, стать свидетелем всему, и Худ побери все стрелы!

— Не сейчас, — сказал Дукер, обернулся и начал карабкаться на боковину насыпи.

— Увидимся вечером! — прокричала она ему вслед, прежде чем присоединиться к остальным морпехам, которые уже бежали дальше.

Дукер подтянулся и выбрался наверх, набрав в процессе полный рот песка. Кашляя и отплёвываясь, он поднялся на ноги и осмотрелся.

Плоская поверхность вала была изрешечена скошенными ямами. В некоторых из отверстий в размер человека валялись раскрытые парусиновые коконы. Историк ещё некоторое время смотрел на них, не веря своим глазам, а затем перевёл взгляд на насыпь.

Атаке морпехов помешало отступление попавших под копыта сапёров. Переломанных костей было в достатке, но щиты — которые теперь превратились в бесполезные куски мятого металла — и погнутые шлемы по большей части уберегли от смерти этих безумцев.

За гребнем, на западной равнине всадники клана Дурного Пса преследовали бегущие остатки хвалёных пехотинцев Релоя. Личный шатёр самого военачальника, стоявший на невысоком холме в сотне шагов от гребня, погрузился в клубы дыма и языки пламени. Дукер заподозрил, что бунтовщик, будучи Высшим магом, прежде чем убраться туда, куда вёл его Путь, сам вызвал этот огонь, чтобы уничтожить всё, что могло пригодиться Колтейну.

Дукер обернулся, оглядывая долину.

Внизу по-прежнему кипела битва. Защитное кольцо солдат Седьмой вокруг повозок с ранеными держалось, хотя и прогнулось с северной стороны под настойчивым натиском тяжёлой пехоты Убарида. Сами повозки катились на юг. Кавалерия Карон-Тепаси и Сиалка наседала на арьергард, где верные хиссарцы отважно сражались… и гибли десятками.

Мы ещё можем проиграть.

Двойной рёв рогов с холма призвал обратно Дурных Псов. Дукер увидел Колтейна — вороний плащ посерел от пыли — верхом на боевом коне на гребне. Историк разглядел, как Кулак жестом приказал своим подчинённым трубить, и рога взвыли снова — на этот раз быстрее. Вы нам нужны!

Да только кони измотаны. Они совершили невозможное. Взлетели вверх по насыпи, со всё большей и большей скоростью, с такой скоростью, какой я никогда прежде не видел. Историк нахмурился и развернулся.

Нихил и Бездна по-прежнему стояли по бокам одинокой кобылы. Лёгкий ветерок трепал её гриву и хвост, но в остальном животное не шевелилось. Дукер вдруг похолодел. Что же они сделали?

Раздавшийся вдалеке вой привлёк внимание историка. Через реку двигался большой конный отряд, но с такого расстояния знамён было не различить. Затем Дукер разглядел маленькие бурые точки, которые мчались впереди всадников. Виканские собаки. Это клан Куницы.

Как только всадники выбрались из реки, они пустили коней галопом.

Кавалерию Сиалка и Карон-Тепаси виканцы захватили врасплох: сперва на них накатилась волна злобных псов, которые не обращали внимания на лошадей и бросались на всадников — шестьдесят фунтов рычания, клыков и мускулов стаскивали солдат с сёдел, — а затем подоспели сами виканцы. Они заявили о своём прибытии на поле боя, швырнув перед собой отрубленные головы, а потом испустили жуткий крик, от которого кровь стыла в жилах, и обрушились с фланга на вражеских конников.

Пару десятков ударов сердца спустя кавалерия Сиалка и Карон-Тепаси перестала существовать: всадники были убиты или гибли, спасаясь бегством. Конники Куницы лишь на миг задержались, чтобы перестроиться, прежде чем лёгким галопом рвануться вместе со своими пятнистыми псами на убарийцев.

Враги смешались, бросились бежать — инстинктивно, но вовремя.

Всадники клана Дурного Пса уже катились вниз по насыпи, объезжая с обеих сторон колдунов и неподвижную кобылу, а затем поскакали на юг — преследовать бегущую пехоту Сиалка и Халафа и титтанских лучников.

Дукер опустился на колени, силы вдруг покинули его, эмоции кипели в котле горя, гнева и ужаса. Не говори о победе сегодня. Нет, вообще молчи.

Кто-то, запыхавшись, выбрался на вал. Шаги послышались ближе, затем рука в латной рукавице тяжело легла на плечо историка. Голос, который Дукеру не сразу удалось узнать, проговорил:

— Знаешь, дед, они ведь насмехаются над нашими аристократами. Придумали для них прозвище по-дебральски. Знаешь, как переводится? Собачья цепь. Собачья цепь Колтейна. Он ведёт, но и его ведут, он тянет вперёд, но его тянет назад, он скалит зубы, но кто жалит его сзади? Те, кого он поклялся защищать. А ведь есть в таком прозвище второе дно, как думаешь?

Голос принадлежал Сну, но звучал странно. Дукер поднял голову и посмотрел в лицо человеку, который присел рядом с ним. Единственный голубой глаз поблёскивал среди массы изорванной плоти. Мощный удар палицы вдавил боковой щиток шлема, сломал скулу, выдавил глаз и оторвал нос. Жуткая кровавая маска, которая теперь служила капитану лицом, дрогнула в чём-то похожем на улыбку.

— Повезло мне, историк. Смотри, ни одного зуба не выбили — не шатаются даже.

Счёт жертв стал ошеломительной литанией тщете войны. По мнению историка, сегодня лишь Худ мог бы улыбнуться с триумфом.

Клан Куницы ждал титтанских копейщиков и божка-военачальника, который вёл их. Духи земли из засады напали на семака и разодрали его плоть на куски, чтобы вырвать и пожрать останки древнего бога. Затем Куницы привели в действие свою собственную ловушку: она была ужасна по-своему, ибо беженцы в ней служили приманкой, и сотни были убиты или ранены, пока приводилась в исполнение эта хладнокровная хитрость.

Вожди клана Куницы могли бы сказать, что враги превосходили их числом в четыре раза; что некоторые из тех, кого они поклялись защищать, были принесены в жертву, чтобы спасти остальных. Всё это было правдой и могло бы служить оправданием тому, что они сделали. Однако вожди ничего не сказали, и хотя их молчание вызвало бешенство и ярость, особенно среди членов Совета знати, Дукер видел всё в ином свете. Виканцы презирали высказанные вслух оправдания и пояснения — не принимали их от других и насмехались над теми, кто пытался говорить. Поэтому они молчали сами, и Дукер подозревал: виканцы чтили жертв — малазанцев и своих родичей — так, что попытаться выразить это словами было бы эгоистичным и низким кощунством.

К несчастью, беженцы этого не понимали. Для них молчание виканцев само по себе было знаком презрения, пренебрежения к потерянным жизням.

Тем не менее клан Куницы иным образом отдал честь погибшим беженцам. После разгрома титтанских лучников в долине это равнинное племя фактически прекратило своё существование. Воздаяние Куницы было абсолютным. На этом всадники не остановились, они нашли крестьянскую орду Камиста Релоя, которая с опозданием шла на битву с востока. Виканцы устроили бойню, которая могла бы послужить наглядным отражением того, что титтанцы собирались сделать с малазанцами. Этого урока беженцы тоже не поняли.

Дукер был уверен, что, несмотря на все попытки мудрецов, нельзя найти объяснения тёмным путям, которыми движутся людские мысли в тени большого кровопролития. Достаточно было вспомнить его собственную реакцию, когда, спустившись с насыпи, Дукер оказался рядом с Нихилом и Бездной, ладони которых покрывали пот и свёртывающаяся кровь с боков замертво стоящей кобылы. Силы жизни дают великую силу, и принести в жертву одно животное, чтобы даровать неистовую мощь почти пяти тысячам других, было делом достойным и благородным.

Но ведь глупая тварь до самого конца не понимала, что погибает под любящими руками двух убитых горем детей…

На Имперском Пути горизонт оборачивался со всех сторон серым саваном. Все детали казались смазанными под вуалью неподвижного, густого воздуха. Никакого ветра, но эхо смерти и разрушения оставалось, будто разлитое в самом времени.

Калам чуть откинулся в седле, не сводя глаз с картины перед собой.

Пепел и пыль осели на выложенный плиткой купол. В одном месте он провалился, так что стали видны грани бронзовых пластин кровли. Над проломом висела серая дымка. По изгибу купола было понятно, что на поверхности осталась едва ли его треть.

Убийца спешился. Задержался, чтобы потеребить шарф, который прикрывал его нос и рот, сбить корку пепла и пыли. Обернулся, чтобы взглянуть на остальных, и пошёл к зданию.

Где-то внизу, под ногами стоял дворец или храм. Добравшись до купола, убийца наклонился и смахнул пепел с бронзовых пластин. Показался глубоко врезанный в металл символ.

