Врата Обелиска — страница 31 из 64

у и

И тут

И тут

Что-то отвечает ей. Что-то в небе.

Она не имеет в виду того, что делает. Эйтц наверняка не желает того, что происходит в результате его попытки пробудить ее от кошмара. Он любит Нэссун. Она милая девочка. И хотя Эйтц давно уже не доверчивый ребенок и за годы с тех пор, как он покинул дом на Побережье, до него дошло, почему в тот день Шаффа слишком много улыбался и едва заметно пах кровью, он понимает, что значит такая привязанность Шаффы к Нэссун. Этот Страж все это время что-то искал, и, несмотря на все это, Эйтц так любит его, что надеется, что он это найдет.

Возможно, это успокоит тебя, но не успокоит Нэссун, что, испугавшись, сбившись с толку, превращает Эйтца в камень.

Это не то, как происходит далеко и под землей с Алебастром. С ним это происходит медленно, более жестоко, но куда утонченнее. Художественнее. То, что поражает Эйтца, – катастрофа: удар разупорядоченных атомов, перестроившихся не совсем случайно. Решетка, которая должна сформироваться, хаотически рассыпается. Это начинается в его груди, когда Нэссун пытается отмахнуться от него, и распространяется быстрее, чем остальные дети, бывшие этому свидетелями, успевают ахнуть. Это расползается по его коже, его коричневая кожа твердеет и обретает внутреннее свечение, как тигровый глаз, затем уходит в плоть, хотя никто не увидит рубина внутри его, пока не разобьют. Эйтц умирает почти мгновенно, его сердце застывает полосатым золотистым кварцем, темным гранатом и белым агатом с тонкими переплетенными прожилками сапфира. Он прекрасная ошибка. Все происходит так быстро, что никто не успевает испугаться. Может, это потом утешит Нэссун, если уж нет ничего другого.

Но в этот момент, в застывшие секунды после того, как это происходит, когда Нэссун мечется и пытается вытащить свое сознание из падения, падения вверх сквозь водянистый голубой свет, и когда вздох Дешанти превращается в вопль (что заводит остальных) и Тихоня шагает вперед и, открыв рот, пялится на стеклянистую, ярко расцвеченную копию Эйтца, в других местах одновременно случается несколько событий.

Некоторые из них ты угадаешь. Примерно в сотне миль отсюда мерцающий сапфировый обелиск на миг становится твердой реальностью, затем снова становится прозрачным – прежде чем начать тяжело смещаться в сторону Джекити. Во многих милях в другом направлении, где-то глубоко в магматической жиле порфира, фигура, напоминающая человеческую, поворачивается, полная нового интереса.

Случается еще одно, о чем ты можешь и не догадаться – или, возможно, догадаешься, поскольку ты знаешь Джиджу, как не знаю я. Но именно в тот момент, когда его дочь выпускает на волю протоны юноши, Джиджа заканчивает свой тяжелый подъем на плато, вмещающее поселение Найденной Луны. Слишком злой для вежливости после ночи гнева, он громко зовет дочь.

Нэссун не слышит его. Она содрогается от конвульсий в спальной. Слыша крики остальных детишек, Джиджа поворачивает туда – но прежде, чем он успевает туда направиться, двое Стражей выходят из какого-то дома и идут через поселение. Умбра быстрым шагом идет к спальной. Шаффа отклоняется перехватить Джиджу. Нэссун услышит обо всем этом позднее от детей, которые все это видели. (И я услышу.)

– Моя дочь прошлой ночью не ночевала дома, – говорит Джиджа, когда Шаффа становится у него на пути. Джиджа встревожен криками детей, но не сильно. Какое бы безумие ни приключилось в спальной, чего еще ждать от логова беззакония, которым наверняка является Найденная Луна. Стоя перед Шаффой, он выдвигает челюсть так, как в других случаях, когда считает себя правым. Значит, он не намерен сдаваться.

– Она останется здесь, – говорит Шаффа, вежливо улыбаясь. – Мы обнаружили, что возвращение домой по вечерам мешает ее обучению. Поскольку твоя нога достаточно зажила, раз ты взобрался сюда, не будешь ли ты любезен принести сюда ее вещи чуть позже сегодня?

– Она… – Крики становятся громче, когда Умбра приоткрывает дверь, чтобы войти внутрь, но он закрывает ее за собой, и они прекращаются. Джиджа хмурит брови, но качает головой, чтобы сосредоточиться на важном. – Она, ржавь побери, тут не останется! Я не хочу, чтобы она проводила больше времени, чем нужно, с этими… – Он едва успевает проглотить грубость. – Она не из этих.

Шаффа на миг наклоняет голову набок, словно прислушивается к чему-то, что может слышать он один.

– Неужели? – Тон его задумчив.

Джиджа смотрит на него во все глаза, моментально утрачивая уверенность. Затем он ругается и пытается обойти Шаффу. Его нога действительно практически зажила после его прибытия в Джекити, но он по-прежнему тяжело хромает, поскольку гарпун разорвал нервы и сухожилия, которые срастаются медленно, если вообще срастутся до конца. Даже будь Джиджа способен двигаться легче, он, однако, не смог бы уклониться от рук, которые возникают из ниоткуда и накрывают его лицо.

