Короку весьма воинственно и, судя по всему, отступать не собирался.
Ясуноскэ стал уверять Короку, что Соскэ тоже о нем очень беспокоится и в ближайшие дни придет к ним обсудить этот вопрос. Насилу удалось успокоить Короку и отправить домой. Уходя, Короку вынул из кармана несколько листков бумаги, объяснив, что причины пропуска занятий полагается излагать письменно, попросил Ясуноскэ поставить личную печатку и добавил, что регулярно посещать колледж не намерен, покуда не решится вопрос о его дальнейшей учебе.
Сославшись на занятость, Ясуноскэ не просидел и часа. Как быть с Короку, они так и не решили, обменявшись на прощанье примерно такими фразами: «Как-нибудь все вместе соберемся, не спеша обсудим и решим, а если позволят обстоятельства, пригласим и Короку». После ухода Ясуноскэ О-Ёнэ спросила мужа:
– Что ты обо всем этом думаешь?
Сунув руки за пояс кимоно и слегка ссутулившись, Соске вместо ответа сказал:
– Хотелось бы мне снова стать таким, как Короку! Я вот тревожусь, как бы его не постигла та же участь, что и меня, ему плевать на какого-то там старшего брата!
О-Ёнэ унесла чайную посуду на кухню, и после этого разговор больше не возобновлялся. Высоко в небе холодно белел Млечный Путь.
Следующая неделя прошла спокойно, ни от Короку, ни от Саэки не было вестей. Когда О-Ёнэ и Соскэ по утрам вставали, еще сверкала роса, а полоска неба, видневшаяся из-под крыши, была багряной от солнца. Вечерами они располагались у лампы, стоявшей на закопченной бамбуковой подставке, отбрасывая на стену длинные тени. Случалось, что, разговаривая, они вдруг умолкали, и в наступившей тишине слышалось лишь тиканье стенных часов.
Мало-помалу они все же как-то решили вопрос о Короку. Пожелает он дальше учиться или не пожелает, было очевидно, что на время ему все равно придется съехать с квартиры, которую он снимал, и либо вернуться к тетушке, либо поселиться у Соскэ. Если хорошенько попросить тетку и Ясуноскэ, они, пожалуй, согласятся хоть ненадолго приютить племянника. Но справедливость требует, чтобы Соскэ обеспечил плату за ученье и карманные расходы. А позволит ли его бюджет это осуществить? И так прикидывали О-Ёнэ и Соскэ, и этак, но пришли к выводу, что это им не под силу.
– Ничего не выйдет!
– Совершенно невозможно!
Рядом со столовой, где они сейчас сидели, находилась кухня, справа от кухни – комната для прислуги, слева – еще маленькая комната в шесть татами. В ней особой нужды не было – вместе с прислугой в доме их жило всего трое. В этой комнате стояло трюмо О-Ёнэ, и по утрам, умывшись, Соскэ приходил туда переодеться.
– Может, там и поселим Короку? – предложила О-Ёнэ. – Жить и питаться он будет у нас, немного денег добавит тетушка, как-нибудь перебьемся, пока Короку окончит университет.
– С одеждой тоже можно выйти из положения, – продолжала О-Ёнэ, – у тебя и у Ясуноскэ-сан есть старые вещи, перешьем их, и пусть носит.
Соскэ тоже так думал, но молчал. Зачем доставлять лишние хлопоты О-Ёнэ, да и себе? Но когда жена сама об этом заговорила, у него не хватило духу ей перечить.
Соскэ написал Короку: «Если ты согласен, я еще раз поговорю с теткой». Получив письмо, Короку примчался в тот же вечер. Ликующий, он шел под дождем, стучавшим каплями по зонту, словно деньги на учебу уже были у него в руках.
– Знаете, отчего тетушка завела тогда этот разговор? – начала О-Ёнэ. – Она считала, что мы вас совсем забросили. Да будь у нас обстоятельства чуть получше, ваш брат давно бы что-нибудь придумал, но вы ведь знаете, что от него, в сущности, ничего не зависело. А сейчас, если мы обратимся к ним с такой просьбой, пожалуй, ни тетушка, ни Ясу-сан нам не откажут. Все образуется, я уверена, так что вы, пожалуйста, не волнуйтесь.
Окрыленный этими заверениями, Короку возвращался к себе, и снова дождь стучал каплями по его зонту. Через день он явился справиться, не ходил ли еще брат к родственникам. А через три дня пошел к тетке и, узнав, что Соскэ еще не было, пошел к О-Ёнэ просить, чтобы она поторопила мужа.
Шли дни, и, пока Соскэ все обещал: «Схожу, схожу», – наступила осень. И вот в один из ясных воскресных дней, когда уже завечерело, Соскэ решил наконец что-то предпринять и написал тетке письмо, на которое пришел ответ, что Ясуноскэ уехал в Кобэ.
5
Тетка пришла к ним в субботу в третьем часу. С самого утра небо заволокло тучами, подул северный ветер и неожиданно похолодало. Грея руки над круглым бамбуковым очагом, тетка заметила:
– Что, О-Ёнэ-сан, в этой комнате, пожалуй, только летом хорошо, а зимой, видно, холодновато?
