Он думал о том, какими странными, непредсказуемыми путями люди порой становятся негласными сотрудниками. Конфидентами.
Он думал об агенте по кличке Бархат, потому что помочь ему разобраться с «Домом Скорпиона», с его посетителями и подозреваемым по фамилии Риверс теперь мог только Бархат и никто другой.
Бархату было двадцать восемь лет. Имя и фамилия его числились в спецкартотеке. Но Колосову они были до лампочки. Просто Бархат — это для него самое подходящее прозвище. Как они познакомились? Чисто случайно. Наверное, потому, что оба были под сильными парами.
Колосов (а дело было летом, два года назад) помнил: метро закрывается ровно в час. Они чудненько посидели с давним корешком Колей Свидерко, и тот, злодей, после всего выпитого и переговоренного просто отнял у Никиты ключи от тачки: доедешь на метро, не барин. И кругом все было как в тумане. От выпитой водки Никита любил весь мир во всем единстве и многообразии его противоречий. Очень, очень любил. А на выходе из метро стал свидетелем сцены, когда группа его же коллег из параллельной структуры в милицейской форме задерживала какого-то пьяного.
Задерживали предельно жестко — у парня был разорван ворот футболки, губы в крови. Но он явно не желал быть задержанным и оказывал хоть и слабое, но активное сопротивление. Но их было в семь раз больше — семеро на одного. Они все были при исполнении и тоже не совсем трезвы (ночь же, господи, подежурьте ночью на сухую!). И они уже вошли в такой раж...
Короче, ударом кованого башмака парня сбили с ног. И — Колосов вмешался. Сцена была отвратительной. Коллеги сначала наехали на заступника так, что... Колосов вспоминал все это с гадливостью. Особенно — их глаза, когда они уже потом, отмахав кулаками, узрели его удостоверение. Только за одни эти бегающие нагло-сконфуженные зенки он бы вышиб их из органов в двадцать четыре часа. В двадцать четыре минуты — пинком под зад.
Но он не был их непосредственным начальником. Они были из параллельной структуры. И очень просили товарища майора, коллегу и сослуживца, не гнать волну, не держать зла. Да и к тому же сам он не очень твердо стоял на ногах, чтобы читать им мораль. Короче, он просто забрал у них избитого парня. Изъял, как вещь. И они разошлись как в море корабли.
Вот так они, собственно, и познакомились с агентом по кличке Бархат. Правда, там, ночью у метро, они говорили с ним не более четверти часа. Колосов видел только: перед ним его ровесник. Крученый какой-то типчик с модной стрижкой, косыми баками а-ля Бандерас, набриолиненным пробором и довольно смазливый. Он не понял тогда, что Бархат умен и что у него твердый, настойчивый характер. И что уж если за что берется, то делает все до конца.
Через два дня Бархат позвонил ему из бюро пропусков главка. Видимо, даже избитый и пьяный, он четко запомнил ведомственную принадлежность и должность своего спасителя. А сыскная жилка была у него в крови.
— Ты извини, что не сразу позвонил, еле тебя отыскал, — сказал он в трубку. — Я просто хотел еще раз поблагодарить.
Никита выписал ему пропуск. И вторично они увиделись уже в кабинете розыска. Смазливый, нервный брюнет с бархатной родинкой-"мушкой" на щеке. Хрупкий, изящный, худощавый. «До сих пор не могу объяснить, почему ты взял меня под защиту. Когда ты им ксиву показал, я подумал — такая же сволочь, как и остальные. Тоже сейчас начнет меня метелить...»
С Бархатом было трудно разговаривать. И Никита сначала не понимал почему.
Через три дня, садясь в машину, Колосов снова увидел его в Никитском переулке у бюро пропусков. Позже, когда об этом парне были наведены кое-какие справки (кстати, с его же добровольного согласия), Никита, помимо его имени, возраста и места рождения, узнал, что Бархат был женат, потом развелся, имеет маленького сына, машину «Ниву», косящую под джип, и занимается...
Нет, особого криминала за Бархатом никогда не водилось. Так, мелочовка — банальный крутеж, посредничество, мелкий игорный бизнес, мелкое мошенничество. Однако все равно мир, в котором вращался Бархат, и мир, к которому принадлежал Никита — «моя милиция меня бережет», — соприкасались лишь в одном месте — в следственном кабинете ИВС, когда один спрашивал, а другой либо отвечал, либо молчал вглухую. Но...
Что-то не так с этим парнем — Никита понял это, когда Бархат снова позвонил ему. Когда он увидел его лицо, его глаза...
Как становятся агентами, негласными сотрудниками? Да господи боже мой, Никита знал двадцать и восемь способов вербовки фигуранта, а вот с Бархатом...
Разговор там, в кабинете, был предельно откровенным. А потом Бархат попросил Колосова показать ему его личный «золотой значок» сотрудника уголовного розыска. Никита носил его на отвороте куртки — не видно, а душу греет и при случае легко можно продемонстрировать.
Значок этот был истинным, всеподавляющим, гипнотизирующим фетишем. Колосов понял это уже позже. Бархат смотрел на значок, смотрел... Никита понял, что именно не так с Бархатом. И почему им так не просто, а порой и откровенно неловко общаться на той волне, на которой общаются обычные, нормальные здоровые молодые мужики.