От внезапного узнавания он похолодел. Калам видел эту стилизованную корону на другом континенте во время неожиданной войны с противниками, которых наняли отчаявшиеся враги. Каладан Бруд и Аномандр Рейк, рхиви и Багровая гвардия. Собрание таких непохожих врагов, объединившихся, чтобы бросить вызов захватническим планам Малазанской империи. Вольные города Генабакиса погрязли в распрях и предательствах. Алчные правители и вороватые торговцы больше всех скулили об угрозе для свободы…

Мысли Калама унеслись за тысячу лиг, и он рассеянно коснулся вырезанного в металле знака. Чернопёсий лес… мы воевали с москитами и пиявками, ядовитыми змеями и кровососущими ящерицами. Линии снабжения перерезали, моранты отступили именно тогда, когда были нам больше всего нужны… и этот знак я помню — на рваном знамени отборных воинов Бруда.

Как там называл себя этот ублюдок? Верховный король? Каллор… Верховный король без королевства. Ему уже тысячи лет, а если легенды не врут, то и десятки тысяч. Он утверждает, что некогда повелевал империями, в каждой из которых Малазанская империя была бы не больше провинции. Затем, мол, он их разрушил собственной рукой, уничтожил до основания. Каллор хвастался, дескать, опустошал целые миры так, что не оставалось ничего живого…

И этот человек сейчас стал правой рукой Каладана Бруда. А когда я уходил, Дуджек, «Мостожоги» и восстановленная Пятая армия готовились заключить союз с Брудом.

Скворец… Быстрый Бен… будьте настороже, друзья. Есть среди вас безумец…

— Если ты тут просто замечтался…

— Больше всего ненавижу в этом месте то, — проговорил Калам, — что пепел скрадывает шаги.

Пронзительные серые глаза Миналы подозрительно прищурились над шарфом, который прикрывал нижнюю половину её лица.

— Ты, похоже, напуган.

Калам поморщился, обернулся к остальным. Он заговорил громко:

— Мы сейчас покинем этот Путь.

— Что? — фыркнула Минала. — Не вижу никаких врат!

Их и нет, но я чую, что так надо. Мы уже довольно прошли, и я наконец понял: сила размышления — она не в том, чтобы странствовать, а в том, чтобы прибыть на место.

Калам закрыл глаза, выбросил из головы Миналу и всех остальных, чтобы в сознании наступила полная тишь. Последней стихла мысль: Надеюсь, я прав.

В следующий миг рядом открылся портал, с трескучим звуком он сделался шире.

— Ах ты тупоголовый ублюдок! — осознав происходящее, взорвалась Минала. — Небольшой разговор мог бы нас привести к этому раньше — если только ты преднамеренно не задерживал нас. Худ знает, что ты задумал, капрал.

Интересный выбор слов, женщина. Полагаю, он действительно знает.

Калам открыл глаза. Врата висели в воздухе непроницаемым чёрным пятном в дюжине шагов от него. Убийца поморщился. Вот так просто. Калам, ты тупоголовый ублюдок. Запомни, страх может заставить сосредоточиться даже самую бестолковую тварь.

— Не отставайте, — сказал убийца, чуть выдвигая длинный нож из ножен, прежде чем шагнуть в портал.

Его мокасины скользнули по присыпанной песком мостовой. Стояла ночь, звёзды ярко сверкали над головой в узкой щели между двумя высокими кирпичными зданиями. Проулок уходил вперёд извилистой тропой, которую Калам хорошо знал. Рядом никого не было.

Убийца сдвинулся к стене слева. Появилась Минала, она вела в поводу коней — своего и Каламова. Женщина заморгала, завертела головой.

— Калам? Где?..

— Здесь, — ответил убийца.

Она вздрогнула, затем раздражённо зашипела.

— Три вздоха не провёл в городе, а уже спрятался.

— Привычка.

— Не сомневаюсь. — Минала отвела коней подальше. В следующий миг появились Кенеб и Сэльва, а вслед за ними — дети.

Капитан оглядывался, пока не заметил Калама.

— Арэн?

— Да.

— Слишком тихо.

— Мы в переулке, который проходит через некрополь.

— Как мило, — заметила Минала. Она указала на угрюмые дома. — Но это же трущобы.

— Они для… мёртвых. В Арэне бедняк остаётся бедняком даже после смерти.

Кенеб спросил:

— Как далеко отсюда до гарнизона?

— Три тысячи шагов, — ответил Калам, снимая с лица шарф.

— Нам нужно помыться, — сказала Минала.

— Я пить хочу, — протянул Ванеб, не слезая с лошади.

— И есть, — добавил Кесен.

Калам вздохнул, затем кивнул.

— Надеюсь, — добавила Минала, — прогулка по мёртвой улице не станет для нас дурным предзнаменованием.

— Вокруг некрополя стоят таверны для плакальщиков, — пробормотал убийца. — Далеко идти не придётся.

Таверна «Слеза» выглядела так, будто знавала и лучшие дни, но Калам в этом сильно сомневался. Пол в главном зале просел настолько, что накренившиеся внутрь стены пришлось подпирать деревянными балками. Гниющие объедки и дохлые крысы с неумолимым терпением сползали к центру, и образовалась зловонная куча — будто приношение какому-то непотребному божеству.

Столы и стулья на искусно подпиленных ножках стояли вокруг ямы, и лишь один из них был занят посетителями, которые ещё не упились до беспамятства. Второй зал, ничуть не более пристойный, позволял более почтенной публике посидеть в относительном покое, и именно там Калам посадил свой отряд за еду, пока в заросшем саду готовили лохань с водой. Затем убийца вернулся в главный зал и уселся напротив единственного бодрствующего посетителя.

— Всё дело в еде, да? — проговорил седеющий напанец, как только убийца занял своё место.

— Лучшая в городе.

— Ага, совет тараканов за это проголосовал.

Калам смотрел, как голубокожий мужчина поднёс кружку к губам, как заходил огромный кадык.

— А тебе, похоже, нужно выпить ещё.

— Это точно.

Убийца чуть повернулся на стуле, перехватил мутный взгляд старухи, которая прислонилась к балке рядом с бочонком эля, и поднял два пальца. Та вздохнула, отлепилась от опоры, поправила заткнутый за пояс фартука острый «крысорез» и отправилась на поиски двух кружек.

— Попробуешь её облапать, — руку сломает, — предупредил незнакомец.

Калам откинулся на спинку стула и рассмотрел напанца. Лет ему было то ли тридцать, то ли шестьдесят — всё зависит от того, как он их провёл. Под обильно побитой сединой бородой проглядывала задубевшая кожа. Тёмные глаза постоянно бегали и до сих пор так ни разу и не остановились на убийце. Мужчина был одет в мешковатые, изношенные лохмотья.

— Придётся спросить, — проговорил убийца, — кто ты таков и откуда?

Мужчина чуть выпрямился.

— Думаешь, я вот так и расскажу — каждому-всякому?

Калам ждал.

— Ну да, — вздохнул напанец. — Не каждому. Некоторые грубияны не хотят меня слушать.

Упившийся до беспамятства посетитель за соседним столом наконец свалился со стула, его голова с мерзким хрустом ударилась о каменный пол. Калам, напанец и старуха, которая только что вернулась с двумя оловянными кружками, смотрели, как пьяница сползает по жидкой грязи и блевотине к центральной куче отбросов.

Тут же выяснилось, что одна из крыс только притворялась мёртвой, она живо вскарабкалась на тело пьяницы и зашевелила усами.

Напанец напротив убийцы фыркнул.

— Каждый теперь философ!

Служанка принесла эль к их столу, её ковыляющая походка выдавала давнее знакомство с перекошенным полом. Разглядывая Калама, она спросила по-дебральски:

— Твои друзья в том зале попросили мыла.

— Ага, похоже, что так.

— Нет у нас мыла.

— Это я только что понял.

Старуха зашаркала прочь.

— Недавно в городе, я так вижу, — заметил напанец. — Через Северные ворота вошли?

— Ага.

— Сложновато небось было карабкаться на такую высоту, да ещё и с конями.

— Выходит, Северные ворота закрыты.

— Заперты наглухо, как и все остальные. Может, вы в гавань приплыли.

— Может.

— А гавань закрыта.

— Как это можно закрыть Арэнскую гавань?

— Ну, ладно, не закрыта.

Калам хлебнул эля, проглотил и напряжённо замер.

— Со второй кружки ещё хуже будет, — сообщил напанец.

Убийца поставил кружку обратно на стол. Заговорить ему удалось не сразу.

— Расскажи новости.

— С чего бы это?

— Я поставил тебе выпивку.

— А мне следует быть благодарным? Худов дух, ты же сам эту дрянь пробовал!

— Я не всегда такой терпеливый.

— А-а, ну, это, конечно, другое дело, что ж сразу не сказал? — Напанец допил первую кружку и принялся за вторую. — Бывает, к элю привыкаешь, а у нас — эль привыкает к тебе. Твоё здоровье, уважаемый. — Он залпом осушил кружку.

— Я и не таким уродам глотки перерезал, — сообщил убийца.

Напанец помолчал, его глаза на миг блеснули, окинув быстрым взглядом Калама. Затем он отставил кружку.

