посмотреть вверх, чтобы их сформулировать.
Ты почти забыла об этой его черте – он мечтатель, мятежник, всегда переосмысляющий суть вещей потому, что они, возможно, сначала вообще не для того предназначались. И он прав. Жизнь в Спокойствии отбивает охоту к переосмыслению, к переориентации. Мудрость высечена в камне, в конце концов; вот почему никто не верит в изменчивость металла. Вот почему Алебастр был магнитным стержнем вашей маленькой семьи, когда вы еще были вместе.
Что-то ты сегодня разностальгировалась. Это заставляет тебя сказать:
– Я думаю, что ты не просто десятиколечник. – Он удивленно моргает. – Ты всегда думал. Ты еще и гений – только предмет твоей гениальности лежит в той области, которую никто не уважает.
Алебастр несколько мгновений пристально смотрит на тебя. Глаза его сужаются.
– Ты пьяна?
– Нет, я… – Злой Земля, вот тебе за теплые воспоминания. – Продолжай свой ржавый урок.
Он с виду испытывает большее облегчение, чем ты от перемены темы.
– Вот что делает с тобой эпицентровская школа. Ты учишься думать об орогении как о результате усилий, хотя на самом деле это… точка зрения. И способность воспринимать.
Травма, полученная в Аллии, говорит тебе, почему Эпицентр не хотел бы, чтобы любой двухосколочный дичок мог бы коснуться обелиска, будь он рядом. Но ты тратишь пару мгновений, пытаясь понять различие, о котором он говорит. Это правда, что использование энергии порой совершенно отличается от использования магии. Метод Эпицентра заставляет ощущать орогению как есть – напряжение для отодвигания в стороны тяжелых предметов, только при помощи воли, а не рук или рычагов. Но магия ощущается без усилий – как минимум пока используешь ее. Утомление накрывает потом. Но в момент действия достаточно просто сознавать, что она есть. Научись видеть ее.
– Я не понимаю, зачем они это делали, – говоришь ты, задумчиво барабаня пальцами по матрасу. Эпицентр был построен орогенами. По крайней мере, некоторые из них в прошлом должны были сэссить магию. Но… ты вздрагиваешь, понимая. Ну да. Самые мощные орогены, те, кто чует магию легче всего и, вероятно, в результате имеет проблемы с перераспределением энергии, заканчивают в узлах.
Алебастр думает в масштабах больших, чем Эпицентр.
– Я думаю, – говорит он, – они поняли опасность. Не только те рогги, которым недоставало точного контроля, связывались с обелисками и погибали, но некоторые могли делать это успешно – но по неправильным причинам.
Ты пытаешься придумать правильную причину для активации сети древних мертвых машин. Алебастр читает эту мысль на твоем лице.
– Сомневаюсь, что я первый рогга, которому хотелось опрокинуть Эпицентр в лавовый провал.
– Хорошее замечание.
– И война. Не забывай о ней. Стражи, сотрудничающие с Эпицентром, – так сказать, одна из фракций, о которых я тебе рассказывал. Именно они хотят сохранить статус-кво: сделать рогг безопасными и полезными руками глухачей, и чтобы те думали, что они управляют всем, а на самом деле все было в руках у Стражей. Контроль над людьми, которые контролируют природные катастрофы.
Ты удивлена. Нет, ты удивлена, что сама до этого не додумалась. Но ты мало времени посвящала мыслям о Стражах, когда в непосредственной близости их не было. Возможно, это еще один тип мысленной антипатии, к которому тебя приучили: не смотри вверх и не думай об этих проклятых улыбках. Ты решаешь заставить себя подумать об этом сейчас.
– Но Стражи погибают Зимой… – Дерьмо. – Они говорят, что умирают… – Дерьмо. – Конечно же, нет.
Алебастр издает ржавый скрежет – наверное, смех.
– Я дурно влияю на окружающих.
Он всегда был таков. Ты не можешь удержаться от улыбки, хотя ненадолго, поскольку разговор серьезный.
– Но они не присоединяются к общинам. Значит, у них должно быть место, чтобы переждать.
– Может быть. Может, тот самый Уоррент. Похоже, никто не знает, где он. – Он замолкает, становится задумчивым. – Полагаю, надо было спросить об этом моего Стража прежде, чем я ее покинул.
Никто просто так не покидает своего Стража.
– Ты сказал, что не убивал ее.
Он моргает, вспоминая.
– Нет. Я исцелил ее. Что-то вроде. Ты ведь знаешь о штуке у них в голове. – Да. Кровь и боль в ладони. Шаффа передает что-то маленькое и окровавленное другому Стражу с великой осторожностью.
Ты киваешь.
– Она дает им способности, но также оскверняет, корежит их. Старшие в Эпицентре обычно говорили об этом шепотом. Есть степени осквернения… – Он стискивает зубы, явно пытаясь заставить себя уйти от этой темы. Ты догадываешься почему. Где-то посередине находится тот Страж без рубашки, который убивает прикосновением. – Короче, я выдернул эту штуку из моего.
Ты сглатываешь.
– Я видела, как Страж убил другого, вытащив ее.
– Да. Когда осквернение заходит слишком далеко. Тогда они становятся опасными даже для Стражей и должны быть зачищены. Я слышал, что в этом они не церемонятся. Жестоки даже к своим.
