– Злой Земля, – говорит Хьярка, бросая короткий встревоженный взгляд на лицо Тонки. Ты подавляешь внезапный истерический смех от непреднамеренной иронии Хьярки.
– Мне нужен нож, – говоришь ты. Тебе самой собственный голос кажется невероятно спокойным. Юкка наклоняется, видит то, что видишь ты, и ругается.
– Ох, блин, ржавь, дерьмо, – стонет Тонки. – Выньте его! Выньте его, и я никогда больше сюда не сунусь!
Это ложь, но, наверное, в этот момент она верит своим словам.
– Я могу выгрызть его. – Хьярка поднимает на тебя глаза. Ее заостренные зубы похожи на маленькие бритвы.
– Нет, – говоришь ты, уверенная, что эта штука влезет в Хьярку и устроит то же самое. А языки резать труднее, чем руки.
– Нож! – рявкает Юкка Опорам – той, со стеклянным армированным ножом. Он острый, но маленький, предназначенный скорее для того, чтобы резать веревки, а не чтобы быть оружием, – если не попадешь в жизненно важную точку, придется тыкать человека миллион раз, чтобы убить. Это все, что у тебя есть. Ты продолжаешь держать кисть Тонки, поскольку она мечется и рычит, как животное. Кто-то сует нож тебе в руку лезвием вперед. Кажется, сто лет уходит на то, чтобы переложить его как надо, но ты не отрываешь взгляда от этого рывками продвигающегося вперед под коричневой кожей Тонки предмета. Куда эта ржавь ползет? Ты слишком испугана, чтобы думать об этом.
Но прежде чем ты успеваешь приставить нож к нужному месту, чтобы вырезать эту подвижную штуку, она исчезает. Тонки снова кричит душераздирающим и полным ужаса голосом.
Ты ударяешь ножом, делаешь глубокий разрез прямо над локтем, который должен оказаться впереди этой штуки. Тонки стонет.
– Глубже. Я чувствую ее.
Глубже – это по кости, но ты стискиваешь зубы и режешь глубже. Кровь повсюду. Не слушая сбивчивое дыхание и шипение Тонки, ты пытаешься достать эту ржавь – даже хотя в душе ты боишься, что, если ты найдешь ее, она войдет и в твою плоть.
– Артерия, – задыхается Тонки. Ее трясет, она выдавливает каждое слово сквозь зубы. – Как ржавая высокая дорога до… Сэсса-а-а-ахх! Блин! – Она пережимает нижнюю часть бицепса. Это выше по руке, чем ты ожидала. Попав в более крупные артерии, эта штука теперь движется быстрее.
Сэсса. Какое-то мгновение ты смотришь на Тонки, оцепенев от осознания того, что она пыталась сказать – сэссапины. Юкка тянет руку мимо тебя и туго перетягивает руку Тонки прямо ниже дельтовидной мышцы. Она смотрит на тебя, но ты понимаешь, что осталось только одно. Крохотным ножом не получится… но есть и другое оружие.
– Держи ее руку прямо. – Не глядя, послушались ли Юкка и Хьярка, ты хватаешь Тонки за плечо. Ты думаешь о том трюке Алебастра – о маленьком, туго сплетенном, локализованном торусе вроде тех, при помощи которых он убивал кипячей. На сей раз ты используешь его, чтобы внедриться в руку Тонки и заморозить маленький осколок железа. С надеждой на удачу. Но когда ты простираешь сознание и закрываешь глаза, что-то сдвигается.
Ты глубоко в ее теле, ищешь металлическую решетку железа и пытаешься сэссить различие между его структурой и железом ее крови и… вот оно. Серебристое мерцание магии. Ты не ожидала этого среди холодного течения клеток ее тела. Тонки не превращается в камень, как Алебастр, и ты никогда не сэссила магии в любом другом живом существе. И все же здесь, внутри Тонки, что-то постоянно мерцает, серебристое, нитеобразное, поднимающееся вверх через ее ноги – откуда плевать, – кончающееся железным острием. Немудрено, что эта штука движется так быстро, подпитываемая чем-то иным. Используя этот источник энергии, оно тянет вперед свои собственные щупальца, чтобы присоединиться к плоти Тонки и проталкивать себя. Потому ей больно – потому, что каждая клетка, которой оно касается, дрожит и горит, а затем умирает. Щупальца становятся все длиннее при каждом контакте; эта хреновина растет, продвигаясь сквозь нее, питаясь ею каким-то непостижимым образом. Ведущие щупальца прощупывают путь, ориентируясь на сэссапины Тонки, и ты инстинктивно понимаешь, что допустить ее туда будет ПЛОХО.
Ты пытаешься схватить нить-корень, надеясь, что это остановит штуку, или ей не будет хватать силы, но
О
нет
здесь ненависть
мы все делаем то, что должно
здесь гнев и
а; привет, маленький враг
– Эй! – Хьярка кричит тебе прямо в ухо. – Просыпайся, мать твою!
Ты выныриваешь из тумана, в который сама не понимаешь, как погрузилась. Хорошо же. Ты не трогаешь корневых нитей, чтобы не получить иного представления о том, что движет этой штукой. Этого короткого контакта, однако, достаточно, потому что ты знаешь, что делать.
Ты представляешь ножницы с лезвиями из мерцающего серебра, отточенными до бесконечности. Отрезать острие. Отрезать щупальца, чтобы снова не отросли. Отрезать отравление прежде, чем оно вгонит крючки глубже в нее. Делая все это, ты думаешь о Тонки. Ты хочешь спасти ее жизнь. Но сейчас для тебя Тонки – не Тонки, а ансамбль частицы веществ. Ты делаешь разрез.
