– До чего же хорошо в Киото! – воскликнула О-Ёнэ, оглянувшись на спутников. И в этот момент Соскэ был совершенно уверен, что лучшего места нигде не найти.
Время от времени они совершали втроем такие прогулки, но чаще встречались дома. Как-то, придя к Ясуи, Соскэ застал О-Ёнэ одну, словно нарочно покинутую в этот печальный осенний день.
– Вы, наверно, скучаете в одиночестве, – сказал Соскэ.
Они прошли в гостиную, сели у хибати и, грея руки, проговорили неожиданно долго. В другой раз, когда Соскэ сидел у себя за столом, витая в заоблачных далях, вдруг пришла О-Ёнэ. Она объяснила, что делала в этом районе покупки и заодно решила навестить Соскэ. Они пили чай с печеньем, вели непринужденную беседу, потом О-Ёнэ ушла.
Такие случаи повторялись все чаще и чаще. Между тем листья деревьев совсем облетели, побелели вершины гор и открытая ветрам река. Люди шли по мосту, ежась от холода. Зима в тот год была безветренная, но коварная, холод словно бы пронизывал исподтишка. Ясуи заболел гриппом в тяжелой форме, с очень сильным жаром. О-Ёнэ даже напугалась, но жар держался недолго. Однако полное выздоровление никак не наступало. Жар становился то сильнее, то слабее, и Ясуи измучился, как при лихорадке.
Врач определил катар верхних дыхательных путей и настоятельно советовал переменить климат. Ясуи нехотя вытащил из шкафа дорожную корзину, перетянул ее веревкой. О-Ёнэ уложила чемодан. До самого отхода поезда Соскэ сидел в купе, стараясь приободрить друзей веселой болтовней, а когда сошел на перрон, Ясуи крикнул ему из окна:
– Приезжай в гости!
– Пожалуйста, непременно! – присоединилась к нему и О-Ёнэ.
Поезд медленно прошел мимо пышущего здоровьем Соскэ и, дымя, скрылся в направлении Кобэ.
Новый год Ясуи встретил вдали от Киото. Каждый день от него приходили открытки с припиской от О-Ёнэ, в которых он неизменно звал Соскэ в гости. Соскэ аккуратно их складывал, и вскоре на столе образовалась целая стопка, которая была постоянно у него на виду. Время от времени он перечитывал их или просто разглядывал. Наконец Ясуи сообщил, что совершенно здоров, в ближайшее время вернется в Киото, но просит Соскэ хотя бы ненадолго приехать сразу же по получении этой открытки. К тому времени, надо сказать, Соскэ наскучило однообразие жизни, и этих десяти с лишним слов оказалось достаточно, чтобы в тот же вечер он сел в поезд и приехал к Ясуи.
Когда после долгой разлуки они втроем вновь собрались у лампы, Соскэ сразу заметил, как поздоровел Ясуи, – таким он никогда не видел его в Киото. Ясуи и сам сказал, что чувствует себя прекрасно, засучил рукава и довольно поглаживал мускулистые, с синими прожилками руки. У О-Ёнэ глаза радостно блестели, что было ей несвойственно, и это поразило Соскэ. Он привык видеть ее удивительно спокойной, самые яркие впечатления не могли вывести ее из этого состояния. Причем особенно спокойным казалось выражение глаз, которое почти не менялось.
На следующий день они втроем пошли на прогулку. Любовались уходящей вдаль густой синевой моря, вдыхали смолистый запах сосен. Зимнее солнце быстро клонилось к западу, окрашивая по пути низкие облака в желтый и дымно-красный цвет. Наступил вечер, такой же тихий, как день, лишь временами шелестел в соснах ветер. Все три дня, которые Соскэ провел у Ясуи, стояла чудесная погода.
Соскэ не хотелось возвращаться с прогулки, его поддержала О-Ёнэ. А Ясуи сказал, что это Соскэ привез с собой хорошую погоду. Через некоторое время они все вместе вернулись в Киото. Зима была на исходе. Северные ветры ушли наконец в холодные страны. Снежные заплаты на вершинах постепенно исчезли, и на их месте все зазеленело.
Возвращаясь к прошлому, Соскэ невольно думал о том, что если бы тогда замерла вдруг природа, а они с О-Ёнэ превратились в камень, им не пришлось бы так страдать. Но весна входила в свои права, освобождаясь от гнета зимы. В те дни все и началось, а завершилось, когда вновь оделась в молодую листву сакура. Вся природа, казалось, отчаянно борется за жизнь. Но страдания, которые вынесли Соскэ с О-Ёнэ, можно было сравнить лишь с пыткой на медленном огне. Налетел ураган, застиг их врасплох и сбил с ног. Оба неопытные и беспечные, они даже не заметили, как это произошло, а когда поднялись, увидели себя с ног до головы в пыли.
Беспощадно изгнанные из общества, они вначале не испытывали нравственных мук, лишь в полной растерянности удивлялись собственному безумству. Они ощущали себя скорее неразумными, чем безнравственными, и потому не стыдились, не искали никаких оправданий. И от этого еще больше мучились. Они лишь сетовали на жестокость судьбы, которая прихоти ради, чтобы позабавиться, расставила им ловушку, и не могли без горечи думать об этом.
Со временем им пришлось испытать все муки людей, отвергнутых обществом, ярким светом вспыхнуло в мозгу сознание вины, и они покорно подставили лоб, на котором им выжгли клеймо. Они поняли, что, связанные невидимой нитью, всегда должны идти рука об руку, вместе. Они покинули родителей. Покинули родственников. Покинули друзей. Словом, покинули общество. Точнее, общество покинуло их. Из университета Соскэ, разумеется, пришлось уйти, хотя внешне все выглядело так, будто он оставил учебу по доброй воле.