— Корноболовы жёны его вчера домой не пустили — бедолага слонялся по улицам, пока его патруль Первого Кулака не загрёб за нарушение комендантского часа. Часто теперь такое происходит. По всему городу жёны вдруг поумнели. А что делать? Филей не купишь нынче так, чтобы за него руку да ногу не отдать — на улицах сплошные калеки там, где раньше были рынки. Какого гадателя ни спроси, обязательно Худов Вестник влезет в расклад. Скажи, как думаешь, правду говорят, мол, Первый Кулак чужую тень отбрасывает? Хотя трудно, конечно, отбрасывать свою тень, если в дворцовом шкафу прячешься. В этом городе не только рыба скользкая, вот что я скажу. Да что там — меня за последние два дня четыре раза арестовали: пришлось доказывать, кто я такой, патент имперский показывать, веришь? Но повезло — отыскал свою команду в одной местной каталажке. Если Опонны мне улыбнутся, вытащу их завтра — палубу надо драить, и уж поверь ты мне, эти выпивохи будут драить, пока мир в Бездну не ухнет. Хуже другое, вот прямо из-за этого патента выходят люди да начинают требовать всякого так, что голова потом гудит от аргументов, которые не передать словами, будто жизнь и без того не тяжкая — знаешь, как корабль стонет, если трюм набит золотом? И теперь-то ты мне скажешь: «Вот так-так, капитан, я совершенно случайно хочу заплатить за место до самой Унты». А я скажу: «Боги тебе улыбнулись, уважаемый! Совершенно случайно я выхожу в море через два дня с двадцатью морпехами, казначеем Первого Кулака и половиной богатств Арэна на борту — но место у нас есть, уважаемый, ещё как. Добро пожаловать на борт!

Калам молчал ещё дюжину ударов сердца, а затем сказал:

— Вот уж и правда боги улыбнулись.

Голова капитана качнулась.

— Гладенькие да хитренькие у них улыбочки.

— Кого же мне благодарить за такой тёплый приём?

— Сказал, мол, твой друг, только вы никогда не встречались — однако предупредил, что ты окажешься на борту моей «Затычки» через два дня.

— И звали его?

— Сказал, Салк Элан. Говорит, мол, ждёт тебя.

— И откуда же он узнал, что я зайду в эту таверну? Я ещё час назад не подозревал о её существовании.

— Догадка, но обоснованная. Болтал, мол, это первое заведение, которое ты увидишь, когда выйдешь из ворот некрополя. Зря ты вчера не пришёл, друг, тут даже тише было. Конечно, пока девка не выловила крысу из бочки с элем. Не повезло вам с твоими друзьями — пропустили сегодня завтрак.

Калам захлопнул за собой покосившуюся дверь и остановился, чтобы успокоиться. Уловки Быстрого Бена? Вряд ли. Да и невозможно…

— Что случилось? — Минала сидела за столом с куском дыни в руке. Судя по голосам со двора, родители взялись купать сопротивляющихся детей.

Убийца надолго прикрыл глаза, затем открыл их и вздохнул.

— Вы попали в Арэн — теперь пойдём своими дорогами. Передай Кенебу, чтобы вышел сам, прежде чем его найдёт один из патрулей, пусть явится к командиру городской стражи, но меня в докладе никак не упоминает…

— И как он объяснит, что мы взяли и попали в город?

— Рыбак вас довёз. Всё просто.

— И всё? Ты даже не попрощаешься с Кенебом, Сэльвой или с детьми? Не дашь даже высказать благодарность за то, что спас им жизнь?

— Если сможешь, Минала, вывези родных из Арэна — возвращайтесь в Квон-Тали…

— Не делай этого, Калам.

— Так безопаснее. — Убийца поколебался, но затем сказал: — Я был бы рад, если бы всё было… иначе.

Кусок дыни врезался ему в щёку. Калам быстро вытер лицо, затем поднял свои седельные сумки и перебросил через плечо.

— Жеребца бери себе, Минала.

В главном зале Калам подошёл к столу капитана.

— Ладно, я готов.

В глазах напанца мелькнуло что-то вроде разочарования, затем он вздохнул и поднялся.

— Ну, как скажешь. До пристани, где стоит «Затычка», идти омерзительно долго — если повезёт, мне всего дюжину раз придётся свой патент показать. Худ знает, что ещё можно делать с армией, которую поставили в городе, да?

— Лохмотья тебе не очень помогут, капитан. Думаю, пора сменить костюм.

— Какой костюм? Это моя счастливая рубашка!

Лостара Йил прислонилась к стене маленькой каморки и сложила на груди руки, глядя, как Жемчуг расхаживает туда-сюда у окна.

— Детали, — пробормотал он, — всё дело в деталях. Не моргай, а то пропустишь.

— Я должна явиться с докладом к командиру Красных Клинков, — сказала Лостара. — Затем вернусь сюда.

— А Орто Сэтрал тебе позволит?

— Я не оставлю эту погоню… если только ты мне не прикажешь.

— Боги упасите! Мне чрезвычайно приятна твоя компания.

— Издеваешься.

— Совсем чуть-чуть. Не спорю, с чувством юмора у тебя не очень. Однако мы ведь прошли через удивительные приключения вместе, не так ли? Зачем же расставаться?

Лостара поглядела на свою форму. Вес доспехов был приятен — кожаная броня, которую она носила для маскировки, была отвратительной, и Лостара с радостью рассталась с ней, после того как Коготь исцелил её раны.

Жемчуг даже не попробовал развеять загадку вокруг внезапного появления демона во время схватки на равнине, но Лостара прекрасно видела, что это происшествие до сих пор беспокоит Когтя. И меня тоже. Но это — прошлое. Мы добрались до Арэна и не потеряли след убийцы. Всё так, как и должно быть.

— Будешь ждать меня здесь? — спросила она.

Улыбка Жемчуга стала шире.

— Хоть до конца света, дорогая.

— Хватит и до рассвета.

Коготь поклонился.

— Буду считать мгновения до этого мига.

Лостара вышла из комнаты и закрыла за собой дверь. Коридор вёл к деревянной лестнице, которая спускалась в переполненный главный зал таверны. Комендантский час мешал посетителям разойтись, однако настроение царило отнюдь не праздничное.

Лостара нырнула под лестницу и прошла через кухню. Повар и его помощники проводили её глазами до задней двери, которую, как обычно, оставили приоткрытой, чтобы кухня проветривалась. К таким взглядам Лостара давно привыкла. Красных Клинков очень боялись.

Она толчком распахнула дверь и вышла в проулок.

Дыхание реки, смешанное с солёным ветром бухты, прохладным касанием пробежало по её лицу. Надеюсь, мне никогда больше не придётся ступать на Имперский Путь.

Громко топая сапогами, она вышла на главную улицу.

Дюжина солдат армии Первого Кулака остановили её на первом же перекрёстке на пути к гарнизону. Сержант недоумённо взглянул на Лостару.

— Добрый вечер, Красный Клинок, — сказал он.

Лостара кивнула.

— Я так понимаю, что Первый Кулак ввёл комендантский час. Скажи, Красные Клинки тоже патрулируют улицы?

— Вовсе нет, — ответил сержант.

Солдаты были напряжены, будто чего-то ждали, и это слегка обеспокоило Лостару.

— Значит, они заняты другим?

Сержант медленно кивнул.

— Я полагаю, да. Судя по твоим словам и… другим признакам, я бы предположил, что ты недавно попала в город.

Лостара кивнула.

— Как?

— Через Путь. У меня был… спутник.

— Наверняка интересная история, — проговорил сержант. — Теперь сдай оружие.

— Что-о?

— Ты ведь хочешь присоединиться к другим Клинкам, да? Переговорить с командиром Орто Сэтралом?

— Да.

— По приказу Первого Кулака, оглашённому четыре дня назад, Красные Клинки помещены под арест.

— Что?!

— И ожидают суда за измену Малазанской империи. Прошу сдать оружие.

Лостара Йил была настолько поражена, что не оказала сопротивления, когда солдаты разоружили её. Она не сводила глаз с сержанта.

— В нашей верности… усомнились?

В глазах солдата не было злобы, когда он кивнул и добавил:

— Думаю, твой командир лучше опишет ситуацию.

— Он ушёл.

У Кенеба отвисла челюсть.

— Ого, — только и смог он сказать через некоторое время. Нахмурившись, он смотрел, как Минала собирает свои вещи. — Что ты делаешь?

Она резко обернулась.

— Думаешь, он просто так улизнёт и всё?

— Минала…

— Молчи, Кенеб! Детей разбудишь.

— Это не я кричал.

— Расскажи своему командиру всё, понимаешь меня? Всё — только не про Калама.

— Я не дурак, что бы ты там ни думала.

Её взгляд смягчился.

— Я знаю. Извини.

— Лучше у сестры прощения попроси. И у Кесена с Ванебом.

— Попрошу.

— Скажи, как ты собираешься преследовать человека, который не хочет, чтобы его преследовали?

Её лицо озарилось мрачной усмешкой.

— Ты об этом женщину спрашиваешь?

— Ох, Минала…

Она погладила его по щеке.

— Не надо слёз, Кенеб.

— Это всё проклятая сентиментальность, — с усталой улыбкой заметил он. — Но знай, я не теряю надежды. Теперь иди и попрощайся с сестрой и детьми.

Глава четырнадцатая

Богиня вздохнула, и всё замерло…

Геруланн. Апокалипсис

— Нам нельзя здесь оставаться.

Фелисин подозрительно посмотрела на мага.

