Полагая, что гость хоть что-то смыслит в антикварных ценностях, Сакаи переводил взгляд с Соскэ на ширму, положив руку на ее край, но Соскэ, судя по всему, не собирался высказывать своего суждения, и хозяин сам заговорил:
– Вот это не подделка, ширма принадлежала одной старинной родовитой семье.
– В самом деле, – только и мог сказать Соскэ.
Хозяин стал подробно разбирать каждую часть ширмы, при этом указывая на нее пальцем, и заметил, между прочим, что недаром художник был крупным даймё – он не скупился на самые лучшие краски, что делало его картины просто великолепными. Эти банальные, в общем, суждения для неискушенного Соскэ были чуть ли не открытием.
Улучив подходящий момент, Соскэ поблагодарил хозяина и вернулся на прежнее место. Сакаи последовал его примеру и теперь заговорил о стихотворной строке на ширме, о других эпиграфах, о разных стилях в каллиграфии. В глазах Соскэ хозяин выглядел подлинным ценителем каллиграфического искусства и знатоком стихотворного жанра хайку[21]. Его осведомленность была достойна удивления, и, стыдясь собственного невежества, Соскэ почти все время молчал, не решаясь вставить хотя бы слово.
Сакаи же показалось, что эта тема мало интересует Соскэ, он решил вернуться к живописи, любезно предложил показать Соскэ свои альбомы и какэмоно, скромно заметив, что ничего заслуживающего внимания там нет. Соскэ ответил, что не смеет так утруждать хозяина, и, извинившись, поинтересовался, сколько денег уплатил Сакаи за ширму.
– Восемьдесят иен, – ответил тот. – Чрезвычайно удачное приобретение.
Поразмыслив, Соскэ все же решил, что будет занятно, если Сакаи узнает историю этой ширмы, и стал рассказывать все по порядку. Сакаи слушал, то и дело удивленно восклицал: «ах, вот оно что!», «скажите на милость!» и, наконец, посмеялся над собственным заблуждением, сказав:
– А я-то думал, что вы интересуетесь живописью и потому пришли посмотреть.
Затем он посетовал, что не купил ширму у самого Соскэ, по крайней мере, Соскэ не остался бы в убытке, и начал поносить лавочника, называя его бесстыжим наглецом.
С этих пор Сакаи и Соскэ еще больше сблизились.
10
Ни тетушка, ни Ясуноскэ больше не показывались. Соскэ все было недосуг их посетить, да и особого желания с ними увидеться он не испытывал. Они хоть и доводились Соскэ родней, однако каждой семье, как говорится, светило свое солнце.
Один Короку вроде бы наведывался к ним, и то не часто, но о своих визитах почти ничего не рассказывал. О-Ёнэ считала, что это он нарочно молчит, желая досадить ей, но скорее радовалась, нежели огорчалась, поскольку дела тетки ее совершенно не интересовали. Однако кое-что О-Ёнэ все же узнавала из разговоров мужа с братом. Так, с неделю назад Короку сообщил брату, что Ясуноскэ сейчас сильно озабочен применением какого-то нового изобретения. Речь шла о машине, чрезвычайно полезной, которая давала бы четкую печать без типографской краски. О-Ёнэ в этом ничего не смыслила и, разумеется, молчала, как обычно. Зато Соскэ, как мужчине, это было любопытно, он не представлял себе, как можно печатать без типографской краски, и буквально засыпал Короку вопросами, на которые нельзя было ответить, не имея специальных знаний. И Короку ничего не оставалось, как старательно пересказать все, что он слышал от Ясуноскэ и что удалось запомнить.
Впервые эта машина появилась в Англии, и работает она на электричестве. Стоит лишь один электрод присоединить к шрифту, объяснял Короку, а другой – к листу бумаги, плотно прижатой к шрифту, как сразу же получится отпечаток. Цвет печати может быть любой: красный, синий, не только черный. И, что особенно ценно, не требуется времени для просыхания краски. А какая экономия средств, скажем, при выпуске газет! Ни валиков для краски, ни самой краски – ничего этого не нужно. В общем, хлопоты сократятся по меньшей мере на четверть. Так что изобретение это чрезвычайно перспективное.
Короку без конца повторял то, что слышал от Ясуноскэ, и глаза его при этом так сверкали, будто его собственная судьба целиком зависела от блестящего будущего, которое наверняка ждет Ясуноскэ. Соскэ, как всегда, невозмутимо выслушал брата, не разделяя его восторгов, но и не отрицая возможности успеха. Трудно было сказать, что из этого выйдет, покуда машина не найдет широкого применения,
– А установку двигателей на тунцеловных судах он уже бросил? – вмешалась наконец в разговор О-Ёнэ.
– Не то чтобы бросил, – как бы защищая Ясуноскэ, ответил Короку, – но он говорит, что это требует немалых затрат и далеко не каждому по карману.
Они поговорили еще немного, и Соскэ заметил:
– Не так-то просто все делается.
– Самое лучшее – иметь деньги и жить в свое удовольствие, как Сакаи-сан, – сказала О-Ёнэ.
Короку ничего на это не сказал и ушел к себе.
Так время от времени О-Ёнэ и Соскэ узнавали кое-что о делах родственников. Но чаще всего они месяцами ничего друг о друге не слышали.