Но Бархат сам предложил: я хочу на вас работать. Точнее, «на тебя, Никита. Лично для тебя, потому что...»
Нет, дело было совсем не в долге чести и не в благодарности за спасение. Просто Бархату, грубо говоря, «нравились» военные. То есть люди в форме. Мундир, помноженный на физическую силу его обладателя, на крепость молодых мускулов, энергию, решительность, жестокость и все прочие чисто мужские качества, приводил его в состояние душевного трепета. Сводил его с ума.
Бархат был из тех, кто время от времени дает объявление в газете «Из рук в руки»: «Молодой человек ищет друга. Желательно офицера. Рядовому и сержантскому составу просьба не беспокоиться».
Ну, таким уж его бог создал...
А Колосов... О, Никита поначалу подумал: на фиг, на фиг — работать с таким. Вербовать такого...
Но у Бархата имелось пять бесценных личных качеств: умен, отважен, добр (несмотря на то, что порой промышлял мелким мошенничеством), решителен, и он готов был разбиться, расплющиться в лепешку ради человека, к которому его тянуло...
Колосов не вдавался, что Бархата тянет к нему... Бархат стал негласным сотрудником. Об остальном же они никогда не говорили.
Правда, однажды Никита рассказал о нем Кате. Только с ней он мог говорить, правда, не называя никаких имен. Не просил совета, просто излагал ситуацию. Она выслушала внимательно, подумала и ответила: «Да, это вам не Жан Жене» [3]. А потом весьма сентиментально добавила, что окружающий лас мир гораздо более пестр, сложен и удивителен, чем это представляется в ведомственных инструкциях Министерства внутренних дел. И в этом мире хватает места для всех. И для таких, как Бархат.
Бархат с Колосовым не виделись более полугода. Для негласного не подворачивалось подходящей работы. И вот в связи с дракой в «Доме Скорпиона» она вроде появилась. Под утро Никита решил: да, так будет лучше всего. Вслед за подозреваемым из Катиного списка они навестят этот ночной уголок. Только Бархат мог получить исчерпывающую информацию и об этом «Скорпиончике», и о посещавшем его Анатолии Риверсе, и о погибшем Маслове.
Когда Никита пришел к такому выводу, на часах было 4.13.
Потом он уснул — из пушки не разбудишь. И не видел до 7.00 никаких снов.
Глава 224.13
На часах — 4.13. Это было единственное, что Мещерский помнил точно. Стояла глухая ночь. Но так лишь казалось из-за штор, закрывавших окно. За окном уже брезжил летний рассвет — узкая полоска зелени на черном востоке.
Телефон звонил, звонил. Но не было сил открыть глаза. Наконец Мещерский проснулся. Электронный будильник рядом с диваном показывал 4.13.
— Да! Алло!!
— Доброе утро.
Первое, о чем подумал Мещерский: телефон прослушивается. А значит, задача номер один как можно дольше удержать ЕГО, чтобы колосовские коллеги смогли установить номер. Но можно ли установить номер, с которого звонят в 4.13 утра?!
— Какого черта? Что еще нужно? — грубо и хрипло спросил он.
— Мне? Ничего. Вот только хотел сказать: я ждал ровно десять минут. Никто за мной не приехал.
— А меня доносить не учили. Даже на такого подонка, как ты.
— Ну, почему ты меня оскорбляешь?
— Потому что кассетку твою видел, представляю, что ты с людьми творишь!
— А может, хочешь увидеть еще одну?
Вопрос был задан так, что Мещерский подавился очередной гневной тирадой. Испугался. Не голоса, нет, не тона, не смысла фразы, не таившейся угрозы, а...
— Может, встретимся — поговорим? — тихо спросил голос.
— А зачем мне с тобой встречаться? О чем говорить?
— Ну, это пока мне решать. Не тебе. А о чем говорить... Разные бывают темы. Например, у меня сейчас в руке ножницы — маленькие такие, маникюрные... На левую руку свою смотрю — ножницы острые. Кожу сейчас у большого пальца надрежу, как ткань. Ты ведь остро чувствуешь чужую боль. Как барометр. А мою?
Мещерский почувствовал только тошноту. И одновременно злость: «Наутилус» второй номер, — подумал он с бешенством. — «Я закрылся в подвале и резал ремни...»
— Брось ножницы.
Ему показалось — или в трубке действительно что-то звякнуло?
— Бросил. Как скажешь.
— Где встречаемся? Во сколько?
— Сегодня. Вечером. В то же время, что я и звоню.
— Где?
— А ты сам не догадываешься? — усмехнулись в трубку.
— Где? Я от тебя хочу услышать.
— Там же, где мы впервые узнали кое-что друг о друге. И лучше приходи один... Мне, лично мне никто там больше не нужен, кроме тебя.
Гудки. Мещерский встал с дивана. Нашарил сигареты. Глянул на часы. 4.16 — боже, прошло всего три минуты! Установили они номер?! Если да, то рапорт об этом ляжет на стол Колосову в девять. Значит, к этому часу нужно ехать на Никитский. Остальное решать не Мещерскому...