— Почему это? Буря снаружи нас погубит. От неё нет укрытия — только здесь, где есть вода… еда…

— Потому что за нами охотятся, — бросил Кальп, обнимая себя руками.

Сидевший у стены Геборик рассмеялся. Поднял свои невидимые руки.

— Покажи мне смертного, за которым не идёт охота, и я покажу тебе труп. Всякий охотник — добыча, всякий разум, что знает себя, имеет преследователей. Мы гонимся, и гонятся за нами. Неведомое преследует невежду, истина наседает на всякого учёного, которому хватает мудрости признать собственное невежество, ибо в нём — значение непостижимых истин.

Сидящий на бортике фонтана Кальп поднял взгляд, из-под тяжёлых век посмотрел на бывшего жреца.

— Я говорил буквально, — произнёс маг. — В этом городе есть живые оборотни — всякий ветерок доносит их запах, и он нарастает.

— Почему бы нам просто не сдаться? — спросила Фелисин.

Маг презрительно ухмыльнулся.

— Беспечность — не мой недостаток. Мы в Рараку, в обители Вихря. В сотне лиг вокруг мы не увидим ни одного дружеского лица — да и вряд ли сумеем уйти так далеко.

— А лица рядом — вообще нечеловеческие, — добавил Геборик. — Все маски срываются, и знаете — д’иверсы с одиночниками скорее всего пришли сюда не по зову Вихря. Трагическое совпадение — Год Дриджны и неблагое Схождение…

— Дурак ты, если и вправду так думаешь, — буркнул Кальп. — Уж никак не совпадение. У меня такое чувство, что кто-то подтолкнул оборотней к Схождению и сделал это именно из-за восстания. Или наоборот — богиня Вихря подтасовала пророчество так, чтобы на время Схождения пришёлся Год Дриджны, — чтобы создать хаос на Путях.

— Интересные соображения, маг, — медленно кивая, проговорил Геборик. — Разумеется, их и следовало ожидать от практика Меанаса, Пути, где обман разрастается, словно сорняки, и неизбежно искажает правила игры… но только тогда, когда это выгодно.

Фелисин молчала, глядя на мужчин. Один разговор — на поверхности, но совсем другой — под ним. Жрец и маг играют в какую-то игру, сплетают подозрение со знанием. Геборик увидел тайные связи, награбил в призрачных жизнях нужные сведения и, кажется, намекает теперь магу, что тот ближе к пониманию, чем сам подозревает. «Вот, последователь Меанаса, возьми мою невидимую руку…»

Фелисин решила, что с неё довольно.

— Что тебе известно, Геборик?

Слепец пожал плечами.

— Тебе-то какое дело, девочка? — проворчал Кальп. — Ты предлагаешь сдаться: пускай нас найдут оборотни — нам ведь всё равно не выжить.

— Я спросила, зачем продолжаем бороться? Зачем уходить отсюда? В пустыне у нас тоже нет шансов.

— Так оставайся! — воскликнул Кальп и поднялся. — Худ свидетель, пользы от тебя никакой.

— Говорят, всего-то и нужно — один укус.

Маг замер, затем медленно повернулся к Фелисин.

— Это неправда. Распространённое заблуждение, я полагаю. От укуса может развиться циклическая лихорадка, безумие, но оборотнем ты не станешь.

— Тогда как ими становятся?

— Не становятся. Оборотнями рождаются.

Геборик поднялся на ноги.

— Если мы собираемся идти через мёртвый город, идёмте. Голоса смолкли, и разум мой очистился.

— А какая разница? — продолжала настаивать Фелисин.

— Я могу провести нас по самому короткому пути, девочка. Иначе будем блуждать, пока нас не нагонят охотники.

Они в последний раз напились из бассейна, затем набрали столько бледных плодов, сколько способны были унести. Фелисин не могла не признать, что чувствует себя более здоровой — исправленной, будто память перестала кровоточить, остались только шрамы. Но подавленность никуда не делась. Фелисин давно потеряла надежду.

Геборик повёл их по извилистым улицам и переулкам, через жилые дома и здания, и всюду спутники находили тела — люди, оборотни, т’лан имассы, древние сцены яростной битвы. Краденое знание Геборика улеглось в голове Фелисин дрожащим ужасом, который пробуждался при каждой новой картине смерти. Ей казалось, будто она вот-вот постигнет какую-то глубочайшую истину, которая станет ответом на все человеческие устремления от начала времён. Все мы лишь царапаем мир, слабые и неразумные. Все чудовищные драмы цивилизаций, людей с их убеждениями и красивыми жестами — ничего не значат, ни на что не влияют. Жизнь просто ползёт дальше. Неужели дар озарения — дар видеть значение всего, что есть человек, — не приносит ничего, кроме чувства сокрушительной тщетности. Только невежда выберет цель и будет цепляться за неё, ибо в этом — иллюзия собственной важности. Вера, король, королева, император или месть… всё это цитадели глупцов.

Ветер выл за спиной, поднимал маленькие облачка пыли под ногами, шершавыми языками лизал кожу. И нёс с собой слабый, пряный запах.

По ощущению Фелисин, прошёл час, прежде чем Геборик остановился. Спутники стояли у главного входа какого-то храма, где толстым, массивным колоннам благодаря резьбе придали сходство с древесными стволами. Вдоль потрескавшегося, просевшего цоколя тянулся фриз. На каждой панели виднелось изображение, едва различимое в свете чародейского огня Кальпа.

Маг вглядывался в резьбу. «Худов дух!» — одними губами прошептал он.

Бывший жрец улыбался.

— Это же Колода, — проговорил Кальп.

Ещё одна жалкая попытка утвердить порядок.

— Старшая Колода, — кивнул Геборик. — Не Дома, а Обители. Владения. Можешь опознать Смерть и Жизнь? А Тьму и Свет? Видишь Обитель Зверя? Кто сидит на рогатом троне, Кальп?

— Он пуст, если, конечно, я смотрю на то, что ты имеешь в виду, — обрамление из разных созданий. По сторонам от престола — т’лан имассы.

— Да, тот самый. И никого на троне, говоришь? Любопытно.

— Почему?

— Потому что малейшие отзвуки памяти кричат мне, что раньше трон не пустовал.

Кальп хмыкнул.

— Ну, по крайней мере, его не стесали — я вижу спинку трона, и она выглядит такой же старой, как и остальное изображение.

— Здесь должны быть и Независимые — можешь их найти?

— Нет. Возможно, где-то по бокам храма или сзади?

— Не исключено. Среди них найдёшь Оборотня.

— Всё это невыносимо увлекательно, — протянула Фелисин. — Я так понимаю, мы собираемся сюда войти, — поскольку ветер дует туда.

Геборик улыбнулся.

— Да. На дальнем конце нас ждёт выход.

Внутри храм больше напоминал тоннель — его стены, пол и потолок скрывали спрессованные напластования песка. Чем дальше они заходили, тем сильнее становился вой ветра. Через сорок шагов спутники начали различать бледный охряный свет впереди.

Тоннель сузился, ревущий ветер отчаянно толкал их в спину, так что у самого выхода пришлось даже пригибаться, чтобы не упасть.

Геборик задержался у самого порога, чтобы пропустить вперёд Кальпа, а затем Фелисин. Первым наружу вышел маг, за ним — Фелисин.

Они стояли на уступе, выход из пещеры располагался высоко на боковой части утёса. Ветер вцепился в них так, будто пытался столкнуть, сбросить с обрыва на острые камни в двухстах с лишним саженях внизу. Фелисин ухватилась за крошащуюся кромку входа в пещеру. От вида у неё захватило дыхание, чуть не подогнулись колени.

Вихрь бушевал не перед ними, но внизу, в обширной долине, которая была Священной пустыней. Тонкая дымка мелкого песка плыла над землёй, укрытой кипучими жёлто-оранжевыми тучами. Солнце плыло на западе размытым шаром красного пламени, и с каждым мгновением всё больше наливалось кровью.

Через некоторое время Фелисин расхохоталась.

— Теперь нам всего-то и нужны — крылья.

— И снова я вам пригожусь, — с улыбкой заявил Геборик, который как раз вышел наружу и остановился рядом с ней.

Кальп резко повернул голову к старику.

— Что ты имеешь в виду?

— Привяжитесь к моей спине — оба. У этого человека есть пара рук, и он ею воспользуется. Даже слепота на сей раз окажется благом.

Кальп посмотрел вниз с обрыва.

— Ты слезать собираешься? Да это же треклятый камень, старик…

— А мне и не придётся цепляться, маг. К тому же, какой ещё у вас выбор?

— Просто восхитительно, — проговорила Фелисин.

— Ладно, но я открою Путь, — заявил Кальп. — Упадём, конечно, но приземление будет мягче — вряд ли это поможет, но хотя бы даст нам шанс.

— Маловер! — воскликнул Геборик, и лицо его исказилось от попыток сдержать смех.

— Вот спасибо, — сказала Фелисин. Как же далеко нас завели? Мы не просто идём к безумию, нас туда толкают, тянут и тащат.

