– Совсем недолго ехал, а все равно устал. Дорога всегда утомляет. Никаких событий не произошло, пока меня не было?
Глядя на измученного Соскэ, можно было и впрямь подумать, что поездки ему не на пользу.
На этот раз О-Ёнэ, против обыкновения, никак не могла заставить себя улыбнуться мужу, но так и не решилась сказать, что выглядит он хуже, чем до отъезда.
– Отдыхать, конечно, хорошо, – с наигранным оживлением сказала О-Ёнэ. – Но стоит вернуться домой, как начинаешь почему-то ощущать усталость. Придешь в себя после дороги, непременно сходи в баню, побрейся, подстригись, а то совсем на старика похож.
О-Ёнэ вынула из ящика маленькое зеркало и дала Соскэ поглядеться.
Соскэ вдруг почувствовал, что от настроения, в котором он находился в храме, не осталось и следа. Он снова стал самим собой.
– От Сакаи никаких известий не было?
– Нет, никаких.
– А насчет Короку тоже?
– Тоже.
Короку, кстати, дома не было, он ушел в библиотеку. Соскэ взял полотенце и мыло и вышел из дому.
Не успел Соскэ на следующий день прийти на службу, как все стали расспрашивать его о здоровье. Кое-кто заметил: «Кажется, немного похудел». Эти слова прозвучали как насмешка. Любитель конфуцианских книг, сам того не желая, тоже причинил Соскэ боль, спросив: «Удачно съездили?»
Вечером О-Ёнэ и Короку наперебой расспрашивали Соскэ о Камакуре, им хотелось узнать все до мельчайших подробностей.
– Хорошо, наверно, уехать на время и забыть о домашних хлопотах, – сказала О-Ёнэ.
– А сколько надо платить в день за постой? – поинтересовался Короку. – Вот бы взять с собой туда ружье и поохотиться.
– Все же скучно, должно быть, в таком уединении, – заметила О-Ёнэ, – не станешь ведь круглые сутки спать.
– И кормят там плохо, – добавил Короку.
Ночью, лежа в постели, Соскэ решил завтра же сходить к Сакаи, как-нибудь обиняком расспросить о Ясуи, и если тот еще в Токио, да к тому же зачастил к хозяину, переселиться куда-нибудь в другое место.
На следующий день ничего особенного не случилось, как обычно взошло, а потом зашло солнце. Вернувшись со службы, Соскэ сказал:
– Схожу проведаю Сакаи-сан.
Соскэ поднялся по темному склону, прошел по дорожке, посыпанной гравием и освещенной газовым фонарем, и очутился у калитки. «Ведь не каждый день Ясуи здесь бывает», – подбодрил он себя и все же прошел с черного хода, не забыв спросить про гостей.
– Рад вас видеть, – жизнерадостный, как всегда, встретил его хозяин. – Нынче что-то холода затянулись. Правда?
Сакаи усадил в ряд всех своих детей и с одной из девочек, лет шести, у которой в волосах был большой красный бант, играл в считалку. Малышка не хотела уступать отцу и, с силой сжимая кулачок, очень решительно выбрасывала вперед пальцы. Забавно было смотреть на ее кулачок, казавшийся совсем крохотным рядом с огромным кулаком Сакаи, и все смеялись.
– Ага, на этот раз победила Юкико! – воскликнула жена Сакаи, показав в улыбке свои красивые зубы.
Возле детей, прямо на полу, лежало множество красных, темно-синих и белых стеклянных шариков.
– Наконец-то я все же проиграл, – сказал Сакаи, взглянув на Соскэ и поднимаясь. – Ну что, опять укроемся в берлоге?
В кабинете висел на прежнем месте монгольский кинжал в шелковом мешочке. В вазе стояли непонятно откуда взявшиеся в это время года желтые цветы рапса. Не сводя глаз с кинжала в нише, Соскэ не без умысла сказал:
– Так и висит с тех пор? – и посмотрел на хозяина.
– Пожалуй, он чересчур экзотичен, этот монгольский кинжал. Это все братец привозит мне такие игрушки, хочет задобрить.
– А сейчас чем ваш брат занимается? – с притворным безразличием спросил Соскэ.
– Наконец-то уехал несколько дней назад. Он просто создан для Монголии. Я ему как-то сказал, что Токио не для него, потому что он варвар, так что пусть скорее уезжает в свою Монголию. И что бы вы думали? Он не стал возражать и вскоре уехал. Таким, как он, место лишь за Великой китайской стеной. И пусть себе ищет алмазы в пустыне Гоби.
– А этот его приятель?
– Ясуи? Уехал вместе с ним. Подобного рода людям не сидится на месте. Я слышал, будто он в свое время учился в Киотоском университете, не знаю, что на него так повлияло.
Соскэ пот прошиб. У него не было ни малейшего желания продолжать этот разговор, он лишь радовался, что ничего не рассказывал Сакаи о своей прежней жизни. Хозяин даже собирался знакомить Соскэ с Ясуи, не подозревая, что они вместе учились. Соскэ воздержался от визита и, по крайней мере, избежал позора, но хозяин мог случайно упомянуть в разговоре его имя. И тут Соскэ впервые понял, какое великое благо для человека с нечистой совестью жить под вымышленным именем. Его так и подмывало спросить: «Вы ничего обо мне не говорили Ясуи?» – но он не решился.
Вошла служанка, неся блюдо с каким-то удивительным кушаньем: две бобовые пастилки, сделанные в виде золотых рыбок, в сладком прозрачном желе. Ничего подобного Соскэ не видел, но мысли его сейчас были поглощены совсем другим.