Оно злится, сказала Страж Тимай, прямо перед тем, как Шаффа убил ее. Подготовка к возвращению. Ты втягиваешь воздух. Это воспоминание ярко в твоей памяти, поскольку в тот день вы с Тонки-Биноф – нашли гнездо. День твоего первого испытания на кольцо, раннего, когда на кону стояла твоя жизнь. Ты никогда не забудешь этот день. И теперь…
– Это Земля.
– Что?
– Та штука в Стражах. Тот… яд. – Он изменил тех, кто мог бы контролировать его. Сковал судьбу с судьбой.
– Она начала говорить от имени Земли!
На сей раз ты явно сумела его удивить.
– Тогда… – Он на мгновение задумывается. – Я понимаю. Вот когда они меняют сторону. Перестают работать на статус-кво и интересы Стражей и вместо этого начинают работать на интересы Земли. Немудрено, что остальные убивают их.
Это то, что тебе надо понять.
– Чего хочет Земля?
Взгляд Алебастра тяжелый.
– Чего хочет любое живое существо, сталкиваясь с жестоким врагом, лишающим его единственного ребенка?
Ты стискиваешь челюсти. Месть. Ты сползаешь с койки на пол, опираясь на раму.
– Расскажи мне о Вратах Обелисков.
– Да. Я думаю, это тебя заинтересует. – Голос Алебастра снова становится мягким, но выражение его лица заставляет тебя подумать – так он выглядел в тот день, когда создал Разлом. – Ты помнишь базовые принципы. Параллельное масштабирование. Запрячь двух быков вместо одного. Два рогги вместе могут больше, чем каждый по отдельности. Это действительно и для обелисков, только… экспоненциально. Матрица, не парная упряжка. Динамичность.
Хорошо, пока ты его понимаешь.
– Значит, мне нужно понять, как снова связать их воедино.
Он еле заметно кивает.
– И тебе понадобится буфер как минимум вначале. Когда я открыл Врата в Юменесе, я использовал несколько десятков узловиков.
Несколько десятков чахлых, изуродованных рогг, превращенных в бездумное оружие… и Алебастр каким-то образом обратил их против их хозяев. Как похоже на него. Как совершенно.
– Буфер?
– Чтобы смягчить удар. Чтобы… разгладить поток связи… – Он колеблется, вздыхает. – Не знаю, как объяснить. Поймешь, когда попробуешь.
Когда. Он предполагает, что это будет.
– То, что ты сделал, убило узловиков?
– Не совсем так. Я использовал их, чтобы открыть Врата и создать Разлом… а потом они попытались сделать то, для чего были предназначены – остановить землетрясение. Стабилизировать землю. – Ты кривишься, понимая. Даже ты в безвыходном положении не была настолько глупа, чтобы пытаться остановить ударную волну, когда та достигла Тиримо. Единственным способом сделать это – было отклонить ее силу в другую сторону. Но узловикам не хватает разума или контроля, чтобы сделать это. – Я использовал не всех их, – задумчиво говорит Алебастр. – Те, что далеко на востоке, в Арктике или Антарктике, были недосягаемы для меня. После этого большинство умерли. Некому поддерживать их. Но я до сих пор могу сэссить активные узлы в некоторых местах. Остатки сети – на юге, возле антарктического Эпицентра, и на севере, возле Реннаниса.
Конечно, он может сэссить активные узлы по всей Антарктике. Ты едва способна сэссить на сотню миль от Кастримы, и тебе приходится постараться, чтобы дотянуться так далеко. И возможно, рогги антарктического Эпицентра как-то сумели выжить и решили позаботиться о своих не столь счастливых собратьях в узлах, но…
– Реннанис? – Этого не может быть. Это большой экваториальный город. Южнее и западнее остальных; люди в Юменесе считали его лишь на голову выше остального Южно-Срединного захолустья. Но Реннанис был достаточно экваториальным, чтобы погибнуть.
– Разлом идет на северо-восток, вдоль древней трещины, которую я обнаружил. Он проходит в нескольких сотнях миль от Реннаниса… Полагаю, этого было достаточно, чтобы узловики что-то сделали. Я должен был убить большинство из них, а остальные должны были скончаться от отсутствия ухода, когда обслуга их бросила, но я не знаю.
Он замолкает, возможно, от усталости. Сегодня голос у него сиплый, глаза воспалены. Очередная инфекция. Он постоянно их подхватывает, поскольку некоторые обожженные участки его тела не заживают, как говорит Лерна. Нехватка болеутоляющего не помогает.
Ты пытаешься переварить то, что он сказал тебе, что рассказала тебе Сурьма, что ты сама узнала путем испытаний и страданий. Возможно, количество имеет смысл. Двести шестнадцать обелисков, какое-то огромное количество орогенов в качестве буфера и ты. Магия для связи этих трех факторов воедино… каким-то образом. Все вместе создает сеть, чтобы поймать, огонь земной ее побери, Луну. Алебастр ничего не говорит, пока ты размышляешь, и в конце концов ты поднимаешь на него взгляд, чтобы понять, не спит ли он. Но он не спит и смотрит на тебя сквозь щелки глаз.
– Что? – хмуришься ты, ощетиниваясь, как всегда.
Он улыбается необожженной четвертью рта.
– Ты не меняешься. Если я прошу тебя о помощи, ты посылаешь меня подальше и желаешь мне сдохнуть. Если я не говорю ни единого ржавого слова, ты делаешь для меня чудеса. – Он вздыхает. – Злой Земля, как мне тебя недоставало.