Что-то горячее и твёрдое сжало её плечо. Фелисин обернулась. Геборик возложил на неё призрачную руку — ничего не видно, но тонкая ткань рубашки прижалась к телу и теперь медленно темнела, пропитываясь потом. Фелисин чувствовала вес ладони на плече. Старик наклонился ближе.

— Рараку претворяет всех, кто входит в неё. Этой истине можешь верить. Чем ты была — отваливается, чем будешь — другое дело. — Она презрительно фыркнула, но его улыбка стала только шире. — Дары Рараку суровы, это верно, — с сочувствием сказал бывший жрец.

Кальп готовил ремни, чтобы привязаться.

— Ремешки прогнили, — заметил он.

Геборик подвинулся к нему.

— Тогда держись крепче.

— Это безумие.

Эй, это я хотела сказать!

— Так ты собираешься здесь ждать д’иверсов и одиночников?

Маг скривился.

Тело Геборика на ощупь напоминало шишковатые древесные корни. Фелисин вцепилась в него до дрожи в мускулах — не доверяла кожаным ремням.

Она не сводила глаз с запястий бывшего жреца — невидимые ладони уходили в толщу камня. Было слышно, как ногами он снова и снова нащупывает упоры, но не находит. Старик нёс вес троих на одних только ладонях и руках.

Выветренный утёс купался в алом сиянии закатного солнца. Будто мы спускаемся в котёл огня, во владения демонов. И это дорога в один конец — Рараку примет нас, проглотит. В песке будут погребены все мечты об отмщении, все желания, все надежды. Все мы утонем здесь — в пустыне.

Ветер сперва придавил их к камню, а затем попытался оторвать взвившейся плетью песка. Спутники вновь оказались внутри Вихря. Кальп что-то закричал, но его слова заглушил рокочущий рёв. Фелисин почувствовала, что её отрывает от Геборика, так что тело зависло горизонтально в лапах безумного, голодного ветра. Она согнула руку, чтобы крюком уцепиться за правое плечо Геборика.

Мускулы сводило от напряжения, суставы горели, словно уголья. Она почувствовала, как натягиваются кожаные ремни. Безнадёжно. Боги насмехаются над каждым нашим шагом.

Геборик продолжал карабкаться вниз, в самое сердце урагана.

С расстояния в несколько дюймов Фелисин видела, как песок в ветре начал вгрызаться в натянутую кожу над локтем. Чувство было такое, словно кошка лижет языком, но кожа сходила слоями, исчезала.

Тело и ноги терзал ветер, и всюду она чувствовала прикосновения этого ужасного языка бури. Когда мы доберёмся до дна, от меня останутся только кости и сухожилия, бесплотный труп с вечной ухмылкой черепа. Фелисин, открывшаяся во всей своей славе…

Геборик вдруг отступил от утёса. Все трое повалились на камни. Фелисин закричала, когда камни и песок врезались в измочаленную кожу на спине. Она бездумно смотрела на утёс, который то и дело проступал в разрывах между песочными тучами. Ей показалось, будто на высоте пятидесяти саженей мелькнула фигура, но тут же снова скрылась в пелене бури.

Кальп дёргал за ремни, панически пытаясь высвободиться. Фелисин перекатилась на живот, встала на четвереньки. Что-то здесь есть… даже я чувствую…

— Вставай, девочка! — заорал маг. — Живо!

Всхлипнув, Фелисин заставила себя подняться. Порыв ветра снова бросил её на землю, словно хлестнул плёткой. Её коснулись тёплые ладони, подняли в колыбель мускулистых рук.

— Жизнь всегда так, — проговорил Геборик. — Держись крепче.

Они бежали, пригнувшись против ярящегося ветра. Фелисин зажмурилась, агония истерзанной кожи молниями вспыхивала под веками. Да к Худу всё! Всё это!

В этот миг вокруг внезапно наступило затишье. Кальп удивлённо зашипел.

Фелисин открыла глаза и увидела неподвижную дымку тонкого песка, которая опоясывала сферу посреди Вихря. Из мглы к ним приближалась огромная, пошатывающаяся тень. В воздухе разлился пьянящий аромат цитрусовых духов. Фелисин начала вырываться, пока Геборик не поставил её на землю.

Четверо бледных мужчин в лохмотьях несли паланкин, в котором восседал под зонтом тучный человек в просторных шёлковых одеждах диссонирующих цветов. Узкие глазки выглядывали из покрытых бисеринками пота складок плоти. Мужчина поднял пухлую руку, и носильщики остановились.

— Опасно! — взвизгнул он. — Присоединитесь же ко мне, незнакомцы, дабы оставить такое опасности — пустыня исполнена зверями весьма неприятного нрава. Я предлагаю вам скромное убежище под защитой искусных чар, наложенных на сие кресло за огромные деньги. Вас терзает голод? Мучит жажда? Ах, лишь взгляните на раны несчастной девицы! Мне выпало счастье владеть целебными мазями, и я позабочусь, чтобы эта аппетитная крошка вновь обрела гладкую кожу юного совершенства. Скажите, а не рабыня ли она? Нельзя ли её приобрести?

— Я не рабыня, — ответила Фелисин. И больше не продаюсь.

— От лимонного чада у меня слезятся слепые глаза, — прошептал Геборик. — Я чувствую алчность, но не злую волю…

— Я тоже, — пробормотал Кальп. — Но… носильщики у него — нежить, и они странно… обгрызены.

— Вижу, что вы в сомнениях, и безусловно приветствую осторожность. О да, слуги мои видали и лучшие дни, однако они безвредны, позвольте вас заверить.

— Как же, — крикнул Кальп, — ты противостоишь Вихрю?

— Не противостою, господин! Я сам — скромный правоверный. Богиня облегчает мне путь, за что я постоянно приношу ей жертвы! Я лишь торговец, но товар мой — редкостный: чародейский, сказать точнее. Я возвращаюсь в Пан’потсун, видите ли, после весьма прибыльного странствия в лагерь воинов Ша’ик. — Толстяк улыбнулся. — Конечно, я опознал в вас малазанцев и потому — врагов великого восстания. Но жестокая месть не укоренилась в моём сердце, уж поверьте. Правду сказать, я был бы рад вашей компании, ибо эти мёртвые слуги слишком поглощены собственной смертью и лишь бесконечно жалуются.

По его знаку носильщики поставили паланкин на землю. Двое из них немедленно начали снимать лагерное снаряжение со стойки за креслом. Движения их были неаккуратными и небрежными. Остальные помогли хозяину подняться на ноги.

— У меня есть очень сильное лекарство, — пропыхтел толстяк. — Вон в том сундуке! Который несёт Шишак. Шишак! Поставь его на землю, червяк недогрызенный! Шишак-червяк, хи-хи! Прекрати возиться с задвижкой — столь изощрённые движения расплавят твои гниющие мозги. А-ай-й! У тебя нет рук! — Глаза толстяка впервые остановились на Геборике. — Совершить подобное — что за преступление! Увы, ни одна из моих целебных мазей не справится с такой сложной регенерацией.

— Прошу тебя, — ответил Геборик, — не расстраивайся из-за того, чего у меня нет, и даже из-за того, чего нет у тебя. Мне ничего не нужно, хотя за убежище от ветра я искренне благодарен.

— Наверняка в твоей груди таится трагическая история, о бывший жрец Фэнера, но я не буду доискиваться. А ты… — Толстяк обернулся к Кальпу. — Извини, не Меанас ли — твой Путь?

— Ты явно не только продаёшь чародейские побрякушки, — прорычал маг, лицо его потемнело.

— Много времени провёл рядом с чародеями, о добрый господин, — проговорил толстяк и склонил голову. — Ничего больше, уверяю тебя. Я посвятил свою жизнь магии, но сам её не практикую. Годы даровали мне некоторую… чувствительность, только и всего. Прошу меня простить, если я чем-то тебя оскорбил. — Он протянул руку и задержал одного из слуг. — Эй ты, как там я тебя назвал?

Фелисин восхищённо смотрела, как покусанные губы трупа растянулись в кривой усмешке.

— Клещ. Хотя прежде я звался Ирин Талар…

— Ох, заткнись, не важно, как там тебя раньше звали! Теперь ты Клещ.

— Я принял ужасную смерть…

— Заткнись! — завизжал хозяин, и его лицо внезапно потемнело.

Немёртвый слуга замолчал.

— Теперь, — пропыхтел толстяк, — найди нам фаларское вино — давайте насладимся самыми изысканными дарами Империи.

Слуга заковылял прочь. Ближайший товарищ следил за ним сухими глазами.

— Твоя была не такой ужасной, как моя…

— О, Семь Святых, сохраните нас! — прошипел торговец. — Умоляю тебя, маг, наложи заклятье молчания на сих неудачно выбранных ревенантов! Я заплачу имперскими джакатами, и хорошо заплачу!

— Этого я не умею, — пробормотал Кальп.

Фелисин с подозрением посмотрела на кадрового мага. Вот уж точно — ложь.

— Ну и ладно, — вздохнул толстяк. — Ох, нижние боги! Я ведь не представился! Я — Наваль Эбур, скромный торговец из Святого града Пан’потсуна. А какими именами вы сами предпочтёте зваться?

Странное выражение.

— Я — Кальп.

— Геборик.

Фелисин промолчала.