– Не хотите ли отведать? – любезно предложил хозяин и, как обычно, первый протянул руку к блюду. – Это я вчера принес с одной серебряной свадьбы. Говорят, приносит счастье. Так что очень рекомендую!
Сказав, что хочет дожить до серебряной свадьбы, Сакаи набил рот печеньем. Отличаясь завидным здоровьем, Сакаи ел и пил все без исключения: и вареный рис, и печенье, и сакэ, и чай.
– Если разобраться, то не такое уж большое счастье дожить до морщин и седых волос. Но все познается в сравнении. Я как-то проходил по парку Симидзудани и очень удивился. – У хозяина, человека светского, уже вошло в привычку менять темы разговора, чтобы гость не скучал.
Сакаи рассказал, что в парке, в узкой, похожей на канаву речушке, которая течет к мосту Бэнкэйбаси, ранней весной появляется бесчисленное множество лягушек. Через какое-то время почти сплошной массой они дружно плывут к мосту. Проходящие мимо бездельники и мальчишки швыряют в них камнями и убивают.
– Их погибает уйма, как говорится, «горы трупов». Жаль бедняг, тем более что все это супружеские пары. Словом, если пройти там, то неизвестно, сколько можно увидеть трагедий. Стоит лишь подумать об этом, чтобы почувствовать себя счастливым. Нам с вами, по крайней мере, не приходится опасаться, что кто-нибудь из ненависти к нашему супружеству разобьет нам камнем голову. Так что два-три десятка лет благополучной жизни – это весьма счастливое событие. Съешьте же хоть кусочек, будете счастливы, как эти мои знакомые.
Сакаи подцепил палочками кусочек сладкого желе и протянул Соскэ. Тот, принужденно улыбаясь, взял. Волей-неволей Соскэ был втянут в разговор, который Сакаи пересыпал шутками, переходя от темы к теме. И все же болтать беспечно, как хозяин, он не мог. Наконец, откланявшись, Соскэ вышел на улицу. Луны не было, и Соскэ показалось, будто в бездонной глубине неба притаилась какая-то зловещая грусть.
Он пустился на хитрость, превозмогая стыд, пытался что-то выведать у чистосердечного и доброго Сакаи, только бы избавиться от гнетущего беспокойства, но ничего из этого не вышло. А обмолвиться хотя бы словом о своих мучениях у Соскэ не хватило мужества, да и нужды он в том не видел.
На этот раз гроза прошла мимо. Но Соскэ чувствовал, что не одно такое испытание ему еще придется пережить. Такова воля неба. Его же дело всеми способами избегать опасности.
23
Начался новый месяц, и сразу потеплело. К этому времени все увольнения и перемещения на службе, предпринятые в связи с прибавкой жалованья, в основном закончились. Служащие только и говорили об этом. Каждый раз Соскэ слышал то знакомые, то незнакомые имена уволенных и, придя домой, говорил:
– Теперь, возможно, придет и мой черед.
О-Ёнэ то принимала эти слова в шутку, то всерьез, то вдруг ей начинало казаться, что они накличут беду. Да и у самого Соскэ на душе бывало то пасмурно, то ясно.
И когда наконец все эти передряги закончились, не коснувшись Соскэ, он не знал, считать ли это закономерным или случайным.
– Кажется, пронесло, – мрачно сказал Соскэ жене.
Еще через два дня выяснилось, что он получил прибавку в пять иен.
– Вообще-то полагается прибавка в двадцать пять процентов. Но не забудь, что у некоторых осталось прежнее жалованье, а многих вообще уволили. – Для Соскэ, видимо, сам факт прибавки значил гораздо больше, чем эти пять иен, и О-Ёнэ не решилась даже заикнуться о том, что денег не хватает.
Садясь на следующий день ужинать, Соскэ увидел на своем столике большую рыбу, которая даже не уместилась на тарелке, ее хвост и голова торчали по краям. И в нос ему ударил аппетитный запах риса, сдобренного красной фасолью. Пришел Короку, за которым О-Ёнэ специально посылала служанку к Сакаи, и воскликнул:
– О, да здесь настоящий пир!
На сливовом дереве уже появились цветы, некоторые, самые ранние, даже успели поблекнуть и стали осыпаться. Пошли мелкие моросящие дожди, но когда выглядывало солнце, от земли и от крыш поднимался пар, напоминая о весне. В ясные дни у черного хода, сверкая в лучах солнца, сушились дождевые зонты, возле них прыгал щенок.
– Ну, зима, слава богу, кажется, кончилась… В субботу сходи к тетушке, поговори о Короку, – сказала О-Ёнэ мужу. – А то Ясу-сан совсем о нем забудет.
– Непременно схожу, – отозвался Соскэ. Короку теперь жил у Сакаи в качестве сёсэя. Соскэ сказал, что часть расходов на его учебу может взять на себя, Ясуноскэ тоже поможет – так все и уладится. Не дожидаясь, пока брат соберется поговорить с Ясуноскэ, Короку сам пошел к нему, и Ясуноскэ согласился помочь, если Соскэ его об этом попросит.
Наконец-то супруги, так опасавшиеся всяких тревог, обрели на время покой. Однажды в воскресный полдень Соскэ собрался в баню и там услыхал, как беседовали о погоде двое. Один лет пятидесяти, бритоголовый, очень похожий на торговца, другой помоложе, лет сорока. Тот, что помоложе, сказал, будто нынче утром уже слышал соловья, на что бритоголовый ответил, что слышал его уже два-три дня назад.