Старуха замерла, сама не своя.
– Подкидыш! – тихо простонала она. И зачем только тряпье развернула?
Иннокентий забрал у нее ребенка, взглянул.
– Девочка.
– Выродок! – зашипела старуха.
– Замолчи уж! Откуда знать, может, украли ее!
– Ага. У одних украли, а нам вернули? Говорю – выродок! Подкидыш морфовский!
– Что тебе сказал ц’ост?
– Беречь велел. Иначе, говорит, худо вам будет.
– Вот и береги! – Маланья и опомниться не успела, как Иннокентий вернул ей девочку. Та сладко спала, безмятежно посапывая.
– Да ты с ума сошел? Старая я детей-то растить!
– Ничего, справишься. В другой раз побежишь со всеми, от греха.
Так в поселке появилась Мишель.
Имя для девочки, как водится, выбрали наугад, из старой электронной книги, которая называлась «Список пассажиров и экипажа колониального транспорта «Прометей».
Под номером «67» там значилась некая Мишель Бертран, колонистка, экзобиолог. Из четырех непонятных слов понравилось первое, так и решили.
Маланья со своей долей смирилась, но падчерицу невзлюбила. А с чего, спрашивается, ее любить? Всю жизнь прожила в страхе перед морфами да их подручными, а когда свои сыновья выросли, семьями обзавелись, оглянулась, а годы-то прошли! Даже вспомнить нечего, кроме тяжкого труда да вязкого, въедливого ужаса. Муж на заработках погиб, опять – мысленный плевок в сторону морфов – они виноваты! А кто же еще? Умные люди говорят, что именно ц’осты наплодили мутантов да прочую мерзость!
В отсеке у старухи было грязно, еды, как и у всех, только чтоб с голода не помереть, – разве тут не обозлишься?
– Ох, хлебнем мы с тобой горя… – Маланья подошла к самодельной колыбели, недобро взглянула на девочку. Маленькая, беспомощная, она не плакала, не заходилась в требовательном крике, лежала тихо, чистыми, невинными глазами рассматривала низкий грязный потолок отсека, улыбалась в ответ на злобный тяжелый взгляд старухи.
Чужие дети растут быстро.
О странном инциденте поговорили и забыли, других забот хватало с избытком.
Маланья редко выходила из своего отсека. Старость, как говорят, – не радость, зато Мишель росла смышленой, подвижной.
– Бабушка, – Мишель вошла с тяжелым ведром воды. – Морфы опять приходили!
– А ты и рада? – старуха недобро обожгла взглядом семилетнюю падчерицу.
– Они смешные, – улыбнулась Мишель. – И чего их все боятся?
– Воду не расплескай! Готовить будешь. Помнишь, как я учила?
– Конечно. – Девочка поставила ведро, подошла к старухе, обняла ее. – Сейчас. Отдышусь немного.
– Чего хотели-то?
Мишель пожала плечами. Ей нравилось ходить за водой, чувствовать себя взрослой. И готовила она охотно, а на косые взгляды да постоянное ворчание внимания не обращала. Привыкла.
– Морфы кричали громко. Злились. Я в сторонке стояла. Дедушка Иннокентий с ними спорил. – Она вылила часть воды в самодельную кастрюлю, поставила на сегмент нагревателя, коснулась сенсора. Индикатор светился желтым. Опять долго ждать, пока закипит.
– О чем спорили-то?
– Ну, морфы все о каком-то договоре твердили. – Мишель села на высокий стул, болтая ногами, принялась крошить в воду брикет пищевого концентрата. – Говорят: нарушили мы его! Должны жить в одном месте, а расселились, без разрешения новые палубы захватили, ресурсы тратим, а толку от нас никакого!
– У, твари… – прошипела Маланья. – Все неймется им!
– Бабушка, а кто такой Храпов? – спросила Мишель. – Он морфам какое-то обещание дал? И не выполнил?
– Маленькая ты еще! – ворчливо ответила старуха. – Не твоего ума дело!
– Ну, расскажи! Скучно ведь ждать, пока вода закипит!
– Вот пристала! – взгляд Маланьи затуманился, видно, слова Мишель пробудили какие-то давние, уже потускневшие воспоминания.
– Сережа Храпов был нашим командиром группы, – старуха устало прикрыла глаза, говорила тихо, с одышкой. – Мы с «Прометея» на борт этой станции высадились. Думали, что она разрушена, необитаема. – Речь Маланьи изменилась, словно сейчас с девочкой говорила совсем другая, потерявшаяся в далеком прошлом, стертая тяжкими буднями личность. – Хонди, будь они прокляты, напали на «Прометей». Корабль наш и так был поврежден, боя не выдержал. Где он сейчас, неизвестно. Да и выжил ли кто? – старуха тяжело вздохнула. – Остались мы одни, страшно было. Храпов нас в глубины станции повел. Долго пробирались через разрушенные сектора, пока к загерметизированным палубам не вышли. Тут-то нас морфы и встретили. Станция-то им принадлежит. Они всем управляют.
– Бабушка, а что такое «Прометей»?
– Не перебивай! За супом следи! Все равно не поймешь.
Мишель погрустнела: «Вот всегда так. Ворчит, ругается. А я уже большая. Сколько тайн знаю!»
– «Прометей» – это космический корабль. – Маланья неожиданно смягчилась.
– Такой, как те, что у хонди? Я видела, они между разными частями станции через пустоту летают!
– И где ж ты могла увидеть? – моментально насторожилась старуха. – Опять в запретные сектора ходишь?!