— А девица-то — скромница, — проговорил Наваль, и его губы изогнулись в самодовольной ухмылке.

Кальп присел рядом с деревянным сундуком, вынул задвижку и открыл крышку.

— Кувшин из белой глины, запечатанный воском, — подсказал торговец.

Ветер стал далёким стоном, охряная пыль постепенно оседала вокруг. Геборик, которому невидимое чутьё по-прежнему позволяло обходиться без зрения, уселся на старый валун. Его широкий лоб прорезала хмурая морщинка, а татуировки скрылись под пеленой мелкого песка.

Кальп подошёл к Фелисин с мисочкой в руках.

— Это целебная мазь, — подтвердил он. — И очень мощная.

— А почему ветер не разорвал тебе кожу, маг? У тебя-то нет защиты, как у Геборика…

— Не знаю, девочка. Я открыл свой Путь — возможно, этого хватило.

— А почему ты не укрыл им меня?

Кальп отвёл глаза.

— Я думал, что укрыл, — пробормотал он.

Мазь была прохладной и будто впитывала в себя боль. Под слоем прозрачного вещества кожа начала зарастать. Кальп намазал её там, где самой было не дотянуться, и когда миска наполовину опустела, последние вспышки агонии угасли. Фелисин внезапно почувствовала ужасную усталость и села на песок.

Перед её лицом возникло вино в бокале с отломанной ножкой. Наваль улыбался.

— Это тебя укрепит, о нежная дева. Мягкие волны унесут сознание прочь от страданий, в куда более мирные воды жизни. Пей, милая, пей. Я чрезвычайно пекусь о твоём здоровье.

Фелисин приняла бокал.

— Почему? — спросила она. — Почему ты обо мне так печёшься?

— Человек моего достатка многое может тебе предложить, дитя. Всё, что ты даруешь по доброй воле, будет мне наградой. И знай, я весьма нежен.

Фелисин пригубила терпкое, прохладное вино.

— В самом деле?

Наваль торжественно кивнул, его глазки заблестели в складках пухлой плоти.

— Даю слово.

Худ свидетель, это не худший вариант. Богатство, все удобства, покой и любые капризы. Дурханг и вино. Мягкие подушки…

— Я чувствую в тебе мудрость, милая, — проворковал Наваль, — и не буду настаивать. Лучше, чтобы ты сама выбрала верный Путь.

Слуги расстелили на земле одеяла. Один из мертвецов раздул походную печь, при этом обрывки рукава его рубахи вспыхнули и задымились, но все сделали вид, будто не заметили этого.

Вокруг быстро сгущалась тьма. Наваль приказал зажечь фонари и водрузить их на шесты по периметру вокруг лагеря. Один из трупов стоял за плечом у Фелисин и после каждого глотка заново наполнял бокал. Плоть мертвеца казалась погрызенной. Блёклые запястья покрывали маленькие бескровные ранки. У него выпали все зубы.

Фелисин взглянула на него, постаравшись не отшатнуться.

— А как ты умер? — язвительно поинтересовалась она.

— Ужасно.

— Но как именно?

— Мне запрещено рассказывать. Я умер ужасно, смертью, достойной кошмаров самого Худа. Она была долгой, но быстрой, вечность, пролетевшая в один миг. Я был удивлён, но знал. Малая боль, но великая боль, текучая тьма, но ослепительная…

— Ясно. Теперь я понимаю, что имел в виду твой хозяин.

— Ты поймёшь.

— Не увлекайся, девочка, — окликнул Кальп, сидевший у походной печи. — Лучше сохранить ясную голову.

— Зачем? Она мне пока ничем не помогла, не так ли? — Из чувства противоречия Фелисин залпом осушила бокал и подняла, чтобы слуга его наполнил. Голова кружилась, руки и ноги стали ватными. Слуга расплескал вино по её запястью.

Наваль вернулся в своё широкое мягкое кресло и наблюдал за тремя гостями с довольной улыбкой на устах.

— Компания смертных — это так прекрасно! — повизгивал он. — Я так счастлив, просто купаюсь в земном. Скажите, куда же вы направляетесь? Что толкнуло вас на столь опасный поход? Восстание? Оно и вправду стало столь кровавым, как мне рассказывали? Такая несправедливость, увы, всегда воздаётся сторицей. Боюсь, этого урока они не выучили.

— Мы идём в никуда, — сообщила Фелисин.

— Тогда, быть может, мне удастся уговорить вас сменить место назначения?

— А ты предлагаешь защиту? — спросила она. — Насколько надёжную? Что будет, если мы столкнёмся с разбойниками или кем похуже?

— Тебе ничего не грозит, милая. Человек, который торгует магией, имеет много средств для защиты своей плоти. Не раз во время странствий мне приходилось отделываться от подлецов и глупцов. Иногда ко мне привязывались, но все отступали, когда я даровал им мудрость. Милая, ты умопомрачительна — такая гладкая, загорелая кожа… бальзам для моих очей.

— Что же скажет твоя жена? — проворковала Фелисин.

— Увы, я вдовец. Моя благоверная прошла во Врата Клобука почти год назад. Не без приятствия скажу, что жизнь она прожила полновесную и счастливую — это меня очень утешает. Ах, если бы только дух её мог восстать, чтобы уверить и успокоить тебя, милая.

Над жаровней зашипело мясо на вертелах.

— Маг, — проговорил Наваль, — ты открыл свой Путь. Скажи, что ты видишь? Неужели я дал тебе повод для недоверия?

— Нет, торговец, — ответил Кальп. — И я не вижу ничего подозрительного… но заклятья вокруг нас — Высшие чары. Я поражён.

— Для самозащиты — лишь самое лучшее.

Земля вдруг задрожала, и что-то огромное, поросшее бурым мехом, вломилось в сферу напротив Фелисин. Плечо зверя было почти три сажени в высоту. В следующий миг создание зарычало и отступило.

— Звери! Они заполонили эту пустыню! Но не бойтесь — никто не сумеет одолеть мою защиту. Я призываю к спокойствию.

Покой, я очень спокойна. Мы наконец в безопасности. Ничто не сможет добраться до нас…

Когти длиной в палец прорвали полосы в мерцающей стенке сферы, яростный рёв потряс воздух.

Наваль вдруг с удивительным проворством вскочил.

— Прочь, проклятый! Вон отсюда! Давайте по одному!

Фелисин заморгала. Давайте по одному?

Сфера замерцала сильнее там, где зарастали рваные дыры. Чудовище с другой стороны снова заревело, на этот раз явно от разочарования. Когти снова разорвали стену, но раны сходились на ней практически мгновенно. Тяжёлое тело ударилось о магический барьер, отступило, попробовало снова.

— Мы в безопасности! — закричал Наваль, лицо его потемнело от ярости. — Он не преуспеет, сколь бы ни упрямился! Но как же мы будем спать под такой шум?

Кальп двинулся к торговцу, который невольно отступил на шаг. Маг обернулся к настойчивому зверю за стеной.

— Это одиночник, — проговорил он. — Очень сильный…

Для Фелисин всё, что произошло потом, слилось в один сплошной, почти изящный поток. Как только Кальп повернулся спиной к торговцу, Наваль будто расплылся под шелками, его кожа потемнела, превратилась в блестящий мех. Пряный запах хлынул горячим потоком и одолел цитрусовые духи. Из шёлка нарастающим потоком хлынули крысы.

Геборик закричал, но было уже поздно.

Крысы набросились на Кальпа, окутали его бурлящим плащом, их было даже не десятки — сотни.

Вопль мага прозвучал глухо. В следующий миг холм крыс провалился, когда Кальп упал под их весом.

Четверо носильщиков стояли в стороне и наблюдали.

Геборик бросился в гущу крыс, его призрачные руки теперь превратились в пылающие огненные перчатки: одна — нефритово-зелёная, другая — ржаво-красная. Крысы отшатнулись. Те, кого он хватал, мгновенно выгорали в бесформенную массу изуродованной плоти и костей. Но стая откатилась назад, всё больше и больше маленьких беззвучных тварей влезали друг на друга, так что на земле появлялись холмики.

Крысы бросились вроссыпь от того места, где лежал Кальп. Фелисин заметила блеск влажных костей, разодранный плащ. И не поняла, откуда они там взялись.

Одиночник по ту сторону барьера с бешеной яростью наседал на сферу. Рваные раны смыкались всё медленнее. В один из разрывов просунулась лапа медведя — шириной с талию Фелисин.

Крысы поднялись извивающимся полумесяцем, чтобы наброситься на Геборика. Не переставая кричать, бывший жрец отскочил назад.

Кто-то схватил Фелисин за воротник сзади и вздёрнул на ноги.

— Хватай его, девочка, и бегите!

Голова кружилась, она вывернулась и уставилась в обветренное лицо Бодэна. В другой руке он держал четыре фонаря.

— Да шевелись же! — Он сильно толкнул Фелисин к Геборику, который всё ещё отступал, хотя ползучая волна не отставала от него ни на шаг. Позади Геборика в щель протискивались две тонны бурой ярости.

Бодэн прыгнул куда-то за спину жреца и разбил один из фонарей о землю. Масло брызнуло во все стороны текучими языками пламени.

Все крысы одновременно издали дикий вопль.

