Так все достигает какого-то равновесия. Это не время отдыха и не время борьбы. Ты выживаешь. Зимой, этой Зимой, это само по себе триумф.
А затем возвращается Хоа.
Это случается в день печали и узлов. Печали потому, что еще несколько Охотников погибли. Когда они несли домой редкую добычу – медведя, слишком тощего, чтобы безопасно впасть в спячку, которого было легко застрелить в момент его отчаянной агрессии, – на отряд напали. Три Охотника погибли от арбалетного обстрела. Два уцелевших не видели, кто на них напал; казалось, стрелы летят со всех сторон. Они благоразумно убежали, хотя вернулись назад через час в надежде подобрать тела павших товарищей и драгоценную добычу. Удивительно, все осталось как было, не тронутое ни нападавшими, ни хищниками, но рядом с трупами был оставлен еще один предмет: кол, вокруг которого была обернута полоса рваной грязной ткани, завязанная большим узлом, внутри которого что-то было.
Ты приходишь в комнату заседаний к Юкке, как раз когда она начинает развязывать узел, над ней стоит Каттер и говорит напряженным голосом:
– Это безумие. Ты понятия не имеешь…
– Плевать мне, – бормочет Юкка, занимаясь узлом. Она очень осторожна, избегает прикасаться к самой толстой его части, в которой явно что-то завязано; ты не можешь сказать, что именно, но оно комковатое и кажется легким. Комната забита больше, чем обычно, поскольку одна из Охотников тоже находится здесь, вся в пепле и крови, решительно настроенная узнать, за что погибли ее товарищи. Юкка поднимает взгляд при твоем приходе, но продолжает работать. Она говорит:
– Если со мной что-то случится, Кат, будешь главой.
Это заставляет Каттера покраснеть и оцепенеть так, что ей удается развязать узел без помех. Узлы и полоски некогда белой ткани оказываются кружевом, и, если ты не ошибаешься, такого качества, что твоя бабка в свое время разрыдалась бы от осознания собственной нищеты. Внутри оказывается скатанная в комок полоска кожи. Это записка.
«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В РЕННАНИС», – написано углем.
Хьярка ругается. Ты сидишь на диване, поскольку это лучше, чем на полу, и тебе надо где-то сидеть. Каттер смотрит недоверчиво.
– Реннанис в Экваториалях, – говорит он. И потому он должен был погибнуть – точно так же сказал тебе и Алебастр.
– Может, не тот самый Реннанис, – говорит Юкка. Она по-прежнему рассматривает полоску кожи, вертит ее так и сяк, царапая угольную надпись кончиком ножа, словно пробуя на аутентичность. – Группа беженцев из этого города, ныне неприкаянных и чуть лучше просто бандитов, могли назвать себя так в честь бывшего дома. Или, может, это какие-то фанаты экваториалов, получившие шанс называться теми, чем не являются после того, как город сгорел.
– Не важно, – рявкает Хьярка. – Это угроза, откуда бы она ни исходила. Что делать будем?
Они пускаются в домыслы и споры на грани нарастающей паники. Поскольку ничего реального пока не планируется, ты сидишь, привалившись к стене комнаты заседаний Юкки. К стене кристалла. В котором вырезано ее жилище. К коре жеоды, в которой корни этого кристалла. Это не обелиск. Нет даже искры ощущения силы, исходящей от тех кристаллов в диспетчерской; разве что они в обелископодобном состоянии нереальности, и это единственное их сходство с реальными обелисками. Но ты также вспоминаешь то, о чем тебе давным-давно рассказывал Алебастр, в полдень гранатового цвета в приморской общине, которая сейчас представляет собой дымящиеся руины. Алебастр шепчет о тайных организациях, наблюдателях, о том, что везде небезопасно. Ты говоришь – кто-то может слушать нас сквозь стены? Сквозь сам камень? Когда-то ты думала, что то, что он делает, – настоящие чудеса.
А теперь ты девятиколечница, говорит Алебастр. Теперь ты знаешь, что эти чудеса всего лишь результат усилий, понимания и, может, всего лишь магия. Кастрима лежит в древних осадочных породах, пронизанных жилами давно мертвых лесов, превратившихся в рыхлый уголь, она тщательно уравновешена на пересечении древних почти заживших разрывов. Жеода, однако, уже достаточно долго втиснута между пластами, чтобы ее внешние слои сплавились с местными минералами. Это позволяет тебе легко распространить свое сознание за пределы Кастримы в тонкую, постепенно ослабевающую экструзию. Это не то же самое, что распространять свой торус; торус – твоя сила, ты сама. Это труднее. Однако ты можешь ощущать то, чего твоя сила не может, и…
– Эй, проснись. – Хьярка толкает тебя в плечо, и ты резко открываешь глаза и обжигаешь ее злым взглядом. Юкка стонет.
– Напомни мне, Хьяр, однажды рассказать тебе, что обычно случается с теми, кто вмешивается в орогению высокого уровня. То есть ты и сама можешь догадаться, но напомни, чтобы я описала все в кровавых подробностях, может, хоть так ты будешь осторожнее.
– Она просто сидела, – Хьярка садится с недовольным видом, – а вы все просто пялились на нее.
– Я пыталась слушать север, – резко говоришь ты. Они все смотрят на тебя как на чокнутую. Злой Земля, если бы тут был хоть еще один с эпицентровским образованием. Хотя в любом случае это понял бы только старший.
– Слушать… Землю? – решается Лерна. – Ты хочешь сказать, сэссить?
Как же трудно объяснять словами. Ты трешь глаза.