Вьющиеся волосы тетки были уложены узлом на затылке, старинные шнурки хаори повязаны на груди. Тетка любила потягивать сакэ, вероятно, до сих пор выпивала перед ужином, оттого, возможно, имела здоровый цвет лица, была полной и потому выглядела весьма моложаво. После ее ухода О-Ёнэ обычно говорила Соскэ: «Тетушка совсем еще молодая». Соскэ отвечал, что ничего в этом нет удивительного, поскольку родила она за свою жизнь всего одного ребенка. О-Ёнэ с ним соглашалась, потом шла в маленькую комнату и разглядывала свое лицо перед зеркалом. При этом ей казалось, что от раза к разу ее щеки становятся все более впалыми. Ничего не было для О-Ёнэ тяжелее мысли о материнстве. У хозяина дома была куча ребятишек, они прибегали в сад на краю обрыва, качались на качелях, играли в пятнашки, и от их веселых голосов О-Ёнэ бывало горько и пусто. Вот сидит перед нею тетка. Полная, подбородок двойной, так и веет от нее благополучием. Даже смерть мужа на ней не очень отразилась. И все потому, что у этой женщины есть сын, пусть единственный, но все же есть, он вырос, получил прекрасное образование.
По словам тетки, Ясуноскэ не переставал тревожиться из-за того, что она сильно располнела и может получить апоплексический удар, если не будет беречься. Слушая тетку, О-Ёнэ думала, что, несмотря на все тревоги, и мать, и сын вполне счастливы.
– Как Ясу-сан? – спросила О-Ёнэ.
– Только позавчера, вы подумайте, только позавчера вернулся. Из-за этого, собственно, и нельзя было ответить на ваше письмо, даже неловко… – сказала тетка и снова заговорила о Ясуноскэ.
– Благодарение небу, он окончил университет, но теперь начинается самое главное, и я не могу быть спокойна… В общем-то, ему повезло, с нынешнего сентября он вошел в долю с владельцем фабрики в Цукидзима и если проявит рвение, то, в конце концов, возможно, добьется успеха. Правда, молод он слишком, мало ли что может в жизни случиться.
О-Ёнэ, когда тетка умолкала на минутку, вставляла одно-два слова – «поздравляю» или «это прекрасно».
– Он ведь и в Кобэ ездил по делам фабрики, – продолжала тетка. – Говорил, что на тунцеловных судах там должны устанавливать не то нефтяные двигатели, не то еще что-то.
О-Ёнэ почти ничего не понимала из того, что говорила тетка, но все время ей поддакивала.
– Я мало что в этом смыслю, – призналась тетка, – но Ясуноскэ все мне объяснил, и я подумала: «Вон оно что!» Но про нефтяной двигатель и сейчас толком не расскажу. – Тут тетка расхохоталась. – Вроде бы это машина, которая работает на нефти и благодаря которой судно двигается. Словом, вещь достаточно полезная. С этой машиной судно легко уходит в море на пять, а то и на десять миль, и грести не надо. А знаете, сколько судов в Японии? Если на каждое поставить по такой машине, можно получить огромную прибыль, так говорит Ясуноскэ. Он с головой ушел в это дело. Как-то недавно мы тут даже смеялись: прибыль, разумеется, это хорошо, только не во вред здоровью, так что не стоит особенно увлекаться.
Тетка болтала без умолку, преисполненная гордости за сына. О Короку и речи не было. Соскэ почему-то все не возвращался со службы.
А Соскэ в тот день после работы доехал до Нижней Суругадай, сошел с трамвая и, кривя рот, будто от чего-то кислого, квартал-другой прошел пешком, затем вошел в ворота дома, где жил зубной врач. Несколько дней назад, разговаривая за обедом с О-Ёнэ, Соскэ вдруг почувствовал боль в переднем зубе. Потрогал – оказалось, что зуб шатается. С этих пор зуб болел всякий раз, как туда попадал чай или даже воздух. Утром Соскэ чистил зубы, стараясь не задеть щеткой больное место, а когда посмотрел в зеркало, то поежился, словно от холода: в двух задних зубах были серебряные пломбы, поставленные еще в Хиросиме, а передние оказались неровными и стертыми, словно отполированными. Переодеваясь в европейский костюм, Соскэ сказал жене:
– Что-то у меня неладно с зубами, все почти шатаются.
Он пошатал пальцем нижние зубы. О-Ёнэ засмеялась.
– Годы сказываются, – проговорила она, пристегивая ему к рубашке белый воротничок.
В этот день Соскэ наконец решил пойти к зубному врачу. В приемной у большого стола, спрятав подбородок в воротник, сидели в мягких бархатных креслах ожидавшие своей очереди пациенты. Все это были женщины. Красивый камин золотистого цвета еще не был зажжен. Поглядывая на трюмо, в котором отражались на редкость белые стены, Соскэ тоже ждал своей очереди и от скуки стал рассматривать лежавшие на столе журналы. Взял один, другой, третий, – все журналы предназначались для женщин. Некоторые из них Соскэ полистал, разглядывая фотографии на первой странице. Затем взял журнал «Успех». В начале по пунктам излагался своего рода рецепт успеха. В одном из пунктов говорилось, что надо без оглядки смело идти вперед, в другом – что очертя голову бросаться вперед, не обеспечив себе прочного тыла, нелепо. Соскэ прочел оба пункта и положил журнал на место. «Успех» и Соскэ никак не вязались друг с другом. Соскэ даже не знал до сих пор, что существует журнал с таким названием, и из любопытства снова раскрыл его. Вдруг ему бросились в глаза стихотворные строки:
Ветер подул среди синих небес,
Смел облака прочь.
И над Восточной горой поднялся
Чистый яшмовый круг[12].
Эти строки привели в восторг равнодушного к поэзии Соскэ, но не стихотворным мастерством, а светлым и радужным настроением, редким, к несчастью, у человека. Движимый все тем же любопытством, Соскэ прочел помещенную перед стихами статью, но, как ему показалось, ничего общего со стихами она не имела. Он снова положил журнал на место, но стихотворение надолго запечатлелось в памяти. Ведь в последние годы Соскэ ни разу не пришлось полюбоваться воспетым в нем чудесным пейзажем.