Четверо слуг разразились хриплым хохотом.

Полумесяц обрушился на Бодэна, но не смог повалить его, как Кальпа. Он взмахнул фонарями и разбил их. В следующий миг Бодэна и сотни крыс объяло пламя.

Фелисин добралась до Геборика. Старик был покрыт кровью из сотен маленьких ран. Его незрячие глаза будто вперились в какой-то внутренний ужас, отражавший страшную картину вокруг. Фелисин схватила его за руку и потащила за собой.

Голос торговца зазвучал у неё в голове. За себя не бойся, милая. Богатство и покой, любые наслаждения, а я нежен с теми, кого выбираю, — о, как я нежен…

Фелисин остановилась.

Оставь мне этого толстошкурого незнакомца и старика, а затем я разберусь с Мессрембом, этим вонючим, невоспитанным одиночником, который так меня не любит…

Но в словах д’иверса Фелисин услышала боль, нотку отчаяния. Одиночник уже почти прорвался через барьер и зашёлся оглушительным, раскатистым рёвом.

Бодэн не падал. Он убивал одну крысу за другой внутри ярящегося пламени, но они бросались на него снова и снова, крыс становилось всё больше, горящее масло начало гаснуть под массой крошечных тел.

Фелисин покосилась на одиночника, оценила его мощь и безудержную ярость. Она покачала головой.

— Нет. У тебя проблемы, д’иверс. — Фелисин снова подхватила Геборика и поволокла к умирающему барьеру.

Милая! Постой! Ах ты, упрямый смертный, когда же ты сдохнешь?!

Фелисин не удержалась от ухмылки. Ничего у тебя не получится — уж я-то знаю.

Вихрь снаружи тоже обрушился на магическую сферу. Ветер хлестнул Фелисин песком по лицу.

— Стой! — прохрипел Геборик. — Кальп…

Фелисин похолодела. Он мёртв, о боги, он мёртв! Его сожрали крысы. А я смотрела, пьяная, равнодушная, ничего не заметила — «давайте по одному». Кальп погиб. Она подавила всхлип, протолкнула жреца через барьер в тот самый миг, когда магическая сфера наконец рухнула. С торжествующим рёвом одиночник бросился в самую гущу крыс. Фелисин не обернулась, чтобы посмотреть на сражение, не обернулась, чтобы узнать, какая судьба постигла Бодэна. Волоча за собой Геборика, она помчалась сквозь темнеющую в сумерках бурю.

Далеко они не ушли. Ярость ветра трепала их, давила и наконец заставила укрыться под накренившимся камнем. Оба повалились на землю у его основания, прижались друг к другу и ждали смерти.

Алкоголь в крови погрузил Фелисин в сон. Она пыталась сопротивляться, но затем сдалась, сказав себе, что все ужасы скоро сами её найдут, а быть свидетельницей собственной смерти — небольшое утешение. Нужно теперь открыть Геборику истинную цену знания. Но он и сам узнает. Скоро. Уже совсем скоро…

Фелисин проснулась в тишине. Нет, не в тишине. Рядом кто-то плакал. Фелисин открыла глаза. Вихрь утих. Небо над головой скрывала золотая вуаль мелкого песка. Такого густого, что видно было едва ли на дюжину шагов. Но воздух был неподвижен. О боги, д’иверс вернулся… Но нет, повсюду наступило затишье.

Голова раскалывалась, во рту мучительно пересохло. Фелисин села.

Геборик стоял на коленях, призрачная фигура за лучезарной завесой. Невидимые ладони он прижал к лицу, так что кожа странно сплющилась, будто старик надел диковинную маску. Бывший жрец содрогался всем телом и раскачивался из стороны в сторону в бесконечном ритме горя.

Воспоминания нахлынули на Фелисин. Кальп. Она почувствовала, что сама сейчас расплачется.

— Он должен был что-то почувствовать, — прохрипела Фелисин.

Геборик вздёрнул голову, его незрячие глаза покраснели и опухли.

— Что?

— Маг, — буркнула она, обхватывая себя руками. — Этот ублюдок был д’иверсом.

Он должен был это понять!

— Ох, боги… Девочка, мне бы твою броню!

А если я внутри её истекаю кровью, ты ничего не увидишь, старик. Никто не увидит. Никто не узнает.

— Если бы пришлось, — продолжил Геборик, — я бы остался с тобой, чтобы защитить, как смогу… хоть и гадал бы, зачем я это делаю. Но остался бы.

— Что ты несёшь?

— Меня лихорадит. Яд д’иверса проник в тело и теперь борется с другими чужаками в моей душе — я не знаю, смогу ли выжить, Фелисин.

Она его не слушала. Её внимание привлекло какое-то шарканье. Кто-то приближался, с трудом волоча ноги по камням. Фелисин вскочила на ноги, обернулась на звук.

Геборик замолчал и склонил голову набок.

Из охряного тумана вынырнула фигура, при виде которой когти безумия вонзились в её душу. Фелисин услышала, как из её горла вырвался всхлип.

Бодэн обгорел, крысы обгрызли его, сожрали целые части тела. В некоторых местах плоть прогорела до кости, от жара его живот распух газами так, что он казался беременным, кожа и плоть разорвались. От лица ничего не осталось, кроме рваных дыр там, где должны были быть глаза, нос и рот. Но Фелисин его узнала.

Он подошёл ещё на шаг, затем медленно осел на землю.

— Что это? — шёпотом спросил Геборик. — На сей раз я действительно слеп — кто пришёл?

— Никто, — сказала Фелисин после долгого молчания. Она медленно подошла к существу, которое прежде было Бодэном. Фелисин опустилась на тёплый песок, приподняла его голову и положила себе на колени.

Он тоже её узнал, потянулся обожжённой, покрытой коркой рукой к её локтю, затем уронил руку на песок. Бодэн заговорил, каждое слово вырывалось наружу со скрипом натянутой верёвки.

— Я думал… огонь… не берёт.

— Ты ошибся, — прошептала она, и образ брони внутри вдруг начал рассыпаться, по панцирю побежали трещинки. А под ним, под ним вызревало нечто.

— Моя клятва.

— Твоя клятва.

— Твоя сестра…

— Тавор.

— Она…

— Нет, Бодэн. Ничего не говори о ней.

Он с хрипом вздохнул.

— Ты…

Фелисин ждала, надеялась, что жизнь покинет это тело, улетит сейчас, прежде чем…

— Ты… оказалась… не такой… как я думал…

Броня может укрыть всё, что угодно, прежде чем развалится. Даже ребёнка. Особенно ребёнка.

Земля совершенно слилась с небом. Весь мир объяла золотая тишь. По тропинке покатились камни, когда Скрипач выбрался на гребень, и их треск показался ему ужасно громким. Она затаила дыхание. И ждёт.

Сапёр утёр пот и пыль со лба. Худов дух, ничем хорошим это не закончится.

Из мглы впереди вынырнул Маппо. Усталость заставила огромного трелля шаркать даже больше, чем обычно. Веки вокруг глаз покраснели, а складки у мощных клыков глубоко врезались в обветренную кожу.

— Тропа уходит всё вперёд и вперёд, — проговорил Маппо, присаживаясь рядом с сапёром. — Думаю, девочка сейчас с отцом — они идут вместе. Скрипач… — Трелль помедлил.

— Да. Богиня Вихря…

— Я чую… в воздухе… ожидание.

Скрипач даже фыркнул от такого преуменьшения.

— Ладно, — вздохнул через некоторое время Маппо, — пойдём-ка к остальным.

Икарий отыскал плоский каменный выступ, окружённый большими валунами. Крокус сидел, прислонившись к одному из них спиной, и смотрел, как ягг раскладывает в центре еду. Выражение лица, с которым молодой даруджиец встретил сапёра, принадлежало заметно более зрелому человеку.

— Она не вернётся, — сказал Крокус.

Скрипач промолчал, снял с плеча арбалет и поставил рядом. Икарий откашлялся.

— Иди поешь, парень, — сказал он. — Владения пересекаются, и всё возможно… в том числе неожиданное. Горевать о том, что ещё не произошло, — бесполезно. С другой стороны, тело требует подкрепления, и никому из нас не пойдёт на пользу, если у тебя не останется сил тогда, когда настанет пора действовать.

— Уже слишком поздно, — пробормотал Крокус, но всё равно поднялся на ноги.

— На этой дороге чересчур много загадок, чтобы уверенно утверждать хоть что-то, — ответил Икарий. — Дважды мы выходили на Пути — их аспекты я не могу назвать. Они казались древними и расчленёнными, вплетёнными в сами камни Рараку. Однажды я даже услышал запах моря…

— И я тоже, — подтвердил Маппо, пожимая широкими плечами.

— Её странствие ведёт в места, — проговорил Крокус, — где такие вещи, как перерождение, становятся всё более и более возможными. Я ведь прав в этом, да?

— Возможно, — согласился Икарий. — Но тени печали намекают на неуверенность, Крокус. Не упускай этого.

— Апсалар не пытается от нас убежать, — сказал Маппо. — Она ведёт нас. Какое значение этому придать? Благодаря божественным умениям она легко могла бы скрыть свой след — тем порождённым Тенью осадком, который для нас с Икарием виден столь ясно и чётко, как имперский тракт.