Это не твоя вина. Я знаю, что ты бы не поверила никогда, но это… не так. И когда тебе удается расслабить сэссапины и вернуть сознание в макромасштаб, ты видишь, что полностью покрыта кровью. Ты удивлена. Ты не совсем понимаешь, почему Тонки лежит на полу, хватая воздух ртом, ее тело окружает расползающаяся лужа крови, а Хьярка орет, чтобы один из Опор дал ей свой пояс. Ты ощущаешь толчок железного острия поблизости и в тревоге отшатываешься, поскольку понимаешь теперь, что пытаются сделать эти штуки и что они злые. Но когда ты поворачиваешься, чтобы посмотреть на железное острие, ты в смятении, поскольку ты видишь лишь гладкую бронзовую кожу в потеках крови и обрывок знакомой ткани. Затем какое-то дерганье, вес, проявляющийся в твоей руке, и… И… Ты держишь отсеченную руку Тонки.
Ты роняешь ее. Скорее отшвыриваешь в шоке. Она пролетает за Юккой и Опорами, которые сгрудились вокруг Тонки и что-то делают, может, пытаются спасти ей жизнь, а ты даже не можешь отвернуться, поскольку видишь, что срез руки Тонки совершенен, чуть скошенный, он все еще кровоточит и дергается, поскольку ты только что отсекла ее, но, подожди, это не единственная причина.
Ты видишь, как из маленькой дырки возле кости что-то протискивается вперед. Эта дырка – поперечный срез артерии. Это что-то – то самое железное острие, которое падает на гладкий зеленый пол и лежит среди пятен крови, как совершенно безобидный кусочек металла.
Привет, маленький враг.
Интерлюдия
Есть то, чего ты никогда не увидишь, но это повлияет на всю твою оставшуюся жизнь. Представь это. Представь меня. Ты думаешь, что понимаешь, что я такое, как сознательной частью разума, так и своей инстинктивной, животной частью. Ты видишь каменное тело, одетое плотью, и даже хотя ты никогда по-настоящему не верила, что я человек, ты думала обо мне как о ребенке. И до сих пор так думаешь, хотя Алебастр рассказал тебе правду – я не был ребенком даже прежде, чем зародился ваш язык. Возможно, я вообще никогда не был ребенком. Но одно дело слышать, другое – верить.
Тебе следует представить меня тем, чем я по-настоящему являюсь среди своих сородичей – старым, могущественным и очень опасным. Легендой. Чудовищем.
Тебе следует представить…
…Кастриму как яйцо. Это яйцо окружают пылинки, прячась в камне. Яйца – богатая добыча для хищника, их легко сожрать, если те оставлены без присмотра. Это яйцо сейчас пожирается, хотя народ Кастримы вряд ли это понимает. (Думаю, одна Юкка, да и она только подозревает.) Такая неторопливая трапеза – не то, что большинство твоих сородичей заметят. Мы очень неторопливый народ. Тем не менее пожирание закончится смертью.
Однако что-то заставило хищников остановиться. Зубы их наготове, но в добычу они не вгрызаются. Здесь есть еще одна старая и могущественная, та, которую ты зовешь Сурьмой. Она не собирается охранять яйцо, но могла бы, если бы захотела. И сделает это, если они попытаются посягнуть на ее Алебастра. Остальные знают это и опасаются ее. Напрасно.
Бояться следует только меня.
Я уничтожаю троих из них в первый же день, когда покидаю тебя. Когда ты стоишь и куришь мелло вместе с Юккой, я разрываю на части ее камнеедку, красноволосую тварь, которую она звала Глянцем, а ты Рубиновлаской. Грязная паразитка, она только брала и ничего не отдавала взамен! Я презираю ее. Мы предназначены для лучшего. Затем я беру двоих, которые следили за Алебастром, надеясь ворваться к нему, если Сурьма отвлечется – не потому, что Сурьме нужна была помощь, понимаешь ли, но просто потому, что наша раса не может вынести такой степени тупости. Я отбраковываю их ради блага всех нас.
(Они не по-настоящему мертвы, если это тебя беспокоит. Мы не можем умереть. За десять тысяч или десять миллионов лет они воссоздадут себя из отдельных атомов, на которые я их распылил. Долгий срок, достаточный, чтобы обдумать свою глупость и в другой раз так не поступать.)
Эти первые убийства заставляют остальных разбежаться – хищники в душе трусы. Однако они ушли недалеко. Несколько из оставшихся поблизости попытались пойти на переговоры. Хватит на всех нас, говорят они. Если бы хоть у кого-нибудь был потенциал… но я ловлю взгляд некоторых из них на тебе, а не на Алебастре.
Они откровенничают со мной, когда я хожу вокруг них и делаю вид, что могу быть милосердным. Они говорят об еще одном древнем – которого я знаю по давним конфликтам. У него тоже есть свое видение будущего для нашего народа, противоположное моему. Он знает о тебе, моя Иссун, и убил бы тебя, если бы мог, поскольку ты намерена закончить то, что начал Алебастр.
Он не может добраться до тебя, пока на его пути стою я… но он может подтолкнуть тебя к саморазрушению. Он даже нашел на севере союзников среди жадных людей, чтобы они помогли ему в этом.
Ах, эта нелепая наша война. Мы так легко используем вас. Даже ты, моя Иссун, мое сокровище – моя пешка. Надеюсь, однажды ты простишь меня.