– Ну, я только одним глазком взглянула! Не сердись!
– Вот горе-то! Говорила Иннокентию, завари люки! Узнаю, что не слушаешься, ремнем отхожу! Не смотри, что старая!
– Ну, мне скучно было… – виновато призналась Мишель.
– Ты обо мне подумала? Там мутанты, нечисть всякая!
– Я осторожно. По старой вентиляции. Никто и не заметил!
Вода закипела, Мишель помешивала варево. Невкусно получится, но сытно.
– А «Прометей» большой был? – спросила она.
– Большой. Да что теперь о нем говорить. Сгинул корабль. А мы тут остались. Навсегда. Пришлось с морфами договариваться, они нас к обитаемым секторам привели. Здесь, оказывается, уже люди жили. Как, когда они попали на станцию, никто не знает. Сами они не помнят, а морфы молчат.
– А почему они говорят, что от нас никакого толка нет?
– Сережа Храпов с ними договорился, пообещал, что мы до реакторов станции доберемся, починим их. Вот только не вышло ничего. Он с собой пятерых человек взял, нас обустраиваться на новом месте оставил, а сам сгинул. Вот такая судьба. Всех мы потеряли. И Русанова, и Рязанцева, и Глеба Полынина. Какие люди были, – вздохнула Маланья. – Они бы морфов быстро на место поставили, не дали бы над нами измываться. А то видишь, что удумали? Детей мы не должны растить, расселяться нельзя. А как быть-то? Вот мои сыновья, у каждого теперь семья, дети. Где жить? Отсеки тесные, народу много стало. Вот и ушли на заброшенные палубы, новые селения основали.
Мишель притихла. Воображение девочки рисовало смутные картины. Она представляла огромный корабль, больше, чем станция. Слово «Прометей» звучало загадочно. Образы людей, которые давно стали легендой, казались внушительными. Они представлялись великанами, добрыми и сильными.
– Ты чего задумалась?! За супом следи!
Девочка вздохнула. У нее была своя тайна, но рассказать о ней она не решалась. Бабушка Маланья и слышать ничего не хотела о заброшенных секторах. Еще пожалуется Иннокентию, и тот действительно люки заварит.
А как хочется туда!
«Вечером, – успокоила себя Мишель. – Уснут все, а я схожу. Тут ведь недалеко, никто и не заметит!»
Тихо, неторопливо, невесомо падал снег. Крупные хлопья снежинок кружили в воздухе, ложились на голые ветви деревьев, превращая мрачноватое пространство заброшенной оранжереи в волшебный искрящийся сад.
Узоры инея бежали по балкам несущих конструкций огромного купола. Мишель поежилась от холода. Красивое, но неживое место навевало пронзительную, тревожную грусть. Под ногами поскрипывал снег, кое-где сквозь мглу удавалось рассмотреть сияние защитных полей, удерживающих воздух внутри огромного сектора, граничащего с открытым космическим пространством.
Она часто приходила сюда, тайком, вопреки строжайшим запретам. Девочке нравились резкие контрасты, ее воображение оживало, вот только голова кружилась при виде звезд.
Медленно поднимаясь по лестнице, Мишель пересекла границу снегопада. Деревья остались внизу, в пелене. Над головой сквозь прозрачный материал конструкции внутрь купола заглядывала Бездна. Звезды сияли ярко, на черном бархате тьмы они выглядели россыпями серебристых точек. Воздух по-прежнему обжигал холодом, но теперь она видела огромные, расположенные по периметру купола, зарешеченные зевы труб, из которых вырывался слабый ветерок, несущий снежинки.
Еще несколько ступеней, и девочка оказалась на овальной площадке. Теперь до изгибающихся балок свода можно дотянуться рукой, путь становился все опаснее, узкие, огороженные невысокими перилами дорожки разбегались в разных направлениях, их покрывала наледь, но Мишель с замиранием сердца ступила на одну из них, пошла в сторону зеленоватого мерцания, за которым скрывались удивительные места.
Детство. Юный разум пытлив, опасности выглядят незначительными, воспринимаются как приключение, да и жить без тайны, без мечты, без сокровенного, принадлежащего только тебе, – скучно.
Взрослым этого не понять. Они вечно что-то чинят, часто ругаются между собой, а друзей среди сверстников у Мишель не было – те ее вечно дразнили, называли «подкидышем».
Снегопад внизу не прекращался. Зеленоватое мерцание разгоралось все ярче, принимая вид дымчато-изумрудной непрозрачной преграды. Звезды над головой потускнели, станция медленно вращалась вокруг оси, и во мраке космоса появилась планета: огромный коричневато-голубой шар, укрытый белесыми разводами облаков.
Откуда девочке знать, что такое планета, облака, если она родилась и выросла в тесноте отсеков на борту огромной разрушенной орбитальной станции?
Дорожка исчезала в дымчато-зеленой преграде, но Мишель бесстрашно шагнула вперед, почувствовала знакомое упругое сопротивление, задержала дыхание и вдруг… оказалась по другую сторону защитного поля, в огромном помещении!
Здесь было тепло, дышалось легко, столько интересного, еще не изведанного таилось вокруг, что хотелось бежать, касаться крохотных огоньков, пробуждать дремлющие силы, упиваться своей свободой, своей тайной, но Мишель дыханием согрела озябшие ладошки, направилась к креслу, расположенному в центре защищенного пространства, – ее всегда неодолимо тянуло сесть в него, чтобы снова соприкоснутся с волшебным миром, похожим на сказку.