— Может быть и нечто другое, — пробормотал Скрипач. Все лица обернулись к нему. Сапёр глубоко вздохнул, затем медленно заговорил: — Она знает наши намерения, Крокус, — наш с Каламом план, которому, насколько мне известно, он до сих пор следует. Она могла вообразить, что, приняв облик Ша’ик, сумеет… опосредованно… поддержать наши усилия. В совершенно собственном стиле, а не в духе того бога, который когда-то её одержал.

Маппо криво усмехнулся.

— Ты многое скрыл от нас с Икарием, солдат.

— Имперское дело, — бросил сапёр, не встречаясь с треллем глазами.

— Но упомянутое дело выиграет от восстания на этой земле.

— Только в краткосрочной перспективе, Маппо.

— Став возрождённой Ша’ик, Апсалар не просто сменит костюм, Скрипач. Цель богини войдёт в её сознание и душу. Такие видения и явления изменят её.

— Боюсь, подобной возможности она не учитывает.

— Она не дура! — возмутился Крокус.

— Я этого не говорю, — ответил Скрипач. — Нравится тебе это или нет, но Апсалар не чужда божественная гордыня — я видел эту самонадеянность в Генабакисе и замечаю её следы в девочке. Вот, к примеру, её последнее решение — уйти из храма Искарала, одной, чтобы догнать отца.

— Иными словами, — заметил Маппо, — ты думаешь, она верит, что сможет противостоять влиянию богини, даже если примет роль пророчицы и военачальницы.

Крокус нахмурился.

— У меня мысли разбегаются. Что, если бог убийц снова одержал её? Что будет, если восстание вдруг возглавит Котильон — и, как следствие, Амманас? Старый Император вернулся, чтобы отомстить.

Наступила тишина. Скрипач грыз эту мысль, как одержимый пёс, уже несколько дней, с тех самых пор, как она пришла ему в голову. Убитый Император, который стал богом, теперь тянется из теней, чтобы занять свой трон — уж никак не приятная перспектива. Одно дело пытаться убить Ласиин — это, в конце концов, дело смертных. А вот бог, который будет править империей смертных, — совсем другое. Это привлечёт других Взошедших, и в этом состязании могут погибнуть целые цивилизации.

Спутники доели в полном молчании.

Мелкая пыль всё никак не желала оседать; она просто висела в воздухе — неподвижная, горячая и безжизненная. Икарий снова упаковал припасы. Скрипач подошёл к Крокусу.

— Беспокоиться тут без толку, парень. Она нашла отца спустя столько лет — что-то об этом можно сказать, как думаешь?

Даруджиец криво улыбнулся.

— О да, об этом я подумал, Скрип. И я, конечно, рад за неё, хоть и не доверяю ему. То, что должно было стать чудесной встречей, испорчено. Искаралом Прыщом. Уловками Тени. Всё пошло не так…

— Как бы ты себе ни представлял эту встречу, Крокус, она принадлежит Апсалар.

Юноша долго молчал, затем кивнул.

Скрипач снова поднял арбалет и закинул его за плечо.

— По меньшей мере, нас больше не тревожили солдаты Ша’ик. И д’иверсы с одиночниками.

— Куда она ведёт нас, Скрип?

Сапёр пожал плечами.

— Подозреваю, мы это скоро узнаем.

Высокий мужчина стоял на большом валуне и смотрел на Рараку. Тишина вокруг была абсолютной; он слышал собственное сердцебиение, ровный, бездумный ритм в груди. И начал его бояться.

За спиной покатились камешки, вскоре появился тоблакай и бросил двух ящериц длиной с руку на выжженный солнцем камень.

— Все твари выползли посмотреть, что происходит, — пророкотал громадный юноша. — Редкое дело — мясо, достойное трапезы.

Тоблакай выглядел исхудавшим. Приступы яростного нетерпения покинули его, и Леоман был этому рад, хоть и понимал, что виной тому недостаток сил. «Ждём, пока Худ не придёт, чтобы забрать нас», — прошептал варвар несколько дней назад, когда Вихрь взвился с новой яростью.

Леоману нечего было ответить на это. Его вера рушилась. Укрытый тканью труп Ша’ик по-прежнему лежал между обтёсанными ветром каменными столбами. Он ссохся. Парусиновый саван истрепался под бесконечным, жестоким ветром. В прорехи выпирали сухие выступы её суставов. Волосы, которые продолжали расти ещё несколько недель, выбились и неустанно метались на ветру.

Но всё изменилось. Богиня Вихря задержала своё бессмертное дыхание. Пески пустыни, которые сорвались со своих каменных костей, отказывались оседать на землю.

Тоблакай увидел в этом смерть Вихря. Убийство Ша’ик вызвало длительную вспышку ярости, побеждённая богиня бесновалась в бессильном гневе. И хотя восстание продолжало разворачивать свой кровавый плащ над Семью Городами, сердце его умерло. Армии Апокалипсиса превратились в конвульсивно дёргающиеся конечности трупа.

Леоман, которого терзали рождённые голодом лихорадочные видения, тоже начал склоняться к этой мысли.

Однако…

— Эта трапеза, — проговорил тоблакай, — даст нам необходимые силы, Леоман.

Необходимые, чтобы уйти. А куда нам идти? В оазис в центре Рараку, где до сих пор ждёт армия мёртвой провидицы? Неужели мы — избранные вестники трагического поражения? Или мы бросим их? Уйдём в Пан’потсун, затем в Эрлитан, скроемся неузнанными?

Воин обернулся. Его взгляд пробежал по земле и остановился на Книге Дриджны, которая ждала, не тронутая Вихрем, неприступная даже для песка, который пробивался всюду. Сила живёт. Неугасимая. Когда я смотрю на эту книгу, я знаю, что не могу уйти…

«Клинки в руках и в мудрости безрукой. Юная, но старая, одна жизнь целая, другая — неполная: она восстанет…» Остались ли в этих словах скрытые истины? Неужели воображение — упрямое желание — предало его?

Тоблакай присел рядом с мёртвыми ящерицами, перевернул первую на спину и приставил кончик ножа к брюху.

— Я пойду на запад, — сказал он. — В Ягг-одан…

Леоман обернулся. В Ягг-одан, чтобы встретиться лицом к лицу с другими великанами. С самими яггами. Треллями. Другими дикарями. В тамошней глуши парень будет чувствовать себя как дома.

— Дело ещё не кончено, — произнёс воин.

Тоблакай оскалился, его пальцы вошли в разрез на брюхе ящерицы и вынырнули с комком липких внутренностей.

— Это самка. Говорят, икра помогает от лихорадки, верно?

— Я не брежу.

Великан промолчал, но Леоман заметил, как напряглись его плечи. Тоблакай принял решение.

— Забирай то, что осталось от твоей добычи, — сказал воин. — Тебе она понадобится больше, чем мне.

— Ты шутишь, Леоман. Ты себя не видишь со стороны, как вижу я. Одни кожа да кости. Ты собственные мускулы пожрал. Когда смотрю на тебя, вижу под кожей череп.

— Тем не менее я в здравом уме.

Тоблакай хмыкнул.

— Здоровый человек этого бы не сказал так уверенно. Не в этом ли тайное откровение Рараку? «Безумие — это лишь состояние сознания».

— «Речи шута» — подходящее название, — еле слышно пробормотал Леоман. Горячий неподвижный воздух наливался напряжением. Воин почувствовал, как его сердце забилось чаще, сильнее.

Тоблакай выпрямился, его огромные руки были измазаны кровью.

Оба медленно повернулись к древним каменным воротам. Чёрные волосы, выбившиеся из-под савана, вздрогнули, кончики затрепетали. Висевшая в воздухе пыль начала вихриться за столбами. В воронке поблёскивали искры, словно самоцветы на охряном плаще.

— Что? — спросил тоблакай.

Леоман взглянул на Святую книгу. Кожаный переплёт блестел, будто покрылся потом. Воин сделал шаг к воротам.

Из песчаной мглы появились две фигуры. Они шли бок о бок, обнявшись, спотыкаясь, но прямо к столбам — и трупу, лежавшему между ними.

«Клинки в руках и в мудрости безрукой…»

Старик. И молодая женщина. Сердце бешено заколотилось в груди Леомана, когда воин внимательнее присмотрелся к ней. Так похожи. Тёмная угроза льётся из неё. Боль, а из боли — ярость.

Позади послышался глухой удар и треск камня. Леоман обернулся и увидел, что тоблакай упал на колени, склонив голову перед приближавшимися призраками.

Женщина подняла голову, увидела сперва завёрнутый в саван труп Ша’ик, затем — Леомана и коленопреклонённого великана. Она остановилась, почти над самым телом, чёрные волосы парили, будто под силой статического заряда.

Младше. Но огонь внутри… прежний. О, моя вера…

Леоман опустился на одно колено.

— Ты возродилась, — сказал он.

В тихом смехе женщины прозвучал триумф.

— О да, — сказала она.

Женщина перехватила старика — голова его безвольно обвисла, одежда превратилась в лохмотья.

— Помогите мне с ним, — приказала она. — Только осторожно с его руками…

Книга четвёртая