– Нет, именно слушать. Вибрации. Я хочу сказать, все звуки – вибрация, но… – Теперь выражение их лиц еще более растерянное. Тебе придется уточнить контекст. – Узловая сеть еще работает, – говоришь ты. – Алебастр был прав. Я могу сэссить ее, если попытаюсь, как некую зону спокойствия там, где остальные Экваториали бурлят катастрофой. Кто-то поддерживает узловиков живыми вокруг Реннаниса, так что…
– Значит, это и вправду они, – с тревогой говорит Каттер. – Какой-то экваториальный город решил присоединить нас.
– Экваториалы не присоединяют, – говорит Юкка. Челюсть ее напряжена, она смотрит на полоску кожи в руке. – Они – Старая Санзе или то, что от нее осталось. Когда Санзе в свое время что-то хотела, она просто брала это.
После напряженного молчания они снова начинают тихо паниковать. Слишком много слов. Ты вздыхаешь и трешь виски и хочешь, чтобы тебя оставили в покое, чтобы ты снова могла попытаться. Или…
Ты смаргиваешь. Или. Ты сэссишь нависающую потенциальность топаза, который дрейфует в небесах над верхней Кастримой, где был последние шесть месяцев, полускрытый пепельными облаками Злой Земля. Алебастр не просто сэссит полконтинента; для этого он использует шпинель. Ты даже не подумала об использовании обелиска для распространения своего охвата, а он делает это легко, как дышит.
– Пусть никто не прикасается ко мне, – негромко говоришь ты. – Не говорит со мной. – Даже не удостоверившись, что они поняли тебя, ты погружаешься в обелиск.
(Поскольку, ладно уж, часть тебя жаждет этого. Месяцами мечтала о падающей вверх воде и бурной силе. Ты лишь человек – вот что они говорят о таких, как ты. Приятно чувствовать себя могущественной.)
И вот ты в топазе и в мгновение ока простираешься над миром. Тебе не нужно быть в земле, когда топаз в небе, когда он – само небо; он существует в состояниях за пределами плотности, и потому ты можешь тоже выходить за пределы, ты становишься воздухом. Ты плывешь среди пепельных облаков и видишь, как под тобой расстилается Спокойствие в измерениях топографии, лоскутках умирающих лесов и нитях дорог, и все это такое серое после долгих месяцев Пятого времени года. Континент тебе кажется крохотным, и ты думаешь, что в мгновение ока можешь пересечь экватор. Но это немного пугает тебя. Ты не знаешь почему. Ты стараешься не думать – насколько далеко от восторга упоения такой силой до обращения ее на разрушение мира? (Ощущал ли такое Алебастр, когда…) Но ты человек долга; ты связана, резонанс абсолютен. Теперь ты каким-то образом устремляешься на север. А затем резко останавливаешься. Поскольку твое внимание привлекает что-то гораздо ближе экватора. Это настолько ошеломляет, что ты тут же выпадаешь из настройки на топаз, и тебе очень везет. Это хрупко-стеклянное мгновение, когда ты ощущаешь дрожащую огромность силы обелиска и понимаешь, что ты выжила лишь благодаря удачному резонансу и осторожности давно умерших его создателей, которые явно рассчитывали на ошибки вроде твоей, и ты уже внутри себя, хватаешь ртом воздух и начинаешь бормотать прежде, чем вспоминаешь значение слов.
– Лагерь, огонь, – говоришь ты, чуть задыхаясь. Лерна подходит и садится на корточки перед тобой, берет тебя за руки, проверяет пульс, ты не замечаешь его. Это важно. – Чаша.
Юкка понимает сразу же, выпрямляется и сжимает челюсти. Хьярка тоже, она не дура, иначе Тонки никогда не стала бы ее терпеть. Она ругается.
Лерна хмурится, и Каттер смотрит на тебя в нарастающей тревоге.
– Это что-то значит?
Идиот.
– Армия, – рявкаешь ты, приходя в себя. Но произносить слова трудно. – Т-т-та-а-ам… рж-ж-жавая армия. В той лесной впадине. Я смогла. Сэссить их лагерные огни.
– Сколько? – Юкка уже встает, беря с полки длинный нож и опоясываясь. Хьярка тоже встает, идет к двери жилья Юкки и отдергивает полог. Ты слышишь, как она зовет Эсни, главу Опор. Опоры иногда ходят на разведку вместе с Охотниками, но в нынешней ситуации они в первую очередь занимаются обороной общины.
Ты не могла подсчитать маленькие пятна тепла на картине твоего сознания, когда была в обелиске, но пытаешься прикинуть.
– Сотня? – Но это были только костры. Сколько людей вокруг каждого? Наверное, шесть-семь. В обычных обстоятельствах невеликая сила. Любой правитель приличного квартента мог выставить армию в десять раз больше в относительно короткий срок. Но Зимой, да для такой маленькой общины, как Кастрима, чье население в целом не намного больше, армия в пять-шесть сотен является действительно страшной угрозой.
– Теттехи, – выдыхает, снова садясь, Каттер. Он бледнее обычного. Но ты его понимаешь. Шесть месяцев назад в лесной впадине в качестве предупреждения появились насаженные на колья тела. Община Теттехи лежит за впадиной, возле устья реки, которая вьется через территорию Кастримы и в конце концов впадает в одно из больших озер в Южном Срединье. Вы много месяцев ничего не слышали из Теттехи, и торговый отряд, который вы отправили за эту метку, не вернулся. Видимо, примерно тогда эта армия напала на Теттехи, затем на время засела там, высылая разведывательные отряды, чтобы застолбить территорию. Пополняла запасы, восстанавливала численность, лечила раненых, возможно, отсылая часть награбленного на север в Реннанис.