Это огромная рука Шаффы распластывается по его лицу, двигаясь так быстро, что размывается прежде, чем лечь на место. Джиджа не видит ее, пока она не накрывает его глаза, нос и рот, поднимая его всего и бросая на спину. И Джиджа лежит и моргает, слишком ошеломленный, чтобы удивляться, и онемевший, чтобы ощутить боль. Затем рука отдергивается, и Джиджа видит лицо Стража нос к носу со своим.

– У Нэссун нет отца, – тихо говорит Шаффа. (Позже Джиджа вспомнит, что Шаффа улыбается все время, пока говорит это.) Ей не нужны ни отец, ни мать. Она еще этого не знает, хотя однажды поймет. Или мне пораньше научить ее жить без тебя? – И он приставляет два пальца прямо под подбородок Джиджи, прижимая там нежную кожу достаточно сильно, чтобы Джиджа сразу понял, что его жизнь зависит от его ответа.

Джиджа не шевелится, чтобы сделать осторожный, долгий вздох. В его голове нет ничего, чтобы сказать, даже рискнуть. Он ничего не говорит, просто издает звук. Когда дети после разговаривают об этом зрелище, они упускают эту деталь: тихое, придушенное скуление мужчины, который пытается не обмочиться и не обгадиться и не может думать ни о чем, кроме неминуемой смерти. Это носовой, гортанный звук. От этого ему хочется кашлять. Похоже, Шаффа принимает скулеж Джиджи за ответ. На миг его улыбка становится шире – настоящей, искренней улыбкой, которая приподнимает уголки его глаз и открывает десны. Он счастлив, что ему не придется убивать отца Нэссун голыми руками. И затем он очень неспешно убирает руку из-под подбородка Джиджи и перебирает пальцами перед его глазами, пока Джиджа моргает.

– Ну вот, – говорит Шаффа. – Теперь мы можем снова вести себя как цивилизованные люди. – Он выпрямляется, поворачивает голову к спальной; понятно, что он уже забыл о Джидже, но добавляет: – Не забудь, пожалуйста, завтра принести ее вещи. – Затем он встает, перешагивает через Джиджу и идет в спальную.

Никому нет дела до того, что Джиджа будет делать после этого. Мальчик превратился в камень, а девочка проявила силу, странную и страшную даже для рогги. Кое-что об этом дне все запомнят. Все, кроме, подозреваю, Джиджи, который тихо похромал после этого домой.

В спальной Нэссун в конце концов удается вырвать свое сознание из водянистой колонны синего света, почти пожравшего ее. Это замечательный подвиг, хотя она этого не понимает. Все, что она знает, когда приходит в себя окончательно и видит над собой Шаффу, – что случилось что-то страшное, и потому Шаффа здесь, чтобы позаботиться о ней.

(Она твоя дочь в душе своей. Не мне ее судить, но… она настолько твоя.)

– Рассказывай, – говорит Шаффа. Он сидит на краю ее койки, нарочно заслоняя собой Эйтца. Умбра выпроваживает остальных детей. Тихоня плачет и бьется в истерике; остальные ошеломленно молчат. Нэссун не замечает – сейчас ей надо разобраться со своей травмой.

– Там было, – начинает она, учащенно дыша. Шаффа кладет большую руку на ее нос и рот, и через несколько мгновений ее дыхание замедляется. Когда оно становится почти нормальным, он убирает руку и кивком дает знак продолжать. – Там было. Голубое нечто. Свет и… я упала вверх. Шаффа, я упала вверх. – Она хмурится, смущенная собственной паникой. – Я должна была выбраться из него. Это больно. Это было слишком быстро. Это жгло. Я так испугалась.

Он кивает, будто это все имеет смысл.

– Но ты выжила. Это очень хорошо.

Она краснеет от его похвалы, хотя и понятия не имеет, что он имеет в виду. Он на миг задумывается.

– Ты сэссила что-то еще, пока была связана?

(Она не удивляется этому слову – связана, – это будет намного позже.)

– Там было место, на севере. Линии в земле. Везде. – Она имеет в виду везде в Спокойствии. Шаффа наклоняет голову с интересом, что придает ей отваги, и она бормочет: – Я могла слышать, как люди разговаривают. Где они касались линий. Там были люди в узлах. Где линии пересекались. Но я не могу понять, что они говорили.

Шаффа становится очень неподвижным.

– Люди в узлах? Орогены? Да?

Очень трудно ответить на этот вопрос. Хватка орогении этих далеких чужаков была сильной – некоторые сильнее самой Нэссун. Но была странная, почти одинаковая гладкость в каждом из самых сильных. Как пальцы, бегущие по полированному камню: без текстуры, за которую можно уцепиться. И они также были распределены на огромных расстояниях, некоторые даже дальше на север, чем Тиримо, – почти до того места, где мир стал красным и горячим.

– Узловая сеть, – задумчиво говорит Шаффа. – Хм-м. – Кто-то оставил в живых узловиков на севере? Как интересно.

Но есть еще кое-что, и Нэссун продолжает говорить:

– Ближе было много таких. Нас. – Эти ощущались как ее друзья в Найденной Луне, их орогения была яркой и быстрой, как рыбки, множество слов собирались в косяки и многократно отражали звук по связующим их серебристым линиям. Разговоры, шепотки, смех. Община, предложил ее разум. Что-то вроде общины. Община орогенов.

(Она не сэссит Кастримы. Я знаю, что ты спросишь.)

– Сколько? – Голос Шаффы очень спокоен.

Она не может измерять такое.