– Я просто слышала, как люди говорили. Это как в полных домах.
Шаффа отворачивается. В профиль она видит, как его губы открывают зубы. И на сей раз это не улыбка.
– Антарктический Эпицентр.
Нида, которая тем временем тихо входит в комнату, говорит с порога:
– Их не зачистили?
– Похоже, нет. – Голос Шаффы не меняется. – Это лишь вопрос времени, когда они нас найдут.
– Да. – И тут Нида тихо смеется. Нэссун сэссит серебряные нити внутри Шаффы. Улыбка облегчает боль, сказал он. Чем больше Страж улыбается, смеется, тем больше что-то делает ему плохо. – Разве что… – Нида снова смеется. На сей раз и Шаффа улыбается.
Но он снова поворачивается к Нэссун и отбрасывает пряди с ее лица.
– Мне надо, чтобы ты успокоилась, – говорит он. Затем он встает и отходит в сторону, чтобы она увидела труп Эйтца. Когда она перестает кричать, и плакать, и трястись в руках Шаффы, приходят Нида и Умбра и уносят статую Эйтца. Она явно тяжелее, чем был Эйтц, но Стражи очень сильны. Нэссун не знает, куда они его уносят, прекрасного рожденного морем юношу с печальной улыбкой и добрыми глазами, и она ничего не знает о его окончательной судьбе, кроме того, что она его убила, что она чудовище.
– Возможно, – отвечает Шаффа, когда она говорит это сквозь рыдания. Он снова берет ее на руки, гладит по густым кудрям. – Но ты мое чудовище.
Она так мала и перепугана, что от этих слов ей действительно становится лучше.
Камень не меняется. Никогда не меняй того, что написано на камне.
13. Ты, среди древних останков
Ты начинаешь ощущать себя так, словно прожила в Кастриме всю жизнь. Так не должно быть. Это просто очередная община, очередное имя, очередной новый старт или как минимум частичный. Вероятно, все кончится, как и в прошлые разы. Но… отличие в том, что здесь все до единого знают, кто ты такая. Это было хорошо для Эпицентра, Миова, для того, чтобы быть Сиенит: ты могла быть тем, кто ты есть. Это роскошь, которую ты познаешь заново.
Ты снова наверху, в Верхней Кастриме, как они ее всегда называли, стоишь в символических зеленых зонах городка. Земля вокруг Кастримы щелочная и песчаная; ты слышала, как Юкка надеялась, что небольшой кислотный дождь улучшит почву. Ты думаешь, что почве, вероятно, требуется для этого больше органики… а ее вряд ли будет много, поскольку ты заметила три гнезда жуков-кипячей по пути сюда.
Хорошо, что эти кучи легко заметить, даже хотя они лишь чуть поднимаются над слоем пепла, покрывающим почву. Насекомые внутри их щекочут твое сознание, давая доступный ресурс тепла и давления для твоей орогении. По дороге сюда ты показала детям, как сэссить эту скрытую разницу между более холодной, более расслабленной окружающей средой вокруг. Младшие устроили игру, ахая и показывая пальцем каждый раз, когда ощущали гнезда и пытались перещеголять друг друга в счете.
Плохо то, что на этой неделе кипячей больше, чем на прошлой. Это, вероятно, не очень хорошо, но ты не показываешь детям своих тревог.
Всего здесь семнадцать детей – основной личный состав орогенов Кастримы. Паре детишек около десяти лет, но большинство младше, одному не больше пяти. Большинство сироты или могут ими стать, и это совершенно не удивляет тебя. А удивляет тебя то, что все они должны иметь относительно хороший самоконтроль и быструю соображалку, поскольку иначе не пережили бы Разлома. Они наверняка вовремя почувствовали его приближение, чтобы добраться до какого-то уединенного местечка, позволить своим инстинктам себя спасти, прийти в себя и затем отправиться куда-нибудь прежде, чем все начнут понимать, кто оказался в центре круга без разрушений. Большинство срединники-полукровки вроде тебя: у многих не совсем санзийская бронзовая кожа, не совсем пепельные волосы, глаза и тела в диапазоне от Арктики до Побережья. Не особо отличаются от детей, которых ты учила в яслях Тиримо. Отличие лишь в предмете и необходимости твоих методов обучения.
– Попробуйте сэссить то, что я делаю, только сэссить, пока не повторять, – говоришь ты и создаешь торус вокруг себя. Ты делаешь это несколько раз, каждый раз по-иному – иногда свиваешь его высоким и узким, иногда держишь его постоянным, но достаточно широким, чтобы его края вращались близко к ним. (Половина детей ахает и пятится. Именно так они и должны поступать, хорошо. Плохо, что остальные стоят и тупо пялятся. Придется над этим поработать.)
– Теперь рассыпьтесь. Ты – сюда, ты – туда; разойдитесь все примерно вот на такое расстояние друг от друга. Как только окажетесь на месте, создайте торус, который выглядит ровно так, как тот, что я делаю сейчас.