Таково было прошлое Соскэ и О-Ёнэ.
15
Они уехали в Хиросиму, потом в Фукуоку, но везде страдали, неся бремя прошлого. Такая же участь ждала их и в Токио. Завязать дружеские отношения с семьей Саэки не удалось. Дядя умер. А тетка и Ясуноскэ были совсем чужими, о какой же искренности или теплоте могла идти речь? В нынешнем году обе семьи даже не нанесли друг другу традиционного новогоднего визита с подарками. Короку не уважал в душе старшего брата, хотя и жил у него. Сразу же по приезде Соскэ в Токио Короку с чисто детской непосредственностью возненавидел О-Ёнэ. И сама она, и Соскэ это хорошо понимали. Днем, при солнечном свете, супруги бодрились, зато свет луны вызывал у них грустные мысли. Не один год встретили они так, не один проводили. Подходил к концу и нынешний год. Перед каждым домом висели новогодние украшения – соломенные жгуты с вплетенными в них полосками бумаги. Шелестел на ветру украшавший вход бамбук. Соскэ купил и приколотил к воротам маленькую тонкую сосну. В нишу поставил два рисовых колобка на небольшой деревянной подставке, а сверху положил оранжево-красный апельсин с зеленым листом. Написанная тушью дешевая картина в нише изображала цветущую сливу с листьями, сквозь которые проглядывала похожая на морскую раковину луна. Соскэ не понимал, что за смысл ставить под такой нелепой картиной новогодние украшения, и спросил об этом у О-Ёнэ:
– В чем, собственно, тут идея?
– Не знаю. Полагается так, – ответила О-Ёнэ и ушла на кухню.
– Столько хлопочут, чтобы потом все это съесть. – Поправляя украшения, Соскэ пожал плечами.
Поздно вечером в столовую принесли кухонные доски и занялись приготовлением праздничных колобков. Только Соскэ не принимал в этом участия – ему не хватило ножа. Самый крепкий, Короку больше всех приготовил колобков. Зато чаще, чем у остальных, колобки получались у него какие-то нескладные. Всякий раз при этом Киё громко смеялась. Изо всех сил нажимая на нож, обернутый сложенной в несколько раз мокрой салфеткой, Короку резал затвердевшее тесто и раскраснелся от напряжения.
– Подумаешь, некрасивые, – защищался Короку. – Лишь бы вкусными были.
Еще полагалось готовить к Новому году сушеные анчоусы, мелко нарезанные курицу, рыбу и овощи, сваренные в соевом соусе. Вечером 31 декабря Соскэ пошел к Сакаи поздравить его и заодно уплатить за квартиру. Он решил войти скромно, с черного хода. Сквозь матовое стекло кухонных дверей виден был яркий свет, в доме царило оживление. С порога, приветствуя Соскэ, поднялся паренек с тетрадкой в руке, с виду посыльный из магазина, собирающий взносы за проданный в кредит товар. В столовой Соскэ застал хозяина с женой и еще человека в рабочей куртке со значком фирмы, который с примерным усердием делал новогодние украшения – соломенные жгуты с множеством колечек. Рядом лежали ножницы, бумага, веточки с ярко-зелеными листьями, листья папоротника. Молодая служанка, сидя перед хозяйкой, раскладывала на татами ассигнации и серебряные монеты, видимо, сдачу.
– Рад вас видеть, – сказал Сакаи, когда Соскэ вошел. – Вы тоже, вероятно, с ног сбились перед праздником. Взгляните, что у нас творится! Садитесь, пожалуйста. Вот сюда! Вам, я полагаю, тоже наскучило встречать Новый год. Как бы ни было интересно, а делать одно и то же больше сорока раз – надоест.
Но хотя Сакаи и утверждал, будто новогодние праздники дело хлопотное, вид у него был веселый, полное лицо так и сняло довольством. Соскэ выкурил предложенную хозяином сигарету, с полчаса поболтал с ним и вернулся домой.
О-Ёнэ с нетерпением его ждала, завернув мыльницу в полотенце. Они с Киё собрались в баню, а дома некого было оставить.
– Ты что так долго? – О-Ёнэ взглянула на часы. Время близилось к десяти, а Киё после бани еще надо было зайти в парикмахерскую. Последний день года с его суетой вошел и в тихую жизнь Соскэ.
– Со всеми уже расплатилась? – спросил он.
О-Ёнэ ответила, что еще остался торговец дровами, и попросила:
– Заплати ему, когда придет. – С этими словами О-Ёнэ достала засаленный мужской бумажник, кошелек с мелочью и протянула их Соскэ.
– А Короку где?
– Сказал, что пойдет посмотреть, как выглядят в предновогоднюю ночь улицы. Неугомонный! Гулять в такой холод.
– Ничего, он еще молодой, – смеясь, заметила Киё и пошла к черному ходу приготовить для О-Ёнэ гэта.
– Куда же он пошел?
– Вроде бы на Нихонбасидори и на Гиндзу, – ответила О-Ёнэ. Послышался звук раздвигаемых сёдзи, и Соскэ остался один. Он сел подле хибати, рассеянно созерцая золу. Перед его мысленным взором предстал завтрашний день: развевающиеся на ветру флаги, сверкающие цилиндры, бряцанье сабель, конское ржанье, возбужденные голоса игроков в волан. Через несколько часов он попадет в ту особую предновогоднюю атмосферу, единственную среди всех праздников, которая как бы обновляет душу.