Как-то раз О-Ёнэ спросила мужа:
– Видно, Короку-сан получает от Ясу-сан карманные деньги, когда там бывает?
Для Соскэ, которого дела брата не слишком интересовали, вопрос оказался неожиданным, и он, в свою очередь, спросил:
– Почему ты так думаешь?
Помявшись, О-Ёнэ сказала:
– Так ведь он часто приходит домой навеселе.
– Может быть, Ясу-сан угощает его в благодарность за то, что он слушает все его сказки на тему о том, как разбогатеть?
Соскэ рассмеялся, и разговор на этом прекратился.
Через два дня Короку опять не явился к ужину. Какое-то время они его ждали, но в конце концов Соскэ проголодался и сел за стол, хотя О-Ёнэ советовала подождать еще и принять пока ванну, чтобы Короку не обиделся.
– Поговорил бы ты с братом, – сказала О-Ёнэ. – А то ведь он пьет.
– Неужели это настолько серьезно, что надо вмешаться? – удивился Соскэ.
Пришлось О-Ёнэ сказать, что не очень серьезно, но все же ее беспокоит, что он часто является днем какой-то неестественно румяный. Соскэ не стал вдаваться в подробности, однако подумал, что Короку, может быть, занимает деньги или так от кого-нибудь получает и тратит их на вино от безделья.
Между тем близился конец года, ночи стали длиннее. Шум ветра нагонял тоску и уныние. Короку томился от безделья в своей комнатушке, но беседовать с невесткой было еще скучнее, и он целыми днями пропадал у друзей, выслушивая всякие интересные истории. Потом истории истощились, но Короку все равно являлся. В конце концов все поняли, что он приходит от нечего делать, чтобы развеять скуку, и часто притворялись занятыми то подготовкой к занятиям, то еще какой-нибудь работой. Короку было обидно, что его считают бездельником, но сидеть дома, читать или просто так размышлять он уже не мог. То ли в силу внутренней неуравновешенности, то ли из-за сложившихся обстоятельств, которыми он тяготился, Короку ничему не учился, что было бы естественно для юноши его возраста, не прилагал никаких стараний, чтобы чего-то достичь и стать самостоятельным человеком.
В ненастную погоду, когда лил косой холодный дождь или же шел мокрый снег, Короку сидел дома, чтобы не промокнуть или же чтобы не пришлось смывать грязь с таби. В такие дни он буквально не мог найти себе места, то и дело выходил из своей комнаты, с унылым видом садился возле хибати и наливал себе чаю. А если в это время там бывала О-Ёнэ, обменивался с нею несколькими фразами.
«Вы любите сакэ? – спрашивала его О-Ёнэ или говорила: – Скоро Новый год. Вам, вероятно, очень нравится дзони?»[22]
Эти короткие разговоры сблизили О-Ёнэ и Короку. Теперь он даже мог обратиться к ней с просьбой починить ему хаори. И когда О-Ёнэ зашивала распоровшийся по шву рукав, Короку садился неподалеку, сосредоточенно следя за ее пальцами. Будь на его месте муж, О-Ёнэ работала бы молча, но с Короку она старалась вести разговор, опасаясь, как бы он не обиделся. Чаще всего Короку говорил о своем будущем, внушающем ему тревогу. Раза два О-Ёнэ его утешала:
– Вы ведь еще молоды, Короку-сан. У вас все впереди. Вот брат ваш другое дело. Ему уже не на что надеяться.
Как-то она спросила Короку:
– Разве Ясу-сан не говорил, что он поможет и в будущем году все образуется?
– Хорошо, если его планы осуществятся, – с несколько растерянным видом ответил Короку. – Но я все чаще в этом сомневаюсь и почти не надеюсь на его помощь. Ведь провалилась же его затея с рыболовецкими судами.
Глядя на унылый вид во всем разуверившегося деверя, О-Ёнэ вспоминала, с каким недовольством, с каким глухим раздражением он приходил домой, когда бывал навеселе. Смешно и жалко было на него смотреть. И О-Ёнэ не раз участливо ему говорила:
– Были бы у мужа деньги, он непременно помог бы вам.
Как-то холодным вечером Короку ушел, закутавшись в накидку, но в девятом часу вернулся с белым продолговатым пакетом и сказал, что по дороге от Саэки купил гречневой муки, подумав, что в такой холод гречневые клецки будут весьма кстати. Пока О-Ёнэ кипятила воду, Короку усердно чистил сушеного тунца, изъявив желание приготовить рыбный суп.
Между прочим, Короку сообщил, что в семье тетушки новость – женитьбу Ясуноскэ отложили до весны. Вскоре по окончании университета Ясуноскэ сделал предложение, и к тому времени, когда Короку вернулся со взморья, сватовство уже почти состоялось. Под этим предлогом тетка, собственно, и отказала Короку в помощи. Однако точно Соскэ ничего не знал, так как формального извещения ему не присылали, лишь от Короку он слышал, что свадьбу как будто собираются праздновать в этом году. От Короку же он узнал, что невеста, дочь служащего одной фирмы, человека весьма состоятельного, окончила прослывшую аристократической женскую гимназию в Токио и что у нее много братьев. И видел ее, правда, на фотографии, тоже только Короку. Когда однажды О-Ёнэ спросила, хороша ли собой девушка, Короку ответил, что, пожалуй, хороша.