В Эпицентре их учили бы не так. Там, в течение долгих лет, в безопасности стен, под спокойствием голубых небес обучение можно было бы проводить мягко, постепенно, чтобы дать детям время преодолеть свои страхи или перерасти свою незрелость. Но Зимой нет времени для мягкости и нет места ошибкам внутри щербатых стен Кастримы. Ты уже слышала ворчание, видела возмущенные взгляды, когда присоединялась к командам функционал-каст или спускалась в общинные бани. Юкка считает, что Кастрима особенная: община, где рогга и глухач могут жить в гармонии и трудиться вместе ради выживания. Ты считаешь ее наивной. Этих детей нужно подготовить к неизбежному дню, когда Кастрима обратится против них.
Потому ты показываешь, поправляешь их словами, когда можешь, а порой ударом инверсии торуса, когда один из старших детей делает его слишком широким и угрожает заморозить товарищей.
– Нельзя быть беспечным! – Мальчик сидит на обледеневшей земле, глядя на тебя распахнутыми глазами. Ты также заставляешь землю приподняться под его ногами и швырнуть его наземь и стоишь теперь над ним, кричишь, нарочно пугаешь. Он чуть не убил другого ребенка; он должен испугаться. – Когда ты делаешь ошибки, гибнут люди, ты этого хочешь? – Он отчаянно мотает головой. – Тогда встань и сделай это снова.
Ты прогоняешь их через упражнение, пока все они не демонстрируют как минимум базовую способность контролировать размер своего торуса. Кажется неправильным обучать их без всякой теории, которая могла бы им помочь понять, почему и как работает их сила, или какого-нибудь стабилизирующего упражнения, направленного на усовершенствование и отделение инстинкта от силы. Ты должна обучить их за считаные дни тому, чем ты овладевала годы; будь ты художником, они были бы в лучшем случае грубыми подражателями. Они ведут себя смирно, когда ты ведешь их назад в Кастриму, и ты подозреваешь, что некоторые ненавидят тебя. Вообще ты в этом уверена. Но так они будут полезнее для Кастримы – и в тот неизбежный день, когда Кастрима обратится против них, они будут готовы.
(Это знакомые мысли. Однажды, когда ты обучала Нэссун, ты сказала себе, что все равно, возненавидит ли она тебя к концу обучения; она поймет твою любовь, когда выживет. Это ведь никогда не казалось правильным, не так ли? Поэтому ты была мягче с Уке. И ты всегда хотела извиниться перед Нэссун, попозже, когда она станет старше, чтобы понять… Ах, в тебе сейчас так много сожалений, что они скручиваются, как железо под давлением, в твоем сердце.)
– Ты права, – говорит Алебастр, когда ты позже сидишь в лазарете на койке и рассказываешь ему об уроке. – Но ты и неправа.
Ты зашла к Алебастру позже обычного, и в результате он беспокоен и откровенно испытывает боль в своем гнезде. Лекарства, которые Лерна обычно дает ему, уже не действуют. Быть при нем для тебя всегда состязание желаний: ты знаешь, что ему не много времени осталось, чтобы научить тебя, но ты также хочешь продлить ему жизнь, и каждый день, который ты терзаешь его, перетирает тебя, как ледник. Срочность и отчаяние плохо сочетаются. Ты решила на сей раз быть краткой, но, сдается, он склонен сегодня говорить много, поскольку он облокачивается на руку Сурьмы и не открывает глаз. Ты не можешь отделаться от мысли, что это некий сберегающий силы жест, а один вид тебя его изматывает.
– Неправа? – подсказываешь ты. Может, сделала свое дело нотка предостережения в твоем голосе. Ты всегда очень защищала своих учеников, кем бы они ни были.
– Во-первых, в том, что тратишь время. У них никогда не будет точности, чтобы стать чем-то больше камнетолкалы. – Голос Алебастра полон презрения.
– Иннон был камнетолкалой, – отрезаешь ты.
На его скулах играют желваки, и он на мгновение замолкает.
– Так что, может быть, и хорошо, что ты научишь их толкать камни безопасно, пусть ты делаешь это и не мягко. – Теперь презрение исчезло. Это максимально близко к извинению для него. – Но я стою на своем: ты неправа, что вообще их учишь, поскольку их обучение мешает твоему обучению.
– Что?
Он снова заставляет тебя сэссить одну из его культей и… о. О-о-о-о. Внезапно поймать эту штуку между его клетками становится сложнее. Твоему сознанию приходится дольше подстраиваться, а когда оно это делает, тебе все равно приходится машинально выдергивать себя из тенденции замечать только тепло и дерганое движение малых частиц. Один день обучения детей отбросил твой прогресс на неделю или больше.
– Вот почему Эпицентр учил тебя так, как учил, – объясняет он в конце концов, когда ты выпрямляешься и трешь глаза, борясь с досадой. Сейчас он открывает глаза и смотрит на тебя исподлобья. – Методы Эпицентра – нечто вроде закаливания, предназначенного для того, чтобы подтолкнуть тебя в сторону перераспределения энергии и подальше от магии. Торус даже не нужен – ты можешь взять окружающую энергию многими путями. Но вот так они учат направлять свое сознание вниз, к орогении, – но никогда вверх. Все, что выше тебя, не имеет значения. Только твое непосредственное окружение, и ни шагу дальше. – Он качает головой, насколько получается. – Изумительно, если подумать. Все в Спокойствии так. Не обращать внимания на то, что в океане, на то, что в небесах; никогда не гляди на свой горизонт и не думай, что за ним. Мы веками смеялись над астрономестами из-за их сумасшедших теорий, но самым невероятным нам казалось то, что они вообще удосужились